Atomic Heart. Предыстория «Предприятия 3826»

1 марта 1950 г. Москва, Красная площадь, 14:00

Замерший в парадном строю кремлёвский военный оркестр грянул «Марш советских авиаторов», и огромная толпа народа, заполонившая Красную площадь, разразилась дружным криком «Ура!», протягивая руки к небу.

Там, на высоте полукилометра, из-за облаков выплывала величественная громада «Икара» со сталинской высоткой на поверхности. Стоящая на трибуне Мавзолея Ленина Правительственная комиссия во главе со Сталиным зааплодировала, и вождь народов кивнул Сеченову, передавая ему слово.

— Товарищи! — Сеченов скрыл волнение. — Перед вами новая эра градостроения, в которую вступает наша славная страна! Вы видите «Икар», первый в мире автономный городской модуль воздушного базирования! Эта могучая платформа с лёгкостью удерживает на себе научно-конструкторский комплекс «Челомей», часть «Предприятия 3826»! Пока это единственный экземпляр такой аэроплатформы, но уже через семь-восемь лет СССР наладит серийное производство этих грандиозных механизмов! «Икары» будут способны соединяться друг с другом и образовывать полноценный воздушный город с жилыми, промышленными и даже аграрными зонами! Такой город не зависит ни от погоды, ни от рельефа местности! Сегодня вы парите над морским побережьем, а завтра наслаждаетесь пейзажами горных ледников! И первым таким воздушным городом станет «Москва-2»! Новая столица нашего с вами Советского Союза, которая поднимется в воздух уже через десять лет!

Сеченов перевёл дух, делая вдох для следующей фразы, но не успел. Воспользовавшись секундной паузой, Молотов торопливо ткнул пальцем в кнопку микрофона персональной гарнитуры беспроводной связи и торжественно заявил:

— Ура, товарищи!

Громадная толпа грянула «Ура!» с ещё бо́льшим энтузиазмом, и Сеченов спрятал тяжёлый вздох: ладно… чем бы дитя ни тешилось…

Парящий в небе «Икар» начал снижаться, и толпа невольно забеспокоилась.

— Сохраняйте спокойствие, дорогие товарищи! — объявил Сеченов. — «Икар» не будет совершать посадку, размеры Красной площади не позволяют приземлить здесь настолько большую аэроплатформу! Вместо этого «Икар» зависнет на высоте пятидесяти метров, чтобы дать вам возможность увидеть систему аэродинамических турбин, удерживающих его в воздухе! После этого «Икар» направится к Воробьёвым горам и проведёт напротив них пять часов, чтобы каждый желающий получил возможность рассмотреть это великолепное достижение советской науки! С Воробьёвых гор вид на комплекс «Челомей» будет открываться сверху вниз, так что очень рекомендую не полениться туда съездить!

Громадная толпа воодушевлённо загудела, приветствуя снижающееся чудо научной мысли, и из глубины людских масс донёсся далёкий, но зычный голос:

— А залезть на неё можно?!

Шум толпы частично стих, многие обернулись к Мавзолею. Сеченов замешкался:

— Понимаете… это же комплекс «Челомей»… режимное предприятие…

— Партия и правительство, — немедленно вмешался Молотов, переходя на торжественный тон, — доверяет советскому народу, как советский народ доверяет партии и правительству! Граждане СССР должны были увидеть «Икар» первыми! Поэтому в этот знаменательный день, едва поднявшись в небо, он прилетел сюда, в сердце нашей Родины, на Красную площадь! На этой аэроплатформе расположен сверхсекретный комплекс «Челомей», одна из важнейших государственных тайн СССР! Мы с вами, дорогие товарищи, не можем рисковать будущим нашей страны, будущим наших детей! Доступ посторонним в комплекс «Челомей» строжайше воспрещён, это сделано ради нашего с вами общего блага! Но не переживайте, дорогие друзья! Уже через десять лет вы будете жить на такой аэроплатформе! Гарантирую: времени изучить её досконально вам хватит! Только давайте договоримся сразу: крепёжные винты аэротурбин не отвинчивать!

