Аномалия, рожденная смертью

Глава 14

Харбин словно замер в ожидании. В подземельях подпольных рингов, в прокуренных комнатах ставок и на гнилых трибунах с заплатами из фанеры давно не звучало имя победителя. Месяц прошёл с тех пор, как Фёдор снес с трона прежнего «Короля». И вот уже месяц никто не осмелился вызвать его на бой. Ни одного претендента. Ни одного добровольца. Город знал — на ринг теперь выходят только те, кому жизнь наскучила.

Пустота боёв лишь казалась отдыхом. Времени стало слишком много. Слишком много мыслей. Слишком много силы, которую некуда было деть. Он изматывал себя тренировками на фазенде Кириллыча. Зал, груша, мешки, лапы, бесконечные раунды с тенью — его единственные собеседники.

Фазенда охранялась, словно тюрьма. За забором ревели мопеды и носились рикши, жизнь Китая кипела и шипела за пределами. А здесь всё было тихо и стерильно. Даже ветер здесь казался выдрессированным.

После последнего боя, Кириллыч, как и обещал, оформил на имя Фёдора счёт в Харбинском банке. Триста тысяч долларов. Шесть нулей. Деньги за пять поединков, которые школьник вырвал кровью и костями. Но всё было не так просто. Деньгами воспользоваться он не мог. Хитрый сукин сын, повар, открыл счёт с ограничениями: доступ — только по достижении совершеннолетия. Полтора года.

— Так нельзя, — тогда взорвался Фёдор. — Это мои деньги!

— Ты ничего не понимаешь, — отрезал Кириллыч. — Я и сам к ним не прикасаюсь. Я — всего лишь опекун. Это закон. Я могу только пополнять счёт. Всё по-честному.

— Честно? — прорычал Федя. — Когда ты со мной был честен?

Спор закончился ничем, как и большинство споров с Кириллычем. Он обещал раз в месяц приносить выписку со счёта. На этом и разошлись.

И больше его не было видно.

Фёдор с интересом слушал повара — другого, личного, того, что варил ему суп и приносил паровые булочки с мясом. Говорили, Кириллыч уехал в Россию. Дела. Бизнес. Что-то мутит. Оставил фазенду под охраной. Покинуть территорию было невозможно — на воротах стояли двое, один с автоматом, другой с глазами, как у собаки-пастуха.

Так и шли будни Фёдора. Из клетки — в зал, из зала — в душ, а потом на веранду смотреть, как вечерний туман расползается по бамбуковым зарослям.

И вдруг, однажды, тишину разорвал знакомый хриплый голос.

— Ну, как у тебя дела? — спросил Кириллыч, появившись в дверях кухни. Он будто постарел. Под глазами — тени. Лицо землистое, весь помятый.

— Сам видишь. Скучно.

— А вот и новости, — с ходу начал он, не дав втиснуться ответу. — Король ты, значит, один. Больше никто не хочет. Так что организаторы подпольных боёв предложили мне выезд. Поедем за пределы Китая. Тай, Филиппины, может, Малайзия. Завтра утром уточню.

Фёдор смотрел на него, и в груди у него сжалось. Нет, это не радость. Это была тревога, перемешанная с нетерпением. Движение. Динамика. Возможность.

Всё это время он знал: он заложник. Он пёс на цепи, дрессированный и злой. Кириллыч — кукловод, держащий его за шею, за ухо, за волю. И всё, что у него оставалось — это играть послушного мальчика. В нужный момент — кусать.

На следующее утро Кириллыч снова был у него в комнате. Как всегда без стука, как всегда, хозяин. Открыл холодильник, достал бутылку минералки, залпом выпил половину.

— Ну? — спросил Федя, приподнимаясь с койки.

— А, живой, — проворчал повар. — Как спалось?

— Как младенцу, — усмехнулся тот. — В заточении, да ещё и под охраной — лучшая колыбель.

— Ладно, к делу, — присаживаясь, сказал Кириллыч. — Нам предложили бой в Малайзии. Их местный чемпион. К счастью, бой не до смерти. Только нокаут. Вылетаем сегодня вечером.

