Арнайр

Глава 22 Цена Резонанса

Каменные своды лазарета Башни Здравья поглощали звук, как прожорливая утроба древнего зверя. Здесь царила не тишина, а ее гулкая, тяжелая пародия, пропитанная густым коктейлем запахов: терпкой горечью алхимических настоек, сладковатой пылью сушеных целебных кореньев, металлическим привкусом крови и… всепроникающим запахом боли. Сюда, в это убежище, усиленное рунами тишины и покоя, не долетал рев Арены Чести, не доносились крики азарта или отчаяния. Только сдержанное шарканье сандалий лекарей по отполированному камню пола, прерывистые стоны из-за занавесок, разделявших койки, и монотонное бормотание заклинаний – низкое, убаюкивающее, пытающееся заглушить страдания.

Маркус сидел на жесткой дубовой скамье, вросшей в пол, у койки Берты. Казалось, сама скамья впитывала усталость и тревогу всех, кто на ней сидел. Берта… Ее мощная фигура, обычно излучавшая неукротимую силу, сейчас казалась прикованной и уязвимой. Правая рука, та самая, что держала булаву, превращенную в орудие апокалипсиса, была закована от локтя до кончиков пальцев в сложную конструкцию из полированного дерева и гибких металлических шин. Лубки напоминали кандалы или, что было страшнее, экзоскелет какого-то сломанного механизма. Пальцы, способные сжать рукоять до хруста дерева, теперь были зафиксированы в неестественном полураскрытом положении, обернуты бинтами, пропитанными мазью с запахом ментола и арники. Лицо Берты было землистым, покрытым липкой испариной, которая не высыхала даже в прохладе лазарета. Губы были сжаты в тонкую белую линию, сдерживая стоны. Но глаза… Глаза, запавшие от боли и сильных зелий, все еще горели. Горели лихорадочным, почти безумным огнем триумфа сквозь туман страдания.

«Видела его?.. Элдина?» – выдохнула она, голос хриплый, как скрежет камней под прессом. Она попыталась приподняться на локте левой, здоровой руки, мышцы напряглись, как канаты. «После… как его туша… Боргард… Лежал… как мешок с мокрым песком… Ха!» Хриплый, торжествующий смех оборвался, перейдя в приступ сухого, мучительного кашля, сотрясавшего все ее тело. Она схватилась за перевязанную грудь, лицо исказила гримаса.

Лекарь, осторожно менявший пропитавшуюся кровью повязку на глубоких порезах Тормунда на соседней койке, бросил на нее быстрый, неодобрительный взгляд. Его пальцы, ловкие и уверенные, продолжали работу, но напряжение в его спине выдавало раздражение.

«Лежи, Берта, – пробурчал Тормунд, не поворачивая головы. Его могучий торс был перетянут широкими полосами грубого, но чистейшего льна, крест-накрест. На плече и боку проступали темные, влажные пятна – кровь сочилась сквозь слои бинтов, несмотря на магию и прижигающие припарки. Лицо «титана» осунулось, черты заострились, придавая ему сходство с высеченной из скалы маской скорби. Но глаза… Глаза, серые и пронзительные, как горные кристаллы, сохраняли свою остроту, свой безжалостный фокус. Они смотрели куда-то внутрь себя или сквозь стену, оценивая урон, подсчитывая шансы. – Побереги дыхание. Кость – не шутка. А сухожилия…» Он не договорил, резко сжал челюсть, заставив шрамы на щеке напрячься. Маркус понял без слов. Даже при всем искусстве клановых лекарей, даже при магии, ускоряющей срастание плоти и кости, Берта не скоро вернет своей правой руке ту чудовищную, сокрушающую силу. Рука, возможно, останется. Но прежней – никогда. Цена катастрофического резонанса была предъявлена в полной мере.

