Архивы Конгрегации - 3

Незримая война

Автор:Дариана Мария Кантор, Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: Курт озверел от административной работы и запросился в поле, а тут как раз обнаружилось заковыристое дело в Хайдельберге

В рабочей комнате Висконти догорали свечи, бросая на заваленный стопками бумаг стол трепещущие круги света. Огарки следовало заменить, но для этого нужно было встать, а оба присутствующих в комнате члена Совета не испытывали подобного желания.

— Это всё? — устало уточнил Курт, небрежным кивком указав на стопку документов в середине стола.

— На сегодня — да, — откликнулся Висконти. Бодрости в нем было немногим больше, чем в его собеседнике. — И даже на завтра. Можешь радоваться, Гессе.

— С некоторых пор радоваться в этих стенах я разучился, — проворчал Курт. — Все гадаю, за какие именно грехи Господь покарал меня таким количеством бумажной возни.

— Не ной, ради Бога, — поморщился кардинал. — Я, между прочим, варюсь в этом котле на без малого двадцать лет дольше тебя и до сих пор жив.

— А давай мы тебя на следовательскую оперативную работу отправим после этих двадцати лет с бумажками? — предложил Курт без улыбки; Висконти нахмурился:

— На что это ты намекаешь?

— На то, что тебя к тому, чем ты занимаешься всю свою жизнь, готовили. А меня готовили к другому — к тому, чем я и занимался больше четверти века. И чем заниматься действительно хочу, в чем могу быть полезен и эффективен.

— С этим справятся и другие, — со вздохом, как показалось, сочувственным, отозвался итальянец. — А здесь мне тебя заменить некем, сам понимаешь.

— А придется, — непререкаемым тоном произнес майстер Великий Инквизитор. — Я отказываюсь и дальше сидеть в стенах академии безвылазно. Я не ты и не Бруно, я от этого зверею.

— Гессе…

— Или ты дашь мне поработать, Висконти, или в твоем распоряжении окажется канцелярская крыса. Отупевшая от бумажной возни и говорильни. Выбирай.

От удара затянутого в черную перчатку кулака по столешнице огоньки умирающих свечей колыхнулись, а два и вовсе погасли.

Кардинал одарил мятежного соратника долгим взглядом, вздохнул, поднялся, заменил потухшие свечи, зажег их, сел обратно и придвинул к себе стопку бумаг, лежавшую на дальнем конце стола. Курт не говорил ничего, упершись локтями в стол и ожидая реакции на свой ультиматум.

Висконти проглядел верхний лист, покривился, отложил в сторону, взялся за следующий, затем за третий…

— Вот тебе работа, — изрек он наконец, изучая пятый или шестой документ. — Хайдельбергское отделение запрашивает помощи опытного следователя. Висит запутанное дело, местные дознаватели в тупике… Сложный случай, несколько трупов, подозрение на малефицию, что делать — непонятно, словом, всё, как ты любишь. И ехать недалеко.

— Excellenter[73], — усмехнулся Курт. — Давай сюда их отчеты. Завтра утром выеду. Давненько меня не заносило в Хайдельберг…

Испытанный фельдрок отяжелел от дождя, мешающегося с мокрым снегом, последним капризом уходящей зимы; из-под копыт несущегося галопом коня во все стороны летели комья грязи. Майстер Великий Инквизитор Курт Игнациус Гессе спешил в свое удовольствие. Скажи ему кто-нибудь в октябре под хамельнским дождем или в метель у затерянного в лесу трактира, что непогоде можно радоваться, — рассмеялся бы в лицо и заклеймил еретиком в неакадемическом смысле слова. Но когда ты — истосковавшийся по работе oper, а альтернатива дождю и дороге к ждущему своей кары малефику — душная рабочая комната с непочатыми горами бумаг, некоторые ценности научаешься пересматривать. И спешил он в основном не из-за срочности дела — три месяца ждало и еще за день не провалится, — и не оттого, что так уж жаждал поскорее вернуться к делам Совета. Просто не хотелось приезжать на место слишком поздно; пока устроишься, пока дойдешь до местного отделения, там уже и не будет никого. Придется ждать до утра, а отчеты все были прочитаны еще накануне; как ни крути, сплошная трата времени. Кроме того, чем быстрее едешь, тем меньше времени мокнешь.

Рассуждая таким образом, майстер инквизитор гнал коня попеременно то галопом, то рысью, и даже позволив себе пообедать и обсохнуть в придорожном трактире, добрался до цели еще до заката. Город был ему знаком, и Курт отправился прямиком в гостиницу, где уже останавливался в прежние годы службы. Пожилого хозяина сменил молодой, по всей видимости, сын, принявший дело у отца; посему постояльца он не признал, поприветствовав, как любого рядового служителя Конгрегации: с почтением, но без заискивания. Подобное отношение наиболее импонировало ему, и знаменитый Молот Ведьм мысленно поздравил себя с удачным выбором, а старого держателя гостиницы — с толковым сыном.

Оставив вещи в отведенной ему комнате и наскоро перекусив, Курт направился в местное отделение Конгрегации, в очередной раз с благодарностью вспомнив насельников abyssus’а[74]; еще пару лет назад, прибыв на место службы после целого дня в седле даже и в хорошую погоду, он предпочел бы повременить со всеми делами до утра и дать отдых ноющему натруженному телу. Сейчас же он хоть и ощущал закономерную усталость, без труда находил в себе силы на некоторое количество ходьбы и разговоров.

В отделении его, по всей очевидности, не ждали. То есть ждали, но не его, майстера инквизитора Гессе, а «кого-нибудь в помощь», как выразился один из дежуривших у входа стражей. Представившись и предъявив Сигнум вкупе со всеми прочими особыми приметами, он прямо отправился к обер-инквизитору; рабочая комната была Курту знакома, а вот ее обитатель, как соблаговолил сообщить ему перед отъездом Висконти, около года назад сменился по причине своевременной и ожидаемой смерти от старости. Теперь в дубовом кресле у массивного стола сидел высокий, поджарый мужчина лет сорока пяти с напряженным лицом. При виде вошедшего он вскочил, сперва облегченно улыбнулся, а затем, осознав, кого видит перед собою, вмиг смутился и закаменел с хорошо взболтанной смесью неловкости, решимости и радушия на лице.

— Курт Игнациус Гессе… Великий Инквизитор, — представился Курт, хотя необходимости в этом явно не было, и предъявил свой Знак, как полагалось ad imperatum.

— Франц Остхоф, обер-инквизитор Хайдельберга, — ответствовал сослуживец, с усилием взяв себя в руки, и в свою очередь продемонстрировал Сигнум.

Курт кивнул и улыбнулся как мог благожелательно, затем повел рукой в сторону кресла:

— Присядем? В ногах правды нет. Отчеты вашего подчиненного я вчера просмотрел, но хотелось бы еще раз услышать, что тут у вас творится.

Остхоф сел и принялся рыться в бумагах на столе, пытаясь скрыть напряжение, однако излишне суетливые движения рук его выдавали. «Господи, — подумал Курт, подтягивая табурет и усаживаясь напротив хозяина комнаты, — вот я и дожил до того времени, когда местный обер оказывается моложе меня…»

— Наше дело сочли настолько… серьезным? — уточнил Остхоф. С голосом он совладал вполне, да и с лица первое потрясение понемногу стиралось; хороший признак.

— Просто я озверел без оперативной работы, — развел руками Курт, — и так достал своими жалобами Висконти, что он выдернул из пачки дел первое попавшееся и вручил мне. Оказалось ваше…

Вдаваться в подробности разговора и выбора дела Курт не стал, посчитав, что сейчас важнее разрядить обстановку. Обер-инквизитор ответил с чуть неловкой улыбкой:

— Что ж, в таком случае можно считать, что сие было знаком свыше… Итак, майстер Гессе…

— Бросьте, Остхоф, — отмахнулся Курт, покривившись, — к чему такие церемонии? Мы с вами почти ровесники и находимся не на императорском приеме. Будьте проще.

— Кхм… — протянул обер-инквизитор. — И то верно… Так вот, что у нас тут творится…

Едва начавшийся устный отчет прервал вежливый стук в дверь. В ответ на разрешение войти в комнату проскользнул человек лет тридцати пяти, коий тут же устроился на свободном табурете и замер там, ожидая не то начальственного приказа, не то озарения свыше.

— Хорошо, что ты пришел, Герман, — проговорил обер-инквизитор. — Я как раз намеревался послать за тобой. Майстер Гессе хотел… Я взялся сообщить подробности нашего дела, но, полагаю, будет лучше, если ты сделаешь это сам, — он повернулся к Курту и пояснил: — Это Герман Куглер, следователь первого ранга. Это он ведет дело. Разумеется, я читал все отчеты, и мы регулярно обсуждаем ход расследования, я в курсе всего происходящего и отвечаю за наши действия, но…

— Достаточно, Остхоф, — покривился Курт. — Вам незачем оправдываться. Все верно, лучше всего о деле поведает тот, для кого оно сейчас составляет основу всей жизни, тему дневных забот и ночных раздумий. Так, Герман? Рассказывай. Отчеты я прочел, но теперь хочу слышать твое мнение.

— Дрянь дело, майстер Гессе, если вы хотите знать мое мнение, — мотнул головой следователь. — С самой осени находим изувеченные трупы, и ни следа, ни зацепки. И результата никакого, будто и не малефиция вовсе. Может, и не она, конечно, но доказать я этого не могу, а просто взять и спихнуть дело магистратским…

— Eia![75] — присвистнул Курт. — Помнится, когда я начинал свою службу, доказывать требовалось наличие в деле малефиции, а не ее отсутствие. Кроме того, я не стал бы столь уверенно приводить отсутствие зримых последствий как аргумент. Бывают и весьма длительные ритуалы, и такие, чей эффект отсрочен во времени или пространстве. Посему выводов пока, полагаю, сделать невозможно за недостаточностью сведений.

Следовало признать, что в целом с оценкой младшего сослуживца майстер инквизитор был согласен; сам он, перевернув последний лист из весьма солидной стопки отчетов, пришел к аналогичному заключению: история в самом деле была гнилая, причем порою в прямом смысле этого слова. Начать с того, что в конце ноября на одном из пустырей на окраине Хайдельберга обнаружилась яма, судя по следам, разрытая собачьими лапами; в оной яме покоились, если так можно сказать, учитывая их состояние, разрозненные фрагменты нескольких человеческих тел разной степени разложения. Не менее четырех и не более шести, если быть точным. При том ни одного полного комплекта не присутствовало. Судя по всему, некто время от времени убивал людей, разделял тела на части и аккуратно складировал их в безымянную общую могилу на пустыре. Вероятнее всего, в последний раз он оказался несколько небрежен при закапывании, и запах учуяли собаки, кои и разрыли захоронение, предположительно растащив часть погребенных там фрагментов. Кое-что и в самом деле обнаружилось при тщательном осмотре окрестностей, но далеко не все. Опознать ни одного из погибших не удалось, как и обнаружить хоть какую-то ниточку к личности убийцы. Никто из окрестных обитателей не видел ничего подозрительного. А если и видел, так наверняка забыл за давностью.

