Atomic Heart. Предыстория «Предприятия 3826»

17 июня 1941 г. Москва, НИИ мозга, два часа пополудни

Громко дребезжащая центрифуга прекратила раскручиваться, и её вращение начало замедляться. Стоящий возле входа в лабораторное помещение офицер НКВД в противогазе, поверх формы облачённый в защитный балахон, облегчённо выдохнул. У этой адской машины, в которой учёные смешивали свои препараты, пару дней назад полетел подшипник. К счастью, крутить она от этого не перестала, но стала дребезжать на весь этаж так, что у него голова раскалывается.

В другое время подшипник давно уже заменили бы, но сейчас найти новый не так-то просто: часть Москвы от Садового кольца и дальше заражена, оцеплена войсками и полностью изолирована. Садовое сейчас заполнено солдатами в противогазах и представляет собой одну большую пулемётную точку. В другой части Москвы, которая осталась внутри Садового кольца, введён строжайший карантин, выходить на улицу запрещено. И завод, и склад, где есть эти подшипники, остались за Садовым кольцом. Так что соваться туда без крайней необходимости никто не хочет, а учёные сказали, что пока машинка крутит свою ёмкость, менять её не нужно. Тем более ценою чьих-то жизней.

Останавливающаяся центрифуга окончательно замерла, и часовой перевёл взгляд на сидящего рядом с ней Сеченова. Учёный спал, сидя на стуле. Офицер шагнул к нему и остановился. Пусть поспит ещё минуту. С тех пор как Захаров заразил сам себя коричневой чумой, в чистой части НИИ Сеченов всё делает один и почти никогда не спит. Ему, конечно, натаскали сюда всяких помощников, но толка от них мало. Даже он, офицер НКВД, больше понимает в полимерах, чем все эти помощнички. Потому что он охраняет эти лаборатории четвёртый месяц, а они о полимерах впервые слышат. И даже не скрывают, что это нечто сродни фантастике, понять это сможет далеко не каждый, а досконально разобраться и вовсе годы требуются.

Так что судьба СССР сейчас целиком зависит от двух человек. А если Захаров умрёт, то от одного. Офицер вспомнил, как неделю назад генерал-лейтенант Хрущёв, член Военного совета, оставшийся в Москве за главного после того, как всё правительство эвакуировали в Куйбышев, примчался сюда, бросив всё. Потому что ему доложили, что Сеченов с Захаровым решили заразить себя коричневой чумой. Переполох поднялся такой, что Берия с Маленковым не примчались сюда только потому, что от Куйбышева до Москвы 800 км с гаком. К счастью, выяснилось, что заразить себя учёные решили не вдвоём. Инфекцию себе занёс только Захаров.

— Зачем?! — Хрущёв был бледен как полотно. Он стоял у стеклянной перегородки, которую 2 месяца назад установили между чистой и грязной зонами в центральной лаборатории, и переводил ошарашенный взгляд с Сеченова, стоявшего рядом, на Захарова, невозмутимо глядевшего на него из-за стекла. — Зачем вы решили испытывать вакцину на себе?! Харитон Радеонович, у нас что, людей не хватает?! Только скажите, я притащу сюда тысячу подопытных!

— Таскать сюда никого не нужно, — хмуро заявил Сеченов. — У нас есть подопытные. Все они добровольно откликнулись на наш зов, как вы, надеюсь, помните. Их никто не заставлял, они знали, что, скорее всего, погибнут, но пришли сюда ради того, чтобы все остальные могли спастись.

— Тем более! — нервно парировал генерал Хрущёв. — Для чего было заражать себя?!

— Это с самого начала была моя идея, — Захаров безразлично пожал плечами, мол, ну и что с того? — Стало быть, мне и испытывать финальный вариант вакцины. Если сработает — мы будем точно знать, как действует механизм антивирусной химеры.

— А если нет?! — воскликнул Хрущёв, но Захаров оборвал его, отмахнувшись:

— А если нет, то всё это станет уже неважно. Потому что других вариантов прекратить эпидемию у нас нет. И уже не будет.