— Всю свою недолгую жизнь мечтал побывать в Малайзии, — ухмыльнулся Фёдор. — Я всегда готов. С кем угодно. Лишь бы кормили.

Кириллыч на миг замер, потом хрипло рассмеялся. Школьник смотрел на него, и где-то в глубине этих глаз, мутных, тяжёлых, мелькнула тень. Не доброты. Не сочувствия. А чего-то другого. Может, усталости. Может — одиночества.

Малайзия... — подумал Федя.

Может, именно там мне повезёт сбежать. Или хотя бы умереть свободным.

Но вслух он этого не сказал.

— Значит, вечер. Тогда пойду готовить кулаки, — бросил он, и направился в зал.

Перед дверью он остановился, вдохнул. Ноздри наполнил запах влажной земли, аромат китайского чая и где-то на фоне — смутный гул улетающего самолёта. Или, может быть, иллюзия?

Он снова оказался в движении. «Король» снова должен был доказать, что он достоин своего трона. И каждый бой приближал его к свободе. Или к смерти. А между ними — лишь один раунд.

Малайзия встретила их с небес — светло-голубым небом, разбитым белыми всполохами облаков, которые казались вырезанными из бумаги и развешанными над южной частью планеты. Самолет заходил на посадку мягко, как будто сам воздух здесь был гуще, тягучее и доброжелательнее, чем где-либо еще. Фёдор, глядя в иллюминатор, ощутил нечто странное — ни тревоги, ни возбуждения. Просто тяжёлое, вязкое ожидание чего-то, чему он не мог дать названия.

С самого трапа в лицо ударило — не просто тепло, а влажное, обволакивающее зноем дыхание тропиков. Оно пахло морем, палёной пылью, прелыми листьями и едва уловимым ароматом специй, словно весь воздух был пропитан куркумой и перцем. Одежда липла к телу сразу, и даже лёгкая белая футболка показалась неуместной бронёй в этом тропическом аду. Сначала он попытался дышать глубже, но быстро понял — чем глубже вдох, тем гуще вязкая влага в лёгких.

Кириллыч, окружённый охраной, сощурившись, переговаривался с проводником, стройным малайцем с загорелой кожей и острым, как копьё, профилем. Они недолго стояли у выхода из терминала, после чего колонна направилась к причалу, где уже подрагивал на волнах катер. Катер был белый, сверкающий на солнце, с тентом, натянутым, как парус.

Фёдор сел на мягкое, слегка пахнущее солью и кожей сиденье. Катер рванул с места, разбрызгивая веера воды. Волны били в корпус, и в лицо летели тёплые капли. На горизонте не было ничего, кроме идеально прямой линии, разделяющей небесную лазурь и блестящую гладь океана. Лишь спустя почти час, эта линия начала меняться — будто в неё вставили крошечную чёрную кляксу, которая с каждой секундой разрасталась, обретая форму острова.

Остров подрастал, как нечто живое, и вскоре на нём стали различимы бунгало, пляжные пальмы и белоснежный песок. Прямо как с открытки. Чуть в стороне среди зарослей стояли несколько моторных лодок, лениво покачиваясь, будто дремали.

На берегу их встретили снова — проводник уверенным жестом показал на уютное бунгало с террасой и махнул рукой:

— This one's yours, — сказал он Кириллычу.

Фёдору же указали домик скромнее, зато с видом на море и кондиционером, что в этих условиях было важнее золота. Дом был прохладным, пах деревянной вагонкой и морем, проникшим даже сюда. Он быстро переоделся, вышел на террасу и опустился в кресло-качалку. Море перед ним переливалось на солнце, а мимо вяло проплывали моторные лодки, катера и даже один огромный лайнер, высоченный, как отель на воде.

Фёдор закинул руки за голову, прикрыл глаза. Обдувающий ветерок был горячим, как из фена, но всё же приятным. Он слушал плеск волн, крики чаек и какой-то тихий восточный джаз, доносившийся с соседней веранды. Но долго сидеть спокойно не смог — тело требовало движения, кожа зудела от духоты, и в груди уже зарождалось знакомое волнение — сигнал, что скоро будет бой.

