Архивы Конгрегации - 3

Непричастность отца Брауна

Автор:Дариана Мария Кантор, Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: Курт расследует неслыханную по своей наглости попытку его ограбить

Еще не окрепшее мартовское солнце пригревало изо всех своих невеликих сил, по временам побеждая зябкий холод, приносимый пронизывающим ветром. К счастью, добротная куртка, подарок кёльнского кожевенника Мозера, неплохо защищала от знобких порывов. Зато настроение у майстера инквизитора в противовес погоде было отвратное. Вот уже третий год пятнадцатого марта завязывалась какая-нибудь долгая и неприятная история. Сначала Маргарет, потом отравленный глювайн, а на этот раз какие-то в край обнаглевшие грабители нацелились украсть прямо у него из комнаты подаренную помощником книгу, а при попытке их остановить вознамерились вдобавок прикончить и самого именинника, невзирая на чины и звания. А когда сие у них по чистейшей случайности не вышло, оставили после себя труп своего же подельника, так удачно поймавшего предназначавшийся Курту арбалетный болт, и скрылись. Спасибо хоть книгу так и не унесли. И вот теперь вместо того, чтобы сидеть дома и наслаждаться иноземной литературой, он вынужден тащиться через полгорода, дабы вытрясти из аптекаря, продавшего Бруно злополучный томик писанины, ответы на вопросы, где он этот томик взял и кому должен был передать.

Путь Курта лежал к расположившейся между двух богатых лавок неприметной аптеке[61]. На разговор с потенциально самым ценным свидетелем он направлялся в одиночестве: выданные помощнику поручения, по расчетам майстера инквизитора, должны были занять его pro minimum на ближайшие несколько часов.

Курт толкнул недовольно скрипнувшую дверь и прошагал в плохо освещенное помещение, снабженное прилавком и многочисленными полками и шкафчиками, заполненными банками и баночками. На одной из полок, в точности как и описывал помощник, разместились книги. Их было на удивление много; сие заведение не производило впечатления богатства, а книги, выставленные тут на обозрение, едва ли стоили меньше, чем весь остальной товар.

Дверь за спиной майстера инквизитора захлопнулась с обиженным звяком лишь теперь потревоженного колокольчика. На звук из задней комнаты просеменил тощий всклокоченный мужчина преклонных лет, чуть сощурился близоруко и тут же расплылся в напряженной улыбке.

— Доброго дня! Что будет угодно…

— Эта книга продавалась у вас? — оборвал его Курт, вытащив из сумки потрепанный томик и сунув его практически под нос аптекарю.

Тот едва не отшатнулся от неожиданности, затем сощурился еще сильнее, неуверенно протянул руку и провел кончиками пальцев по книге, будто пытаясь определить на ощупь, знаком ли ему этот переплет. Следователь ждал, не говоря ни слова, пристально наблюдая за собеседником, на лице коего на долю мгновения отобразилось узнавание, затем тревога, сменившаяся закаменевшим спокойствием, маскирующим собою решимость. Старик открыл книгу и перелистнул несколько страниц, как и следовало сделать в случае неуверенности в своей памяти, но Курт видел, что решение уже принято, а механические действия совершаются лишь для вящей достоверности.

— Я прежде не держал в руках этой книги, — качнул всклокоченной головой аптекарь, подняв взор на неугодного посетителя.

Курт кивнул, будто с огорчением принимая данный ему ответ.

— Как ваше имя?

— Мое имя Ханс Ляйхтер, — аптекарь даже слегка выпрямился, как если бы его слова имели некое особое значение, о котором известно любому уважающему себя жителю Аугсбурга. За проведенные в этом городе месяцы прибегать к услугам людей этой профессии Курту не приходилось, потому, должно быть, требуемым знанием майстер инквизитор не обладал; он лишь еще раз отметил про себя несоответствие состояния аптеки и ее хозяина тону, коим тот представился.

— Что вы мне лжете, майстер Ляйхтер, — раздумчиво проронил Курт, неторопливо вытягивая из-за ворота цепочку с Сигнумом, — я вижу. По многим признакам. Вы не слишком хороший притворщик. Пока только не пойму, зачем? Отчего вы не хотите признавать того, что не далее как вчера вечером продали эту самую книгу человеку моих лет, светловолосому, добродушному, одетому в простые штаны и куртку? Причем сами же посоветовали именно ее в ответ на довольно туманное пожелание. Что именно он попросил, не припомните?

Аптекарь болезненно дернулся, будто завороженный, прилепившись взглядом к серебристому кругляшу на цепочке.

— Я ничего такого не знаю! — зачастил он. — И человека этого не знаю! Он просто пришел и попросил что-нибудь благочестивое, но легкое. А я ведь все книги, что ко мне попадают, читаю. Это, знаете ли, удобно, книги ведь дороги, а так и деньги вернутся, и мудрости, так сказать, причастился... Ну вот я ему и посоветовал сразу же. У меня как раз нужное имелось, отчего ж не предложить?

— Все верно говорите, — покивал Курт. — Полностью с вами согласен. Более того, все, что вы сейчас сказали, я знаю. Только вот это все не дает ответа на мой вопрос: почему вы солгали мне, майстер Ляйхтер? Что вы прячете, если вы ни в чем не виноваты? Не хотите рассказать мне все сами? Вы ведь понимаете, что я все равно все узнаю, раз уж пришел сюда с этой книгой и нашел вас.

— Да испугался я, майстер инквизитор, — вздохнул аптекарь. — Я ведь понимаю: если вы пришли, значит, там какая-то дрянная история приключилась. А я бедный аптекарь. У меня ведь потом ничего покупать не станут...

— И снова лжете, — скривился Курт. — Primo, никто давно не сторонится тех, с кем говорил инквизитор. Но главное не это, а то, что, secundo, вы в самом деле испугались, но не тогда, когда увидели мой Знак, а когда узнали книгу. Ergo, вам есть что скрывать. Вы знаете о книге что-то такое, что может угрожать вам. И это еще более убеждает меня в важности имеющихся у вас сведений. Я мог бы арестовать вас, посадить в камеру и долго увещевать…

— Но вам не в чем меня обвинить! — напряженно выговорил Ляйхтер, непроизвольно отступив на полшага назад. — Вы ведь сами сказали: не те уж времена, чтобы сторонились инквизиторов, но это потому, что не те времена, когда Инквизиция могла арестовать кого угодно на пустом месте.

— Верно. Поэтому я поступлю куда проще, — кивнул Курт. — Сейчас я не буду ничего от вас добиваться; я просто выйду отсюда и зайду в несколько соседних лавок, куплю что-нибудь по мелочи, а заодно обмолвлюсь мимоходом, какой сознательный и богобоязненный человек майстер Ханс Ляйхтер и как охотно он рассказывает инквизитору о своих делах и покупателях…

— Но я же ничего вам не рассказал! — возмущенно вскинулся аптекарь.

— И снова верно подмечено, — нарочито добродушно ухмыльнулся Курт. — Вот только знаем об этом лишь я и вы; а кому из нас поверят добрые горожане? А тот, кого вы так опасаетесь?.. Уверены, что все еще не хотите поговорить со мной?

Аптекарь молчал, глядя в пол и кусая губы. Курт выждал минуту, затем проговорил:

— Не стоит искушать судьбу, майстер Ляйхтер. Выбора у вас нет. Ваше доброе имя пострадает в любом случае, но если вы все же поговорите со мной откровенно, я найду тех, кто втравил вас в эту историю, и вам более ничего не будет грозить. В ином же случае все, чего вы так опасаетесь, произойдет, ибо я уже не буду на вашей стороне и не стану защищать вас. А сейчас я развернусь и медленно пойду к двери. Скажите, что ответите на мои вопросы, и я остановлюсь. Если же сейчас я выйду отсюда, вы останетесь один со своими страхами, и виноваты в этом будете только вы сами.

Он успел сделать четыре очень медленных шага, прежде чем его настиг горестный оклик аптекаря:

— Майстер инквизитор! Подождите… Я все расскажу.

Курт обернулся, нарочно не спеша подходить вновь. А старик поднял на него взгляд и с отчаянной решимостью докончил:

— Только когда пойдете за покупками, обмолвитесь, как хорошо я оберегаю секреты моих покупателей. И… арестуйте меня, пожалуйста, пока вы их ловите.

Курт хмыкнул.