Толпа грянула хохотом, и Молотов подал знак своему помощнику. Тот тихо прошептал в эфир команду, и военный оркестр грянул торжественный марш. Сеченов обернулся к Сталину:

— Товарищ Сталин, все наши сотрудники будут очень рады, если вы посетите «Икар» и лично ознакомитесь с результатами наших достижений! Все мы очень ждали этот первый полёт, недаром он был запланирован на первый день весны, как символ нового научного начала в жизни всего Советского Союза!

Несколько секунд вождь народов молчал, задумчиво переводя взгляд с рукоплещущей толпы на «Икар». Сеченов терпеливо ждал ответа. Нелюбовь Сталина к самолётам в узких кругах была хорошо известна. За всю жизнь вождь народов совершил едва ли не одну-единственную поездку на самолёте, предпочитая перемещаться поездом или на автомобилях. С появлением в Кремле «Кондора-ИС», модель «Иосиф Сталин», изготовленного на «Предприятии 3826» персонально для Сталина под личным контролем Берии, число полётов вождя народов практически не увеличилось. Сталин был уверен, что аэроплатформа опасна в любом случае, ибо даже если не подведут механизмы, то риск вражеской диверсии в воздухе гораздо выше, нежели на земле.

Заметив колебания Сталина, Молотов вкрадчиво произнёс:

— Возможно, стоит сделать это в другой раз. У нас сегодня очень плотный график.

Эта попытка выслужиться не осталась без реакции окружающих. Берия сузил глаза, собираясь что-то сказать, но его опередил Хрущёв.

— Есть мнение, — авторитетно заявил он, — что народ, увидев товарища Сталина, поднимающегося на борт «Икара», проникнется серьёзностью момента ещё больше. Хороший момент, чтобы подчеркнуть единство партии, науки и народа и подогреть интерес советских граждан к научной деятельности. Министерство образования бьёт тревогу: молодёжь всё меньше выбирает для поступления в ВУЗы научные и технические специальности. Все хотят поступать на специальности, связанные с интернетом и соцсетями.

— Введём квоты и ограничения, — задумчиво ответил Сталин. — Изменим соотношение заработной платы. Учёные и инженеры будут получать больше других.

Он обернулся к Берии:

— Готовьте «Кондор», товарищ Берия. Мы должны поддержать боевой дух наших учёных. Они уже не раз доказали, что являются надёжной опорой для коммунистической партии!

Молотов мысленно закусил губу. Коба стал слишком сильно доверять Сеченову! Сталина на самолёт силком не затащишь, а тут он согласился лететь на «Икар», который сегодня вообще впервые поднялся в воздух! И что, что аэроплатформа прилетела в Москву своим ходом аж из Казахстана! Это ещё ничего не гарантирует, нужен многолетний опыт безаварийной эксплуатации, чтобы быть уверенным в её безопасности! Но спорить со Сталиным сейчас бесполезно. Молотов хорошо знал этот взгляд вождя народов. Если Сталин смотрит так, значит, он уже всё решил. Жаль. Это означает маленькую победу Хрущёва, а этот колхозник, место которому максимум в министрах сельского хозяйства, Молотова очень раздражал.

Когда сталинский «Кондор», характерные очертания тяжело бронированных рубок которого знал весь СССР, поднялся в небо из-за кремлёвской стены и двинулся к «Икару», громадная толпа, заполонившая Красную площадь, дружно грянула «Ура!». Вряд ли на этот раз это было срежиссировано переодетыми сотрудниками КГБ, обильно затесавшимися в людские массы. Авторитет Сталина был непререкаем, в войну люди умирали с его именем на устах, и сомнений на этот счёт не имелось. Сам вождь народов полёт перенёс спокойно, но Молотов видел скрытую в его глазах тревогу. Ощущение опасности не покидало Сталина на всём протяжении посещения комплекса «Челомей», и те, кто его хорошо знал, хорошо это чувствовали. Вождь народов быстро прошёл по основным корпусам «Челомея», в которых агентов КГБ в униформе «Предприятия 3826» было больше, чем учёных, быстро ознакомился с выставкой новейших разработок, выслушал доклад о ведущихся в настоящий момент космических исследованиях и задержался на месте лишь однажды, когда речь зашла о перспективных разработках орбитальных ракет с ядерными зарядами на борту.