В общем, Хрущёв уехал в тот день, держась за голову и пребывая в полнейшем шоке. С тех пор от него сюда ежедневно приезжает офицер связи майор Муравьёва. Нормальная такая тётка, даром что под сорок, бойкая бабёнка и симпатичная! Будь сейчас всё по-старому, без смертельных эпидемий и гор трупов, он был бы не прочь рискнуть её закадрить. А так… тут бы живым остаться. Эпидемия уже здесь, половина Москвы вымерла, вторая половина не заразилась лишь потому, что Садовое оцепили заранее, ещё тогда, когда шла подготовка к эвакуации в Куйбышев товарища Сталина. Как только она началась, пересекать Садовое стало запрещено. Те, кому это было позволено, сдавали кровь на анализ, и только потом их пропускали через оцепление.

Оцепление, кстати, тройное. Первая линия стоит на внешней стороне Садового кольца, вторая — на внутренней. А третья — это пулемётные заградотряды НКВД, расположенные в домах за второй линией. Их задача расстреливать всех, в том числе солдат оцепления, если кто-то нарушает размеченные границы или снимает противогаз либо защитный балахон. Противогаз и балахон на улице снимать запрещено. Впрочем, лично он ещё ни разу не видел своими глазами идиота, который бы снял всё это добровольно.

Вместо одной минуты прошло две, и офицер подошёл к спящему учёному.

— Товарищ Сеченов! — он осторожно потряс его за плечо. — Дмитрий Сергеевич!

— А? Что? — встрепенулся учёный, неуклюже вскакивая со стула и замечая неподвижную центрифугу. — Вот дьявольщина! Центрифуга всё-таки сломалась!

— Не сломалась она! — пробубнил через противогаз офицер, повышая голос, чтобы его было слышно лучше. — Открутила положенное время и остановилась!

— Сколько я проспал? — сообразил Сеченов, бросаясь к центрифуге. — Реакция могла начаться и уже прогореть!

— Всё в порядке, Дмитрий Сергеевич! — заверил его часовой. — Ровно две минуты прошло после остановки. У вас есть ещё четыре минуты до начала активной стадии.

— Действительно. — Сеченов вытащил из центрифуги колбу, до середины заполненную прозрачным бесцветным желе. Он удивлённо посмотрел на офицера: — Откуда вам известны сроки?

— Вы называли их при мне раз сто пятьдесят, Дмитрий Сергеевич! — донеслось из-под противогаза. — Запомнилось само собой!

— Извините, — смутился учёный. — Признаюсь, я не различаю вас в противогазах…

— Ничего страшного, товарищ Сеченов! — успокоил его офицер. — Служба такая!

Сеченов поблагодарил офицера, подхватил колбу и понёс её к мощному микроскопу. Минут тридцать он возился то с микроскопом, то с желе, что-то добавляя туда шприцами из разных пробирок, изучая в микроскоп полученный результат и повторяя всё это вновь. Затем он подошёл к селектору и вызвал к себе ассистентов.

Те явились из соседней лаборатории вчетвером, маститые такие дядьки в строгих лабораторных халатах, с умудрёнными опытом лицами и с растерянностью во взглядах. Все они были серьёзными учёными, но разобраться в полимерах Сеченова оказалось гораздо сложнее, чем они считали изначально. Офицер не раз слышал, как они в сердцах сетуют друг другу на то, что полимеры есть абсолютно нестандартная субстанция, доселе не рассматриваемая ни физикой, ни химией, ни медициной.

— Товарищи, финальная структура противовирусного полимер-генератора готова, — Сеченов протянул им две колбы с разными надписями: — Это первый каскад. Это третий. Приступайте к монтажу химеры, я займусь вторым каскадом, если он… — учёный осёкся и поправился: — …когда он появится.

Матёрые ассистенты покивали, понимающе хмурясь, забрали колбы и покинули помещение. Сеченов открыл холодильник, извлёк оттуда стерильную герметичную коробку из хирургической стали с заранее заряженными шприцами и тоже вышел из лаборатории. Офицер НКВД немедленно двинулся следом.