Понимая, что на старое место убийца уже не вернется, служители Конгрегации вызвали соответствующего expertus’а и стали производить обходы местных пустырей в поисках если не самого преступника, то хотя бы более новых захоронений. Это принесло свои плоды. В течение следующих нескольких недель, до того, как выпал снег, было обнаружено еще три… назвать сии ямы с кусками тел, теперь уже одиночных, могилами язык не поворачивался. Жертв удалось опознать, поговорить с родными, собрать сведения о жизни, увлечениях, знакомствах… Ничего, что бы их объединяло. Один студент-богослов, один слуга из богатого дома и один пожилой гончар.

Потом лег снег, зима выдалась недолгой, но снежной и морозной, и тела находиться перестали. Расследование продолжалось, но всем было очевидно, что дело «зависло», и expertus’а отпустили. И вот около недели назад история возымела свое продолжение в виде еще трех неполных тел. Мужских, как, кстати, и все прочие. Двоих опознать не удалось, третьим же оказался университетский профессор, уехавший навестить родню где-то в Богемии еще до Рождества и так и не вернувшийся. Его тело и тело гончара из осенних «находок» пострадали менее прочих: недоставало лишь печени и сердца, прочее наличествовало, хоть и было расчленено. Согласно аккуратно составленному дотошным следователем четвертого ранга Томашем Немецем, занимавшимся анатомированием, перечню, оные органы отсутствовали у всех погибших до единого; зато у всех, за исключением группы, пострадавшей от собак, о коей невозможно было сделать выводов, неизменно присутствовали головы и гениталии. Кости также чаще всего присутствовали все. Состояние же мягких тканей варьировалось от почти не тронутых до почти обглоданного скелета. Таковым оказался студент, найденный еще в декабре, и один из неопознанных зимних погибших, парень лет двадцати, судя по лицу. Способы убиения также были различные: удары сзади по голове, нож между ребер, перерезанное горло; говорить о какой-то периодичности убийств, если таковая и наличествовала, не представлялось возможным ввиду запоздалого и бессистемного обнаружения жертв.

Вот тогда-то хайдельбергский обер и воззвал о помощи, отчаявшись разобраться в происходящем собственными силами.

— Что-нибудь новое за последние дни, не попавшее в отосланные вместе с запросом отчеты, есть? — спросил Курт после минутной задумчивости.

— Мы продолжаем ежедневно обходить пустыри. Вчера нашли еще один труп женщины, но его забрали магистратские, явно не наш случай: тело целое, только волосы обкорнаны и лицо все в порезах. Больше всего похоже на убийство из ревности, но в это уж мы влезать не стали, со своим бы делом разобраться. Продолжаем собирать сведения о профессоре Новаке. Ничего значимого, лишь подтверждение уже указанного в отчетах, но университет большой, студентов у него много было. Сами понимаете, майстер Гессе, небыстрое это дело всех их опросить.

— Небыстрое и не слишком благодарное, — понимающе кивнул Курт. — Но ad imperatum полагается, и были в моей практике случаи, когда именно дотошное соблюдение предписаний спасало жизни или позволяло завершить расследование. Если рассказать мне вам более нечего, я намерен снова поговорить с родственниками, соседями и друзьями погибших. Начну с профессора Новака, а там будет видно. Думаю, за сегодня еще успею посетить двоих-троих.

— Увы, майстер Гессе, добавить мне более нечего, — качнул головой Куглер. — Но если решите начать с университета, очень советую вам зайти к профессору Оскару Клостерманну с богословского факультета. Он охотно работает с нами по вопросам алхимии, но и в целом всегда рад поделиться информацией. К тому же изрядный знаток душ человеческих, порой с нескольких взглядов способен дать весьма точное описание характера. Был бы священником — лучшего духовника трудно было бы желать.

— Занятный typus, — криво усмехнулся Курт. — Помню, он неоднократно фигурировал в отчетах. Непременно с ним побеседую если не сегодня, то завтра утром.

Остаток вечера и все следующее утро прошли в непрерывной говорильне и повторяющихся вопросах соседям, приятелям, коллегам, студентам… О покойном профессоре знали довольно много и говорили охотно: хвалили за глубокие суждения, чувство юмора и добродушие, рассказывали о забавных привычках, называли выдержанным, терпеливым, благочестивым. Однако все это никоим образом не приближало майстера инквизитора к пониманию того, кто и почему выбрал именно его в качестве жертвы убийства или возможного малефического ритуала. Куда ходил, с кем говорил и что делал бедняга Новак в последние свои дни в Хайдельберге, за давностью дней уже никто толком не помнил. Ничего более внятного, чем «заходил к нам на ужин незадолго до отъезда», добиться не удавалось. Насколько задолго? Ай, не помню уже, майстер инквизитор! Помилуйте, два месяца минуло. Вроде в среду, день был постный, но может быть, и в пятницу… И даже хваленый информатор профессор Клостерманн ничего ценного сообщить господину дознавателю не смог.

Изрядно уставший, но нимало не обескураженный первой неудачей, по опыту зная, что именно так и начинается большинство расследований, Курт направился в отделение за последними новостями.

О том, что обер-инквизитор в ярости, он узнал еще на подходе к рабочей комнате: майстер Остхоф голоса не понижал и в выражении эмоций не сдерживался.

— Лентяи! — доносилось из-за полуоткрытой двери. — Ротозеи! Зажравшиеся, бессмысленные скоты! В их шлемах мозгов больше, чем в головах! А все прочее им заменяет не иначе как наглость и попустительство!

Если вначале майстер Гессе предполагал, что начальственный гнев на себя навлекли подчиненные и даже до некоторой степени им посочувствовал, то по ходу развития мысли возмущенного сослужителя стало ясно, что если виновны и подчиненные, то не его.

— А теперь можно то же самое, но с начала и с фактами, кои привели вас к столь неочевидным выводам? — усмехнулся он, войдя в комнату и заставив Остхофа поперхнуться неоконченной фразой. — Что у нас случилось? Проглядели всадника апокалипсиса? Бунт? Второе пришествие антихриста?

— Простите, — обер-инквизитор поморщился, — накипело. С полчаса назад сюда заявились из магистрата, просить помощи в расследовании. Прослышали, что к нам прибыло подкрепление, и решили сбросить на нас еще и свои заботы. У них три трупа. Женщины. Все задушены. Волосы отрезаны, лица обезображены. Разумеется, подано это было под соусом подозрений на малефицию, «а вдруг это было сделано для колдовского ритуала?», но всем, начиная с них самих, очевидно, что орудовал maniac, который их безмозглым дознавателям просто не по зубам.

— Тела свежие или тоже основательно проморожены? — уточнил Курт, усевшись на табурет.

— Я бы сказал, основательно разморожены, — вздохнул Остхоф. — Думаю отдать это дело Немецу. Надо же парню на чем-то тренироваться.

— Ваш парень, вам виднее, — хмыкнул Курт. — Хотя в целом я с вами согласен. К тому же, отсутствие Германа сильно замедлит мое расследование, а времени уже и так потеряно предостаточно. Но на тела я все же намерен взглянуть. Нам их передали, или придется нанести визит в магистрат?

— Тела я затребовал, обещали доставить где-то через час. Томаш, по моим прикидкам, вернется примерно тогда же. У нас есть подозрения насчет личности одной из убитых, я отправил его выяснять. А анатомированием у нас занимается он… Знаете, в последние годы я чувствую себя примерно так, как в свое время мой первый начальствующий, еще из старой гвардии: прибывает зеленый молодняк из академии, с идеалами и без опыта, но с такими знаниями и умениями, что, будь они у нас в свое время… Меня вот анатомированию не учили, — в голосе обера звучала досада с легким оттенком зависти.

— И про стригов с вервольфами в учебниках было едва ли полстраницы, — кивнул Курт. — А сейчас чуть ли не на наглядных пособиях тренируются. Но «в наше время», согласитесь, и малефики попадались пореже и пожиже. Тот факт, что я умудрился в первые же пару лет службы натолкнуться на серьезных колдунов, скорее исключение, чем правило. А сейчас наши expertus’ы держат круговую оборону от полчищ заражающих безумием мертвецов и отбивают призванные вражескими силами молнии.

— Вы правы, разумеется, просто…

— Просто у вас, — перебил Курт, — висит сложное дело, в котором вы, самый опытный из имеющихся следователей, не можете разобраться, а потому ощущаете свое бессилие и неловкость от необходимости просить помощи, и в особенности от того, в лице кого эта самая помощь прибыла. Не берите в голову, Остхоф. Мы здесь не затем, чтобы меряться достижениями, а ex officio[76]. А теперь вот что. Я сейчас навещу еще одного свидетеля, хотя мнится мне, что смысла в этом нет никакого, а затем намереваюсь позавтракать. Сюда вернусь через час, если Томаш объявится раньше — пошлите за мной кого-нибудь.

Курт поднялся и, дождавшись обещания всенепременно так и поступить, вышагал из рабочей комнаты.

— Quod erat demonstrandum[77], — подытожил Немец, распрямляясь. — Смерть от удушения, все признаки присутствуют, как внешние, так и внутренние. Лицо изрезано, отсутствует один глаз, но, по всей видимости, это сделано уже после смерти. Волосы обрезаны, в какой именно момент, непонятно. Короче говоря, та же картина, что и в двух других случаях. Явно одна рука.

— Еще пара моментов, — отметил Курт, ставя на стол подле тела светильник, коий вызвался подержать еще в самом начале анатомирования, немало смутив этим молодого сослужителя. — Primo, отсутствует не просто один, а именно левый глаз, secundo, рисунки порезов на лицах не одинаковы, не выглядят хоть как-то связанными между собой и не складываются ни в какие оккультные символы.

— Да-да, — закивал Томаш, — это я тоже намеревался отметить в отчете. Просто…

— И tertio, — невозмутимо продолжил Курт, — внутренние органы, насколько я могу судить, находятся на своих местах и не подверглись никаким противоестественным изменениям. Так?

— Да, все верно, майстер Гессе, — охотно подтвердил молодой следователь.

— Ergo, conclusio, — с удовлетворением закончил майстер инквизитор, — явные следы малефического воздействия на телах отсутствуют.

— Id est, мы имеем дело с очередным сумасшедшим, на этот раз душащим и уродующим женщин? — мрачно уточнил Немец.

— Скорее всего. Вот только не многовато ли homicidae maniacales[78] на небольшой город? Один разделывает мужчин, другой занимается резьбой по женским телам… Следом, erue, Domine[79], начнем находить обескровленных детей?

— Вы полагаете… — вскинулся вконец запутавшийся Томаш.

— Да ничего я, к сожалению, пока не полагаю. Кроме, разве что, того, что университетское вольномыслие приносит дурные плоды. И то, мысли мои на сей счет субъективны и бездоказательны. В отчете не указывай, — криво усмехнулся Курт.

Следующие три дня не принесли никаких подвижек. Немец опрашивал всех, кто знал или мог видеть погибших женщин, Курт проделывал аналогичное в отношении мужчин, Куглер с видом побитой собаки таскался следом за майстером Гессе, и непонятно было, чего он опасается более: того, что новый круг допросов так и не принесет никаких важных сведений, или напротив, что ходячая легенда Конгрегации сейчас явит чудо дознавательского профессионализма и, вытряся из какого-нибудь третьеразрядного свидетеля некую малозначимую детальность, одним мигом раскроет дело, посрамив тем самым следователя первого ранга Куглера и доказав его полную несостоятельность.

