Архивы Конгрегации - 3

До последней капли

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: размышления Александера после встречи с Арвидом в замке и выводы из них

Часы в неподвижности и безмолвии — лучшее время для размышлений и поисков себя.

Таким беспомощным Александер не ощущал себя несколько десятилетий; тем сильнее злило подобное положение. И снова и снова звучали в ушах холодные слова.

«Не заметил — это сделало его слабым…»

Да, таким слабым, как сегодня, Александер не чувствовал себя очень давно. Таким униженным — и вовсе никогда. Да, он знал, что идет в безнадежный бой, сознавал, что почти наверняка его проиграет, что Арвид сильнее его, но к подобному повороту дела готов не был.

«Ты себя потерял…»

«Ты запутался в собственной жизни; покинув прежний мир, никуда не пришел. Пожелав перестать быть одним из нас, стал никем…»

Да, он запутался во многом. И когда отступала бессильная ярость, приходилось признать, что во многом Арвид прав. Если не принимать в расчет насмешки над Тем, Кто дал Александеру второе становление, в остальном возразить было нечего. И это бесило еще сильнее.

«Ты не человек, смирись с этим, не человек и человеком уже никогда не станешь…»

Да, он не человек — именно потому он и посмел сунуться в этот замок, даже осознавая, что его шансы выбраться живым невелики. Да, он был готов к гибели, но не к случившемуся в коридоре наверху, и теперь вспоминал каждый миг той сцены со стыдом и глухой злостью.

«Твой мастер дал тебе новые возможности, а ты его опозорил, ибо, когда птенец так бездарен и ничтожен, это позор для мастера…»

«Бездарен и ничтожен…»

«Ты тот, кто ты есть, ты — один из нас, каким бы иным при этом ты ни был…»

Что ж, и здесь отказать Арвиду в правоте было трудно. Вот только вывод из этого можно было сделать свой.

За перепалкой Гессе со стражем Александер почти не следил, но главное уловил. Слуга Арвида… Слуга — но все же человек. В отличие от самого Александера. В конце концов, раз уж Господь оставил его тем, кто он есть, оставил ему обретенные при обращении способности, значит, в определенной степени позволил и пользоваться ими…

Александер никогда не делал подобного, но теорию знал достаточно. Глубоко вздохнув, он пошевелился; натянутые, по-видимому, лично Арвидом цепи этого почти не позволяли, но чтобы кольца звякнули, попытки хватило. Страж тотчас обернулся на звук, вперив в пленника неодобрительный взгляд. Губы человека искривились и разомкнулись, явно предваряя призыв не трепыхаться, но ни единого звука с них не сорвалось.

Стриг даже удивился, насколько это оказалось легко: удержать взгляд напротив, не дать его отвести в ту же секунду, а в следующую проникнуть в человеческий разум. Слабое сопротивление — слуга пытался вытолкнуть из своей головы чужака, но недолго; то ли слишком привык подчиняться хозяину, то ли просто не блистал силой воли. Воля же Александера сейчас была тверда и натянута, как удерживающая его стальная цепь.

И страж послушно исполнял его повеления. «Отопри камеру с человеком. Освободи его. Отопри мою камеру. Отомкни замок на цепи».

С последним вышла заминка: страж развернулся и шагнул к выходу. Чего доброго, отправился за ключом к Арвиду… «Усни», — велел Александер, и человек тотчас осел на пол.

«Что ж, Арвид, не так уж я и бездарен, — подумал он удовлетворенно, — и еще докажу это, убив тебя».

Осознание успеха вселяло нежданную надежду. В конце концов, он полез в гнездо стригов потому, что сам такой же. И коль уж он принял это как достаточный довод, чтобы прийти сюда, отрицать сие теперь попросту глупо.

На безвольное тело на полу он смотрел несколько мгновений, освободившись от оков, уже понимая, какое решение примет. Чтобы пушка могла стрелять, ее необходимо зарядить. Чтобы меч мог рубить врагов, его необходимо заточить. И сейчас оружие требовалось в наилучшей форме. А этого человека всё равно придется убить — слишком опасный свидетель.

Сопротивление человеческой плоти клыки преодолели с привычной легкостью, и горячая кровь толчками потекла в горло. Биение человеческого сердца словно создано для того, чтобы пьющий кровь из артерии не захлебывался: толчок — глоток, толчок — глоток… Большинству людей вкус крови кажется омерзительным; некогда Александер относился к этому большинству, но обращение меняет многое. Теперь человеческая кровь соперничала для него с лучшими винами. У этого был особый букет: человек был из тех слуг, которых хозяин подкармливает своей кровью; это добавляло многое и ко вкусу, и к свойствам уже его собственной крови.

Александер пил быстро и жадно, как не позволял себе уже много лет, ощущая, как с каждым глотком в него перетекает жизнь жертвы. Сейчас, здесь он не собирался останавливаться и намеревался выжать из этого человека всё — буквально. До последней капли крови — и жизни. Ведь именно последний глоток самый сладкий, самый насыщенный, самый ценный.

Не ощутить этот момент невозможно, и Александер узнал его безошибочно. Человек содрогнулся, так и не придя в себя, и остаток теплившейся в нем жизни перетек в стрига с последними алыми каплями. Ни конвульсий, ни мало-мальски заметного движения — просто обескровленное тело перестало дышать, остановилось сердце, которому нечего стало гонять по венам, замерли едва трепетавшие ресницы. Это тело остынет быстро — быстрее, чем обычный мертвец.

Александер поднялся, чувствуя легкое головокружение сродни опьянению. Как же давно он не испытывал подобного… В памяти пугающе живо всплыли картины из тех времен, когда выпитый досуха человек был для него явлением пусть не повседневным, но вполне обычным, как и загнанные, насмерть перепуганные жертвы, чьи страх и боль придавали крови совсем иной вкус…

Он резко вдохнул, стряхивая наваждение, чувствуя, как в душе зашевелилось то темное, что он так старательно загонял в самые дальние уголки. Рука потянулась к груди — но, разумеется, посеребренного Сигнума там не было. Досада мешалась с трусливым облегчением — он одновременно нуждался в прикосновении к освященному предмету и страшился того, что может из этого выйти. Напряженный взгляд замершего рядом Гессе стриг чувствовал почти физически, и это подсказало ответ.

— Четки не пролюбил? — хрипло выдохнул он, не оборачиваясь. — Дай.

Скрип кожи за спиной дал понять, что его услышали и вняли. Александер обернулся и на мгновение замер, не решаясь дотронуться до темных бусин, отполированных пальцами истинного святого. Наконец он заставил себя протянуть руку и сжать реликвию в ладони. Маленький деревянный крестик коснулся кожи мягко, не обжигая и даже словно успокаивая…

— Гром небесный не грянул, — проговорил Гессе, забирая четки, и у Александера не возникло ни малейшего желания улыбнуться в ответ. Он еще раз глубоко вдохнул, привыкая к позабытому ощущению переполняющей все существо силы и мысленно произнося слова молитвы, и шагнул в коридор.