— Товарищ офицер, — Сеченов обернулся к нему. — Пожалуйста, пригласите в лабораторию испытаний товарища Кузнецова!

— Есть! — отчеканил офицер и поспешил к ближайшему селектору. Добравшись до него, чекист наклонился к раструбу и произнёс: — Капитану Кузнецову явиться в лабораторию испытаний! Повторяю! Капитану Кузнецову срочно явиться в лабораторию испытаний!

Офицер заторопился обратно. Оставлять Сеченова одного нельзя. Это приказ товарища Сталина. Тут, в НИИ мозга, охрана сперва была расставлена на каждом этаже и через каждые десять метров. Но с приходом эпидемии в Москву Сеченов заявил, что такое количество людей лишь увеличивает потенциальное количество жертв. В итоге всю охрану переместили к входным дверям на этажах, и с Сеченовым теперь приходится передвигаться по одному. Непорядок! Мало ли что может случиться! Тут и научные ассистенты — или как их там правильно, — и добровольцы. Кто знает, что у них на уме?!

На этот раз он как в воду глядел! Не успел офицер добежать до лаборатории испытаний, тяжело дыша через противогаз, а там уже возникла чрезвычайная ситуация! Сеченов с медицинской коробкой подходил к стеклянной стене, а сзади к нему по коридору бежала та самая майор Муравьёва.

Офицер узнал её даже в противогазе, других женщин сюда не пускали, тем более в майорской форме. И следом за ней бежали двое его сослуживцев, офицеры охраны НИИ из НКВД, с пистолетами в руках!

— Майор Муравьёва! — рявкнул один из них, вскидывая пистолет. — Стоять! Последнее предупреждение! Ещё шаг — и открываю огонь!

Второй офицер тоже взял майора Муравьёву на прицел, и охранник Сеченова в три прыжка догнал учёного. Он закрыл ошарашенно оборачивающегося Сеченова собой, тоже выхватил пистолет и прицелился Муравьёвой в лоб. Та остановилась и схватилась руками за свой противогаз.

— Что происходит? — опешил Сеченов, недоумённо разглядывая представшую перед ним картину. — Товарищи! Пожалуйста, опустите оружие! Здесь нельзя стрелять! Это обычное стекло, за ним находится заражённая зона, вы же знаете…

— Товарищ Сеченов! — Муравьёва содрала с себя противогаз. — Дмитрий Сергеевич! У вас моя дочь! Пожалуйста, отпустите её! Умоляю вас! Она ещё ребёнок!

— Что вы такое говорите, Зинаида Петровна?! — ещё больше изумился Сеченов. — Какая дочь?! Какой ребёнок?! Мы не работаем с детьми, это исключено!

— Катя! Катя Муравьёва! — воскликнула майор, с трудом сдерживая слёзы. — Моя дочь! Моя Катюшка… Ей всего семнадцать…

— Екатерина ваша дочь? — искренне удивился Сеченов. — Но… почему вы не сказали?

— Я не знала! — трагически выдохнула майор. — Я не знала, что она записалась к вам добровольцем! Она сказала, что проведёт несколько дней в балетной школе. Там никого не осталось после эвакуации, а Катюша занимается балетом с шести лет, учителя прочили ей большое будущее… — Майор всхлипнула, но сдержалась: — Она сказала, что не хочет прекращать тренировки, а мы живём в маленькой квартирке… Я сама выхлопотала ей пропуск… Я всё время на службе! Только сегодня получилось туда заехать! Я выяснила всё лишь полчаса назад! Дмитрий Сергеевич, родимый, отдайте мне Катюшу…

— Но… — Сеченов был совершенно потрясён. — Это невозможно… — Он растерянно обернулся к стеклянной стене. — Она в опасной зоне… четвёртые сутки…

Майор Муравьёва издала едва слышный сдавленный крик и заломила руки, удерживающие противогаз. За стеклянной стеной появился профессор Захаров. Он с безразличием окинул взглядом сложившуюся немую сцену и приблизился к стеклянной стене вплотную. Офицер инстинктивно отшагнул назад. Лицо Захарова покрывали ядовито-коричневые нарывы, глазные сосуды полопались, губы засохли и потрескались, в трещинах виднелась запекшаяся кровь.