— Если мне позволено будет высказать свое мнение, — мягко проговорил профессор Клостерманн, встретившийся господам дознавателям в коридоре университета при попытке заново опросить товарищей по учебе погибшего богослова Петера Шварца, — я бы сказал, что вы смотрите на дело не с той стороны.

— А с какой, по-вашему, нам следует на него смотреть, профессор? — как мог доброжелательно уточнил Курт.

— Вы изучаете личности жертв, а я предлагаю вам взглянуть на преступника. Поймите, что он делает, почему и зачем, и вы получите ответы на все прочие вопросы.

— А вы, как я погляжу, не только богослов, но и теоретик следственной науки? — криво усмехнулся майстер инквизитор.

— О, нет, что вы, — добродушно покачал головой профессор. — Ни в коей мере не претендую на вашу competentia, господа дознаватели. Я всего лишь люблю на досуге наблюдать за людьми и заглядывать в души через окошки слов и поступков.

— Я помню, мне говорили о ваших душеведческих успехах. И что же вы можете сказать о том, кого мы ищем?

— Сходу две вещи: он не эстет. Насколько я могу понять, особенной красотой или уродством его жертвы не отличались. И он не питает неприязни к одному конкретному сословию. Среди убитых нет разве что дворян и солдат, что вполне объяснимо.

— Исчерпывающий портрет, — скривился Курт. — Можно идти и брать тепленьким хоть сейчас.

— Всего лишь первые штрихи, — качнул головой профессор, будто и не замечая неприязненного тона майстера инквизитора. — Если продолжить в том же направлении мысли, можно весьма подробно описать личность, что, конечно, не предоставит вам имени, но… Словом, я буду рад продолжить этот разговор в другой раз, но сейчас прошу простить, мне пора. Когда преподаватель опаздывает на лекцию, студенты редко проводят это время с пользой.

— Теоретик и словоблуд, — зло бросил Курт, когда Клостерманн скрылся за поворотом коридора.

Этот человек чем-то был неуловимо неприятен майстеру инквизитору, и хотя не признать за ним блистательного ума и наблюдательности он не мог, нынешний разговор не содержал в себе ничего, кроме не слишком завуалированной насмешки, ответить на которую пока было нечем, что выводило из себя лишь сильнее.

Искомых приятелей Шварца пришлось вытаскивать с той самой лекции, кою так спешил провести Клостерманн. Молодые люди аудиторию покинули беспрекословно, но видно было, что им в самом деле жаль пропускать это занятие. Среди студентов, народа по большей части легкомысленного, подобное отношение говорило о многом.

— Доктор Клостерманн очень интересно рассказывает, — объяснил Франц Майер, коренастый молодой человек с открытым, глуповатым на вид лицом. — Его если внимательно слушать, то сразу понятно все становится, куда ясней, чем в книгах, поэтому да, его лекции никогда не пропускаю.

— Да и не найдете вы в книгах того, что он говорит, — вмешался Ханс Фишер, тощий, черноволосый парень с явными следами южных кровей. — То есть, найдете, конечно, но не все. Он сверх книжного размышляет и трактует. Вот в прошлый раз, например, о стойкости говорил. О том, что нет заслуги в том, чтобы отказаться от того, что тебе не нужно. Ежели ты, к примеру, шницели не любишь…

Франц невежливо заржал, и Фишер бросил на него раздраженный взгляд и погрозил кулаком, правда, не всерьез, по-дружески; видно было, что к подобному поведению со стороны приятеля привык и относится со смирением, не всех ведь Бог умом наделил в равной мере.

— …То отказ от них в Великий пост не так чтоб и возвысит твою душу, — продолжил Ханс с того же места. — А вот…

— Если твой друг — любитель посмеяться где ни попадя и с умной мысли тебя сбить, — теперь перебил уже майстер инквизитор, — а ты каждый раз удерживаешься, чтобы не съездить ему за это кулаком, то являешь ты миру стойкость и величие души. Я понял. А сегодняшняя лекция о чем?

— Об искушениях и противостоянии оным, — произнес Фишер, явно повторяя интонации преподавателя. — А вы… вы из-за Петера снова пришли, да? Мы про него уже майстеру Куглеру все что помнили сказали, но теперь расследуете вы и надо снова все сказать вам, да?

— Верно, Ханс, — кивнул Курт. — И чем быстрее мы это проделаем, тем больше вы услышите об искушениях. Итак, что вы знаете о Петере Шварце? Кто он, откуда родом, как попал в университет?

— Приехал он из Штутгарта, — начал Фишер. — А как попал, тут история интересная. Петер любил ее рассказывать. Отец его — уважаемый человек в городе. Не дворянин, но достаточно богат. У него столярная мастерская. А Петер в детстве любил ночью на крышу вылезать. Отец его и ругал, и запрещал, а все впустую. Порой он так и засыпал там. Первые пару раз мать сильно пугалась… оттого и запрещали. И вот один раз, лежа вот так на крыше, он услышал голоса внизу. Местные грабители затеяли влезть к ним в лавку и пришли загодя место осмотреть. Петер с утра к отцу пошел да все честно рассказал. А на следующую ночь в лавке остались ночевать отец и пара подмастерьев. В общем, встретили они грабителей, как полагается. А потом отец на радостях возьми и пообещай сыну, что раз уж его непослушание такое полезное оказалось, то не станет он и впредь его неволить. Как вырастет, пусть сам решает, кем ему быть, а уж на деньги и помощь отец не поскупится. А Петеру только того и надо было. Он говорил, что уже тогда об университете мечтал. Вот как подрос, так и поехал учиться. А отец свое слово сдержал. Петер ни в чем нужды не знал. В разумных пределах, конечно. Возьмись он кутить вместо учебы, быстро бы без гроша остался, но работать, чтоб прокормиться, ему не приходилось. Ну и сам он парень был скромный, не зарывался. Комнату снял приличную, у самого университета, вот, пожалуй, и все его крупные траты. Пил-ел, конечно, порой и друзей угощал, кто совсем на мели, но пирушек не устраивал.

— Что же, и на девиц не тратился? — уточнил Курт.

— Ну, нет, бывало, разумеется, — смутился Фишер. — Но вот на это он сам зарабатывал. Не хотел у отца брать. У нас на факультете подшучивали даже, что если Петер за какого лоботряса работу пишет, значит, завелась у него новая пассия.

Майер смущенно опустил глаза, и Курт пристально посмотрел на него.

— Мы в свое время так и познакомились, — пояснил парень. — Ко мне брат старший приехал, навестить. Я его год не видел, а мне в библиотеке сидеть целыми днями? Деньжата тогда водились, вот я и…

— Ну хотя бы не святой ваш Петер, — криво усмехнулся Курт. — А то я уж забеспокоился.

— Нет, не святой, — мотнул головой Майер, и Фишер согласно кивнул. — Но парень был хороший. В самом деле хороший. Жалко его. Вы уж, майстер инквизитор, найдите, кто это его так.

— Я найду, — серьезно пообещал Курт. — А вы мне пока скажите, были ли у Петера враги или недоброжелатели?

— Вот прямо чтобы враги, так нет, — подумав, ответил Ханс. — А недоброжелатели… Ну, с Хельмутом Штайгером и его дружками ссорился, бывало. С Фрицем Хофштейном с юридического как-то поцапался. Но это все мелкие дрязги. Так, на уровне шпильку отпустить при встрече, в крайнем случае кулаками помахать где-нибудь за кампусом. Но чтоб убить вот так…

— Я понял тебя, — кивнул Курт. — Пока у меня вопросы иссякли. Если понадобится что-то еще, я поговорю с вами снова. Если вспомните что-нибудь сами, сообщите мне. А теперь можете возвращаться на лекцию. Свободны.

— Мне тут подумалось, майстер Гессе, — проговорил Куглер, когда они направлялись обратно к выходу из университета, — касательно того, что нам сейчас сказали… «Хороший он был парень. Жалко его». Пожалуй, вот эту сентенцию в том или ином виде я слышал про каждого из убитых. Если их всех что и объединяет, то как раз подобные характеристики.

— Все сыновья хороши, если спросить матерей, и друзья отличные, если послушать приятелей, — поморщился Курт. — А если копнуть поглубже, так у каждого такого «хорошего парня» на сковороду с маслом наберется.

— Хотите сказать, хороших людей вовсе нет?

— Ну отчего же? Есть. И даже не только в святцах, как я однажды заметил своему помощнику. Некоторое их число мне довелось повстречать, однако тех, кого пришлось сжечь, было значительно больше.

— Пусть так, — не стал спорить Куглер, — однако я бы не сбрасывал сию гипотезу со счетов. В конце концов, верной порой может оказаться самая невероятная мысль.

Курт лишь молча кивнул, признавая разумность замечания сослужителя.

— Майстер Гессе! Майстер Гессе!

Стук в дверь раздался как раз в тот момент, когда Курт осторожно, щадя сломанную некогда ногу, поднимался с кровати, в очередной раз позабыв, что привычная боль вот уже больше года как оставила его. Майстер Великий Инквизитор натянул штаны и, прихватив кинжал, поспешил к двери.

Вилли Шнайдер, помощник Куглера, с трудом переводил дыхание; похоже, парень бежал от самого отделения.

— Что случилось? — бросил Курт, возвращаясь в комнату и спешно одеваясь.

— Еще одно… тело, майстер Гессе, — сообщил Шнайдер. — Магистратские нашли в куче отбросов у городской стены. Сразу за нами послали, а майстер Куглер велел мне привести вас.

— Хорошо. Веди.

Выходя из гостиницы, Курт поплотнее запахнул фельдрок; погода, последние несколько дней бывшая приятной и уже почти совсем весенней, испортилась внезапно и резко. Между домами завывал пронизывающий холодный ветер, бросая в лицо пригоршни крупного, холодного дождя. Майстер Великий Инквизитор поморщился: перспектива осматривать труп под открытым небом не вселяла ни малейшего энтузиазма; пожалуй, даже рабочая комната с бумагами переставала казаться такой уж отвратительной в сравнении с пребыванием на улице в эдакое ненастье. Подумалось, что гаже сейчас только магистратским, которые топчутся там уже какое-то время и права уйти не имеют; от осознания этого, впрочем, легче не становилось. К моменту, когда они добрались до места, вода с фельдроков текла ручьем, а Курт не мог избавиться от ощущения, что промок ad verbum[80]до костей.

В закутке возле городской стены их ждали четверо: двое стражников, Герман Куглер и незнакомый Курту старик в грязных лохмотьях. На земле чуть поодаль лежал раскрытый мешок, из которого торчала кисть руки и виднелась светловолосая макушка; присутствующие избегали смотреть в его сторону.

— Кто-нибудь что-нибудь трогал? — резко бросил Курт.

— Нет, майстер инквизитор, — отозвался плечистый стражник. — Вот этот разве что, ну так то еще до нас было.

Он ткнул пальцем в старика, обхватившего себя руками и явно дрожащего от холода.

— Ты что-нибудь трогал? — обратился Курт к оборванцу.

— Я… я мешок взял. Думал, может, там ценное что… Мешок-то хороший! Из кучи выволок, во-он оттуда. Открыл, а там… Матерь Божья, Пресвятая Дева… — он принялся мелко креститься и трясти головой, будто силясь отогнать дурное видение.