— Заботу о своем добром имени, майстер Ляйхтер, вам придется взять на себя. Впрочем, это может зависеть от того, насколько мне помогут ваши ответы. А вот теплое местечко в одной из камер в отделении вам и впрямь придется на некоторое время обжить. Но прежде скажите мне, кто принес вам эту книгу?

Аптекарь тяжко вздохнул и заговорил.

— Я не знаю этого человека, майстер инквизитор. Впервые видел. Но раз пришел, значит, знал, куда. Я ни о чем и не спрашивал. Мне ведь не за любопытство платят, а вовсе даже наоборот. Он дал мне книгу и велел продать ее тому, кто попросит «что-нибудь благочестивое для легкого чтения». Сказал, это и будет моя плата за работу. Это щедрая плата, и я согласился. Книгу не читал толком, тут, каюсь, солгал я вам поначалу. От испуга, Богом клянусь! Проглядел так слегка, чтоб в самом деле не ересь какая, да и закрыл. Оно чем меньше чужих тайн знаешь, тем спокойнее живется. Ко мне ведь с такого рода просьбами половина города ходит, когда надо что-нибудь кому-нибудь передать, но чтоб непонятно было, от кого. Ничего же нет странного в том, чтоб в аптеку зайти. Всем известно, что у старого Ханса цены божеские и снадобье для всех найдется. Вот все и ходят. Ну, а что заодно записочку или вещицу какую оставят или заберут… Бывают и весьма курьезные случаи. Только они к делу касательства не имеют, а мне рассказывать не след.

Уже собравшийся оборвать уползающее в сторону рассуждение Курт одобрительно кивнул и задал следующий вопрос:

— Имени вы не спросили, и это вполне понятно. Но неужели вы не рассмотрели его хоть немного? Как выглядел этот человек?

— Да никак, — чуть растерянно пожал плечами аптекарь. — То есть, ничем не примечательно. Средний такой человек, обыкновенный, не то чтоб высокий, не то чтоб низкий; не толстяк, но и не худой. Волосы светлые, глаза вроде бы тоже. Лицо обычное совсем. Таких лиц каждое третье. Никаких особенных примет или увечий не было, а так и не припомню. Я ведь аптекарь, у меня на всякую хворь глаз наметанный, нипочем бы не пропустил. А на обычные лица у меня память дурная, вы уж простите, майстер инквизитор.

— Одежда? — коротко бросил Курт.

— Да тоже самая обычная. Штаны, рубаха, куртка. Не слишком изношенная, но и не богатая. Я бы сказал, горожанин средней руки. Может, ремесленник какой, может, торговец, может, посыльный… В общем, много с такого не взять, но и не последние медяки тратит. Да, собственно, и тот, кто за книгой потом приходил, так же примерно одет был.

— Кто-то приходил? — Курт чуть подался вперед. Оборвавшийся было след вновь наметился, а заодно появлялось и вероятное объяснение, как эти оставшиеся без книги люди так быстро его нашли.

— Ну да, — закивал аптекарь. — Я ведь оттого так и испугался, когда вас с книгой увидел. Сами посудите: мне дают книгу и говорят, кому ее продать. Спустя почти неделю, вчера вечером, приходит неприметный человек и называет почти в точности нужные слова. Покупает, не торгуясь. Я цену не заламывал, вижу ведь, как одет, но… А наутро является еще один вроде неприметный, только что темноволосый и с порезом свежим на тыльной стороне ладони. Я б его иначе и не запомнил. Просит ту же книгу аккурат теми самыми словами. А я, говорю, продал ее уже. Была такая, да нет больше. Он с лица бледнеет, спрашивает, кому продал. Я смекнул, что, видно, драка за эту книгу какая-то приключилась, ну и сказал, как есть. Все равно ведь по моему описанию никого не найти толком. Думал, он меня все равно прибьет. А он нет. Ругнулся только, по прилавку кулаком ахнул да и вылетел вон. А теперь вот вы являетесь, да с книгой…

— Волосы темные, лицо вытянутое, челюсть тяжелая, брови густые, порез на правой руке. Так? — кисло протянул Курт.

— Точно так, майстер инквизитор! Я бы лучше и не описал. Но коли вы и про него знаете…

— Зараза, — обреченно протянул следователь.

Последняя ниточка в начинавшемся расследовании лопнула со звоном спущенной арбалетной тетивы. Неудачливый покупатель книги лежал сейчас со стрелой в глазу у окна в занимаемой майстером инквизитором комнате. Впрочем, быть может, его уже оттуда забрали вызванные из отделения служители, но в ходе дела это ничего не меняло. Оставалось надеяться лишь на более пристальное изучение книги. Быть может, он упустил в ней какие-то пометки или шифр… Но для этого требовалось сперва добраться в отделение, заодно препроводив туда нелюбителя чужих тайн.

— Идемте, — приглашающе махнул рукой Курт и вышагал прочь из аптеки.

Последнюю минуту Курта не покидало ощущение взгляда в спину. Неприятного такого, недоброго; пробирайся они сейчас узким, темным переулком, он бы уже держал в руке арбалет и оглядывался, вжавшись в ближайшую стену. Но посреди шумной торговой улицы майстер инквизитор лишь осмотрелся по сторонам и будто невзначай положил руку на рукоять кинжала. Опыт подсказывал ему, что подобное ощущение редко появляется на пустом месте.

Об упавшего ему под ноги пьянчугу Курт едва не споткнулся. Вбитые Хауэром рефлексы не подвели — он отпрыгнул, уходя назад и в сторону, и двое крепких, но вертких парней, протянувших лапы к его сумке, схватили пустоту. Мгновение они стояли неподвижно, глядя друг на друга, а затем Курт выхватил арбалет. Двое неудавшихся грабителей кинулись в разные стороны, а с отнюдь не пьяной прытью вскочивший на ноги их товарищ метнулся в третью. Майстер инквизитор вскинул оружие и кинулся вдогонку за последним, надеясь подстрелить хоть одного, однако в тот самый миг, когда он уже собрался нажать на спуск, в глаз будто попала песчинка. Зрение расплылось, сбивая прицел, на месте улепетывающего вора обозначился чей-то непричастный филей. Голову прострелило мгновенной болью, и все вернулось на круги своя; вот только убегающий мерзавец уже безнадежно затерялся в потоке идущих по своим делам людей.

— Зар-раза! — скривился Курт, не спеша, впрочем, убирать арбалет в чехол. — Местное ворье совсем обнаглело — нападают на инквизитора средь бела дня.

О том, что кое-кто из этих нападавших еще и одаренный, он умолчал. Но сей факт в значительной степени менял дело. Судя по всему, за случайно доставшейся ему книгой охотилась некая малефическая группировка. Это объясняло и то, как они так быстро обнаружили, где искать книгу, при том, что у Бруно никто ничего не спрашивал, да и о самом его случайном вмешательстве не было известно вплоть до нынешнего утра.

Ad vocem[62], каким образом его нашли сейчас — просто выследили или снова использовали некий магический метод, — оставалось еще выяснить. Что ж, тем скорее следовало добраться до отделения и внимательнее изучить книгу. Все же брать штурмом оплот Конгрегации даже самые обнаглевшие малефики не посмеют. Теперь-то уж можно было не сомневаться, что это дело целиком и полностью по их части.

— Поторопитесь, майстер Ляйхтер, — велел он обомлевшему от всего происшедшего аптекарю и прибавил шагу.

— И как, нашел что-нибудь предосудительное в несчастной книге? — нарушил молчание Бруно, когда половина дороги от отделения до дома была пройдена.

— Если ты о чем-то сверхнатуральном, — покривился Курт, — то этим займется вызванный expertus. Я эту дрянь, как ты помнишь, не чувствую. Из прочего же… Полсотни страниц благочестивой проповеди и еще пара сотен — занудных побасенок. Честное слово, если бы меня увещевали подобным образом, я уверился бы лишь в том, что бедолагу проповедника стоит прибить на месте просто из жалости к нему же. Как будто с тебя писали; ты в приступах праведности делаешься столь же зануден и скромен. Да и имя сходное… Если решишь однажды в священники податься, вовсе на одно лицо станете.

— Меня интересовало что-нибудь, что может быть важно для расследования, а не demonstratio твоего дурного литературного вкуса, — отмахнулся помощник. — В следующий раз куплю тебе наставления какого-нибудь святого о смирении и благонравии.