— Дима, — Захаров перевёл на Сеченова усталый взгляд, — по какому поводу шум? Если товарищ майор заражена, не убивайте её. Запустите её к нам.

— Она не заражена, — Сеченов болезненно потёр висок свободной рукой. — Она утверждает, что наш доброволец Екатерина её несовершеннолетняя дочь…

— Доброволец номер 83, Екатерина Бородина, 1923 года рождения? — уточнил Захаров. — Других женщин у нас сейчас нет.

— Екатерина Муравьёва! — воскликнула майор. — 1924 года рождения! Почему вы не проверили её документы?! Кто у вас занимается добровольцами?!!

— Добровольцами у нас, — в голосе Захарова зазвучала сталь, — занимаюсь я! — Он в упор посмотрел на Муравьёву, и та попятилась, словно взгляд заражённого человека мог инфицировать её даже через стекло. — И я не проверяю документы. Я учёный, а не бюрократ. На кону стоит судьба всего советского народа, быть может, всего мира, и мне безразлично, что указано в документах добровольцев. Эпидемия не убивает официальные бумаги. Она убивает людей. Зачем вы явились сюда, Зинаида Петровна? Похлопотать за дочь? А как же остальные добровольцы? Здесь, в этой лаборатории, до неё погибло 82 человека. Молодые, здоровые и сильные мужчины и женщины. До них вам дела не было? Жить достойна только ваша дочь? Остальные могут умирать себе сколько хотят, или из-за эпидемии, или здесь, в лаборатории, жертвуя собой ради создания вакцины, которая спасёт всех, — всё это для вас не важно, не так ли?! Всё это хорошо и правильно, только когда не касается вашего ребёнка? Ваш-то ребёнок особенный, он, несомненно, избранный и лучше прочих во всём! И этому даже не нужны доказательства, ибо самое главное доказательство уже есть — это ваш ребёнок. Так, Зинаида Петровна?

— Если бы у вас были дети… — начала было майор Муравьёва, но Захаров злобно рявкнул, затыкая ей рот:

— Мои жена и ребёнок умерли от тифа в голодном 1922 году! Выздороветь повезло только мне! Нам с женой было по девятнадцать, дочери в день смерти исполнилось восемь месяцев! После этого я посвятил себя медицине! Очень скоро мы узнаем, насколько эффективна моя научная деятельность, но прямо сейчас я искренне рад, что ваша дочь оказалась гораздо благороднее вас, товарищ майор!

Судя по взгляду, Муравьёвой стало жутко от всего сразу. Она явно хотела что-то сказать, но понимала, что это уже ничего не изменит. Однако сдвинуться с места оказалось выше её сил. Преследовавшие её офицеры НКВД, не опуская оружия, начали медленно приближаться к ней, но в этот момент к стеклу подошла стройная девушка лет восемнадцати, одетая в лабораторный халат. Судя по расширившимся от ужаса глазам майора Муравьёвой, это и была её дочь. Впрочем, тут у кого угодно глаза расширятся. Лицо девушки было покрыто коричневыми пятнами и выглядело лишь немногим лучше, чем лицо Захарова.

— Катенька… — сдавленно прошептала майор Муравьёва.

— Мама! — гневно заявила девушка. — Как тебе не стыдно?! Что за позор ты здесь устроила?! Ты же советский офицер и коммунист! Как ты можешь быть столь эгоистична сейчас, когда судьба всего советского народа висит на волоске?!

— Катя… — продолжала шептать майор Муравьёва, не сводя полубезумного взгляда с покрывавших лицо дочери жутких пятен. — Ты же ещё совсем ребёнок…

— Я давно уже не ребёнок! — возмущённо отрезала дочь. — Я комсомолка! И хочу быть полезной своему народу! По-настоящему полезной! А не прыгать по сцене в беленьком платьице, когда советская армия истекает кровью, а труженики тыла надрываются на заводах! Ну уж нет! Я хочу посвятить свою жизнь чему-то достойному и благородному!