Идея вывести на орбиту множество спутников с водородными бомбами, которые будут вращаться там многие годы и в любую секунду их можно будет прицельно уронить на США, вождю народов очень понравилась. Сталин позволил направлять на этот проект дополнительные средства, выручаемые от продажи гражданских роботов за границу, и заторопился обратно в Кремль.

— Товарищ Сталин! — произнёс академик Челомей, когда вождь народов прощался с сотрудниками комплекса. — Мы с удовольствием построим для вас специально оснащённый «Икар»! Это будет в высшей степени передовая аэроплатформа, символ научного развития и инженерного могущества СССР!

— Партия, — на лице Сталина не дрогнул ни один мускул, — должна быть ближе к народу! Неправильно вождям забираться от людей на огромную высоту. Поэтому мы воздержимся от принятия вашего предложения. Но ваши достижения очень важны для Советского Союза, продолжайте покорять науку, товарищи! Партия верит в вас!

Молотов украдкой бросил на Сеченова косой взгляд. Что, не вышло выслужиться? Это ведь была твоя идея насчёт «Икара» для вождя, я-то знаю! Но не всё коту масленица! Исподволь осмотрев сопровождающих Сталина первых лиц страны, Молотов отметил, что отказом вождя народов был доволен не только он. Похоже, Берия тоже отдаёт себе отчёт в том, что влияние Сеченова начинает становится явным перебором. Но объединяться с ним Молотов не станет, это абсурд, танк не объединяется с противотанковой миной. Достаточно того, что на этот раз Сеченов улетит в своё научное логово несолоно хлебавши.

Вскоре Сталин покинул «Икар» и впоследствии более на нём никогда не появлялся. До вечера аэроплатформа провисела напротив Воробьёвых гор, усыпанных любопытствующими, и с наступлением темноты двинулась в обратный путь, ложась на курс к «Предприятию 3826». Наблюдающий за её удаляющимися габаритными огнями Молотов молча задёрнул тяжёлую портьеру кремлёвского окна и покинул кабинет.

— Ты видел самого Сталина?! — Петров изумлённо воззрился на Штокхаузена.

— Как тебя сейчас, — скромно подтвердил тот.

— Не может быть! — потрясённо произнёс Петров. — И что он тебе сказал?

— Виктор, — Штокхаузен мягко улыбнулся, — мы с тобой взрослые люди и прекрасно понимаем, что «видеть» и «разговаривать лично» не есть синонимы. Я был в числе тех, кто присутствовал в выставочном зале комплекса «Челомей» в тот момент, когда академики Сеченов и Челомей знакомили товарища Сталина с новейшими достижениями «Предприятия 3826». Мы все стояли рядом, поэтому я был очень близко к Сталину.

— Сколько всего там было людей? — спросил Петров.

— Человек двадцать, — ответил Штокхаузен. — Но половина из них однозначно была переодетыми агентами КГБ, потому что я не видел их в комплексе «Челомей» ни до этого, ни после ни разу.

— То есть вас было десять, — подытожил Петров с лёгкой завистью в голосе. — Сеченов, Челомей, пара-другая маститых учёных из их лабораторий, там желторотых не держат… Короче, реально новичков там было человек пять, не больше.

— Полагаю, что гораздо меньше, — вновь улыбнулся Штокхаузен. — Я всё-таки доктор наук и под определение «желторотый» никак не подхожу!