Сбросив футболку, он направился к воде. Волны были тёплые, но не мутные, как в реке, а кристально чистые. Под ногами скользила рыба — полосатая, серебристая, ярко-жёлтая. Он нырнул, растянулся под водой, словно хотел убежать подальше от всех этих островов, Кириллыча и боёв. Но выплыл — задыхаясь, выбрасывая воду из носа, смеясь.

На берегу уже стоял Кириллыч и махал рукой:

— Ты долго ещё плескаться будешь?

— А что такое? Ты за меня переживаешь и решил включить отцовскую заботу? — хмыкнул Фёдор, вытирая лицо ладонями.

— Просто хочу напомнить, что через два часа катер, и мы едем на встречу. Размяться не хочешь?

— А я, по-твоему, чем занимался? — нахмурился Фёдор. — Вода — лучший тренажёр. Советую и тебе поплавать, а то обрастёшь жиром и отъедешь от ожирения!

Повар, впервые за долгое время, не ответил злобой. Только хмыкнул:

— Смотрю, настроение у тебя хорошее. А это главное.

— Да тут же Баунти какое-то, Кириллыч, — рассмеялся Фёдор. — Или ты не ешь шоколад?

Вечером, когда солнце клонилось к закату, в небе уже начали загораться первые звезды. Прибыл катер — тот же, быстрый, белый, но с другим водителем. Они сели. Плыли долго. Фёдор чувствовал, что движутся в противоположную сторону, прочь от уютного бунгало, прочь от тепла, которым он начал проникаться, несмотря на плен. Волны всё чаще подбрасывали катер, и солёная вода лизала лицо, шипела в ушах.

Когда причалили, Фёдор первым ступил на песок. Белоснежный, ровный, словно нарисованный. По острову не возвышалось ни одного многоэтажного здания. Всё было низким, почти сливаясь с пальмами и кустарником.

Шли по тропинке, среди ночных стрекотунов, окружённые охраной, пока не вышли на поляну, освещённую огнём. Горящие факелы, тёплый вечерний воздух, люди. Их было много. Лица в полумраке, глаза блестели, ждали. Ждали крови, звука удара, падения тела на землю.

Фёдор встал у края круга, опустив руки. Он никуда не торопился. Он не чувствовал ни страха, ни тревоги. Только предвкушение. Это был его мир. Здесь, под факелами, он был живым. Настоящим.

— Походу драться буду на свежем воздухе, — сказал он, глядя на Кириллыча.

— А ты наблюдательный, — усмехнулся повар.

И оба рассмеялись, будто не стояли по колено в чужом песке на чужом острове в ожидании боя.

Холл офисного центра в Харбине напоминал дорогую гостиницу для международных дипломатов — стеклянные стены от пола до потолка, роскошные диваны из темной кожи, массивные горшки с фикусами и пальмами, деловитая тишина, которую нарушали только щелчки каблуков и приглушённый гул разговоров. Кириллыч сидел у одного из окон с чашкой ароматного эспрессо, поставив ногу на ногу и поглядывая на часы. Его пиджак лежал аккуратно на соседнем кресле, а белая рубашка была чуть расстёгнута в вороте — Харбин встречал жарой даже в офисах с кондиционерами. До встречи оставалось всего пять минут, но повар никуда не торопился — он привык, что подобные разговоры не начинаются с первых же слов. Всегда сначала кофе, лёгкий диалог, круги вокруг да около. Но внутри он уже был настороже.

Ровно в назначенное время к нему подошёл молодой человек в строгом костюме, не сказав ни слова, кивнул и указал на лифт. Кириллыч поднялся, надел пиджак и направился следом. Лифт двигался быстро, почти беззвучно. Где-то на двадцать пятом этаже двери открылись, и Кириллыча встретил человек маленького роста, с живыми, цепкими глазами и аккуратно подстриженными усами. На вид ему было не больше сорока, но поведение выдавало уверенность опытного переговорщика.

— Приветствую вас, Матвей Кириллыч, — проговорил он с лёгким китайским акцентом на английском языке, протягивая руку.