Не говоря более ни слова, майстер инквизитор прошагал к указанному бродягой месту, Куглер присоединился к нему; ничего достойного внимания, однако, ему обнаружить не удалось. Более никаких подозрительных предметов или следов мусорная куча не хранила, а если что и имелось, то уж давно было смыто безжалостным дождем.

Подойдя к мешку, Курт осторожно, один за другим извлек из него фрагменты и попытался устроить их на нашедшейся неподалеку сносного вида доске так, чтобы не извалять окончательно в грязи. На сей раз, как и прежде, присутствовали по отдельности все части тела, а живот и грудная клетка были вскрыты.

— Господи! — воскликнул до сих пор молчавший стражник, когда Курт сдвинулся чуть в сторону и тому стало видно лицо убитого. — Да это же служка из церкви святого Петра! Я ведь его знаю. Еще вчера вечером на мессе видел…

— Соберите все обратно в мешок, берите его и несите в отделение, — велел господин следователь стражникам, поднимаясь с корточек. — Там мы продолжим говорить, если, конечно, нет желающих ответить на мои вопросы прямо здесь, под дождем.

Стражники с унылым видом принялись за порученную работу; возразить, однако, ни один из них не посмел.

— Как звать? — обратился он между тем к старику.

— Мориц, майстер инквизитор, — откликнулся тот, еще плотнее обхватив себя за плечи. — Мориц Дишер.

— Так, значит, это ты нашел тело, Мориц, — уточнил Курт.

Старик кивнул.

— Когда и как?

— Да как рассвело, — передернул плечами бродяга. — Я каждый день, как рассветет, на обход выхожу. Иду мимо всех мусорных куч, вдруг где что-нибудь попадется, что можно было съесть или продать за пару грошей… Вот и сегодня шел. Гляжу — лежит мешок, здоровый такой и добротный при том. Я и решил заглянуть. Потянул, а он тяжеленный! Из рук у меня вырвался и скатился с кучи вниз, ну и раскрылся. А там… Я как голову увидел, так заорал со страху, а на мой крик уж и стража набежала. Схватили сразу, велели тут ждать, не отходя, будто я виноват в чем. Только я его не убивал, майстер инквизитор! Зачем бы мне? Да и не смог бы я эдак вот. Не те уж силы…

— Ты знал убитого?

— Нет, майстер инквизитор. Никогда раньше его не видел.

— Тогда свободен.

— Но… то есть… — старик явно опешил от такого поворота, так что даже не сразу понял, что ему было сказано и что ему теперь полагается делать. — Мне не нужно с вами?

— Да, Мориц, тебе незачем идти с нами в отделение. Возвращайся домой и займись своими делами. Если ты мне понадобишься, я тебя найду.

Старик благодарно закивал и исчез в очередном темном проулке. Стражники проводили его завистливыми взглядами.

— Итак, — произнес Курт, обращаясь к хранителям городского порядка, когда тело было уложено на ледник, а все живые разместились в рабочей комнате следователей в отделении. — Теперь я хочу услышать ваш рассказ о произошедшем.

— Шли мы, значит, как всегда. Обход делали, — начал плечистый. — Вдруг слышим впереди за поворотом крик. Вроде как не о помощи, а удивленно-испуганный скорее. Ну, мы шагу-то прибавили, выскочили, а там этот оборванец стоит с мешком, а в мешке башка. Вот мы его и придержали на месте, от греха. А как поняли, что это опять тот самый душегуб поработал, что вы ищете, так мы мигом местного мальчишку снарядили, чтоб за вами бёг.

— Тебе есть, что добавить? — обернулся он ко второму стражнику, до сих пор лишь молчавшему и согласно кивавшему.

— Нет, майстер инквизитор. Все так и было.

— Гессе, — как можно мягче поправил Курт. — А как ваши имена?

— Я Карл. Карл Шульц, — представился первый.

— А я Дитрих Ландсбух, — подхватил второй и даже улыбнулся. Очевидно, тепло, сухость и понимание, что раз речь зашла об именах, то под дождь их погонят еще не сейчас, настроили его на более благодушный лад.

— Итак, Карл, ты узнал убитого. Верно? Расскажи, что ты знаешь о нем.

— Да не то чтоб много, майстер Гессе. Просто я как раз в той части города живу, откуда до святого Петра всего ближе, вот и хожу на мессы туда. Душа у меня черствая, я в церквях предпочтениев не имею, куда ближе, туда и иду. Оно ж главное, чтоб с Богом соприкоснуться, а где именно, так и не важно. В общем, хожу я к Петру. А Вернер… убитый в смысле, он там служкой был, свечи зажигал и вот это все. Жил, кажется, прямо при церкви. А так-то я про него немного знаю. Разговаривали пару раз и все. Вроде из бедной семьи, а парень неплохой. Тихий, вежливый, набожный очень… был. У нас с ним как-то спор вышел, до коей меры должно себя защищать, ежели на тебя не словом, а кулаком или ножом каким нападают. Он мне, ишь ты, втолковывал, что надобно неприятелю своему вредить не более, чем он тебе навредить вознамерился.

— Похвальная незлобивость, — отметил Курт, когда стражник примолк, явно не зная, что еще сказать.

— Так вот и я ему так сказал! — оживился Карл. — А он мне — это, говорит, не незлобивость, а смирение и стойкость, потому как если ты достаточно силен, чтобы наказать своего обидчика в большей мере, чем он тебя обидел, то сделать так — поддаться искушению силой, а не сделать, стало быть, проявить крепость духа, а оттого силу лишь большую. А большего я, пожалуй, что и не знаю. Вам бы лучше со священником тамошним поговорить. Он всяко поболе моего рассказать сможет.

— Я поговорю, — кивнул Курт. — А пока скажи мне вот еще что: когда ты видел Вернера в последний раз?

— Так вчера вечером. Я на службу ходил. Всегда хожу перед ночным дежурством. А то ведь мало ли что…

— И как он выглядел? Может, был необычно возбужден или, напротив, излишне спокоен? Делал что-нибудь необычное?

— Да нет… Как всегда. Свечи зажигал, с прихожанами тихонько здоровался. Я на него и внимания-то особого не обратил как раз поэтому. Если б что не так было, я б, скорее всего, приметил.

— Ясно. Спасибо, Карл. Если припомните что-нибудь еще — немедленно сообщайте. А теперь — свободны.

Стражники распрощались и нехотя ушли — за окном по-прежнему лил дождь, — а Курт, призвав с собою Немеца, отправился осматривать тело лишь для того, чтобы убедиться, что картина прежняя. Несчастный служка был убит (на этот раз преступник избрал удушение), затем труп расчленили, а сердце и печень пропали без следа.

— Хорошая работа, — заметил Томаш, осматривая разрез на животе. — В прошлые разы тела были несвежие, судить было трудно, а сейчас отчетливо видно, что рука у убийцы твердая и тренированная, будто он привычен к анатомированию. Ровная, аккуратная линия точно в том месте и того размера, чтобы наиболее сподручно было извлекать нужный орган. И ребра не раскурочены, а как будто приподняты.

— Не мог он просто набить руку? — с сомнением уточнил Курт. — Это уже pro minimum одиннадцатая жертва, а я почти уверен, что больше.

— Нет, — качнул головой Немец. — На десятке тел так едва ли наловчишься. Особенно если впервые берешься за подобное. Я бы сказал, что у него за спиной несколько десятков вскрытий самое малое.

— Возможно, медик… — задумчиво проговорил Курт. — Или мясник.

— Эдак можно заподозрить половину университета и еще полсотни добрых горожан… — вздохнул Куглер, до сих пор хранивший молчание и на распотрошенное тело смотревший со смесью сожаления и неодобрения.

— В Кёльне примерно так и было, — пожал плечами Курт. — В любом случае наблюдение важное. Спасибо, Томаш.

Осмотр и без того вскрытого тела был окончен, но господин дознаватель не спешил уходить из подвала, сосредоточенно глядя на истерзанный труп.

— Майстер Гессе? — осторожно окликнул его Куглер.

— Почему у всех жертв отсутствуют сердце и печень? — с расстановкой проговорил он.

— Я тоже задаюсь этим вопросом, — кивнул сослуживец. — В каждом случае была разная степень недостачи фрагментов, но эти органы отсутствуют всегда.

— Жрет он их, что ли?.. — пробормотал Курт.

Собиравший свои инструменты Немец спал с лица.

— Майстер Гессе… Вы это всерьез? — уточнил он опасливо, изо всех сил стараясь не кривиться; Куглер лишь поджал губы и нахмурился.

— Абсолютно, — вздохнул Курт. — Исключать подобную версию нельзя. Человекоедение — не особенно частая, но вполне реальная практика среди некоторых разновидностей малефиков. Неужели в академии об этом нынче не рассказывают? — уточнил он с усмешкой.

— Рассказывают, но… — Немец неопределенно повел рукой. — Это же и впрямь редкость. Стриги и то чаще встречаются.

— Имел я дело с подобной редкостью пару лет назад, — хмыкнул майстер Великий Инквизитор. — Несколько десятков таких «редкостей» обнаружилось вблизи одного заштатного городишки… Всякое встречается, Томаш. И statistica — не то, на что можно полагаться в подобных случаях. Впрочем, — сам себя перебил Курт, — это лишь одна из версий, ничем не хуже и не лучше прочих. С тем же успехом наш любитель сердец может высушивать оные сердца и перетирать в порошок, чтобы использовать в дальнейшем в особо сложном ритуале. Ладно, — махнул он рукой, — с этим понятно. Пойдем, Герман, нанесем визит священнику святого Петра.

Священник был дома. Невысокий, жилистый мужчина, пожилой, но еще не сломленный годами, на стук открыл сразу, не спрашивая, кто к нему явился и зачем; привычное «Святая Инквизиция!» так и не было произнесено. Отец Конрад отступил в сторону, пропуская гостей в дом, и Курт с Куглером прошагали внутрь маленькой пристройки подле церкви, где обитал святой отец, а ранее жил и его служка.

— Судя по тому, что Вернер так и не вернулся, но пришли вы, слухи правдивы, — грустно качнул головой священник, указав господам следователям на пару табуретов у чисто выскобленного стола. — Мальчика больше нет… Requiem aeternam dona ei, Domine[81]. Что ж, садитесь, Ваше Преосвященство, брат Николаус. Я расскажу все, что вы пожелаете услышать.

Курт уселся на табурет и жестом предложил священнику занять место напротив. Когда тот подчинился, следователь заговорил:

— Насколько я вижу, наши личности не являются для вас загадкой. Только прошу вас, давайте обойдемся без подобных церемоний, — добавил он, чуть покривившись. — «Майстер Гессе» или «брат Игнациус» — этого будет вполне достаточно. Мне ваше имя также известно, посему в дополнительных вопросах и представлениях нет необходимости. Итак, отец Конрад, когда и при каких обстоятельствах вы в последний раз видели вашего помощника?

