Антизомби

Пролог

Приход Большого Песца я встретил также как и все жители нашей планеты. Неожиданно и сразу. Вчера была обычная рядовая налаженная в той или иной степени жизнь со своими проблемами, трудностями, радостями и надеждами. Но пришел большой полярный зверь, перечеркнув лапой или пушистым лисьим хвостом все, что было раньше.

Трудности изменились кардинально, до такой степени, что прежние трудности вспоминались как нечто умилительно–светлое придававшее ушедшей налаженной жизни приятную остроту и вкус.

Новые проблемы, как цунами, снесли все прежние, не оставив от них и следа, подмяв своей черной железобетонной тушей несчастное человечество.

Радостей осталось немного, точнее всего четыре базовых повода для радости: я жив, живы мои родные и близкие (хотя бы некоторые, ну хоть кто‑нибудь один), у меня и моих близких есть укрытие, есть чего пожрать. Все остальное ушло даже не на второй, а на сто второй план. На всех прочих планах более мелкой разрядности безраздельно воцарился нереально здоровенный полярный лис.

Вся прежняя жизнь была безвозвратно уничтожена, от нее остались одни воспоминания. Только остатки материального мира исчезающей цивилизации давали понять, что эти воспоминания реальны, не являются шизоидным бредом человеческого разума, безжалостно изнасилованного новой действительностью.

В моем прошлом остались беззаботное советское детство с бесчисленными кружками и спортивными секциями, родительской любовью и подавляющим диктатом школы, пытающейся вылепить из неокрепшего организма образцового советского гражданина. Отрочество, пришедшееся на горбачевскую эпоху с ее крикливой гласностью, будоражащей свободой, переросшей во вседозволенность и анархию, а также кривой демократией, и еще талонами, и еще страшенными очередями за самым насущными товарами, и еще голыми полками, и еще сухим законом. Юность совпала с развалом Союза и зарей бандитско–воровской ельцинской эпохи.

По настоящему взрослая жизнь меня настигла в армии. В армию я попал после третьего курса строительного института, но не за плохие оценки, а в связи с его реорганизацией (ликвидацией) и объединением с другим ВУЗом. В результате путаницы с документами я оказался без отсрочки, и был благополучно препровожден нашим военкоматом в родную новоиспеченную российскую армию. Первый год армейский службы меня встретил жесткой дедовщиной, диким прессом нашего сержанта и безразличием ко всему происходящему не просыхающего офицерского состава нашей части, с чего молчаливого согласия в части процветали неуставные отношения. Вообще‑то в части «не просыхали» и деды, и тем более сержанты, не говоря уже о дембелях. Сразу оговорюсь, что опираюсь только на свой личный опыт и субъективное суждение. Единственное, что действительно поддерживало в армии — это мой дом, где меня ждали, и сложившийся коллектив ребят из моего призыва, а также твердый упрямый характер, выкованный жестокой дворовой жизнью и школьной воспиталовкой. Из пришедших в часть после карантина новобранцев моего призыва двоих позже комиссовали с разной степенью попорченности здоровья после воспитательной работы дедушек. Третьего комиссовали в дурку. Остальные под давлением армейской жизни сбились сначала в кучу, а потом и в крепкую команду. Что удивительно, не смотря на старания старослужащих, мы не расползись по углам и не стали искать между своих же ребят слабеньких на роль козлов отпущения, для того чтобы отыгрываться на них за издевательства дедушек. Мы начали отстаивать друг друга, и помог нам в этом наш прелюбимейший сержант, которого мы ненавидели больше всего на свете.

Второй год армейской жизни пришелся на первую чеченскую войну. На новогодний штурм Грозного мы не успели, зато успели на штурм площади Минутка, дворца Дудаева и здания Центробанка, где наших солдатиков бездумно и преступно бросали в рукопашную на укрепленные огневые точки, мины и прочие подарки воинственных аборигенов, силясь представить мировой общественности здания в наиболее сохранном виде. Нас махру совсем не жалели.

Потом были бесконечные мелкие и крупные бои, зачистки, ранения, кровь и смерть. Смерть смерь, смерть вокруг. Трупы, которые уже никто не убирал. Трупы людей и животных. Трупы разной степени цельности и сохранности. Трупы, раздавленные колесами, трупы в развалинах, трупы в разбитой военной технике. Бесила дикая ложь СМИ о войне. Вызывали ненависть и приступы тошноты, бодрые сообщения дикторов и журналистов об успехах нашей доблестной российской армии, которая с минимальными потерями в пять–семь–двенадцать человек захватывала один населенный пункт за другим. В тоже время из разбитых окон можно было видеть горы трупов, которые КАМАЗами вывозили из города, сожженную технику, испуганных озлобленных солдат и дезориентированных еще более озлобленных офицеров. О командовании я даже говорить не хочу. Полная неразбериха. Мы выживали, как могли, стараясь выполнить поставленную боевую задачу.