Повар пожал её с силой, в которой читался характер. Сел на предложенный стул, поправив манжеты, и посмотрел в упор.

— Доброго времени суток. Чем обязан? У вас есть предложения по поводу боя?

Китаец сел напротив, выпрямился, сложил руки перед собой и чуть наклонился вперёд.

— Я вам уже говорил по телефону, — начал он спокойно, — в Китае драться с вашим бойцом больше никто не хочет. Ни одна команда, ни один промоутер, ни один профессиональный клуб. Его победы, особенно последняя, произвели слишком сильное впечатление. Это и страх, и уважение одновременно. Но в любом случае, рынок здесь для вас закрылся. Поэтому у меня есть вариант. Из Малайзии поступило весьма необычное предложение. Оригинальное, скажем так... Но боюсь, оно может вам не понравиться.

Кириллыч чуть приподнял брови.

— У вас безупречный английский, — заметил он с лёгкой усмешкой. — Вы жили за границей?

— Да. Я родился и живу в Лондоне, а сюда приезжаю исключительно по работе. Но, прошу прощения, какое это отношение имеет к нашему разговору?

— Никакого, — буркнул повар и слегка отмахнулся. — Давайте ближе к делу.

Китаец усмехнулся, видимо, привыкший к прямоте в таких переговорах. Он выпрямился, открыл ноутбук, что лежал на столе, но не стал в него смотреть — всё, что он собирался сказать, было давно выучено.

— Организаторы малазийских боёв прекрасно осведомлены о возможностях вашего бойца. Они изучили видео, статистику, даже медицинские отчёты, если верить их словам. Их местный чемпион даже близко не дотягивает до уровня, чтобы составить серьёзную конкуренцию. Поэтому они предлагают нечто иное. Они хотят, чтобы ваш боец сразился сразу с четырьмя соперниками. Одновременно.

В помещении повисла короткая тишина. Кириллыч не изменился в лице, только чуть наклонился вперёд.

— Продолжайте, — произнёс он.

— Гонорар в случае победы будет соответствующий. Умножьте обычную сумму на четыре. С другой стороны, если ваш боец проиграет — вы платите только за одного бойца. Все расходы — перелёт, проживание, питание — на малазийской стороне. Единственное условие: бой должен быть не насмерть. Только до нокаута. Без летальных исходов.

Он замолчал, давая Кириллычу время на обдумывание, но тот уже всё решил.

— Сколько у меня есть времени на ответ? — задал риторический вопрос Кириллыч и сразу же добавил: — Нисколько. Я согласен.

Он встал, протянул руку, и они вновь пожали друг другу ладони — на этот раз уже как партнёры, скрепившие сделку.

Китаец улыбнулся чуть шире.

— Замечательно. Мы начинаем подготовку. Вас встретят в Куала-Лумпуре, предоставят транспорт и проводника. Место поединка — один из удалённых островов. Там будет публика. Серьёзная публика. Делайте, как умеете, и гонорар ваш.

— Договорились, — кивнул Кириллыч и направился к выходу.

Он не торопился. Пока шел к лифту, в голове уже прокручивал детали: питание, климат, водный транспорт, как повлияет на физическое состояние Фёдора влажность, жара, смена часового пояса. Он знал своего бойца — знал, как тот ведёт себя в новых условиях, знал, где нужно будет проконтролировать, а где дать волю. Но главное, что он чувствовал — это азарт. Четыре соперника. Одновременно. Это был вызов. Не только для Фёдора, но и для него самого. И Кириллыч знал: они оба примут его с удовольствием.

Всё произошло внезапно, как будто бы в безмолвной постановке кто-то резко выдернул занавес. Четыре фигуры, одна за другой, вошли в круг, очерченный белым песком и символически отграниченный от остального мира. Фёдор невольно задержал взгляд на каждом из них — всё были разной комплекции, но одно объединяло: жесткие глаза, спокойные лица и осознание своей задачи. Бой. Не за славу. Не за деньги. А за зрелище, за кровь, за то, чтобы показать: никто, даже такой как «Школьник», не выйдет из этого круга целым.