— Прости, Михаэль, — спохватился Петров, — я не хотел тебя обидеть! Просто не перестаю удивляться тому, как быстро растёт твоя карьера! Ты здесь всего год — и уже помощник самого Сеченова! Мы с тобой пришли сюда одновременно, но я всё ещё простой инженер-программист… Мне бы такое везение!

— Позволю себе утверждать, что везение тут ни при чём, — наставительно возразил Штокхаузен. — Успех всегда кроется в личностных качествах и личных заслугах. Я со своими коммунистическими убеждениями перенёс много страданий при гитлеровцах и чудом выжил во время эпидемии в Берлине, в самом её центре! Рука об руку с русскими врачами боролся с эпидемией до победного конца и потом много лет работал главным вирусологом Берлина. Я прошёл долгий путь, и мне есть что предложить советской науке. И при всём при этом я ждал направления сюда целый год, и только потом тут освободилось самое скромное место. У тебя же всё ещё впереди. Но ты уже многого добился, ты перспективный инженер, недаром тебя взяли в Театр имени Майи Плисецкой. Уверен, мы ещё увидим взлёт твоей карьеры!

— В Театр Плисецкой меня взяли по твоей рекомендации, — вздохнул Петров. — Я за это тебе очень благодарен, мой дорогой друг! Иначе я до сих пор был бы простым наладчиком роботов на местной ВДНХ.

— Я рекомендовал тебя на должность инженера-программиста не потому, что мы друзья! — веско заявил Штокхаузен. — А из-за твоих высоких профессиональных навыков! В «Предприятии 3826» нет кумовства, землячества и прочей бессовестной протекции! Здесь работают только по-настоящему лучшие специалисты. Не самые лучшие просто не справляются с нашими задачами, настолько они сложны и глобальны. И я в тебе не ошибся! Твоё новаторское предложение в области усовершенствования загрузочных протоколов для гражданских роботов существенно повысило КПД Театра имени Плисецкой!

— Это точно! — В голосе Петрова зазвучали нотки самодовольства. — Мой алгоритм протокола превосходит в эффективности все, имевшиеся до этого, почти на 60 процентов, а некоторое старьё на все 120! Ты даже не представляешь, как долго беспроводная сеть передавала всего один загрузочный протокол до моего появления! Можно было час ждать, если это был протокол для «Грифа»! А сейчас всего лишь двадцать три минуты!

Он разочарованно вздохнул, и нотки самодовольства в его голосе сменились нотами недовольства:

— Я рассчитывал, что моё новаторство оценят по достоинству! Думал, меня позовут в АПО или хотя бы в «Нептун»… а вместо этого мне всего-то лишь вручили почётную грамоту. Как какому-то студенту! Чтобы тут быть замеченным, нужно совершить что-то глобальное! Как ты, например! Вот как тебе пришло в голову создать Театр имени Плисецкой?

— Эта мысль появилась у меня ещё в Германии. — Тон Штокхаузена стал вдумчивым и серьёзным. — Я тщательно следил за работой «Предприятия 3826», насколько это было возможным из открытых источников. Пытался быть полезным хоть чем-то! После того как мне дали место научного сотрудника в тестовой лаборатории, начал вникать в более серьёзные аспекты. Академика Сеченова я впервые увидел, когда он пришёл в лабораторию с роботом-балериной.

— Балериной? — уточнил Петров. — Я не видел в театре роботов-балерин.

— Пока это лишь опытный образец, — кивнул Штокхаузен. — В тот день Дмитрий Сергеевич проводил с ним очень сложную программу тестирования. Робот танцевал, а мы не только снимали с него параметры в реальном времени, но и должны были вслух выражать свои эмоции по поводу его танца. Часть зрителей должна была быть недовольной, часть наоборот, мне же выпало быть в контрольной группе, которая то восхищалась увиденным, то демонстрировала разочарование. То была отработка алгоритма самообучения. Робот должен был фиксировать наши реакции и корректировать свой танец таким образом, чтобы зрители были довольны.