Спасло меня как человека, не позволило свихнуться в той кровавой мясорубке в первую очередь опять же память о родных и близких, их письма. Также в первую очередь я благодарен нашему бате, «вечному майору» Серегину, воевавшему в Афгане, воевавшему в нагорном Карабахе, и «прописавшемуся» на северном Кавказе с 1990 года. Я не могу себе представить, что бы мы делали без его бесценного боевого опыта. Также в первую очередь я благодарен нашему сержанту Фердыщенко — сержанту моего первого армейского года. Я сам был шокирован тем, что готов был броситься ему на шею и не для того, что бы обезглавить голыми руками, а с выражением горячей искренней благодарностью за все тяготы армейской жизни, которые он нам — салагам самоотверженно создавал. Если бы не его постоянный прессинг, который иначе как жестким «дрочевом» назвать было сложно, моя психика и психика моих братишек не выдержала бы всей прелести этой игры в солдатиков на деньги, которую устроили всем известные кукловоды нашей громадной страны.

В общем, из армии я вернулся со стойкими пацифистскими взглядами, несокрушимой ненавистью к властям и отдельным конкретным личностям. Но кроме всего этого у меня было неудержимое желание выстроить свою молодую жизнь правильно и цельно. Выстроить назло всем этим политическим проституткам и жулью, господствовавшему во власти, всем тем нравственным уродам, которые считали эту продажную войну заебательским бизнесом. Вернувшись домой, я сделал ремонт во всей квартире, восстановился в институте, познакомился со своей будущей женой. Свою любимую охотничью самозарядную «мурку» я со всеми причиндалами подарил своему знакомому, с которым ездили на уток.

Но все это я сделал после пяти месяцев лечения в госпитале и реабилитации.

Институт я закончил на удивление быстро. Через полтора года я защитил диплом. Причиной тому была не моя самоотверженная работа, гениальность, внезапное просветление моего разума. Причиной была даже не жалость преподавательского состава к моей, хромающей на одну ногу, персоне. И, конечно же, этому не было причиной чувство вины руководства института за досадную ошибку, по причине которой я оказался в сапогах. Меня боялись. Боялись даже отчислить. Столь бодрое продвижение в сдаче зачетов и экзаменов объяснялось исключительно только тем, что от меня старались избавиться наименее бескровным способом. В итоге, успешно защитившись вместе с заочниками накануне Нового года, я получил диплом, чем освободил от своей страшной персоны любимую альма–матер.

С дипломом, цветами и недорогим золотым колечком я, практически трезвый, за пять минут до удара курантов завалился домой к своей Аленке и одновременно с новогодним выступлением нашего дорогущего президента сделал ей предложение руки и сердца. Был дикий восторженный визг, невообразимая суматоха, роняние салатов с новогоднего стола. После чего мои рука, сердце и все остальные части моего организма были торжественно приняты, а мне встречно были вручены в полном составе душа, сердце, руки, ноги и все прочие прилагающиеся комплектующие свежеиспеченной невесты. Кульминацией помолвки стало торжественное феерическое падение новогодней елки на новогодний стол, вызванное новогодней погоней собаки моей невесты за удиравшим из комнаты насмерть перепуганным новогодним котом, в которого выстрелил из новогодней хлопушки хулиганистый младший братик моей Аленки.

После относительно скромной свадьбы, нас с Аленой отправили строить семейное счастье из большого уральского города в небольшой подмосковный город на ПМЖ. Поселили нас там, на древней даче Алениной прабабушки, которую подарили нам в качестве свадебного подарка. Монументальный дряхлый кирпичный дом дореволюционной постройки поражал размерами комнат, количеством веранд и запущенным состоянием. Все время с момента заселения до большого песца я был приговорен к непрекращающемуся ремонту, реконструкции, восстановлению, достройке и перестройке нашего семейного замка. В итоге от старого дома остались только кирпичные стены и фундамент из здоровенных камней. И, все‑таки, здесь мы были счастливы. Нажили троих детей, создали свой милый сердцу, любимый мирок.

С работой сложилось все вполне средне. Работа в различных строительных компаниях. Создание собственного бизнеса. Первый бизнес–проект предсказуемо закончился конфликтом между двумя моими партнерами. Конфликт сопровождался осознанием каждым из них своей исключительной роли в жизни совместного предприятия и прочими прелестями партнерской работы. В конфликте я оказался нейтральной стороной. И на попытки обоих партнеров склонить меня на свою сторону, я сделал, как показало время, очень правильный поступок — я вышел из бизнеса, потеряв в деньгах, но сохранив свое лицо, чистую совесть и хорошие отношения с бывшими партнерами. Второй мой личный бизнес–проект закончился недружественным поглощением моей компании бывшими силовиками. Недружественное поглощение сопровождалось проверками, уголовными делами, стрелками с быками и торпедами претендентов на мой бизнес, угрозами в адрес меня и моей семьи. Они оказались сильнее и я сдался. В общем, ничего исключительного. В той ситуации меня действительно спас мой друг ВИТ — директор крупного оборонного завода.