— После вечерней службы, брат Игнациус, — легко приняв предложенный тон, ответил отец Конрад. — Перед тем, как я удалился в конфессионал, дабы дать совет и утешение страждущим, Вернер подошел ко мне и спросил, будут ли у меня для него поручения прежде, чем он уйдет. Исповеди ведь дело непредсказуемое, порою я могу задержаться до весьма позднего часа. Дожидаться меня нет никакого смысла. Я сказал ему, что ничего не нужно, и отпустил.

— Прежде чем он уйдет — куда? — уточнил Курт. — Разве он не жил здесь же при церкви?

— Все верно, брат Игнациус. Вот там, — священник указал на небольшую дверцу у себя за спиной, — его комната. Вы можете осмотреть ее, если пожелаете. Я заглянул туда утром, когда Вернер не появился к заутрене, но там все как обычно. Я ничего не трогал — сначала ждал, что мальчик все же вернется, потом — на случай, если явитесь вы…

— Хорошо. Мы осмотрим комнату позже. Сейчас же я хотел бы узнать, куда, в таком случае, собирался уйти Вернер?

— К семье, — пожал плечами пожилой священник. — Мальчик ведь родился и всю жизнь в Хайдельберге прожил; вот и ходил иногда родных навестить.

— Жить, однако ж, он предпочитал здесь, — задумчиво проговорил Куглер, мельком переглянувшись с Куртом. — Отчего?

— По многим причинам, — отозвался отец Конрад. — Дом его семьи почти на другом конце города, не набегаешься каждый раз к заутрене. Да и зачем? Всяко ведь с утра до ночи тут. Оно только кажется, что в церкви дел немного, а на поверку весь день и уходит. Ради чего ноги трудить, чтоб только дойти и спать свалиться? Тем более что каморка у меня для него имелась. Да и то сказать, «дом». Лачуга у них в бедных кварталах, а детей в семье шестеро, да еще тетка и бабка с ними. Ни лишнего куска хлеба, ни лишнего угла нет. И семья-то не то чтоб дружная. По крайней мере, сам Вернер не раз сетовал, что не может в должной мере любить своих родных. К матери вот привязан очень… был… ну и ходил ради нее. Иногда и на ночь оставался, если отец с пьяных глаз домой не добредал. Грешно так говорить, только негодящий он человек, Мартин Грюнштюк, заблудший… Я с утра и не забеспокоился сперва. Думал, раз к ночи не явился, значит, ждать только к заутрене. А уж когда и тут его не было, тогда я тревожиться начал. И не зря, оказывается…

Священник вздохнул и украдкой смахнул набежавшую слезу. Видно было, что к своему помощнику он искренне привязан и сейчас находится в шаге от того, чтобы углядеть в случившемся свою вину, если не прямую, то опосредованную.

— Отец Конрад, Вернер ходил навестить семью всегда в один и тот же день? И как часто? — поспешил отвлечь его от мрачных раздумий Куглер.

— Нет, брат Николаус. Как он сам говорил, ходил, как сил наберется. Обычно пару раз в месяц, разве что болел кто, тогда почаще. Сейчас именно такой случай. Второй раз уж за неделю отпросился.

— Кто-то кроме вас мог знать, куда он направился и когда?

— Не знаю. Точнее, не думаю. У него есть… была пара приятелей из университета, и с прихожанами он разговаривал, не чурался, но вроде бы вчера никто к нему не подходил. Да и не любил он про семью говорить… Если кто и мог узнать, то уже после службы. Я ведь и не видел, как он ушел. Когда закончил — в церкви все было прибрано. Вернер вообще был очень ответственным мальчиком, все выполнял тщательно…

— Словом, хороший был парень, жаль его… — задумчиво протянул Курт, снова обменявшись многозначительным взглядом с сослужителем.

— Жаль всех, — возразил священник. — И хороших, и оступившихся, и заблуждающихся. Господь всех нас людьми создал, каждому в душу свою искорку вложил.

— И лишь редкие единицы умудряются сохранить ее чистой и яркой. Прочие же уподобляются отнюдь не тому образу, по коему были созданы, — покривился майстер инквизитор.

— Вы строги и немилосердны к человечеству, брат Игнациус, — качнул головой святой отец.

— И к себе самому в том числе, — не стал возражать Курт. — Мой духовник пеняет мне на это не первый год. Но это уже не имеет отношения к нашему расследованию. Благодарю за беседу, отец Конрад. Мне в самом деле жаль вашего служку, и я найду того, кто его убил. А сейчас и впрямь следует осмотреть комнату Вернера.

— Adiuva vos Domine[82], — тихо произнес священник, осеняя обоих следователей крестным знаменьем, и снова указал на дверь за своей спиной: — Прошу вас.

Обыск комнаты погибшего занял ожидаемо мало времени. Жил Вернер скромно, почти аскетично, личных вещей имел необходимый минимум. Единственная находка, привлекшая внимание следователей, обнаружилась в глубине сундучка с вещами покойного.

— Eia! — отметил Куглер, извлекши на свет небольшой сверток и узрев его содержимое. — Похоже, приятели у покойного и впрямь были хорошие.

Курт обернулся и тоже заглянул в аккуратно уложенные листы.

— Судя по всему, списки некоторых отрывков из библиотечных книг, — заметил он, проглядывая записи.

— Причем сделанные разной рукой, — добавил Куглер. — О, а это и вовсе любопытно. Похоже, конспект каких-то лекций. Надо будет поизучать, — заключил майстер инквизитор первого ранга, решительно заворачивая находку, как было, и убирая в сумку.

После краткого совещания по завершении обыска было решено разделиться: Куглер вызвался побеседовать с семьей погибшего, а Курт снова отправился в университет — на поиски приятелей покойного служки, имена коих отец Конрад с некоторым трудом припомнил.

Искать их долго, впрочем, не пришлось; на пути майстеру инквизитору попался уже знакомый Ханс Фишер, коий и был незамедлительно снаряжен на поиски своих соучеников. Однако, когда через четверть часа студент возвратился, с ним явились не двое, как ожидалось, а трое парней. На вопросительно поднятую бровь господина дознавателя один из явившихся с легким смущением пояснил:

— Я — Бруно Нойманн, майстер Гессе. Когда Ханс явился за Эрихом и Дитрихом и сказал, что с ними хотите говорить вы, я подумал, что это вы из-за бедняги Вернера пришли, а значит, я вам тоже всяко понадоблюсь. Но если я ошибся, то я уйду. Только…

Парень замялся и замолчал, смутившись еще больше. Курт ободряюще кивнул, призывая продолжать.

— «Только» что, Бруно? Раз уж начал говорить, теперь придется закончить.

— Я на прошлой неделе дал Вернеру свои конспекты, — уныло проговорил студент. — Переписать. Если найдете, можно мне их обратно получить? Экзамены, конечно, нескоро, но к ним бы, а?

— Нашли мы твои конспекты и не только их. Изучим — заберешь назад, если у тебя там не еретические трактаты, — Курт усмехнулся, а парень остервенело замотал головой. — А кстати, для чего ему твои записи? Или это тебе потребовалась копия?

— Вернер хотел священником стать, — вмешался то ли Эрих, то ли Дитрих. — Только у него денег не было, чтобы учиться. Вот и справлялся, как мог. Что-то ему отец Конрад рассказывал, что-то мы. Списки книг библиотечных давали, все равно ведь для себя делаем, конспекты почитать или переписать. Он умный парень был. И ответственный. Всегда все аккуратно хранил и возвращал в лучшем виде.

— И поговорить с ним интересно было, — подхватил в свою очередь то ли Дитрих, то ли Эрих. — Он мне как-то целую философскую теорию выдал. Почитал конспекты и сделал выводы.

— Ты — Эрих или Дитрих? — решил внести ясность следователь.

— Эрих, майстер Гессе, — улыбнулся парень. — Это ничего, нас все путают, хотя мы и не похожи.

— Ты прав, Эрих. В самом деле необычный молодой человек, — согласился Курт. — А теперь скажите мне, кто из вас когда видел его в последний раз?

— Позавчера, — первым отозвался Бруно. — Мы все — позавчера. Заходили к нему после вечерней службы поболтать.

— И о чем же вы говорили?

— Да обо всем понемногу, — пожал плечами Бруно, явно самый бойкий из этой троицы. — В основном о ерунде всякой. Вернер, бедняга, совсем смурной был. У него мать разболелась опять. Он за два дня до того навестить ходил, да видно, опять с отцом поцапался. Ну и вчера снова идти собирался. А у него что ни поход домой, то огорчение. Каждый раз с силами собирается, как в Инквизицию на допрос, уж простите, майстер Гессе. Вот мы и решили к нему сходить и поддержать. Отвлекали, как могли. Байки всякие травили. Вроде как к концу он повеселел даже…

— Id est, вы заранее знали, когда он намерен в очередной раз идти домой, и сговорились его навестить перед тем. Верно?

-— Да, так оно и было, — подтвердил Дитрих. — Я неподалеку от святого Петра живу, встретил Вернера утром, мы поболтали, он мне и сказал про мать и что идти собирается. Я тогда решил, что надо ему помочь, вот днем с парнями договорился, и мы пошли…

— Кто еще мог знать о его намерении? — спросил Курт.

— Ну, сам бы он никому больше не сказал, — протянул Эрих задумчиво. — Разве что священнику своему, надо ж отпроситься.

— Да кто угодно мог знать, — встрял так и не ушедший Фишер. — Любой, кто, как вы и я, ждал начала лекции. Я нарочно не подслушивал, но ведь и вы не шептались. Добрая половина стоявших под дверями аудитории могла слышать, да и профессор, когда явился, и кто мимо шел…

— Понятно, — проговорил Курт разочарованно. В подозреваемые опять годилась половина университета и все те, с кем оная половина могла по чистой случайности поболтать. — Пока я услышал все, что хотел, но, возможно, мы еще вернемся к этому разговору. Свободны.

На сем господин следователь развернулся и зашагал прочь по коридору, однако быстро покинуть университет ему не довелось. В холле первого этажа ему навстречу шагнул профессор Клостерманн. Сегодня он выглядел нетерпеливым и взволнованным, будто предвкушал что-то важное или волнительное.

— Доброго дня, майстер Гессе, — проговорил профессор.

— Мне начинает казаться, доктор Клостерманн, что вы за мною охотитесь. Каждый раз, как я являюсь в университет, вы оказываетесь у меня на пути.

— Нет, что вы, — с улыбкой качнул головой тот. — Охотиться на таких людей, как вы, не мой удел и не мое стремление. В прошлый раз мы и в самом деле встретились случайно, сегодня же… Да, я задержался здесь, узнав о вашем приходе. Но я всего лишь хотел спросить, как продвигается ваше расследование.

— Для чего же? Желаете поделиться еще какими-нибудь душеведческими изысканиями? — покривился Курт.

— Быть может… На самом же деле наблюдать за работой гениального следователя, все более растущего с годами, просто интересно и поучительно. Однако я вижу, что вы спешите. Позволите проводить вас до выхода?

Курт утвердительно дернул плечом, и они зашагали рядом.

Майстер инквизитор не спешил продолжать разговор, молча косясь на собеседника; его не покидало чувство, что он уже где-то видел этого человека и даже говорил с ним. Давно, очень давно… Но где именно?

— Мне кажется, или мы с вами когда-то уже встречались? — спросил он, наконец.