— Если это будет святой Бруно, она достанется тебе за цену истраченных бумаги и чернил. Но aufer nugas[63], я не знаю, что такого кроется в этой книге. Никаких записей, никаких пометок на полях, подчеркиваний, подозрительно загнутых углов… Или кто-то использует ее для шифрования, как мы Евангелие, или текст книги и ее персонажи к происходящему непричастны, а дело в некоторых сверхнатуральных свойствах или воздействиях, примененных к самой книге.

— Судя по двум попыткам ее вернуть, предпринятым в один день, они не отступятся, — задумчиво протянул Бруно. — Значит, не улизнут раньше, чем прибудет expertus.

— Я бы не был так уверен, — поморщился Курт. — Из отделения им ее не достать, это очевидно. Думаю пройтись завтра по городу, взяв книгу с собой. Выманить на живца. Что они умеют отводить глаза, я уже понял, больше не поддамся.

— Сдурел? А если у них в запасе что-нибудь посерьезнее отвода глаз? Много ты один навоюешь?

— Отправлю следом пару переодетых стражей, — отмахнулся Курт. — Если они в самом деле следят за книгой, а не за мной, что более чем вероятно, то стражей просто не заметят, пока не станет поздно. Ситуация у них непростая, действовать надо быстро и не упустить свой шанс. А это заставляет совершать ошибки. Кроме того, а что еще ты предлагаешь делать? Других следов нет. Один неприметный человек сгинул неделю назад, второй поработал мне щитом не далее как сегодня утром; так удачно прикончивший собственного подельника вместо меня арбалетчик с крыши, судя по ответам жителей того дома, и вовсе самозародился, а потом расточился.

— А просто подождать ты не пробовал? Если книга в самом деле так ценна, далеко они не уйдут. Терять ценную вещь из виду глупо, а значит, останется шанс их спровоцировать и схватить, но уже осознавая, что именно держишь в руках и чем оно так ценно.

Курт лишь дернул плечом, ничего не ответив.

Время до полудня протекло в тяжких раздумьях и ленивых спорах. Бродить с книгой по городу, изображая беспечную приманку и рискуя испробовать на себе весь загадочный малефический арсенал противника, о коем он не знал ничего — ни численности, ни силы, ни намерений, — Курту откровенно не хотелось. К тому же Бруно был прав, и он не мог исключить вероятности, что, несмотря на всю его хваленую стойкость и дополнительную охрану, книгу у него просто отберут, применив нечто, чему он не успеет или не сможет ничего противопоставить; в том, что подобных способов более чем достаточно, он ни на миг не сомневался. И что будет тогда? Что будет, если он сам, своими руками, отдаст малефикам требуемое? Скорее всего, они исчезнут из города, и след их затеряется окончательно. Да, сейчас у него тоже нет никакого следа, но, по крайней мере, он держит в руках нечто им нужное, а значит, остается надежда, что вызванный expertus сможет что-то прояснить, а загадочные «они» не затеряются до тех пор на просторах Империи.

Посему идею с наживкой он обсуждал с сослужителями вяло, скорее надеясь, что те переубедят его, чем тщась доказать что-то им.

Последний час он и вовсе провел, заново перелистывая опостылевший уже томик в тщетной надежде если не отыскать ключ самостоятельно, то хотя бы ощутить ту самую головную боль, которая вернее всего указывает, что ответ уже найден, осталось лишь его увидеть.

— Майстер Гессе, там явился какой-то оборванец, говорит, ему велено вам что-то передать, — сообщил с порога один из стражей, коим полагалось находиться на посту у входа в отделение. — Ни с кем другим дела иметь не хочет, явно сжимает в кулаке какую-то бумажку, но отдавать отказывается. Я силой отбирать не стал, но если надо…

— Не надо, — Курт подскочил с почти неподобающей быстротой, с облегчением отложив открытую книгу. — Я сам с ним поговорю.

Перескакивая через ступеньку по пути вниз, он спрашивал себя, не понапрасну ли тешит себя надеждой, что явившийся к нему посланец связан с застопорившимся делом. Он ведь мог явиться совсем по иному поводу. Город велик, людей в нем много, грешники все, еретики половина, а не еретики, так малефики; и дел у следователя может быть более одного. С другой стороны, слова Штефана Мозера показались детским бредом, не имеющим никакого отношения к «важному» делу. А пойми он вовремя, что детские страхи и детские смерти растут из единого корня…

Встопорщившегося у двери оборванца он заметил сразу; типичный уличный мальчишка, которого за монетку послали передать записочку. Хорошо хоть не совсем мелкий — разговаривать с такими Курт так и не выучился. Впрочем, уличные взрослеют быстро. Сам он в возрасте этого парня уже имел за плечами пару трупов. Следователь прошагал к дверям и остановился напротив оборванца, вытянув вперед раскрытую ладонь.

— Я Курт Гессе. Можешь разжать кулак и отдать мне то, что принес.

Мальчишка хмуро смерил майстера инквизитора недоверчивым взглядом загнанного звереныша, затем вытянул вперед руку, раскрыл кулак, выронив в ладонь Курта измятый клочок бумаги; он стоял не шелохнувшись, не порываясь ни уйти, ни заговорить, пока следователь разворачивал и читал безликие, выведенные нарочито никаким почерком буквы.

«Хочу помочь в вашем расследовании. Опасаюсь возмездия. Приходите один сегодня через два часа после заката к старому амбару на сенном рынке».

— Майстер Гессе, а вы разве не расспросите меня про того, кто передал записку? — едва дождавшись, пока он дочитает, спросил мальчишка. — Я все-все запомнил!

— Ну, рассказывай, — хмыкнул Курт, несколько удивленный такой предусмотрительностью.

— Это было около часа назад. Я бродил у мясного рынка, искал… ну… чем бы поживиться, в общем. Торговля-то уже почти закончилась, но, может, где какие остатки, обрезки, или… — мальчишка неловко замялся и затараторил снова, спеша уйти от опасной темы: — И тут ко мне подошел человек и предложил колбаску за то, что я отнесу сюда записку и отдам ее лично вам в руки. С чесноком… Она так пахла! Я согласился. Он дал мне колбаску и пообещал завтра дать еще, если все сделаю. В завтра я не верю, конечно, но я и за одну сегодняшнюю еще и не так побегал бы. А человек сам был невысокий, навроде вас по росту, волосы светлые до плеч, он в капюшоне был, но я специально разглядел, у него прядь выбилась. Вроде не курчавые… Лицо было так себе видно, только что усы знатные, рыжеватые такие, мощные. И нос большой, аж торчал из-под капюшона. Это он, стало быть, в плаще был. В черном. А под ним еще куртка темная и сапоги. Хорошие сапоги, не бедного крестьянина. В таких и зимой не околеешь. Голос низкий такой, раскатистый слегка, а руки ловкие, не очень крупные, но и для воровства негодные. Грубоваты движения для такого дела. Ну и все, наверное… Вы спрошайте, если я забыл чего.

Судя по постоянным паузам, заминкам и непроизвольно морщащемуся лбу, мальчишка из кожи вон лез, чтобы изъясняться на нормальном языке, а не как беспризорник на помойке. И тот факт, что у него это пусть с усилием, но выходило, говорил о том, что на помойке он оказался не так давно и падать ему пришлось довольно высоко. Либо же парень просто с рождения наблюдателен и легко копирует чужие манеры. Pro minimum своего нанимателя он описал весьма толково. Всем бы свидетелям такую память и умение обращаться со словами.

— Ты очень хорошо запоминаешь и толково рассказываешь, — похвалил Курт. — Мне пожалуй что и спросить тебя больше не о чем. Разве только откуда такие умения?

— Так это ж первое дело для следователя — все подмечать! — подхватился мальчишка и тут же сник, замявшись. — Я, понимаете, майстер инквизитор, очень хочу в эту вашу академию. Чтоб следователем быть. У нас сейчас многие мечтают… Кто не заливает про потерянного в детстве отца-дворянина, тот болтает, что за ним непременно ваши вербовщики придут. Ходят ведь слухи, что инквизиторов как раз из таких вот, как мы, голодранцев делают. Кому ж не охота, чтоб с холодной улицы забрали да кормили досыта? А я ничего не болтаю. Я просто смотрю везде и все запоминаю. Вдруг и правда… Я когда понял, куда мне с запиской бечь, тут же и принялся все запоминать внимательно. Потому что это шанс мой на хорошую жизнь да с настоящим смыслом. Может, я вам приглянусь, да вы за меня словечко замолвите…

— Хорошую, значит, жизнь… — криво усмехнулся Курт и медленно потянул с руки перчатку. — Как тебя звать?