Помимо мирного гражданского труда, меня постоянно навещали предложения от силовых структур. Мной постоянно интересовались, как участником боевых действий, и родная армия в лице военкомата, и силовые структуры разного уровня, и братки, и всевозможные ЧОПы. Но все, что связано со службой в каких либо силовых структурах или имело хоть какое либо отношение к военной тематике либо так или иначе связано с оружием, вызывало у меня стойкое неприятие. В своей новой жизни я стал убежденным пацифистом.

Своим новым жизненным принципам я изменил один раз. Когда встретил тощего улыбчивого «подпола» (подполковника Н.). Эта гнида продала нас с ребятами чехам. Это случилось после того, когда наш батя зажал крупную группу чехов около одного чеченского поселка. После настойчивого разговора с одним из «членов банд–формирований», захваченного батей совершенно случайно, он доверено сообщил бате и паре наших ребят об организованном скоплении прочих членов банд–формирований в заранее обусловленном месте для проведения некой акции возмездия. В итоге мы внезапно оказались в заранее обусловленном месте раньше упомянутых членов мирового терроризма и взяли в клещи очень сочную банду. Колорит группе свободолюбивых ичкерийцев придавали два захваченных нами араба, а также мертвый бородатый негр с запаянным в пластик британским паспортом, в котором было с его фото и непроизносимая фамилия. Действуя по принципу «как бы чего не вышло», труп негра с бородой и паспортом мы похоронили, обрушив на него остатки кирпичной стены дома. А арабы оказались очень разговорчивыми, особенно раненый араб. Причем говорили они на прекрасном английском. Пять задержанных ичкерийцев говорили слабо ввиду серьезных ранений, полученных в результате боестолкновения. Остальным бойцам свободной Ичкерии, но запертым в заранее обусловленном месте, мы помогали плотным огнем выбрать между добровольной сдачей и героической смертью во имя своих религиозных и нерелигиозных взглядов.

Вскоре к нам подтянулись на усиление соседи, а через час прилетел «подпол» со свитой из трех хмырей в полувоенной форме без знаков различия. Подпол прекратил бой, а после не продолжительных переговоров приказал отпустить арабов и чехов восвояси по добру по здорову, как лиц, которые осознали свои ошибки и шли сдаваться федералам. Мы, оказывается, помешали акту примирения и бла–бла–бла. Блядство еще то. Бывшие бандиты пошли сдаваться — С ОРУЖИЕМ, а подпол со свитой поехал следом их сопровождать.

Это самый подпол появился у нас через два дня и самолично передал нам письменный приказ срочно покинуть позиции и выдвигаться к новому месту дислокации. Подтверждение приказа батя получил по рации, и утром следующего дня мы выдвинулись. Засада нас ждала в трех километрах от города. Засаду устроили те же самые раскаивавшиеся. Позже среди убитых нашли араба, которого мы допрашивали. Спасли нас ангелы небесные и спецура, которые проводили какую‑то из своих операций в этом районе. Но обо всем этом я узнал в госпитале.

Через три года после последнего боя этот урод наехал на меня в буквальном смысле слова. Сдавая задом на новеньком «паджерике» он въехал задом в морду моей вазовской семерке. Я сразу узнал эту падлу, а он меня нет. Я даже предположить не мог предположить, что живет он со мной в одном городе. С его стороны был крутой «наезд» с маханием корками, угрозами и гнутьем пальцев, пугаловом крутыми друзьями и прочее. С моей стороны была холодная решимость и уверенность. Ведь я видел перед собой труп. Я легко согласился и с тем, что я виноват, и с тем, что я попал, и с тем, что я должен возместить ущерб. Он удивился и обрадовался столь легкой победе. Притом, что я вел себя спокойно и уверенно без заискивания и попыток разжалобить. В итоге он смилостивился и предложил мне отсрочку на неделю — до того времени когда он вернется с рыбалки, уезжал он сегодня вечером. Я ему предложил не тянуть резину и заменить ему бампер целиком на новый в том же цвете на знакомом сервисе. Он вообще сомлел от счастья, ведь у его паджерика всего был немного замят бампер и ободрана краска. У меня на машине помят капот и правое крыло, разбиты бампер и правая фара, но хуже всего, что он своим фаркопом он пробил мне радиатор и ударил в двигатель. Сомнений у меня не было. Я был готов ко всему.