— Адаптационный алгоритм Лебедева! — воскликнул Петров. — Гениальная вещь! Академик Лебедев разработал его лично, в одиночку, представляешь?! Чтобы развить алгоритм до нужной степени, потребовалось почти полсотни инженеров-программистов! Пятьдесят человек полгода работали над тем, что изобрёл один гений!

— Добро пожаловать на «Предприятие 3826», Виктор Васильевич! — улыбнулся Штокхаузен. — Это место есть сосредоточие гениев! Оно притягивает их отовсюду, словно магнит, и вбирает в себя, как губка воду! Скажу смело: это не сердце науки СССР! Это сердце мировой науки! И если ты попал сюда, будь уверен: ты чего-то стоишь! Иначе попросту остался бы за бортом. Здесь нет случайных людей!

— Это правда, — согласился Петров. — Наш рабочий ритм посредственности не по зубам! Но я тебя перебил, извини! Что было дальше?

— Дальше… — Штокхаузен на мгновение задумался, словно вновь переживая те часы. — Я смотрел, как танцует робот-балерина, и представлял, будто нахожусь не в лаборатории, а в зрительном зале Большого театра! И на сцене передо мной разворачивается феерическое балетное действо, главную роль в котором исполняет великая Майя Плисецкая! Я являюсь поклонником её искусства много лет и следил за её блистательным талантом ещё до того, как она стала прима-балериной Большого театра два года назад. И вот тогда в моей голове всё окончательно сформировалось в единый научный подход. Я остался после работы в лаборатории и составил подробную докладную записку товарищу Сеченову, в которой высказал идею создать не просто научную лабораторию, работающую над обратной связью между человеком и роботом, а настоящий, полноценный театр! Театр, в котором в качестве актёров выступают роботы, а зрителями являются люди! Сложный, зато всеобъемлющий центр поведенческой психологии и социальной ассимиляции робототехники. Моя идея Дмитрию Сергеевичу понравилась.

— И он сделал тебя своим помощником! — закончил за него Петров. — Блестящий взлёт! Мои искренние поздравления! Беру с тебя пример! Надо продумать свой алгоритм тщательней! Вдруг удастся оптимизировать его ещё более эффективно! Скажи, Михаэль, если у меня получится, ты сможешь показать его лично академику Лебедеву в АПО?

— Протекционизм? — нахмурился Штокхаузен и тут же рассмеялся. — Не пугайся, я пошутил. К сожалению, я не вхожу в число сотрудников, имеющих доступ в Академию последствий. АПО военный объект с максимальным уровнем секретности.

— Жаль, — поник Петров. — Если будет что показать, я хотел бы достучаться до самого верха, не то опять всучат убогую грамоту, и весь мир будет пользоваться моим улучшением за большое человеческое спасибо.

— Если ты придумаешь что-то стоящее, я не понесу это в АПО, — Штокхаузен стал серьёзен, — а положу на стол академику Сеченову. Он умеет ценить уникальных специалистов. Пример перед тобой.

— Круто! — воспрянул духом Петров. — Ты настоящий друг, Михаэль, в который раз я в этом убеждаюсь. Чёрт!

Он спохватился.

— Совсем забыл! Я же приготовил для тебя сюрприз! Минуту!

Он убежал на кухню, и Штокхаузен улыбнулся. С Виктором Петровым он познакомился в первый день своего приезда на «Предприятие 3826». Ждать этого назначения действительно пришлось целый год. За это время Штокхаузен написал ещё три заявления на имя Сеченова, но ответа не было. Он уже подумал, что его отфутболили не глядя, как вдруг в Центральный клинический госпиталь Берлина на его имя пришёл официальный конверт. Оказалось, что конкурс желающих попасть на «Предприятие 3826» немал даже среди докторов наук. Ему досталось место по квоте. Как выяснилось, на «Предприятии 3826» тоже существуют квоты, согласно которым на работу принимаются уроженцы братских республик.