— Хельм[64]… То есть Вильгельм я, — быстро поправился он. — Я как-то впотьмах лестницу своротил, а на ней ведро стояло. Оно мне на голову и наделось. А сверху еще кирпич, ведро помялось, а мне хоть бы хны. Вот и прозва… Ох ты, ничего ж себе!

Он осекся, уставившись на покоробленную застарелыми шрамами кисть руки.

— Как дают прозвища на улице, я знаю, — усмехнулся майстер инквизитор. — А то, что заставило тебя поперхнуться словами, это моя «хорошая жизнь». В академии, тут ты прав, кормят сытно и спать тепло. И учат всяким полезным навыкам, и мозги прочищают. Вот только потом наступают годы службы. Долгожданной, желанной службы; каждый выпускник так и рвется показать себя в лучшем виде, оправдать доверие… Мне сейчас двадцать четыре года, Вильгельм. Вот этим, — он помахал обожженной рукой, — а также переломом ребер и двумя шрамами от арбалетных болтов я обзавелся на первом же своем расследовании. За последующие три года шрамов и переломов добавилось еще добрых три раза по столько. Ты все еще хочешь этой хорошей жизни?

Мальчишка в ответ хмуро свел брови и поддернул вверх обе штанины. Поперек бедер на обеих ногах красовался застарелый шрам от ожога.

— Это я заработал, когда мне было семь. Еще когда дома жил. Мы со старшим братом играли у отца в кузне, он случайно меня толкнул, и я упал на раскаленный прут. А это, — он отпустил штанины и теперь задрал уже рубаху, обнажая плохо заживший рваный шрам на ребрах, — это уже на улице. Удирал от… не важно. Удирал, в общем, по узкому лазу, чуть не застрял, а там сбоку гвоздь железный торчал. А мне назад никак, только вперед… Так что не боюсь я вашей хорошей жизни, майстер Гессе.

— Ну, если не боишься, возвращайся сюда через неделю. Кого брать в академию, решаю не я, но я напишу о тебе. Сюда явится тот, кто поговорит с тобой и решит твою судьбу. А теперь — свободен.

Курт развернулся и ушел, не глядя более на оставшегося за спиной оборванца. Возвращаясь наверх, он удивлялся, как легко дался ему разговор с этим ребенком. Быть может, дело в том, что уже вспоминавшийся сегодня Штефан был домашним мальчиком, пусть и серьезным не по годам, таким, каким сам Курт мог бы стать, но так и не стал, а этот Хельм — такой же оборвыш и уличный щенок, каким был он в его возрасте. Этот диковатый парнишка был ему близок и понятен, знаком по собственной памяти.

— Что-нибудь важное? — встретил его вопросом Бруно. — Судя по твоему лицу, пытку сидением на месте и ожиданием ты полагаешь прерванной.

— Opera anonyma с предложением информации по делу, — коротко ответствовал Курт, предъявляя полученную записку. — Как всегда, требуется явиться одному в какой-то забытый угол.

— И ты, конечно же, намерен пойти, — неодобрительно проворчал помощник. — не допуская и мысли, что тебя просто выманивают, чтобы прирезать втихаря.

— Каждый раз соглашаюсь на подобные предложения и все еще жив, — поморщился Курт. — Кроме того, сейчас «просто прирезать» меня не так уж и просто. А просто сидеть и ждать, упускать возможность получить информацию, если уж кому-то вздумалось ею делиться, полагаю недопустимым и неоправданным.

— Хотя бы начальству доложи.

— Да куда я денусь, — вздохнул он. — Хотя с удовольствием поручил бы сию миссию тебе. Керн уже приложил все усилия, чтобы проесть мне плешь в подобных обстоятельствах; предпочту теперь поберечь растительность на моей многострадальной голове.

— Если бы до твоего явления Вальтер не был седым, то стал бы твоими стараниями, — проворчал Бруно. — А мне от тебя деваться некуда.

— Ad vocem, — сменил тему Курт, — ты в курсе, что местные подзаборники уже стройными рядами готовы идти вербоваться в инквизицию? Pro minimum у одного из них неплохие задатки. Напишу в академию, пусть пришлют кого-нибудь приглядеться.

— Напиши, — кивнул помощник. — Спасешь страдающую душу. Только сейчас-то ты его куда дел? Прогнал обратно на улицу? Хоть пару монет дал? Господи, Курт! Твое милосердие сравнимо только с твоим благочестием!

— Я милосерден. Вместо того, чтобы сидеть здесь и изводиться в ожидании моего возвращения, можешь побегать по городу в поисках оборванца по прозвищу Хельм и исправить мою несправедливость.

Бруно лишь тяжко вздохнул в ответ.

Окрестности сенного рынка Курт представлял себе смутно, поскольку в эту часть города его по понятным причинам еще не заносило. Днем он явился сюда и нарочито не скрываясь несколько раз обошел рынок, сунув нос во все щели и закоулки. Если его самозваный осведомитель не задумал ничего дурного, его сия прогулка не смутит, если же затевается ловушка, пусть противники лишний раз подумают, стоит ли связываться с дотошным инквизитором. Разумеется, если кто бы то ни было вообще дал себе труд за ним следить.

Разговор с обер-инквизитором вышел ожидаемо неприятным и вызвал у особо уполномоченного следователя Гессе главным образом раздражение. Эрвин Фишер был на полтора десятка лет моложе Вальтера Керна, однако в ходе этого разговора до зубовного скрежета напомнил Курту кёльнского обер-инквизитора. «Запрещать вам действовать по собственному усмотрению я не стану, принимая во внимание ваши ранг, полномочия и заслуги, — заключил Фишер с лицом столь кислым, что от него молоко сквасилось бы куда быстрее, чем от взгляда самой злокозненной ведьмы, — но решение ваше не одобряю, если вас, конечно, интересует мое мнение».

Мнение начальствующего в данной ситуации заботило Курта действительно мало, посему он кивнул и распрощался, напоследок настойчиво потребовав не отправлять за ним хвост и поднимать шум не раньше полуночи, если он не вернется до тех пор.

Он шел один, пешком и без огня, стараясь ступать как можно тише и прислушиваясь к каждому звуку. У обозначенного в записке амбара он остановился и огляделся; рыночная площадь была тиха и безлюдна. Но вот со стороны, противоположной той, откуда явился он сам, раздались тихие шаги, а у дома на углу шевельнулась тень. Тот, кто, судя по всему, шел к нему на встречу, не слишком хорошо умел таиться, и Курт немного расслабился: должно быть, это все-таки кто-то из добрых горожан, увидевший или услышавший нечто необычное, но рассудивший, что ему может угрожать опасность со стороны того, о ком он вознамерился донести. Будь это кто-то из местного ворья, как в Кёльне, заметить его было бы сложнее. А окажись тут засада, на него кинулись бы внезапно, а не подкрадывались столь неумело.

Пробирающаяся вдоль стены тень приблизилась уже на расстояние пары десятков шагов, и Курт хотел двинуться ей навстречу, показывая пустые руки. Хотел — и не смог. Точнее, он протягивал вперед раскрытые ладони и делал шаг, но происходило все это настолько медленно, будто шел он не через воздух, а через густой, липкий кисель. Ощущение времени обманывало его, как бывало порою в отчаянных ситуациях, только сейчас это он двигался мучительно медленно, а секунды, вдохи, что бывали такими бесконечно долгими, неслись вскачь, как курьерский конь, завидевший долгожданную конюшню.

Курт услышал скрип двери позади себя, услышал шаги, дыхание, ощутил замах и шарахнулся в сторону… Тело его успело совершить едва ли десятую часть намеченного движения, когда что-то тяжелое с размаху опустилось на его многострадальный затылок, и все погрузилось в темноту.

Первыми вернулись ощущения: затылок отчаянно ломило, неудобно придавленная правая рука затекла и почти не ощущалась; под спиной холодный каменный пол. Следом прорезались запахи: пахло пылью и почему-то свежим деревом. Потом в голове лениво, как улитка, проползла мысль: «Забавно. На третий раз это все же оказалось ловушкой, причем весьма простой. А майстер инквизитор попался, как мальчишка».