«Стоило того!» – выдохнула Берта, откидываясь на жесткую подушку, смочив пересохшие губы языком. Пот стекал по вискам, оставляя темные дорожки на пыльной коже. «Стоило… каждую проклятую косточку… Видеть эту спесь… разбитой в пыль… Эту барскую рожу…» Она перевела тяжелый, воспаленный взгляд на Маркуса. Ее глаза искали подтверждения, одобрения. «Твоя штука… твое поле… Оно… это было как удар самого Громача! Чувствовала… как сила копится… как пружина внутри пружины… туго-туго… и потом – БАМ!» Она снова попыталась инстинктивно сжать правый кулак, доказать свою мощь, но только глухой стон вырвался из горла, а лицо побелело от внезапной, режущей боли. Слезы выступили на глазах, но она тут же яростно их смахнула здоровой рукой. «Драйя… колдунья стервозная… но руны ее… они работают. Работают, черт возьми!»

Маркус молча кивнул. Кивок был тяжелым, как будто голова была отлита из свинца. Он видел этот восторг, эту дикую радость от содеянного разрушения в глазах Берты. Но он также видел искаженное болью лицо, сломанные кости, закованные в беспомощный деревянный ошейник. Видел глубокие, зияющие порезы на торсе Тормунда – шрамы, которые он получил, бросившись в самоубийственную атаку на Элдина, чтобы прикрыть его, Маркуса, в тот миг после рокового удара, когда мир взорвался, и все было хаосом. Видел, как огромное, непобедимое тело Боргарда уносили с Арены – не просто побежденного, а сокрушенного, разбитого изнутри, как глиняный кувшин, брошенный с высоты. Возможно, навсегда. Его дар… его островок стабильности, его спасение… он превратил его в кузницу разрушения невиданной мощи. И заплатили за это кровью и костями другие. Тяжелый камень вины, холодный и шершавый, лег ему на душу, мешая дышать.

«Ты сделал что должен был, – прозвучал хриплый, усталый, но твердый голос Тормунда. Он говорил, глядя в потолок, но слова были адресованы Маркусу. – Война. Этот Турнир – ее маленькое, кривое зеркало. Элдин играл грязно с самого начала. С клятвы. С цепей. С Торвина. Ты ответил. Жестко. По-арнайровски. Теперь он знает цену.» Он помолчал, тяжело переводя дыхание. «Но теперь… ты будешь один. Его слова там, на песке… они не пустой ветер. Он выцелит тебя. Без Берты. Без меня. Без команды. Будь готов. Острее, чем когда-либо.»

Дверь лазарета скрипнула, пропуская полосу резкого света из коридора, и вошла Веландра. Она несла с собой не просто холод – целую арктическую ауру. Но сегодня ее обычно ледяное, бесстрастное лицо светилось. Нет, не теплом. Оно светилось странным, нездоровым румянцем интеллектуального возбуждения, как у алхимика, нашедшего философский камень. Ее шаги были быстрыми, целенаправленными. Она прошла мимо рядов коек, не скользнув взглядом ни на одного из раненых, будто они были неодушевленными предметами, мебелью. Ее взгляд, острый и ненасытный, был прикован к Маркусу. В руках она сжимала кристаллическую табличку, на которой плясали, переплетаясь и взлетая до невиданных высот, сложные, разноцветные графики.

«Феноменально, – начала она без предисловий, голос звучал выше, резче обычного, в нем звенела неподдельная страсть. Она протянула табличку, тыкая тонким пальцем в пики и впадины светящихся линий. – Смотри! Энергетический выброс… он превысил все мои прогнозы. Все модели Драйи! На порядок! Твое поле… оно не просто сжало кинетическую энергию замаха Берты. Оно резонировало с ее руническим усилением! Создало синергию! Пиковые значения здесь, – палец вонзился в особенно высокий пик на графике, – в момент высвобождения! Это… это прорыв! Качественно новый уровень взаимодействия органического резонансного поля и искусственного рунического контура! Данные…» Она вдруг замолчала, вдохнула полной грудью, как будто воздух лазарета был напоен нектаром. «Данные бесценны! Представь применение против Горнов! Один такой удар…»

«Люди пострадали, Веландра, – резко, почти грубо, перебил ее Маркус. Его собственный голос прозвучал чужим, пересохшим от гнева и усталости. Он не видел графиков. Он видел лицо Берты, искаженное болью. Видел кровь на бинтах Тормунда. – Берта сломала руку. Возможно, навсегда искалечена. Тормунд едва жив. Боргард… неизвестно, выживет ли он после этого. Лекари молчат.»