Но даже по квоте нужно выдержать конкурс, и он там вообще никак не из лёгких! Квотированных мест мало, и выигрывают их в основном прибалты и украинцы. Его послужной список был неплох, но главным фактором оказалось то, что он из Германской ССР. Немецких учёных на «Предприятии 3826» не было, и партийное руководство настоятельно рекомендовало Сеченову взять хотя бы одного, чтобы соблюсти формальности, мол, в СССР все дороги открыты для всех. По этой причине его так долго не вызывали: проверяли научные монографии на предмет плагиата и повторов.

По прибытии Штокхаузену был назначен трёхмесячный испытательный срок, несмотря на докторскую степень, на время которого его поселили в общежитие. Общежитие, надо признать, было шикарным. В сравнении с его берлинской квартирой, построенной в первый послевоенный год, оно было маленьким технологическим чудом. В соседней комнате проживал Виктор Петров, так они и познакомились. Петров был выпускником Энергетического института АН СССР, факультет электросистем которого он окончил с золотой медалью. Несколько лет после выпуска перспективный инженер работал в лаборатории электрических проектов при институте, после чего получил назначение на «Предприятие 3826».

На тот момент Петрову было двадцать семь, работал он на предприятии третий месяц, и его испытательный срок подходил к концу. По сравнению со Штокхаузеном, Виктор был тут чуть ли не завсегдатаем всего и с удовольствием показывал ему — что, где да как, попутно объясняя тонкости русского разговорного языка и особенности советского менталитета. В итоге они сдружились и продолжили общаться после того, как каждому была выделена собственная служебная жилплощадь.

Сказать, что Петров ему сильно импонировал, было бы преувеличением, но для компании, в качестве средства от скуки, он вполне подходил. Амбициозный, тщеславный, жаждущий карьеры и признания — это лучше, чем коммунистические болванчики, у которых вместо мозгов конспекты трудов Ленина. С Петровым можно поговорить на жизненные темы, это разнообразило общение с коллегами по лаборатории, которые все как один были преисполнены плакатных лозунгов о светлом будущем. Может, боялись потерять работу, а может, они и вправду верили во всё это торжество мирового коммунизма. Впрочем, воочию увидев, чего достигла наука на «Предприятии 3826», Штокхаузен и сам был недалёк от того, чтобы поверить в светлое будущее. Вот бы ещё в этом светлом будущем иметь возможность пожать плоды собственных достижений в полной мере, а не делить их с каждым безмозглым бездельником, прожигающим свою бесполезную никчёмную жизнь в соцсетях. А то как-то несправедливо получается: работало, изобретало и строило деятельное меньшинство, а пользоваться будут все.

— Та-та-та-да! — провозгласил Петров, возвращаясь с парой бокалов и двумя запотевшими бутылками пива. — Оцени, Михаэль!

— Ого! — Штокхаузен расширил глаза. — «Баварское»! Где ты его нашёл в Казахстане?!

На этикетке, покрытой холодными каплями, красовалась знакомая надпись: «Советское пиво номер один в мире!» И ниже название: «Баварское». До Казахстана такой изысканный деликатес довозили крайне редко, и Штокхаузен за всё время своего пребывания на «Предприятии 3826» видел его всего однажды.

— В продуктовые автоматы завезли сегодня утром, — раскрыл секрет Петров. — Там мгновенно образовались очереди, и всё смели за полчаса. Я успел отхватить последнюю пару бутылок, знал, что тебе понравится!

— Ты не ошибся, мой друг, ты не ошибся! — Штокхаузен с удовольствием разливал холодное пиво по стаканам. — У нас говорят: «Весь мир встаёт в очередь к СССР за двумя вещами — гражданскими роботами и баварским пивом».

— Логично! — улыбнулся Петров и поднял бокал. — Ну, за дружбу и перспективы!

— За перспективы! — подхватил Штокхаузен.