— Вы невероятно наблюдательны, майстер Гессе! — воскликнул профессор. — Право, я и подумать не мог, что вы вспомните. Отчего я помню вас — понятно, инквизиторов в городе по пальцам перечесть, а вот студентов сотни. Не вспомнили? Я учился в Кёльнском университете, как раз когда вы там служили. Вы могли видеть меня в коридорах alma mater и пару раз в «Веселой кошке». Я тогда неохотно вступал в разговоры, но вам от меня ничего и не требовалось…

Курт нахмурился, припоминая; в самом деле вроде бы сидел кто-то похожий за столом в трактире. А быть может, он принимает желаемое за действительное. В любом случае, сейчас это едва ли имело касательство к делу.

Некоторое время они шагали в молчании, потом Клостерманн заговорил снова:

— Вы найдете убийцу, майстер Гессе? — в голосе его звучала смесь любопытства и напряженности.

— До сих пор я находил всех, — пожал плечами следователь.

— Столько смертей и никакого зримого результата… — проговорил профессор тем тоном, каковым юных воспитанников академии призывают подумать получше и быстро исправить свою ошибку, пока наставник не указал на нее впрямую. — Вы еще не поняли, зачем он это делает, майстер Великий Инквизитор?

— А вы — поняли, — покривился Курт.

— Во имя великой цели, разумеется! — Клостерманн утвердительно кивнул.

— Или просто потому, что ему нравится, как выглядит свежее человеческое сердце, вынутое из груди хорошего парня, — дернул плечом майстер инквизитор. Добрая половина насельников Abyssus’а в бытность свою закоснелыми мирянами руководствовались аналогичными причинами для убийств.

— О нет, майстер Гессе, — профессор покровительственно улыбнулся и качнул головой. — Вы слишком плоско смотрите на человеческую душу и мотивы. Каждый из них… каждый из нас, людей, если хотите, ведет свою незримую войну за свою великую цель. Выжить. Спать в теплой постели. Выдать дочь замуж за цехового мастера. Доказать, что достоин чего-то. Насадить другим свои идеалы. Переспать с двадцатью тремя девственницами… что угодно! Любой бред. И пути достижения оных целей также любые.

— И ради какой же великой цели вы сейчас говорите мне все это? — не счел нужным сдерживать раздражение Курт.

— Сделать мир лучше, разумеется! Но я вижу, что вы настроены скептически, а мы уже пришли. Посему я откланяюсь. Поразмыслите на досуге о моих словах. Быть может, вы взглянете на них иначе.

Отвечать господин следователь не стал, лишь поспешил в сторону отделения, куда уже, вероятно, должен был возвратиться Куглер.

Остаток вечера не принес ничего нового. Беседа Куглера с семейством Грюнштюк главным образом подтвердила то, что господа дознаватели уже слышали от священника. О намерении Вернера прийти на этой неделе повторно родные знали, но в какой именно день ему удастся это сделать, им было неведомо, потому и не хватились не пришедшего к ночи юношу. Это, пожалуй, было самым ценным знанием: Вернер пропал еще по дороге от церкви к дому семьи, а не на обратном пути.

«Дело ясное, что дело темное», — подытожил Куглер, не слишком пытаясь скрыть досаду, и засел за написание отчета. Курт посмотрел на него и даже вдохновился примером сослужителя.

Утром майстер Великий Инквизитор явился в отделение в настроении мрачном, каковому, помимо прочего, способствовала головная боль, поселившаяся над переносицей еще накануне вечером во время составления отчета. В последние десятилетия сей признак того, что Курт увидел что-то важное, но пока не смог увиденное осознать, проявлялся все реже, что лишь усиливало раздражение майстера инквизитора в каждом подобном случае.

Дверь рабочей комнаты следователей он толкнул, по своему обыкновению не постучав.

— …а по словам соседки — «чисто шалава, прости, Господи», — услышал Курт голос Немеца.

Молодой следователь расхаживал по комнате, сопровождая свои слова энергичными жестами. Сидящий за своим столом Куглер взирал на сослужителя внимательно, но молча.

— Это ты о ком? — поинтересовался Курт, затворяя за собой дверь.

— У нас новое тело, майстер Гессе, — развел руками Немец. — На этот раз по моему делу: опять молодая женщина, волосы обрезаны, лицо изуродовано — картина прежняя. Убита этой ночью.

— Как я понимаю, личность жертвы установить все же удалось? — уточнил майстер инквизитор, проходя к окну и приваливаясь к подоконнику спиной, ничуть не возмутившейся подобным обращением.

— Да, — подтвердил молодой следователь. — Хельга Краузе, белошвейка. К ней много кто ходил…

— И судя по тому, что я услышал, не только за шитьем, — кивнул Курт.

— Именно! — опять замахал руками Немец. — И я вот уже Герману говорил — знаете, что любопытно? О предыдущих жертвах кто-нибудь непременно тоже рассказывал нечто подобное. Хелена Вальдманн — дочь лавочника, девица на выданье, про которую открыто поговаривали, что давно уж не девица; Эрика Штайгер — молодая жена плотника, о ней тоже сплетничали, что на сторону от мужа шастала; Элиза Шмит — и вовсе представительница древнейшей профессии, была весьма популярна в своем районе, кстати сказать. Всех убитых женщин объединяет молодой возраст, приятная внешность, цвет волос (все блондинки) и эта самая легкость нравов, — подытожил следователь.

— А всех убитых мужчин — то, что они были хорошими людьми, о которых никто всерьез дурного слова не говорит, — задумчиво проронил Курт, потирая ноющий лоб. — Ты уже вскрывал тело?

— Да, майстер Гессе. Говорю же: картина прежняя. Разве что здесь можно с определенной степенью уверенности утверждать, что перед смертью покойная имела coitus[83]. По прежним телам что-либо на эту тему сказать было невозможно — они сперва промерзли, потом размерзлись…

— А с кем она провела последнюю ночь, выяснить не удалось? — перебил Курт.

— Увы, — развел руками Немец. — Соседи говорят, что на ночь глядя наша белошвейка куда-то ушла, больше ее не видели. Тело обнаружили магистратские на берегу реки. Возможно, убийца хотел столкнуть труп в воду, но что-то ему помешало.

— Майстер Гессе, — подал голос молчавший доселе Куглер, — вы полагаете, что эти два дела связаны?

— Все может быть, — медленно проговорил майстер Великий Инквизитор. — Больно уж все сходится… Томаш, а что можешь сказать о порезах на лице жертвы?

— Они… неравномерные, — пожал плечами молодой следователь. — Ни в какие узоры или символы по-прежнему не складываются. Постойте! — подался он вперед всем телом. — Вы думаете, не той ли рукой они нанесены, которая потрошила того парня? А ведь не исключено… Сравнивать, конечно, сложно, но здесь тоже линии аккуратные, четкие, явно оставленные твердой рукой. Порезы кривые и изогнутые, да, но это скорее чтобы исказить черты, чем из-за неловкости их наносящего.

— Все еще вопрос мотива, — вздохнул Куглер. — Пока что у меня складывается впечатление, что некто взялся избавлять Хайдельберг от женщин, замеченных в недостаточно нравственном поведении. Но это же бред.

— «Во имя великой цели»… — пробормотал Курт, ощущая, как головная боль, нахлынув напоследок, отступает.

— Простите, майстер Гессе? — непонимающе приподнял бровь старший следователь.

— Этот профессор Клостерманн вчера высказал любопытную мысль, — пояснил Курт, выпрямляясь, — что за действиями всякого человека стоит некая великая цель, каковой может быть любой бред. Если взглянуть на ситуацию под таким углом, то избавление города от гулящих красоток вполне тянет на «великую цель».

— Допустим, — кивнул Куглер. — Но это не приближает нас к ответу на вопрос, кто этот неведомый борец за нравственность и похититель сердец, если принять как версию, что это одно и то же лицо.

— Как знать, как знать… — пробормотал Курт рассеянно. — Пока принимаем как рабочую версию о том, что мужчин и женщин убивает один и тот же человек. Томаш, постарайся выяснить, куда все же отправилась минувшим вечером наша белошвейка свободных нравов; вдруг кто-то что-то слышал или видел, или хоть думал… Ad vocem[84], — добавил он, когда Немец уже сделал полшага к двери, — а где ты был этой ночью?

— У себя на квартире, — пожал плечами тот.

— А прошлой ночью?

— Там же.

— Кто это может подтвердить?

— Квартирная хозяйка… А в чем дело? — прищурился молодой следователь.

— Да так… Надо было версию проверить, — передернул плечами Курт.

— Майстер Гессе! — задохнулся Немец от возмущения.

— А что, версия не хуже прочих, — хмыкнул Куглер. — Уж у тебя-то рука точно поставленная, и в Хайдельберге ты чуть больше полугода… Доверяй, но проверяй, да, майстер Гессе? — с невеселой усмешкой обернулся он к Курту; тот кивнул:

— Именно так. Ладно, Томаш, положимся на слово твоей квартирной хозяйки.

— Второе тело за два дня, — проронил Куглер, когда за насупленным Немецем закрылась дверь, и придвинул к себе стопку листов из сундука покойного служки. Вторая, куда меньшая, состоящая, по всей видимости, из просмотренных записей, разместилась на краю стола. — Да еще после того, что обнаружилось на той неделе… Боюсь, эдак в городе скоро начнутся волнения.

— Прежде в нем начнется комендантский час, — зло выговорил майстер Великий Инквизитор. — Сейчас я направлюсь к Остхофу, а потом в магистрат. Постарайся покончить с этими бумажками до моего возвращения.

Обер-инквизитор поддержал решение легко и охотно; с магистратом уже привычно пришлось повозиться. Господа бюргермайстеры попытались апеллировать к неизбежному ущербу для торговли, недовольству и скверной управляемости многочисленных студентов, но статус Великого Инквизитора быстро перевесил аргументы и исчерпал возражения.

Следующий день оказался богат на ходьбу и разговоры; с самого утра Немец, теперь работающий по делу вместе с Куртом и Куглером, догадался сбегать в магистрат и вытрясти из тамошних дознавателей списки пропавших без вести за прошедшие осень и зиму. Таковых оказалось в общей сложности восемь, из них три женщины.

— Не сходится, — объяснил свое решение молодой следователь. — Мужских тел много, а женских всего четыре. При этом последние находки показывают, что после каждого мужчины следует женщина.

— Как будто на качелях качается, — поморщился Куглер. — На каждого хорошего человека — дурной, на каждого мужчину — женщина. Похоже это на великую цель, майстер Гессе?

— Слишком мало точных дат для столь однозначных выводов, — возразил Курт. — Мы не знаем, кто именно и когда именно был убит. За исключением последних двух тел, кои нашлись сразу же, и части осенних находок, где можно утверждать с точностью до нескольких дней. Но Томаш поступил верно, а теперь мы все пойдем говорить с очередными родственниками очередных жертв. Быть может, это позволит нам более точно выстроить временную зависимость. Разделимся по кварталам. Мне те трое, что жили в северной части города, Герман, трое вблизи университета твои. Томаш, на тебе двое, но их дома наиболее далеко друг от друга.

На сем господа инквизиторы разделились, условившись возвратиться в отделение сразу по окончании опроса.

Когда же все трое собрались в рабочей комнате обер-инквизитора, дабы объединить обсуждение с докладами, новости звучали по большей части тревожные и неутешительные.