Веландра на мгновение замолчала, ее тонкие брови чуть приподнялись, словно он произнес нечто неожиданное и слегка несуразное. «Риск был просчитан. Допущенная погрешность в расчете отдачи не отменяет факта успеха методологии. Прогресс познания неизбежно требует ресурсов. Их травмы…» Она наконец скользнула взглядом по перевязанной руке Берты, но не с сочувствием, а с холодным, аналитическим интересом, как ученый рассматривает поврежденный, но информативный образец. «…предоставляют уникальные данные о пределе прочности биологического интерфейса при экстремальном энергетическом воздействии. Для улучшения методики. Для снижения отдачи в будущих итерациях. Для…» Она снова посмотрела на Маркус, ее глаза горели. «…оптимизации симбиоза носителя и орудия. Это ключ к контролируемому применению!»

Берта фыркнула, но не стала тратить силы на спор. Она закрыла глаза, отвернувшись к стене. Веландра была из другой вселенной, где боль была лишь цифрой на графике.

«Элдин, – продолжила Веландра, переключившись мгновенно, как выключатель. Ее голос снова стал ровным, деловым. – Он потребовал немедленного поединка с тобой. Один на один. Совет Старейшин… колеблется.» Она сделала паузу, оценивая реакцию Маркуса. «Боргун и его сторонники категорически против. Они считают твою силу после демонстрации с Бертой…» – она слегка запнулась, подбирая слово, – «…чрезмерно дестабилизирующей. Опасной для целостности Арены. Для зрителей. Для самого фундамента клановой иерархии. Сигурд и Джармод… еще не высказались. Решение будет трудным.» Она шагнула ближе, ее ледяной взгляд впился в Маркуса. «Твой дар эволюционирует с экспоненциальной скоростью, Маркус. Но твой контроль… он отстает. Элдин – не Боргард. Он не полезет в лоб. Он мастер тонких, психоэфирных атак и прецизионного разрушения изнутри. Он не будет бить в твой щит. Он будет бить в тебя. В твой разум. В самый источник твоей гармонии. Будь готов к боли, какой ты не знал. К ментальному опустошению, которое может разорвать душу.» В ее глазах не было ни капли сочувствия, только суровое предупреждение хранителя уникального, но хрупкого артефакта. «Если Совет даст согласие… этот поединок станет твоей последней битвой на этом Турнире. Или абсолютным триумфом. Или… концом всего, что ты есть.»

Она резко развернулась, плащь взметнулся, и вышла, унося с собой запах холодного камня и нечеловеческого любопытства, оставляя после себя гнетущую тишину, нарушаемую лишь тяжелым дыханием Берты и Тормунда.

«Стерва… – прошипела Берта сквозь зубы, не открывая глаз. – Как про сломанный инструмент…»

«Она права в главном, – сказал Тормунд, осторожно пытаясь пошевелить пальцами на травмированной руке. Лицо его исказила гримаса боли. – Элдин будет бить по голове, новичок. Не по броне. Не по щиту. По тому, что внутри. И бить будет грязно, как гадюка. Помни, что он сделал с Каэланом. Помни, что обещал тебе на песке. Его слово – закон для него самого в мести.»

Маркус встал. Дубовая скамья словно прилипла к нему, не хотела отпускать. Ему отчаянно не хватало воздуха. Мысли метались, как перепуганные птицы в клетке: вина за сломанную Берту, страх перед ментальной мощью Элдина, ярость к нему же за все – за цепи, за Торвина, за угрозы, холодное предчувствие собственной гибели или, что страшнее, потери себя. И вездесущий, грызущий вопрос: Стоило ли? Стоила ли месть Элдину и Боргарду таких жертв? Он кивнул Берте и Тормунду, слова застряли в горле. «Выздоравливайте.» Звук собственного голоса был чужим, пустым.

Он вышел из лазарета не в шумный коридор, а на узкий, затерянный балкон, оплетенный древним, цепким плющом. Отсюда открывался вид не на Арену, а на тихий внутренний двор цитадели. Здесь кипела обычная жизнь: служанки несли корзины с бельем, оружейники чистили доспехи у фонтана, дети гоняли мяч под присмотром старых воинов. Мирный, почти идиллический пейзаж. Но он не приносил успокоения, лишь подчеркивал чудовищную раздвоенность его мира – здесь покой, там, за стенами, кровавая воронка Арены, затягивающая его все глубже. Воздух на балконе был свеж, пахнул влажной землей и плющом. И вдруг… он снова колыхнулся. Бесшумно. Не от ветра.