Он медленно повернулся к Кириллычу. Тот стоял в полумраке за ограждением, с той самой своей змеиной ухмылкой — губы сложились в нечто похожее на улыбку, но в глазах не было ни радости, ни участия, лишь насмешка и расчет.

— Сюрприз, — прошептал он одними губами, не проронив ни звука.

Фёдор также беззвучно ответил, губами, стиснув челюсти:

— Сука…

И тут пространство вокруг как будто потемнело. Солнце, висевшее в зените, отбрасывало короткие тени, но внутренний холод, словно тень от другого мира, прошел по коже. Сигнала к бою никто не дал — он начался сам собой, как начинается гроза, когда молния еще не сверкнула, но напряжение уже висит в воздухе.

Фёдор стоял в центре, словно мишень. Его противники не бросались сразу. Они были натренированы. Двое, по краям, начали неспешно смещаться, чуть-чуть заходя за его спину. Они двигались, как охотники, окружая раненого зверя. Это было не нападение. Это был танец. Но в этом танце он был мишенью, и любая ошибка могла стоить слишком дорого.

Он первым пошел вперёд. Резко выбросил джеб — стремительный, точный, с хлестким щелчком. Но в ту же секунду, когда его кулак рассек воздух, бойцы, будто по невидимому сигналу, взорвались действиями.

Удар сзади — в печень. Еще один — справа, в висок. Уклонился. Пропустил. Удар в спину, по почке. Слева — размашистый крюк. Фёдор почувствовал, как его тело начинает терять контроль. Даже его чуть замедленное восприятие, подаренное пережитой смертью, не спасало в этом вихре боли. Удары сыпались со всех сторон, и стоило увернуться от одного, как другой уже впечатывался в рёбра.

— Думай, думай, — металось в голове. Он пытался найти схему. Стратегию. Он понимал, что, если они начнут мешать друг другу, он сможет выдергивать их поодиночке. Надо запутать их. Надо выжить. Хоть как-то.

Он резко поднырнул под удар, метнулся в сторону, ударил по ногам одному — тот отшатнулся. На долю секунды казалось, будто план сработает. Но и они не были глупыми. Как только он начал смещаться, двое других встали на пути, перехватывая, и один из них внезапно сбоку зацепил ногу Фёдора — тот потерял равновесие, но удержался, прыгнул назад. Ошибка. Он раскрыл спину.

Удар ногой — словно топором. Он не почувствовал боли. Только хруст и как будто провал под лопаткой. От удара его отбросило вперёд — и тут же другое колено встретило его грудную клетку. Глухой, липкий стон — и в ушах звенит. Казалось, что воздух стал густым, как вода, а удары — эхом стучат по черепу изнутри. Он попытался закрыться, руки дрожали. Один удар — в висок, второй — в челюсть. Земля качнулась.

Он упал.

И сразу же его накрыли — как волки тушу, как цепи замыкаются на запястьях. Удары по затылку, по боку, по ребрам. Один, второй, третий… Он зажмурил глаза, поджал колени. Мир стал красным. Кровь. Боль. Земля.

Где-то вдали, будто через толщу воды, он услышал голос:

— Всё. Хватит.

Затем — тишина.

Когда он открыл глаза, была уже глубокая ночь. В небе бледнела розовая полоска. Он был внутри катера, лежал на спине, под ним что-то мягкое — старое одеяло или просто покрытие судна. Тело гудело, будто сотни пчёл выстроили ульи в его груди и спине.

Он приподнялся на локтях. Пальцы дрожали. В носу сушило от крови. Голова кружилась. Катер был пуст. Ни Кириллыча, ни охранников. Только лёгкий плеск воды и гул далёкого прибоя. За бортом, на берегу, стоял один из охранников — сутулый, с автоматом в руках. Он отвернулся, закуривал сигарету.

Фёдор замер. Его глаза нашли руль, замок зажигания — в нем торчали ключи. Судьба бросила кость. Он сглотнул кровь и страх.