Город бурлил, особенно теперь, когда инквизиторы стали являться не только к родичам найденных убитыми. Стали слышны разговоры о каре Божьей, происках Сатаны, малефической секте, собравшейся принести в жертву адским духам весь Хайдельберг с его студентами и вольнодумцами. Порою из различных версий слухов получалась такая мешанина, что впору было ловить болтунов и пороть за ересь, ибо большего, чем хорошая порка, такая глупость просто не заслуживала.

— Лучше б за своими вертихвостками следили, чем по трактирам лясы точить! — бросил в сердцах Куглер, коему за этот день пришлось аккуратно разогнать не одну сплетничающую компанию; и Курт был с ним полностью согласен.

Из трех пропавших женщин две на роль жертв годились полностью, третья не вышла ни цветом волос, ни репутацией, ни историей исчезновения. Молодой подмастерье сапожника, оставив дома любящую и любимую жену, добрую нравом и приветливую, уехал навестить родню в дальней деревне, а на следующий день в Хайдельберге разыгралась метель. Молодой муж так и не вернулся, а спустя три дня пропала и жена, никому не сказавшись и не забрав с собою никаких вещей.

Из мужчин подходили трое, прочие же «или утонули по пьяному делу в реке, или вовсе сбежали, чтоб долги соседям не отдавать».

Никакой внятной схемы новые фигуранты тоже не дали. Единственное, что удалось выяснить с достаточной долей достоверности, — никто из пропавших мужчин, как и из найденных погибшими, не встречался ни с кем необычным в день или накануне своего исчезновения, не вел себя странно, не менял резко намерений; с женщинами было сложнее, поскольку если чья жена и собиралась бы наставить супругу рога именно в эту ночь, едва ли она стала бы сообщать о том всем и каждому.

— Conclusio, — подытожил Курт, — жертв своих наш chirurgus присматривает заранее, возможно, не вступая с ними в прямой контакт вовсе. Или вызнает распорядок и ближайшие намерения, или просто выслеживает.

— А жаль, — вздохнул Куглер. — Понять бы, какой один человек крутился поблизости от всех жертв, и считай, он наш. Это ведь не в один момент делается. Тут понять надо, что человек хороший. Выяснить, удостовериться, с друзьями поговорить…

«Каждый из них… каждый из нас, людей, если хотите, ведет свою незримую войну за свою великую цель… что угодно! Любой бред. И пути достижения оных целей также любые».

— Или все намного проще, — медленно проговорил Курт. — Что, если ему достаточно пары слов, брошенных в обсуждении, доброго отзыва от приятеля или соседа? Что, если у него некое свое мерило достойного или недостойного человека? И суждение свое он выносит заблаговременно, не за день и не за два до убийства.

— А зачем же тогда тянет? — усомнился молчавший до сих пор Остхоф. — Проверяет свои выводы?

— Да что угодно, — пожал плечами Курт. — Может, ждет конкретного дня, настроения или фазы луны, может, подходящего момента, когда жертву можно будет застать в одиночестве, как в случае с Вернером Грюнштюком. Pro minimum сия тактика косвенно подтверждает, что малефиция для выманивания жертвы не используется, а точный день убийства не имеет значения.

— И как нам в таком случае его ловить? — хмуро вопросил Немец.

С минуту в рабочей комнате обер-инквизитора стояла тишина, затем Куглер обвел медленным, задумчивым взглядом всех присутствующих и проговорил:

— Есть у меня одно соображение… Это будет небезопасно и, возможно, небыстро, но ничего лучшего я предложить не могу. Разве только смиренно ожидать очередных тел. Я бы выловил эту гадину на живца.

— Поясни, — потребовал Остхоф, и следователь продолжил:

— Чтобы выманить убийцу, надо предложить ему подставную жертву, добровольца, о коем намеренно будет пущена добрая молва. Однажды эти слухи дойдут до убийцы, и он попытается напасть. Сделать это будет несложно, ведь наш «хороший парень» регулярно ходит один по вечерам. Мы же будем наблюдать за ним в это время и в случае нападения возьмем мерзавца прямо flagrante delicto[85]. Для распространения слухов можно задействовать наших агентов, да и доброволец среди них отыщется, я уже могу назвать двоих-троих, кто охотно согласится.

— А если не клюнет? Мы ведь все еще не знаем, за что именно он зацепится.

В эту минуту Курт ощутил себя на месте Вальтера Керна, выслушивающего от него самого очередной сомнительный и ненадежный план, с той лишь разницей, что в качестве живца в подобных случаях господин следователь Гессе обычно предлагал себя.

— Для того и будут разные слухи, — принялся объяснять Куглер. — Разумеется, делать это придется аккуратно и постепенно. Подбрасывать приманки, пока какая-нибудь не сработает. Потому я и сказал, что дело небыстрое. А пока — надеяться на комендантский час и человеческое благоразумие.

— Попробовать можно, — кисло протянул Курт. — Но, primo, все потенциальные «приманки» должны согласиться добровольно и здраво оценивать степень риска, и, secundo, нужно будет продумать меры обеспечения их безопасности. Надеюсь, это — понятно?

— Само собой, майстер Гессе, — с готовностью кивнул следователь. — Завтра утром начну подготовку агентов.

Вторая же ночь и заполошное «Майстер Гессе, там опять тело!» наглядно продемонстрировали, что надежды на комендантский час и человеческое благоразумие не оправдались. Один из патрулей за час до рассвета ad verbum налетел на подозрительного субъекта, примеривающегося опорожнить в реку изрядных размеров мешок. Точнее, бравые стражники забрались в проулок между домами, дабы справить малую нужду, а когда вышли, прямо перед ними обнаружился человек со злополучным мешком. Узрев в опасной близости от себя вооруженных людей, он бросил свою ношу и кинулся наутек. Догнать его охранители порядка не сумели, лица не разглядели из-под капюшона, фигуру — из-за плаща. Тот же факт, что убийца «всяко не хиляк», был очевиден уже потому, что не каждый сможет вот так в одиночку выволочь целое человеческое тело. Упустив душегуба, стражники взглянули на оставшуюся им добычу и бегом понеслись будить Инквизицию.

Опознание также не заняло много времени: в отделение, едва только рассвело, явился мясник Штефан Моргенхерц с заявлением, что у него пропал подмастерье. На все предположения, что молодой человек мог просто загулять или проспать, он уверенно мотал головой и утверждал, что парень ответственный и «он бы никогда», а дома его нет, это было проверено первым делом. Будучи же препровожден к телу, майстер Моргенхерц немедленно опознал помощника и, перемежая молитвенные и богохульные восклицания, поведал, что Ульрих еще с вечера был послан на бойни договориться о поставке новых туш, после чего мог отправляться домой, куда должен был явиться всяко до комендантского часа, но так и не дошел.

— Зараза… — пробормотал Курт, вместе с мясником разглядывая труп.

На сей раз отсутствовали не только сердце и печень, но и значительная часть мякоти бедра. Осматривавший тело Немец, слегка побледнев, признал, что теперь и сам бы предположил, что убийца пробавляется человекоедением.

— Матерь Божья, — вымолвил Моргенхерц, уставившись на срез и осеняя себя крестом, — это ж надо… будто свинью разделывал, прости, Господи… Окорочок, чтоб пожирнее…

Мясник зашелся неестественным смехом, и стоявший рядом с ним Куглер, не церемонясь, отвесил почтенному ремесленнику оплеуху, дабы привести в чувство. Это помогло: Моргенхерц перестал смеяться и поспешил отвести взгляд от останков покойного подмастерья.

— Окорочок… — медленно повторил Курт и резко обернулся к мяснику: — А скажите-ка, Штефан, не было ли у вас покупателя, который бы в последние месяцы перестал брать у вас товар или стал делать это реже?

— Да у меня много кто закупается, майстер инквизитор, — растерялся тот, — всех разве упомнишь… Это надо книги учетные поднять, посмотреть записи…

— Посмотрите, — кивнул он. — И если что-то такое подметите, сообщите мне тотчас же.

Как только взволнованный мясник покинул отделение, Куглер, сразу же уяснивший идею майстера Великого Инквизитора, снарядил своего помощника с аналогичным запросом к коллегам Моргенхерца по ремеслу. Сам же следователь первого ранга вместе с Куртом отправился опрашивать родственников погибшего, каковые ожидаемо не смогли поведать господам дознавателям ничего, что бы могло пролить свет на тайну личности поедателя сердец и печенок.

Посему в отделение оба возвращались в настроении нерадужном. Куглер бодрился, очевидно возлагая немалые надежды на свою идею с распусканием слухов и подставными кандидатами в жертвы; Курт хмурился и отвечал односложно. Однако, едва переступив порог рабочей комнаты, господа следователи получили воодушевляющее известие о том, что двое мясников прислали выписки из учетных книг. В течение следующего часа поступили сведения от еще троих, включая утреннего посетителя.

Разбор заметок мясников занял остаток дня. Для начала был составлен общий список всех имен, упомянутых в присланных записях, затем из него были вычеркнуты те, о ком хайдельбергским следователям было достоверно известно нечто, объяснявшее уменьшившиеся закупки (один по осени выдал замуж двух дочерей, а незадолго до Рождества схоронил отца, другой оказался на грани разорения и попросту не имел достаточных средств, чтобы покупать мясо с прежней регулярностью, на роль убийцы же не подходил в силу хлипкого телосложения и заметной хромоты, каковую даже не слишком внимательные стражники уж как-нибудь заметили бы, имейся она у сбежавшего от них преступника).

С прореженного списка было сделано четыре копии, после чего три следователя и помощник разделили между собой районы города и отправились в новый обход мясницких лавок, дабы выяснить, не сменил ли кто-то из «пропавших» покупателей лавку. Таковых выявилось несколько, после чего круг подозреваемых сократился до полудюжины имен.

— Завтра нужно будет проверить оставшихся, — устало подытожил Курт. — Портной и пекарь, конечно, мало подходят на роль нашего сердцееда, но даже их сбрасывать со счетов заранее не следует. А уж лекарь, студент медицинского факультета и кузнец… Да и профессор этот…

— Клостерманн? — чуть удивленно приподнял бровь Куглер. — Вообще странно, конечно, проверить необходимо, но откуда ему? Он же богослов.

— Кто знает… — неопределенно пожал плечами Курт. — Но это все утром.

А утром в отделение явился курьер на взмыленной лошади, доставивший ответ на запрос, отосланный майстером Великим Инквизитором три дня назад в Кёльн.

— «Оскар Клостерманн, — с расстановкой зачитал Курт притихшим сослужителям, — обучался в университете Кёльна с тысяча триста восемьдесят девятого по тысяча триста девяносто первый anno Domini[86] на факультете медицины. Прервал обучение по семейным обстоятельствам, после чего в университет не вернулся». Вот вам и богослов, — хмыкнул он, сворачивая лист и прикладывая его к прочим материалам дела, громоздящимся на столе Куглера и лишь стараниями дотошного Вилли Шнайдера еще не расползшимся по всей рабочей комнате ровным слоем.

— Да уж, — отозвался хозяин оного стола, — профессор выходит с секретом… Думаете, он и есть наш homicida maniacalis?