В самом углу балкона, где тень от массивной колонны была особенно густой, словно сгустившееся вещество ночи, стояла Ариэль. Она не появилась – она просто была там, слившись с камнем, частью тени. Ее серые глаза, всевидящие и пустые, как полированный агат, были прикованы к нему.

«Торвин, – имя сорвалось с губ Маркуса шепотом, сердце екнуло, упав в пропасть, а потом резко рванувшись вверх. Вся эта кровавая круговерть, весь этот ужас и разрушение – ради него. Ради друга. – Он…?» Голос предательски дрогнул.

«Свободен, – ответила она ровным, безэмоциональным голосом, как констатируя погоду. – Каэлан повержен. Его влияние, его сеть страха и подкупа в охране изолятора… ослабла до критического уровня. Оставшиеся стражники стали… невнимательны. Рассеяны. Торвин извлечен бесшумно. Перемещен в надежное убежище в Лабиринте Внешнего Города. Доступ ограничен. Контроль обеспечен. Он жив. Испуган. Изможден. Но телесно цел.» Она сделала едва заметную паузу, будто сверяя внутренние отчеты. «Твоя часть пакта выполнена. Защита и укрытие действуют.»

Облегчение. Оно нахлынуло не волной, а целым океаном, острым, соленым, смывающим на миг всю грязь, боль и страх. Маркус прислонился спиной к прохладной каменной балюстраде, чувствуя, как дрожь уходит из ног, а земля перестает уходить из-под них. Сладкая слабость разлилась по телу. Торвин свободен! Жив! Главная цель, главный камень, давивший на душу тяжелее цепей Патриарха, – снят. Сдвинут. Все остальное… все страшное, что было и что грядет, отодвинулось на шаг. Оно не исчезло, но теперь у него была точка опоры. Призрачная, но реальная.

«Благодарю, – прошептал он искренне, глядя в бездонные серые глаза тени. – Я… не забуду этого. Никогда.»

«Не забудь обещание, – напомнила она без тени угрозы или просьбы в голосе. Просто факт. – Совет Теней. Когда придет мой час. Твой голос. Твоя поддержка перед Лираэль.» Ее взгляд, всегда рассеянно-всевидящий, внезапно стал чуть острее, сфокусированным именно на нем, как луч фонаря в тумане. «Но сейчас… твоя битва не закончена. Она лишь перешла в новую фазу. Элдин не простит публичного унижения. Не простит сокрушения его «несокрушимой» силы. Его ярость… холодная, расчетливая… теперь направлена исключительно на тебя. Он использует все свое влияние, весь вес семьи Вирр, все долги и угрозы, чтобы Совет разрешил немедленный поединок. Он называет твою силу… осквернением древних законов Клана. Стихийным бедствием. Опасностью, которую нужно устранить у ее источника.»

«Он хочет меня уничтожить, – констатировал Маркус, чувствуя, как холодный комок снова сжимает горло, но теперь сквозь него пробивается знакомая ярость. – Публично. Зрелищно. Чтобы смыть позор Боргарда моей кровью. Чтобы доказать всем, что место Арнайра – в прахе.»

«Да, – согласилась Ариэль. Коротко. Точено. – И он обладает ресурсами для этого. Но главное – он силен, Маркус. Сильнее, чем кажется даже Совету. Его дар… это не просто грубый психоэфирный напор, как у многих. Это… искусство ментального вторжения. Он умеет находить лазейки. Входить в разум. Находить самые темные уголки, самые глубокие страхи. И… ломать. Не просто причинять боль. Разрушать изнутри. Делать пустым сосудом.» Она слегка склонила голову, словно прислушиваясь к далеким голосам в стенах цитадели. «Твоя гармония… она защитила тебя от поверхностного давления. От хаоса боя. Но от глубокого, целенаправленного вторжения в самое ядро твоего «я»?» Она подняла глаза на него. В них не было страха, только холодный анализ риска. «Неизвестно. Будь готов к худшему. К видениям, что разорвут реальность. К боли, что сожжет разум. К… потере себя. К тому, чтобы стать лишь эхом его воли.»