Затем пришли звуки: кто-то возился и приглушенно переговаривался, по меньшей мере трое, по-видимому, за стеной. Курт осторожно приоткрыл глаза, совсем немного, на узенькую щелочку; в комнате было темно. Судя по всему, оставить возле него охрану поленились и даже связывать отчего-то не стали, только пояс с оружием сняли. Однако шевелиться Курт не спешил, да и разговор за стеной привлек его внимание.

— Что ты дергаешься, Людер[65]? — произнес хриплый низкий голос. — Не в первый раз же уже работаем. Все как обычно, только первичный захват сделаю, пока еще не очухался. Для надежности. Больно уж борзый… Потом закреплю уже на проснувшемся, выдам приказ — и все дела. Вернется с книгой — прихлопнем и ноги в руки.

— Так инквизитор же! Ты знаешь, что за них делают? Угораздило же связаться… И почем ты знаешь, вдруг они там стальные все, не управляются? — отозвался высокий, почти мальчишеский голос с истерическими нотками.

— Под мою «улитку» лег, как миленький, — возразил первый. — И тут получится. Видал, как ногу-то поднимал? Еще одну не поднял, а уже на второй вертится. Люблю на улиточек смотреть. Обхохочешься.

— Людер, Пупеншпилер[66], бросайте трепаться, — вмешался третий, спокойный и властный. — Все решено, все проговорено. Поднимайте зады и пошли работать, пока не очухался. И пояс его с побрякушками прихватите. Вернется без него — еще внимание привлечет.

До чего же каждой малефической скотине так не терпится попробовать на зуб разум майстера инквизитора Гессе. То Каспар, то Мельхиор, то Арвид… от последнего воспоминания Курта едва не передернуло. Впрочем, следовало признать, что именно прежний опыт позволил ему сейчас легко и без сомнений принять решение остаться лежать неподвижно и притвориться все еще беспамятным. Курт знал, что, скорее всего, сможет сбросить навязанную волю, а потому хотел притвориться подчиненным, чтобы выбраться отсюда. Сомнений в том, что в случае неудачи его попытаются убить, не было, а сколько времени прошло с тех пор, как он покинул отделение и, соответственно, как скоро сослужители отправятся на поиски, неведомо. Да и где он находится, тоже не до конца понятно. Вряд ли его, беспамятного, волокли через половину города, но даже обыск всех складов на рынке займет слишком много времени.

Дверь в дальней стене со скрипом приоткрылась, и в комнату, где он лежал, упал луч света от горящего светильника, а затем вошли трое. Из своего положения, почти не открывая глаз и против света Курт мог различить только силуэты: один плотный и коренастый, другой высокий и стройный; третий держался позади, посему определить его комплекцию пока не выходило. Стройный отступил к боковой стене и положил на пол нечто, глухо звякнувшее о камень. Его манера двигаться показалась майстеру инквизитору знакомой; похоже, именно эта тень приближалась к нему перед тем, как его оглушили.

— Ну-с, приступим, — промурлыкал низкий, судя по голосу — тот, кого назвали Пупеншпилер.

Курт закрыл глаза, чтобы не выдать себя раньше времени. Послышались неторопливые, тяжелые шаги, замершие примерно возле его плеча...

Запах горящего масла он почувствовал за пару мгновений до того, как подошедший бандит с кряхтением присел на корточки и поставил глиняную плошку на каменный пол. Свет, видимый сквозь веки, стал ярче, а до слуха донеслось тихое потрескивание фитиля. Почудилось даже, что щеки коснулся жар…

Курт похолодел, чувствуя, как руки под перчатками вспотели и заныли застарелой болью. «Спокойно, — приказал он себе. — Спокойно, это всего лишь светильник… Нужно притворяться оглушенным… Нужно…»

— Хм… — задумчиво протянул Пупеншпилер прямо над ухом. Малефик чуть придвинулся и, по-видимому, задел светильник, отчего тот еле слышно стукнул по каменному полу…

Курт рванулся в сторону всем телом, не желавшим более слушать доводы рассудка. Распахнувшиеся вмиг глаза подтвердили, что злосчастная плошка с маслом и не думала переворачиваться, однако поделать с собой Курт уже ничего не мог.

— Ах ты, падла! — ошалело выдохнул малефик, вскидывая руку.

«Под мою «улитку» лег, как миленький…»

Вскакивать Курт не стал — понимал, что в первые мгновения ушибленная голова будет кружиться и мешать боеспособности; посему майстер инквизитор ударил лежа — ногой под дых. Малефик задохнулся, согнувшись пополам, и он, перекатившись на колени, навалился на него всем весом, приложив головой о каменные плиты пола. Голова возмущенно заболела, к горлу подкатила тошнота, пришлось резко сглотнуть, призывая тело к порядку.

В следующий миг Курт дернулся в сторону, уходя от удара тяжелого тесака в руках третьего бандита — рослого, широкоплечего и мускулистого детины. Тот успел остановить собственную руку, когда до оглушенного подельника оставался какой-то волос. Воспользовавшись секундной заминкой, Курт перебросил тело ближе к тому углу, где, судя по звуку, положили его пояс с оружием. К счастью, комнатушка была небольшой, а стоявший у стены парень не блистал быстротой реакции. Он все еще пялился на поверженного сообщника, когда Курт очутился у его ног и рванул кинжал из ножен на лежащем на полу ремне.

Правда, блокировать новый удар пришлось не клинком, а рукой: здоровяк явно был более опытным бойцом, чем юнец, и растерялся ненадолго. К счастью, основной удар удалось принять на защищенное кольчугой плечо, но лезвие, скрипнув по металлу, сорвалось ниже и резануло по предплечью. Курт коротко зашипел, разворачиваясь к противнику лицом и поднимаясь на колени. Голову повело, к горлу снова подкатила тошнота, но это не помешало выбросить вверх и вперед руку с кинжалом. Удар вышел неловким и неточным, но здоровяк был вынужден отвлечься, чтобы сбить чужой клинок своим.

— Чего стоишь, Людер! — рявкнул громила на так и застывшего юнца, и Курт, не глядя, ударил локтем туда, где тот стоял. Судя по тому, что локоть ткнулся в мягкое, а над ухом раздался болезненный вздох, он попал если не куда целил, то близко.

— Ишь, размахался! — прошипел сквозь зубы бандит, вновь обрушивая тесак на Курта, целя в горло.

Отбивать атаку майстер инквизитор не стал, отшатнувшись к стене и вновь подставив правое плечо, прикрытое кольчугой. Удар, конечно, вышел чувствительным, но на этом он выгадал пару драгоценных мгновений. Острие кинжала клюнуло противника над коленом; к несчастью, тот оказался не менее проворен, чем сам господин следователь, и успел отскочить достаточно, чтобы отделаться пустяковой царапиной.

Воспользовавшись очередной мгновенной передышкой, Курт уперся в стену и встал на ноги. Отступить от спасительной опоры он пока не рискнул, однако на ногах удержался, и даже цветные мошки перед глазами мельтешили меньше секунды. Встретив очередной мощный удар тесака отводящей защитой, он ощупью нашарил бедро медленно разгибавшегося юнца и выдернул из ножен короткий нож. Довольно паршивый, но и он был каким-никаким подспорьем в драке, а получить его себе под колено вовсе не хотелось.

Раненая правая рука возмутилась на столь активное ее использование, отозвавшись острой болью, но до поры сие обстоятельство можно было игнорировать. Курт снова ударил кинжалом, зажатым в левой, целя в бок противника. Тот блокировал атаку играючи и тут же ударил в ответ, метя в горло. Он сбил чужое оружие вниз, приняв очередной чувствительный тычок на кольчугу под курткой, и метнул нож, который держал в правой руке.