Поднявшись как можно тише, он подкрался к борту. Ни звука. Ни шороха. Он прыгнул. Один удар — короткий, мощный — кулак в затылок. Тело охранника осело, как мешок, лицом в песок. Ни крика, ни звука.

— Второго шанса не будет, — прошептал Фёдор, запрыгивая обратно в катер. Он схватил руль, повернул ключ. Моторы загудели, как рев диких зверей. Катер вздрогнул, и от удара мощных винтов по воде Фёдора вжало в кресло. Он рванул вперёд, в сторону открытой воды.

Ветер бил по лицу. Кровь, подсохшая на висках, трескалась. Он не чувствовал боли. Только облегчение и ярость. Он выжил. Пока что.

Сзади не было погони. Ни одного катера. Либо никто не заметил, либо они не ожидали побега. Или надеялись, что он не доберётся никуда — что в этом водяном аду он сгинет сам.

Фёдор обернулся ещё раз. Пусто. Только берег, который медленно исчезал в рассветной дымке.

— Куда? — спросил он сам себя. — Влево — к острову, где они с Кириллычем остановились. Значит, вправо. Он выжал газ до предела, и катер понёсся, распарывая воду, как лезвие.

Впереди — только горизонт. И он.

Живой. Побитый. Но свободный. Пока что.

Он стоял один на выжженной полянке, будто осиротевший хозяин вымершего мира. Трава была смята, песок исчерчен следами ног, будто сама земля пыталась забыть жестокую пляску, разыгравшуюся здесь всего несколько часов назад. В голове шумело, как от перегара и стыда. В памяти, будто в заевшем фильме, всплывали кадры боя: как «Школьника» опрокинули в пыль, как четверо быков, злобных и уверенных, навалились на него с яростью без правил. Как их ноги врезались в живот, грудь, лицо парня, а тот уже не отбивался, даже не шевелился, будто в нём выключили ток.

Кириллыч тогда выскочил на поляну, размахивая руками, словно загнанный в угол отец, готовый грудью прикрыть своего сына. Он орал, рвался вперёд, но охрана из местных — та, что на стороне организаторов — перехватила его. Молча, хладнокровно. Он бился, плевался, звал по именам. Но всё это звучало в тишине, в какофонии аплодисментов. Кто-то хлопал стоя, кто-то снимал бой на телефон, кто-то делал ставки на следующую кровь.

И всё же — остановили. Услышали. Организатор, с которым он до этого вёл вялую беседу о перспективах боёв без правил в странах третьего мира, кивнул, сказал пару слов по рации, и четверо разошлись. «Школьник» лежал, как выброшенная на берег рыба — ни звука, ни движения, только редкие подёргивания конечностей. Тогда Кириллыч уже понял: не просто проигрыш. Это был провал. Провал всей затеи, доверия, денег. Он поставил на пацана всё. Всё, что заработал, всё, что взял в долг, и даже то, что ему никто не разрешал трогать. А теперь стоял с пустыми руками — и хуже того, с пустыми глазами.

Организатор подошёл, вежливый, с той мерзкой улыбочкой, от которой хотелось стиснуть зубы и сломать что-то тяжёлое.

— Вот сумма, которую вам следует перевести, — протянул он лист бумаги. — Желательно не затягивать.

Кириллыч скользнул взглядом по числам и мысленно застонал. Он только кивнул, отрывисто:

— Как выберемся отсюда, займусь.

— Приятно иметь дело с профессионалом, — ответил тот, и в этот момент кто-то закричал.

Сначала это был просто крик — нерезкий, но отчаянный, как будто кто-то упал в пропасть. А потом, выскочивший из зарослей мужчина махал руками и тараторил что-то на малазийском, — Кириллыч не понял, да и не пытался.

— Чего он орёт? — бросил он в сторону переводчика.

— Он говорит… ваш катер исчез. А охранник лежит на берегу без сознания.

Кириллыч побледнел, словно по щеке прошёлся ледяной ветер.

— Твою мать, — выдохнул он и бросился к берегу, не оглядываясь.