Холодный, тошнотворный страх, знакомый по сессиям с Веландрой, но в тысячу раз более глубокий и личный, сковал Маркуса. Потеря себя? Стать пустой оболочкой, марионеткой Элдина? Игрушкой для его садистских фантазий? Эта перспектива казалась страшнее любой физической смерти. Страшнее боли Берты.

«Что делать?» – вопрос вырвался шепотом, голос предательски сорвался.

«Ищи якорь, – ответила Ариэль. Ее слова прозвучали не как совет, а как приказ стратега. – Внутри своей гармонии. То, что не позволит ему вырвать корни. То, что истинно твое. Не навязанное Цепями или Клятвой. Воспоминание. Ощущение. Чувство. Клятву, данную себе. – Ее глаза, казалось, на миг смягчились, но это могла быть игра света и тени. – Ты победил Каэлана, атаковав его самый глубокий страх – слепоту. Элдин… его страх – потерять лицо. Утратить контроль. Стать посмешищем. Это его слабость. Для атаки. Но для защиты… тебе нужна собственная сила внутри. Глубже любых страхов. Твой личный незыблемый камень.»

Она отступила на шаг, растворяясь в густой тени колонны. «Совет собирается в Зале Черного Базальта. Решение о поединке будет вынесено до заката. Готовься, Маркус Арнайр. И помни пакт.» И она исчезла. Бесшумно. Как будто ее и не было. Осталось лишь ощущение холода и звенящей тишины.

Маркус остался один на балконе, опершись о холодный камень. Облегчение за Торвина, сладкое и всепоглощающее, теперь смешивалось с новым, леденящим душу предчувствием битвы не на жизнь, а на… существование. На битву за саму свою сущность против Элдина. Даниэль дала ключ – «якорь». Но не отперла дверь. Что его держало? Он закрыл глаза, отгородившись от мирного вида двора, и погрузился внутрь, ища то самое «теплое солнце», пульсирующее в груди. Оно было там – усталое, потрепанное, но живое. Он пытался представить его не как щит, не как платформу для удара, не как катализатор разрушения. А как… ядро. Маленькое, твердое, нерушимое. Нечто, что было им до того, как на него надели Цепи, до Клятвы перед Патриархом, до всей этой кровавой игры в элите. И он нашел его. Не величие Арнайров. Не тепло камешка Лиры, связывающего с прошлым. Не страх подвести Берту и Тормунда (они уже заплатили свою цену). Не долг спасти Торвина (он спасен!). Это было упрямство. Упрямство мальчишки, которого все считали странным, слабым, но который никогда не сдавался до конца. Который верил, что его «странность» – не проклятие, а часть его самого. Его личная, неприкосновенная территория. Его маленькое, но его «я». Вот он. Его якорь. Не громогласный, не героический, но его.

Где-то в недрах цитадели, далеко под балконом, прозвучал низкий, протяжный, словно стонущий, удар колокола. Звон был тяжелым, неумолимым, разносился по камням, проникая в самое нутро. Совет вынес вердикт.

Маркус открыл глаза. Предчувствие снова сжало горло ледяной рукой, но внутри, в самой глубине, где пульсировало его «теплое солнце», зажглась крошечная, но невероятно упрямая искра. Он выпрямился во весь рост, расправив плечи. Песок Арены Чести снова ждал его. На этот раз – один на один не просто с врагом, а с тенью, что жаждала поглотить его целиком, стереть его «я», превратить в пустой сосуд. Он знал Цену Резонанса – боль, разрушение, сломанные кости, искалеченные души, вину, которая, возможно, останется с ним навсегда. Теперь ему предстояло заплатить свою цену. Войти в самое пекло. И найти в своей гармонии не только силу для удара или защиты, но и тот самый нерушимый стержень, чтобы устоять перед бездной, которую откроет Элдин. Игра входила в свою финальную, смертельную стадию. И он больше не был пешкой, брошенной на доску Патриархом. Не был новичком, метящим в элиту. Он был Игроком. Со своей Ценой. Со своими Козырями. И с крошечной, но непоколебимой точкой опоры внутри. Искра упрямства разгоралась, отвечая на зов колокола. Готовность была холодной и ясной, как горный ледник.