Снаряд был далек от идеала метательного ножа, а раненая рука отозвалась вспышкой жгучей боли на резкое движение. Тем не менее совсем мимо цели нож не пролетел: чиркнул здоровяка по левой руке чуть выше локтя. Тот лишь махнул порезанной конечностью, стряхнул россыпь алых капель, однако Курт в это же время перекинул кинжал в правую и, шагнув в сторону от стены в обход противника, с силой ударил в открытый бок. На этот раз ему удалось задеть противника как следует; опасности для жизни нанесенная им рана все еще не представляла, и даже драться с подобным украшением было можно, уж кому, как не ему, это знать, но вертеться и размахивать ручищами тому явно станет потруднее. Впрочем, и сам майстер инквизитор не вышел сухим из воды; все-таки добрый удар по затылку порой будет похуже пореза. Двигаться так ловко и быстро, как хотел бы от него инструктор зондергрупп, не выходило, и зажатый в правой лапе противника нож глубоко полоснул его по бедру. Ногу прострелило болью, по колену и вниз потекло горячее и липкое, он пошатнулся и заметил краем глаза, как некстати отдышавшийся юнец поднимает на него его же собственный арбалет. Курт метнулся в сторону, но рана на бедре вкупе с не прошедшим до конца головокружением не позволили: он потерял равновесие и упал на все еще лежащего без памяти любителя улиток. Опять слишком близко к светильнику.

— Зараза, — коротко выдохнул майстер инквизитор и скатился на пол, подальше от источника огня.

Послышался щелчок арбалетного выстрела, затем звук входящей в плоть стрелки. Боли он не ощутил, зато юнец с навсегда застывшим на лице удивлением заваливался вперед, выронив оружие. «Застрелился он, что ли?» — мелькнула в затуманенном огнем и болью сознании мысль. Но в следующий миг он увидел заполняющих комнату служителей Конгрегации и прежде, чем те успеют продолжить охоту, полувыдохнул-полурыкнул:

— Этого — живым!

На лице следователя второго ранга Зигмунда Шольца читалась широкая гамма чувств, включавшая в себя облегчение, раздражение, недовольство и предвкушение, не говоря о менее ярких эмоциях.

Облегчение объяснялось тем, что подкрепление успело вовремя и не позволило малефикам прикончить особо уполномоченного следователя Гессе. Раздражение — тем фактом, что оный следователь не только полез в это осиное гнездо вопреки увещеваниям всех сослужителей, но еще и на этом попался и чуть не погиб, а если бы не чрезмерно любопытный мальчишка, примчавшийся в отделение со словами «там вашего майстера Гессе возле сенного рынка по голове стукнули и в старую столярню затащили», так, может, и не застали бы уже живым. Причиной недовольства было категоричное заявление спасенного майстера инквизитора, что дальнейшим ведением расследования и допросов будет заниматься он лично и никому дело не отдаст, поскольку оно затрагивает его непосредственно (и возразить на это было нечего). Предвкушение же, по-видимому, вызывало зрелище Молота Ведьм за работой, каковое ожидалось прямо здесь и сейчас.

На необходимости подобной спешки настаивал сам Курт. На предложение бледного Бруно «отдохнуть, перевязаться и спокойно работать в специально оборудованных помещениях» он лишь отмахнулся здоровой рукой, покривившись.

— Здесь не все, — коротко пояснил он. — Где-то болтается еще pro minimum один; из троих, пытавшихся отобрать у меня книгу вчера, здесь только двое, — он кивнул на труп юнца-арбалетчика и связанного парня, схваченного сослужителями у входа в дом. — Если сейчас мы потащим наших арестованных в отделение и лишь потом начнем беседовать, пока мы договоримся, оставшихся и след простынет. Чем раньше я выясню, где остальные, сколько их и на что они способны, тем выше шансы их взять. Conclusio[67]: разговаривать придется здесь, немедленно и грубо. Особо мягкосердечные могут не присутствовать.

Бруно только вздохнул.

— Хотя бы дай себя заштопать и перевязать, а то кровью истечешь раньше допрашиваемого.

— Это не помешает мне работать, — передернул плечами Курт. — Зигмунд, поможешь?

— Разумеется, — отозвался Шольц, обладавший, помимо прочего, базовыми познаниями в медицине. — Только давайте перейдем из этой каморки в более просторное помещение. Тут решительно негде развернуться.

Курт не возражал. В бывшей местом его непродолжительного заключения комнатушке и впрямь было тесно; кроме того, когда туда набилось еще трое сослужителей — Бруно, Шольц и удивительно рано явившийся expertus, — стало куда сложнее найти объяснение своему желанию находиться поближе к двери (на самом деле — подальше от светильника). Посему майстер инквизитор с готовностью покинул каморку, опираясь на плечо помощника и с неудовольствием косясь на тянущийся за ним двойной кровавый след.

— Objectum перенесите сюда сразу, — велел он паре конгрегатских стражей, пришедших в составе группы поддержки. — Того здоровяка с попорченной шкурой.

— Почему именно его? — полюбопытствовал Шольц, деловито раскладывая на столе в соседней с покинутым чуланом комнате свой лекарский инструмент.

— Primo, он у них главный и наверняка знает ответы на все интересующие меня вопросы, — пояснил Курт. — Secundo, он уже ранен и потому частично, скажем так, подготовлен к серьезному разговору. Проще всего было бы расколоть того горе-стрелка, его, вероятно, удалось бы быстро запугать до нужной кондиции, но одобренного Конгрегацией некроманта в моем распоряжении не имеется, ergo, работаем с тем что есть.

— Тот увалень кажется менее крепким, — неуверенно заметил Шольц.

— Он умеет воздействовать на разум, — покривился Курт, — по каковой причине может оказаться сильнее духом, чем с виду.

— А взятый нами молодчик, стоявший на страже, может мало знать, — подытожил Бруно, и майстер инквизитор согласно кивнул.

— Куртку снимай, Гессе, — скомандовал следователь-эскулап. — И кольчугу тоже. Убивать тебя здесь вроде бы уже некому.

Курт послушно взялся за крючки куртки, попутно велев притащившим оглушенного при задержании громилу стражникам привести арестованного в чувство доступными способами.

— Ты собираешься его допрашивать, пока тебя будут шить? — чуть недоверчиво уточнил помощник; Курт поморщился:

— Время дорого, Бруно. Эти десять минут могут все испортить.

Глухой стон возвестил о том, что арестованный возвращен к реальности и не слишком рад этому обстоятельству.

— Доброй ночи, — произнес господин дознаватель, устроившись на табурете так, чтобы колдующему над его порезом Шольцу свет падал на подлежащую обработке рану, а пациент в то же время видел лицо допрашиваемого. — Мое имя тебе наверняка известно. Хотелось бы и мне знать твое.

— Зачем? — фыркнул тот. Следовало отдать ему должное: излишне потрясенным и растерянным он не выглядел и от страха не трясся. Это вызывало определенное уважение, однако в настоящий момент Курт предпочел бы иметь дело с трусом.

— Так будет удобнее и мне, и тебе, — повел он здоровой рукой. — Да и убудет ли с тебя?

— Ну, допустим, Адольф. Помогло?

— Безусловно, — кивнул майстер инквизитор все так же спокойно и благожелательно. — Неплохо бы еще и фамилию, но к этому вопросу вернемся чуть позже. Прямо сейчас я хочу услышать от тебя один-единственный ответ: где остальные члены твоей банды и сколько их?

— Да здесь все, — тотчас отозвался Адольф. — Нас трое внутри было, один на шухере стоял, наверняка ваши и его сцапали.

— Сцапали, — подтвердил Курт, стараясь не шипеть и не морщиться от боли, причиняемой иглой Шольца. — Только это не все. Я видел еще по крайней мере одного — вчера, когда он вместе с вашим… Людером (потом расскажешь, как его на самом деле звали) пытался меня ограбить на улице.

В ответ не раздалось ни слова, зато взгляд, и без того недобрый, посуровел еще больше.

— Послушай меня, Адольф, — проговорил Курт со вздохом, — послушай то, что я неизменно говорю каждому, кто оказывается в твоем положении: не вреди себе. Не пытайся отмолчаться или отовраться — ложь я увижу, а молчание не приму. В конце концов ты все равно всё расскажешь.

Арестованный снова промолчал, угрюмо глядя перед собой.

— Я понимаю, — продолжил майстер инквизитор, — ты тщишься потянуть время в надежде, что пока я буду тебя колоть, твои подельники успеют уйти. Есть проблема, Адольф: я это осознаю не хуже тебя, а посему времени тебе не дам. Ты ведь наверняка слышал ужасные слухи о Молоте Ведьм? Часть из них, признаться, пугают меня самого. Но главное, что при этом они правдивы. Я заставлю тебя говорить, Адольф, причем быстрее, чем ты думаешь. Не скрою, мне будет неприятно это делать, но тебе-то будет в разы хуже. Сейчас у тебя всего-то неопасная рана в боку, и то она доставляет массу дивных ощущений — по себе знаю. А теперь представь, что эта боль просто потеряется на фоне всего того, что заставлю тебя испытать я. И подумай хорошенько, стоит ли оно того? Подумай, — повторил он настоятельно, чувствуя, что Шольц закончил возиться с рукой, — даю тебе пять минут. Как только меня доштопают, я возьмусь за тебя, и в ход пойдут уже не слова.