Не откладывая дела в долгий ящик, мы поехали в сервис к автомобильным костоправам, что бы мастер сразу подобрал бампер и посмотрел чего еще нужно поправить. На окраине я показал ему въезд на территорию гаражного кооператива. Через три минуты езды по лабиринту из гаражей и сараев мы подъехали к воротам автомастерской. Мастерская пустовала вторую неделю, мастер незадолго до этого бросил бизнес и уехал в неизвестном направлении. Он уехал, а сервис остался, все как положено с вывеской, с авто хламом, хаотично набросанным вокруг, с остатками автомобилей. Вывеска сервиса была украшена всевозможными автомобильными запчастями и авто принадлежностями. С нижней части вывески свесили хоботы около десятка старых советских противогазов, зачем их туда прилепили и какое они имеют отношение к автомобильным органам и примочкам, я даже представить не мог. До отъезда хозяина в этом сервисе я ремонтировал то, что не мог сделать сам своими руками. Исчезновение мастера произошло на моих глазах, я даже с погрузкой пожитков ему помог.

Остановившись перед воротами, гнида вопросительно посмотрел на меня, положив руки на самый верх баранки. Я ему сказал: "Все приехали. Пойдемте, уважаемый, я Вас с мастерами познакомлю». Когда он открыл дверь джипа и повернулся ко мне спиной, я резко ударил его в затылок, тяжелым бронзовым строительным отвесом, прихваченным из моей машины. Он упал на пыльный бетон тупика. Я стянул ему руки и ноги валявшейся рядом проволокой, натянул ему на голову противогаз, снятый с вывески сервиса. После чего запихал его в багажник «паджерика» и завалил его всяким хламом, который нашел в машине и вокруг.

Я увез его за тридцать километров от города. Остановил машину у одного из озер, отличавшегося большой глубиной и обрывистым берегом. Там я выволок урода из багажника. Снял с него противогаз. Он уже не улыбался. На его лице были страх, бешенство и полное непонимание, что происходит. Я не стал его слушать, я спокойно напомнил ему про арабов, сдачу в плен, приказ, засаду, нападение на колонну, смерть бати и моих братишек. Батя тогда первый почувствовал неладное и скомандовал: «Рассредоточиться! К бою!». Он спас нас. Он не дал нам войти в ловушку, иначе нас уничтожили бы всех до единого. Он погиб первым. Стрельба, взрывы, огонь, едкий дым. Кровь заливает глаза. Руки меняют рожки, ищу цель и жму спуск. Потом небо. Голубое небо и дым, и еще перепачканное по–детски пухлое лицо совсем молоденького солдатика, который трясет меня и что‑то кричит, но я не могу его понять. А затем уже носилки, тряска в кузове и острая оживляющая боль от всяких медицинских военно–полевых коновалов, латающих израненную плоть на–живую. Но человек он не трактор, перенесет такое, что никакая техника не выдержит. Я выжил, выжил на погибель этому выблядку, который сейчас цепляется за жизнь. Но это напрасно. Он умер тогда вместе с моими товарищами, но не добрался он тогда до мира иного по какому‑то досадному недоразумению, и нечего ему теперь делать среди живых.

Гнида лепечет что‑то про приказ, про командование, про какие‑то скандалы, про то, что он готов теперь грудью отставить правду и карать виновных. А глаза его смердят, страхом смердят и ужасом. Он не понимает, что он умер, он тогда умер для всех для нас, а теперь он просто зомби или голем, а скорее всего — вампир. Я упокою эту тварь. Бью его повторно отвесом в затылок, от чего он обмякает и заваливается на бок. Сажу его за руль и пристегиваю ремнем. Завожу машину и направляю ее в озеро. В последний момент отпускаю руль, спрыгиваю с порожка машины и хлопаю дверью. Машина уходит под воду не сразу, работающий движок захлебывается, машина ныряет мордой вниз, здесь самое глубокое место — омут. Жду, когда закончат подниматься пузыри. Всплывают какие‑то вещи и мусор. Подбираю все, что осталось на поляне у озера в полиэтиленовый пакет. Смотрю, как садиться солнце. После того как стемнело, поворачиваюсь спиной к озеру и топаю к ближайшей дороге. На душе легко, меня не держит больше война. Мои руки чисты. Нет груза на сердце. Я отомстил. Я искупил их смерь. Я искупил свою вину за то, что я остался жив, а они погибли. Обида на всех и на все ушла еще в госпитале, а боль осталась и вина осталась. А теперь все ушло, и стало пусто. Пусто в прошлом, а не в настоящем. Я понял, что теперь у меня действительно получиться жить заново, и никто и ничто мне не в силах помешать. Я действительно вернулся с войны.

Тогда я наивно думал, что все худшее позади. Тогда я еще не знал, что придет Большой Песец.