Он пробежал по песку, сминая ногами клочья водорослей, обогнал двух охранников, и... встал, как вкопанный. Вода была гладкой, словно стекло, ни катера, ни лодки — даже волн не осталось. Только чайки лениво кружили над линией горизонта. И охранник, что должен был охранять катер, лежал рядом с пустыми канистрами, рот раскрыт, глаза закатились.

— Всё. «Плавал твой Федя», — сказал кто-то за спиной по-английски. Но Кириллыч не слушал. Его лицо пылало, кулаки дрожали. Всё внутри кипело, как ртуть в сломанном термометре. Боец сбежал. Живой. Значит, обманул. Значит, хитрый. И это было хуже смерти. Это был удар по самолюбию.

Организатор снова подошёл, с этой своей вечной улыбкой:

— Не хотите ли, я помогу? Думаю, сейчас вам понадобится вертолёт.

— Да, — сквозь зубы прорычал Кириллыч. — Мне нужно небо. Я должен видеть, куда он уплыл.

Организатор прищурился:

— А почему он убежал, как думаете? Не кажется ли вам, что он мог быть здесь… не совсем по своей воле?

Кириллыч резко повернулся.

— Да ну, что вы. Мы приехали — хохотали, пили. Он мне как сын. Просто, наверное, перегорел. Бывает.

Он развернулся, кивнул охраннику — и медленно, нарочито провёл рукой по горлу. Тот понял. Через пару секунд пистолет молча вынырнул из-под пиджака и выстрелил в лоб организатору. Голова дёрнулась назад, будто кто-то резко дёрнул за нитку. Без крика. Просто — бах — и тишина. Остальные охранники, не дожидаясь команды, пошли дальше. Пули шли по кругу, как по нотам. Несколько сотрудников клуба упали, даже не успев поднять руки. Остров наполнился запахом крови и пороха.

— Что делать с трупами, босс? — спросил один из бойцов, поправляя кобуру.

— В воду. Всех. Пусть рыба делает своё дело. Концы в воду, как говорится.

Он повернулся, утирая пот с лба:

— И найдите мне лодку. Живо, вашу мать!

Час спустя Кириллыч уже сидел в кресле на борту белоснежного катера, раскачивающегося на волнах. Ветер трепал края рубашки, а мотор гудел, как пчелиный улей. Охрана сидела молча, напряжённо вглядываясь в берег. Они приближались к другому острову — тому самому, где ночевали перед боем. Надеялись, что беглец — если он не утонул — мог направиться туда. Но берега были пусты. Ни следа, ни отпечатка.

Кириллыч вышел на палубу, оглядел кусты, поросшие тропинки, пеньки. Всё выглядело, как раньше — будто ничего и не случилось. Только теперь это было раздражающе спокойно. Слишком спокойно.

Он знал: Федя ушёл. И не просто ушёл — он вырвался, прорвался, обманул, предал.

— Плывём назад, — прохрипел он, чувствуя, как внутри зарождается что-то новое. Не обида. Не злость. А мстительная, холодная решимость.

— Но, босс…

— Я сказал — назад! — и голос его раскатился, как гром, пугая чаек над морем.

Катер развернулся. В его корме струилась пена, как след от раны, а в груди Кириллыча уже зреет новая мысль. Он ещё не знал, как именно он найдёт Фёдора, но знал точно — найдет. Потому что так было всегда. Потому что на каждом острове есть берег, а на каждом беглеце — след. Надо только уметь читать. И он умел.

Катер ревел, как раненый зверь. Фёдор сжимал штурвал, будто мог передать ему свою боль, страх и решимость выжить. Он мчал на юг, по закатному морю, словно убегал от самой смерти. Штаны были пропитаны кровью — своей. Лицо пылало — не от солнца, а от засохших капель боли, злости и унижения. Всё тело гудело, как после пытки. Кости звенели, ребра будто кто-то разломал и вставил обратно наспех, лишь бы держались.

Фора у него была — бог дал. Или дьявол, кто там теперь рулит его судьбой. Но он знал: катер скоро станут искать. А потом и его. Он не мог оставлять следов. Не мог останавливаться. Не мог ошибаться.