Связанный здоровяк не ответил, и на лице его читалась решимость, какую Курту и прежде доводилось читать на лицах некоторых допрашиваемых. Таким и впрямь случалось продержаться довольно долго. Что ж, придется превзойти самого себя.

Все то время, что Шольц возился с раной на бедре, майстер инквизитор молчал: отчасти потому, что сидел к арестованному спиной, чтобы повернуться пострадавшим боком к свету, отчасти потому, что зашивание этого пореза оказалось куда более болезненным и приходилось прилагать немало усилий, чтобы терпеть сию операцию молча.

— Итак, Адольф, — вновь обратился Курт к арестованному, — поговорим?

Тот не ответил, по-прежнему уставясь в низкий потолок.

— Значит, говорить по-хорошему ты отказываешься, — вздохнул следователь, опираясь на стол и поднимаясь. — Напрасно. Я ведь не отступлюсь. Кроме того, у меня мало времени и я ранен, причем тобой же, а посему зол. И срывать свое дурное настроение буду исключительно на тебе.

Он взял со стола медицинский набор сослужителя, испросив его разрешения одним взглядом и получив согласный кивок, подхромал вплотную к допрашиваемому и сел на пол, постаравшись расположиться так, чтобы пострадавшее бедро возмущалось как можно меньше. Позаимствованный у Шольца инструмент разложил рядом аккуратно и подчеркнуто неторопливо.

— Последняя возможность не доводить до крайних мер, — сообщил он, размеренными движениями разрезая куртку и рубашку допрашиваемого. — Просто скажи, где твои сообщники, сколько их и какими способностями они обладают.

Губы Адольфа сжались в тонкую полоску, а веки наполовину опустились. Все его лицо выражало крайнюю степень решимости, замешанной на обреченности.

Курт глубоко вздохнул, выбрал из медицинского набора иглу подлиннее и резко всадил в нервный узел под ключицей. Глаза пытуемого тотчас распахнулись, а с губ сорвался болезненный вскрик. Следователь подождал пару мгновений, не услышал более ни звука и воткнул вторую иглу в такой же нервный узел на локте. На этот раз раздалось лишь шипение, но и только; бандит адаптировался быстро.

— Тебе еще повезло, Адольф, — заметил Курт. — Если бы наш разговор проходил в более приспособленном для этого месте, в моем распоряжении были бы иглы с зазубренными концами, которые при вырывании причиняют еще больше боли, чем при втыкании. Но я умею обходиться тем, что имеется под рукой, — продолжил он, покачав первую иглу из стороны в сторону. Допрашиваемый тихо застонал, закусив нижнюю губу и сжав кулак.

— Запомни, Адольф: я перестану делать с тобой что бы то ни было, как только услышу слова «Я все скажу». Это — понятно?

Ответа не последовало.

Игл в походном наборе Шольца было немного. Спустя пару минут майстер инквизитор применил их все. До ежа Адольфу было далеко, однако значение имело не количество, а точность; малейшее прикосновение к любой из иголок исторгало из груди допрашиваемого уже не шипение, а явственный стон. Но ничего более связного так и не прозвучало.

— Почему ты так упорно не желаешь говорить? — спросил Курт. — Они так дороги тебе? Друзья? Родня?.. Ах, вот оно что, — протянул он, уловив едва заметную перемену в лице. — родня. Сочувствую, Адольф. И уважаю твою стойкость. Но я все равно добьюсь своего. Ты этого еще не понял?.. Ну тогда не обессудь.

Он извлек из медицинского набора ланцет и настойчиво пошевелил им в ране на боку Адольфа. Тот дернулся и глухо застонал. Курт надавил на инструмент сильнее, пока тот не уперся в ребро. Сталь мерзко скрежетнула по кости, когда майстер инквизитор нажал на ланцет под небольшим углом, подцепляя волокна мышц. Стон перешел в сдавленный крик.

— Ты ведь не слишком хорошо переносишь боль, Адольф, — заметил Курт, продолжая шевелить ланцетом в ране. — Поверь, я на всяких насмотрелся, а посему могу сказать авторитетно: ты не из особо стойких. Скоро ты сломаешься, и твоему родственнику — брату или сыну — это не особенно поможет, зато себе ты сделаешь хуже.

Ответом майстеру инквизитору стали очередные стоны и вскрики, но ни единого членораздельного слова.

— Ты же понимаешь, каким будет твой приговор в конце, — проговорил Курт, резко ударяя по игле под ключицей и одновременно подцепляя ланцетом кожу у края раны. — Долгая жизнь тебе не светит, мы оба это знаем, — продолжил он, переждав крик — на этот раз короткий, но громкий. — Посему у меня нет задачи не нанести тебе серьезных увечий, главное, чтобы ты дотянул до казни, а уж с этим я справлюсь. Хочешь провести оставшиеся тебе дни с переломанными костями? Или все же ответишь на мой вопрос?

Адольф прикрыл глаза, тяжело дыша, но снова ничего не сказал.

— Ну что ж, ты сам выбрал, — заключил Курт и, прижав к полу кисть одной из рук допрашиваемого, с размаху ударил по ней рукоятью кинжала.

Пытуемый взвыл, заглушив воплем хруст ломающихся костей, и снова дернулся, самостоятельно добавляя себе боли от потревоженных игл. На глазах здоровяка выступили слезы.

— Я предупреждал, — пожал плечами майстер инквизитор и сдавил пальцами изломанную ладонь, вызвав новый крик. — Скажи то, что я хочу знать, и все это прекратится в то же мгновение. Нет? Уверен?..

Новый удар рукоятью обрушился на коленный сустав. Встать и наступить всем весом было бы эффективнее, но раненая нога не располагала к подобным упражнениям. Впрочем, и этого хватило, чтобы какая-то из костей треснула, а ее обладатель вновь заорал.

— Помни, что костей и суставов у тебя еще много, Адольф, а времени у меня мало, так что ты пересчитаешь их очень быстро. Ты точно на это готов? Наша беседа длится менее четверти часа. Успеют твои друзья-родичи уйти за это время? А ты уже готов влезть на потолок, я же вижу. Смирись, Адольф, я все равно всё узнаю. Ну?

— Иди ты… — хрипло выдохнул допрашиваемый. Дышал он тяжело и прерывисто, и стоило дознавателю вновь надавить на раздробленную кисть, как комната огласилась очередным протяжным криком.

— А я ведь могу и пойти, — не меняя тона, заметил Курт. — Именно в замысленном тобой направлении. С вот этим, — он демонстративно помахал кинжалом. — О, да ты побледнел… Так как?

Два мгновения протекли в напряженном молчании; не дождавшись ответа, Курт медленно потянул за край штанов вниз.

— Стой, — глухо выдохнул Адольф. — Не надо.

— Почему же?

— Я все скажу, — процедил тот, отведя взгляд.

— Я слушаю, — кивнул Курт, кладя кинжал на пол и пытаясь устроиться поудобнее. — Сколько их?

— Двое, — бросил Адольф. — Один целитель, другой… боец.

— Боец, как ты, или это его магическая специализация? — уточнил следователь.

— Магическая. Может… ударить на расстоянии, просто силой… Или толкнуть в нужном направлении какой-то предмет.

— Где они?

Повисла напряженная тишина.

— Адольф, мы же договорились, — укоризненно произнес майстер инквизитор. — Если ты опять начнешь отмалчиваться, я все же выполню свою угрозу. Итак, еще раз: где они?

— В гостинице, — выплюнул он зло. — «Лихой ткач».

— Я знаю, где это, — подал голос Шольц. — В нескольких кварталах отсюда.

— Как скоро они поймут, что вы попались и надо уходить?

— Думаю, уже поняли, — криво усмехнулся Адольф. — Олаф мог почувствовать, что со мной что-то не так… Надеюсь, что почувствовал, — договорил он еле слышно.