— Почти уверен, — кивнул Курт. — Primo, он с самого начала проявляет повышенный интерес к расследованию, а это почти всегда что-нибудь да значит. Secundo, он подходит по всем параметрам — сложения крепкого (даже удивительно для профессора-богослова), два года обучался на медицинском факультете, а в последние месяцы почти перестал покупать мясо. И tertio, в день после убийства церковного служки он выглядел странно возбужденным или взволнованным. Само по себе это ничего не значит, но в сочетании с прочим подтверждает мои подозрения. Пойдем, Герман, — махнул он рукой старшему следователю, — побеседуем с почтенным профессором. Томаш, а ты проверь лекаря и студента — для очистки совести. Вдруг я все же ошибаюсь.

Он не ошибся. По случаю воскресенья подозреваемый находился дома, однако гостям из Святой Инквизиции обрадовался не слишком. Впрочем, желанию оных гостей осмотреть его жилище противиться не стал, лишь выказав довольно убедительное удивление, а затем попытавшись ударить Куглера по затылку, стоило тому склониться над ходом в подпол. От удара господин следователь первого ранга, прошедший суровую школу Альфреда Хауэра, успел увернуться, почти не пострадав, после чего завязалась короткая, но отчаянная борьба. Мирный профессор на поверку оказался силен как бык, а отбивался с решимостью приговоренного к смерти, каковым, по большому счету, и являлся. Тем не менее, кроме силы, противопоставить двум инквизиторам с отменной выучкой ему было нечего, и через несколько минут любимый преподаватель студентов-богословов был обездвижен и надежно связан, а господа следователи, потирая ушибы (а Куглер — еще и зажимая платком прокушенную ладонь), завершили обыск. В подполе обнаружился кусок мяса, подозрительно напоминавший часть человеческого бедра, каковое подозрение было полностью подтверждено заключением Немеца, вынесенным уже в отделении.

Теперь арестованный восседал на табурете посреди рабочей комнаты следователей, более не пытаясь ни сбежать, ни драться. Кроме него, в помещении присутствовали двое стражей (на всякий случай), господа следователи Гессе и Куглер и Томаш Немец, напросившийся вести протокол.

— Имя? — начал допрос Курт.

Клостерманн поднял глаза и взглянул прямо в лицо дознавателю.

— Оскар Клостерманн, — он выговаривал слова четко, будто диктовал что-то студентам.

— Доктор Клостерманн, вы обвиняетесь в убийстве pro minimum шестнадцати человек, надругательстве над телами жертв и человекоедении. Признаете ли вы свою вину?

— Вину? Шестнадцати? — Клостерманн резко выпрямился и расхохотался, взмахнув рукой. Стоящие у стены стражи дернулись его перехватить, но профессор не предпринял более никаких действий, и те вернулись на места. — Я признаю свою заслугу на поприще борьбы со злом и служения Господу! А «жертв» было не шестнадцать, а двадцать девять, майстер Гессе, жертв, принесенных во славу и во торжество справедливости Господней; вы нашли едва ли половину, господа бдительные и дотошные следователи. И еще семнадцать уничтоженных лилим.

— Уничтоженных кого? — не поверил своим ушам Куглер.

— Не перебивайте! — неожиданно зло рыкнул Клостерманн. — Вы задали вопросы? Вы хотели ответов? Так слушайте их!

Он затих, но более никто не возразил ему и ничего не ответил, и спустя минуту профессор продолжил, уже спокойнее.

— В моих действиях не было надругательства. Я лишь извлекал сосуды, что содержали силу и стойкость, дабы преисполниться ими и устоять перед соблазном. И если и есть в чем моя вина, то лишь в том, что не наилучшим образом использовал я силу, мне данную. Расплескивал порою, давал пропасть втуне, ибо homo sum[87], а потому несовершенен как орудие Божие.

— Id est, вы поедали сердца и печень хороших людей, чтобы обрести некую силу для противостояния соблазну? — Курт говорил спокойно, хоть внутри него и клокотало отвращение пополам с яростью; а вот лицо Немеца выражало всю гамму чувств. К счастью, место секретаря, ведущего протокол, позволяло ему оставаться невидимым для допрашиваемого. «Неопытный еще, не пообтерся», — отметил про себя майстер инквизитор, хотя парень был всего-то на пару лет младше Мартина.

— Не просто «хороших людей», — возмутился подследственный. — Вы так и не поняли сути, майстер Великий Инквизитор, несравненный Молот Ведьм? Я ведь давал вам подсказки. Говорил: «Поймите, что и зачем делает тот, кого вы ищете». Не хотите ответить на этот вопрос сами? Ну же, давайте, господа инквизиторы. Последняя попытка. Если не догадаетесь — я расскажу. Мне нечего скрывать и нечего стыдиться.

— Клостерманн, — покривился Курт, — время игр и загадок кончилось в ту минуту, когда вы были арестованы и препровождены сюда. Сейчас я задаю вопросы, а вы на них отвечаете, честно и подробно. Это — понятно?

— Вы — скучный, ограниченный тип, не желающий развиваться и осваивать новые методики, майстер Гессе, — поморщился профессор. — Вы все, обученные дознаватели, выпускники хваленой академии, вцепляетесь в знания, данные вам наставниками, но не желаете пробовать ничего нового, не пытаетесь испытывать другие подходы. Право, жаль… Вы сами ослабляете себя, лишаете более эффективных методов расследования.

— На то, чтобы найти и взять вас, хватило и наших испытанных методов, — прервал Курт. — Посему вернитесь к ответу на заданный мною вопрос. Чем оказались так уникальны те бедняги, коим не повезло заслужить ваше одобрение?

Будь майстер инквизитор на пару десятилетий помладше, он, быть может, потратил бы время и силы на подробный разговор с обвиняемым и изучение его так называемой методики, сейчас же господин следователь желал получить ответы, а заниматься препарированием души и сумасшествия изловленного ими маниака предпочитал самостоятельно, без одобрения или помощи оного.

— Стойкостью, майстер Гессе, — вздохнул Клостерманн. — Это же совсем просто. Стойкостью и противостоянием соблазнам. Каждый из них в своей жизни смирил себя, отказался от чего-то доступного, манящего и желанного. Петер Шварц, мой студент, о коем вы столь дотошно меня расспрашивали, майстер Гессе, по меньшей мере дважды отказался от участия в развеселой школярской пирушке ради подготовки к экзамену, хотя он не был чужд мирских радостей; Ульрих Кляйн, подмастерье мясника, ни разу не оскоромился ни в один из постов — при его-то работе! Теперь понимаете? Каждый из них — щит на пути соблазна. Я же — меч Господень, разящий богомерзких демониц, коварных лилим, оскверняющих похотью чистоту рода человеческого. Но что есть меч без щита? Видит Бог, я пытался! Я смирял себя, я крепился, но слаб я перед соблазном адским без защиты. Ни одну дочь Лилит не смог я убить. И тогда я взял щит из рук Его и вобрал в себя. Так стало мне под силу распознавать и уничтожать их.

— Лилим — это убитые вами женщины? — уточнил Курт.

— Они, — подтвердил «меч Господень». — Вы же наверняка собрали достаточно сведений об этих тварях и заметили, что каждая из них источала и распространяла похоть, предаваясь сему греху и ввергая в него добрых христиан. Попустительство же в отношении подобных созданий ведет к тому, что в мире прибавляется демонической силы, кою лилим накапливают при каждом соитии, выпивая часть жизни из своей жертвы.

— И как же вы определяли, что перед вами дочь Лилит, а не простая смертная, погрязшая во грехе? — предчувствуя очередную порцию первостатейной ереси, продолжил допрос майстер Великий Инквизитор.

— Надежнейшим из способов! — воскликнул Клостерманн. Он вообще говорил охотно, будто не сознавался в преступлениях, а дозволял недалеким ученикам причаститься своей гениальности. — Ни одна смертная не сможет обольстить укрепленного щитом Его, дочери Лилит же это под силу, как ни тщился я устоять перед соблазном.

— Id est, вы заставляли женщин вас соблазнять, и если им это удавалось — убивали?

— Да. Ибо beatus vir, qui suffert tentationem, quia, cum probatus fuerit, accipiet coronam vitae, quam repromisit Deus diligentibus se[88].

— Господи, — устало вздохнул Курт, — отчего каждый еретик считает своим долгом переспорить инквизитора при помощи цитат из Писания?

— Много ли сможет инквизитор возразить доктору богословия? — пожал плечами арестованный.

— А как же «Unusquisque vero tentatur a concupiscentia sua abstractus et illectus»[89]? — не выдержал Куглер. — И разве не сказано: «Et si scandalizaverit te manus tua, abscide illam: bonum est tibi debilem introire in vitam, quam duas manus habentem ire in gehennam, in ignem inexstinguibilem[90]»?

— Satis[91], — чуть повысил голос Курт. — Итак, Клостерманн, с сердцами и печенью все понятно. А бедро подмастерья мясника вам для чего понадобилось?

При этих словах истребитель лилим вдруг смутился, порастеряв изрядную долю своего апломба.

— Вкусно, майстер Гессе, — развел он руками с чуть виноватой улыбкой. — Молодое мясо с красным вином и бобами… Через три дня начинается Великий пост, хотелось побаловать себя напоследок.

В рабочей комнате Висконти догорали свечи.

— Куда дел не обнаруженные нами тела, обвиняемый указал легко и охотно, и те из них, которые не были выброшены в реку, извлекли и похоронили, как полагается. Смотреть на казнь явился весь город, едва ли не с шутками и плясками. И в кои-то веки я с ними полностью солидарен. Остхоф с подчиненными теперь разгребают кипы агентурных отчетов с богословского факультета, хотя, по-моему, после столь доходчивого контраргумента как казнь за убийства и человекоедение, сторонников у идей профессора, если таковые и появились, должно поубавиться.

— А ведь кое в чем он был по-своему прав, — заметил Висконти. — Например, в том, что касается отказа от чего-то важного для тебя, а не от того, к чему и не тянуло.

— Был, пока не начал излишне вольно трактовать то, чему должно бы просто следовать, — покривился Курт. — Только избавь меня от дальнейших обсуждений персоны сумасшедшего убийцы. Этого я еще в Хайдельберге наслушался с избытком. «Как же так, такой разумный человек! Ах-ах, наш консультант. О Господи, кому теперь доверять…»

— Как скажешь. Хотя я бы нашел что-нибудь более оригинальное.

— Ad vocem, — сменил тему Курт, — Томаш Немец, молодой следователь из прошлого выпуска, отменно показал себя на этом деле. Подробности посмотришь в отчете, но я бы сказал, что третий ранг он честно заслужил.

— Отчет? — притворно удивился кардинал. — Вот так сразу, без долгих увещеваний, окуриваний должностными инструкциями и молений о ниспослании совести? Мнится мне, что сидение над бумагами благотворно на тебя влияет, Гессе. Ты как, уже готов вернуться к делам Совета или опять станешь сотрясать кулаком мой стол?

— А что, у нас кончились сложные дела? — в свою очередь удивленно поднял бровь Курт.

— Нет, — качнул головой итальянец, беря со стола явно заранее заготовленную стопку бумаг. — Зато на твое счастье у нас временно кончились срочные темы для обсуждения на заседании Совета. Так что держи, знакомься. Зайдешь утром, если будут вопросы.