Она собиралась заявить что-то ещё, но из глубины опасной зоны появился ещё один доброволец. Рослый крепыш лет двадцати, в лабораторном халате поверх чисто выстиранной, но сильно потрёпанной солдатской формы. Весело улыбаясь, он поинтересовался:

— Эй, попрыгунья-стрекоза, лето красное пропела! Ты чего это так расшумелась?!

Как ни странно, но улыбка на его покрытом коричневыми пятнами лице совсем не выглядела жуткой. Наверное, особенности мимики, подумал офицер НКВД. Но улыбающийся молодой солдат действительно выглядел жизнерадостно, и эта жизнерадостность на контрасте со всеобщей безысходностью очень подкупала.

— А с виду ты такая милая и тихая! — продолжил он, но, увидев майора Муравьёву и направленные на неё пистолеты охраны, осёкся.

Однако смущение его длилось не более секунды. Солдат сделал нарочито высоконравственное лицо, положил одну ладонь себе на голову, символизируя головной убор, и козырнул второй рукой, выполняя воинское приветствие:

— Сержант Нечаев! — представился он и тут же вернулся в нормальный вид, вновь зажигая улыбку: — Товарищи офицеры! Соблюдайте осторожность при обращении с оружием! У нас тут за стеклом эпидемия! Не кантовать! Не разбивать! И не давать детям! — Он сурово нахмурился на майора Муравьёву: — Товарищ майор! Почему противогаз в руке, а не на лице?! Хотите себе такой же макияж, как у нас?

Дочь Муравьёвой невольно прыснула, но тут же вернула себе суровый вид:

— Товарищ сержант! Вечно вы со своими шуточками! Вам никто не говорил, что они не всегда к месту?!

— Шутки не могут быть ни к месту! — бравым тоном заявил молодой сержант. — Юмор помогает нам переносить тяготы и лишения воинской службы и иные неприятности!

Насколько помнил офицер, этого сержанта доставили в НИИ мозга из-под Берлина. На фронт он ушёл добровольцем в первый же месяц войны, как только ему исполнилось восемнадцать. Дошёл до вражеской столицы без единой царапины, и во время первого наступления на Берлин попал под удар «Фау-5». Осколок попал ему в мозг, но сержант не умер, а впал в кому. Его отправили в один госпиталь, затем в другой, третий и так далее. Потом описание его ранения попало на глаза Сеченову, учёные как раз подбирали раненых для испытаний какого-то препарата, помогающего излечивать ранения мозга.

Сержанта привезли сюда, и препарат на него подействовал положительно. Нечаев выздоровел и чувствовал себя отлично. Сеченов оставил его под наблюдением, а потом, когда началась эпидемия, Нечаев вызвался добровольцем стать подопытным. Герой! Что есть, то есть. Сам офицер точно знал, что лично он бы ни за что не полез за эту стеклянную стену, какую бы славу ему не сулили посмертно.

— Неприятностей у меня сейчас хватает! — Девушка бросила на майора Муравьёву испепеляющий взгляд: — Мама! Не позорь меня! Уходи немедленно!

Майор Муравьёва, словно на ватных ногах, развернулась, собираясь уйти.

— Эй, Катюшка, ты что?! — опешил сержант. — Так это твоя мама?! Да ты что творишь, дурёха?! Она же просто волнуется за тебя! Мама же! А ты ей нож в спину! Не по-людски это! Давай-ка, перестань верещать и поговори с мамой чуток наедине! Товарищ майор! — Он повысил голос: — Товарищ майор! Разрешите предъявить вам жалобу на вашу дочь! Она отказывается умываться и не хочет смывать пятна со своей физиономии! Это травмирует мою тонкую натурную эстетику!

Дочь майора Муравьёвой снова прыснула:

— Тонкую эстетическую натуру! Между прочим, товарищ сержант, ваше лицо не лучше!