— Ясно, — кивнул Курт, одну за другой выдергивая иглы и раскладывая их по местам. — Зигмунд, займешься арестом? От меня сейчас будет маловато толку…

— Разумеется, Гессе, о чем речь, — Шольц с готовностью поднялся. — Прейер, вы с нами? Или это не ваш профиль?

— Увы, — развел руками молчавший доселе expertus, — я могу почувствовать присутствие одаренного, но противопоставить ему в схватке мне нечего.

— Значит, идем вчетвером, — подытожил Шольц, обводя взглядом двоих стражей и Бруно. — Гессе, вы с Прейером останетесь пока здесь, раз на счету каждая минута…

— Идите, — махнул рукой Курт. — Возьмете тех двоих — пришлете из отделения еще стражу, чтобы забрать эту троицу. А пока они ходят, — добавил он, обратившись к осторожно переводящему дыхание арестованному, — мы можем продолжить разговор. Ты ведь не будешь больше упираться, верно, Адольф?.. Итак, зачем вам понадобилась эта книга?

— В книге ключ. Наниматель оставил ее у аптекаря, чтобы мы забрали, как устроимся в Аугсбурге.

— Кто вас нанял?

— Я его не видел и не знаю его имени.

— Кто видел нанимателя и говорил с ним?

— Копф[68]. Он всегда сам такие вещи решает.

— Он говорил что-нибудь о нанимателе? Описывал его как-то?

— Сказал что-то вроде «совсем старик, а бойкий. Капюшон напялил, но руки-то видно, верный глаз не обманешь». Но вообще хорошо говорил о нанимателе. Сказал, сделка честная и оплата достойная, все бы такие были…

Расследование стремительно перетекало в самую нелюбимую Куртом стадию, когда все значимое уже раскрыто и понято, а формальностей и бумажной возни становится больше, чем самого расследования. Допрос повторялся почти в точности раз за разом.

— Как звучали условия сделки?

— Мы забираем ключ…

— То есть книгу?

— Да.

— Дальше.

— Идем на место, открываем, обезвреживаем ловушки, забираем оттуда нашу награду и уходим. Все довольны.

Каждому из членов банды задавались одни и те же вопросы, почти одинаковые ответы тщательно протоколировались, рассматривались и всесторонне изучались. Было вполне очевидно, что наиболее полной информацией обладает главарь банды, Адольф Киршнер по прозвищу Копф; а после подробного, кровавого и доверительного разговора в старой столярной мастерской он перестал запираться и на вопросы отвечал хоть и без радости, но подробно и старательно. Однако ad imperatum опросить тщательнейшим образом следовало всех пятерых доживших до ареста бандитов, и тягомотина продолжалась.

— А какая в этом польза нанимателю?

— Вот! Вот, майстер инквизитор! И я удивился! А Копф сказал, что не нашего это ума дело, а ему само место нужно. Расчистить, значит, захотел за наш счет. Знал бы, где его искать — сдал бы вам скотину и не моргнул!

Типичная манера Мельхиора загребать жар чужими руками, показываться, почти не таясь, будто намеренно оставляя что-то вроде личного росчерка, и исчезать в никуда; и гадайте теперь, господин следователь, нарушили вы его планы или поспособствовали им.

Срочно вызванные на подмогу Прейеру разнообразные expertus’ы и специалисты корпели над подлинным содержанием злополучной книги, в которой все-таки оказалось двойное дно, а точнее, двойной текст. Незамысловатые истории про следовательские успехи скромного деревенского священника при должном умении и внимательном взгляде сменялись информацией о затерянном где-то в пещерах в окрестностях Аугсбурга святилище Ньярлатхотепа, где хранится так называемый «плащ тысячеликого», демонический artefactum, не то плащ, не то покров, якобы позволяющий носящему его оставаться неузнанным. Последнее, правда, было известно лишь со слов бандитов, которые в свою очередь передавали слова Мельхиора.

Теперь же собравшийся consilium ломал копья и головы, пытаясь понять, сколько во всем этом правды, что могло понадобиться в подобном месте Мельхиору и не является ли все происходящее хитрой ловушкой, цель которой — заманить туда служителей Конгрегации по какой-либо из тысячи возможных причин.

Меж тем выяснилось, что изловленная малефическая банда орудует давно и на их счету более десятка краж и ограблений с применением сверхнатуральных способностей, после чего допросы и выяснения пошли по второму кругу. Один за одним прибывали курьеры с запрошенными документами и отчетами по расследованиям, по большей части из рук вон несодержательными, поскольку далеко не везде магистратским умникам вообще удавалось заподозрить магическое вмешательство и призвать на помощь служителей Конгрегации. Да и когда по той или иной причине оные служители все же получали дело в свои руки, след дерзких грабителей успевал простыть раньше, чем удавалось докопаться до сути. Киршнер был не дурак, потому более одного-двух грабежей в одном и том же городе не затевал; работали быстро, слаженно, не контактируя с местным дном: находили, разнюхивали, хватали добычу и исчезали, сбывая добро уже где-нибудь в другом месте. Неуловимости банды добавляли способности ее главаря стирать и запутывать следы так, что по ним и с собаками беглецов было не найти.

И вот на этом этапе с допросами снова пришлось повозиться. Со своей собственной незавидной участью Киршнер уже вроде бы и смирился, но упорствовал в попытках выгородить сына, понимая, что каждое следующее доказанное применение способностей в преступных целях усугубит его кару, а гореть живым или уже мертвым — вовсе не одно и то же. Остальные члены банды тоже по-своему включились в борьбу за легкую смерть, стараясь, насколько это возможно, обелить себя и свалить вину на подельников.

Теперь работы хватало всему отделению, и Курт в глубине души подозревал, что Шольц, столь недовольный поначалу тем, что ему не дозволили проводить допрос, сейчас был бы уже и не прочь, чтобы участия в деле на его долю выпало поменьше.

Нет, никакой спешки не было, пяток бандитов — это вам не курфюрсты с пфальцграфинями, тут никто спасать обвиняемых не грозился, народ не волновался, и следователи могли работать в свое удовольствие; однако настроения майстера инквизитора это отчего-то не улучшало. Возможно, дело было в том, что им вновь удалось откромсать лишь кончик щупальца, позволив по-настоящему опасному малефику скрыться и отрастить себе парочку новых взамен.

С того времени, как собравшиеся поглазеть на казнь горожане разбрелись по домам, минуло уже несколько часов. Бруно угрюмо смотрел в стену перед собою — запах горелой плоти витал над городом до сих пор.

— Зараза, — мрачно выронил Курт, поднимая глаза от исписанной убористым почерком страницы. Группа expertus’ов прибыла с места предполагаемого святилища в самый разгар казни, и майстер инквизитор по возвращении в отделение получил уже готовый отчет в письменном виде и заверение в готовности «пояснить все непонятные моменты в личной беседе по первому требованию».

Бруно все так же молча обернулся к нему, лишь чуть приподнял бровь, приглашая продолжить.

— Плащ в самом деле нашелся, как и святилище. Последнее окурили ладаном, залили святой водой по самый потолок и провели молебен на этом месте. Эту, dimitte, Domine[69], «реликвию» сожгли. И, судя по отчету, игрушка была с подвохом. Если господа с особых курсов не ошиблись, она тянула жизнь из того, кто ею пользовался. Так что можешь не оплакивать казненных слишком горько. В каком-то смысле им даже повезло. Пойти на корм отвратительному божеству Хаоса… Пожалуй, огонь будет милосерднее.

— Любопытно, что говоришь это именно ты, главный ценитель и любитель огня среди нас, — язвительно заметил Бруно.

Курт не ответил, вернувшись к изучению отчета, но погрузиться в свое занятие всерьез не успел: в комнату заглянул служитель, прибывший из академии по душу мальчишки Вильгельма.

— Мы намерены выехать в ближайший час, если вы хотели бы передать что-то начальствующим, это можно сделать через меня.

— Хотел бы. Устную просьбу. Следующее пятнадцатое марта я бы с радостью провел в стенах академии вместе со всеми собратьями, отозванными по такому случаю с мест своей службы, — произнес он предельно серьезно и пояснил с кривой усмешкой, глядя на вытягивающееся лицо сослужителя: — Если среди нас есть хоть один предатель или неблагонадежный, нас непременно столкнут какие-нибудь неприятности, после чего я его выловлю и обезврежу.