— Как это не лучше?! — возмутился сержант. — Да я вообще красавец! В нашей деревне первым парнем был! Почти. А то, что физиономия в пятнах, это даже очень удобно! Когда товарищи учёные изобретут вакцину и вылечат нас от эпидемии, Катюшка, айда в лес по грибы! Нам даже хищных зверей бояться не придётся! С такими-то рожами к нам никто и близко не подойдёт!

Девушка невольно хихикнула, и сержант добавил:

— Давай, попрыгунья-стрекоза, поговори с мамой! Не надо её обижать. — Его голос на секунду стал другим: — Я вот свою мамку не помню совсем. Померли родители в голодный год… А иногда так хочется поговорить с ней или с батькой… да нет никого. Ступай, Катюшка, не егози!

— Хорошая мысль! — Сеченов посмотрел на офицеров НКВД. — Товарищи офицеры, позвольте родственникам пообщаться через стекло. А мы пока займёмся подготовкой к введению инъекции. А вот как раз и товарищ Кузнецов. Очень вовремя!

К лаборатории подошёл капитан Кузнецов в сопровождении телохранителя. Кто такой этот Кузнецов, офицер не знал. И, насколько он понял, этого не знал вообще никто. Кузнецова доставили в НИИ мозга в обстановке строжайшей секретности. Когда охрану НИИ оповестили о его появлении, сам Кузнецов был уже внутри. Приказ относительно него был всего один: беречь как зеницу ока. Особых проблем это не вызвало, потому что Кузнецов почти всё время либо сдавал кровь литрами, либо ел и отсыпался после этого.

Сам он почти всегда молчал и ничего не рассказывал. Однако байки о нём ходили жутковатые. Будто привезли его из самого Берлина и на самом деле он немец, ибо похож, и его вроде как зараза не берёт. И он даже не заражает никого, кто рядом. Но, если дорожку ему перейти, то вмиг заразит. Насколько это было правдой, офицер не знал. Но несколько раз он лично видел Кузнецова в заражённой зоне. А после этого — в безопасной зоне. И Сеченов реагировал на это как на что-то обыденное. И никто после этого не заразился. Зато именно с появлением Кузнецова дела с изготовлением вакцины улучшились. Поэтому сейчас подопытные вместе с профессором Захаровым четвёртые сутки живут с коричневыми нарывами на лицах. А раньше с такими пятнами умирали через полминуты после их появления. Нарывами же коричневые пятна становились уже потом, на трупах.

Вот и сейчас Сеченов с Кузнецовым оделись в защитные балахоны и ушли в заражённую зону с кучей медицинских шприцов, ампул и пробирок. Подопытные отправились к ним, лишь дочь майора Муравьёвой ещё несколько минут разговаривала с матерью. Под конец они помирились, и дочь даже улыбнулась Муравьёвой напоследок. Та ушла в полуобморочном состоянии, и все офицеры, кому не повезло принять участие в случившемся инциденте, пошли писать подробные рапорты о произошедшем. Ещё через два часа офицер сменился, поужинал в столовой первого этажа и улёгся спать. Кровати для охраны были установлены там же, на первом этаже, в кабинетах, потому что покидать здание НИИ мозга офицерам запрещалось.

Проснулся он посреди ночи от громких криков радости. Вроде бы кто-то кричал «Ура!», но спросонья он принял это за звуки боя. Поэтому, вскочив, бросился к оружию прямо в исподнем. Но быстро понял, что не слышит выстрелов. Наскоро одевшись, он выбежал из переоборудованного под спальное помещение кабинета и столкнулся со своими сослуживцами, неожиданно радостными и счастливыми.

— Что случилось?! — офицер заозирался.

— Вакцину изобрели! — один из чекистов хлопнул его по плечу. — Только что передали из лаборатории: вакцина сработала! Инфицированные выздоравливают! Как только их укололи — пятна за минуту рассосались! Никто не умер! Сейчас им кровь проверяют и потом в карантине сколько-то там держать будут, но наши, кто сейчас лабораторию испытаний охраняют, сами слышали, как Сеченов сказал, что вакцина работает так, как задумано, и теперь эпидемии конец!