Впереди выросли очертания острова. Огромного, зелёного, дикого. «Слишком очевидно причаливать здесь», — подумал он, и повернул штурвал, обходя остров с противоположной стороны. На рассвете он выглядел волшебно — как рай, скрывающий свою пасть.

Федя снял ремень, смастерил кольцо, набросил его на рычаг газа и, не раздумывая, прыгнул за борт. Катер продолжил путь, теряя его из вида. А Фёдор — нырнул в вечность. В пекло своей боли. В шанс на свободу.

Солёная вода обожгла раны, особенно на спине. Казалось, будто кто-то бреет кожу стеклом. Он плыл, стиснув зубы. Мир плыл тоже — раздвоенный, мутный. Всё внутри кричало: «Сдохни, Федя!» А он — плыл. Потому что смерть не входила в его планы. Пока что.

Когда ноги коснулись земли, он разрыдался. Но без звука. Слёзы были где-то внутри — в печени, в лёгких, в переломанных рёбрах. Он вышел из воды, шатаясь, и пошёл к лесу, что начинался в километре от берега. Воздух стал густой, словно масло. Легкие тонули.

На коленях он дополз до кромки деревьев. Его стошнило. Желчь и кровь окрасили песок. Он отскреб всё рукой, закопал, как собака. Тело его несло — не Фёдор шёл, а какая-то оболочка. Последняя искра жизни. Он упал в траву и потерял сознание.

Проснулся под звёздами. Казалось, он умер и попал в космос. Лежал на спине, не чувствуя рук, ног. Грудь болела, будто её сжимали тисками. Где-то в глубине леса мерцали огоньки. Призрачные. Неясные. Как маяки для умирающих. Он был в отключке сутки.

Он встал. Поднялся на ноги, как солдат, который больше не может, но идёт, потому что некуда отступать. Шёл на свет. Медленно, шаг за шагом. Не помнил, сколько это длилось. Сутки? Минуту? Время исчезло. Всё исчезло.

Упал с оврага. Покатился, сминая кусты, обдирая руки. Ударился о камень, сполз в речушку. Мрак. Тишина.

Очнулся на соломенном полу. Где-то внизу кудахтали куры. Рядом визжал петух, колотя в виски невидимыми молотами. Он приподнялся — боль пронзила всё тело. Сверху была крыша. Внизу — курятник. Он был на втором этаже какого-то сарая. Без памяти, без ориентиров. Он — и больше ничего.

Скрипнула дверь. Вошла старуха. Лет под восемьдесят, морщинистая, с глазами, как две угольные бусины. Не глядя на него, раскидывала зерно. Только мельком кинула взгляд наверх — равнодушно. Как будто Фёдор — часть сарая.

Потом пришел старичок. Маленький, ловкий, как обезьяна. Он в мгновение ока оказался рядом. Глаза добрые. Улыбка — искренняя.

— Who are you? — спросил он.

Фёдор с трудом включил английский:

— My name is Fedor. I am from Russia.

— Russia! Good. Thank you. Balalaika! — весело ответил старик, явно гордясь словарным запасом.

Федя, сквозь боль, улыбнулся.

— My name is Arif. I am from Malaysia. We found you. You were... very bad. Understand me?

— Yes... little.

— Who beat you?

Федор поднял глаза:

— Four men. Big. Bad. Mafia.

Ариф кивнул.

— You safe now. My people, good. No one tells bad guys.

Фёдор стиснул губы. Он верил. Хотел верить.

Но на следующее утро в деревне началось движение. Сначала пришла еда. Рис, рыба, странные фрукты. Старушка принесла в банановых листьях, тихо, по-доброму. Потом — сон.

И посреди ночи — толчок в плечо.

Он открыл глаза. Над ним — старая женщина. Та же. Она приложила палец к губам. Молчи. Не двигайся.

Она накрыла его брезентом, закидала сеном. Прижалась к нему всем телом. Он едва дышал.

Снаружи — голоса. Мужские. Злые. На незнакомом языке. Один — Ариф. Он что-то объяснял. Потом — мольба. Страх.

Выстрел.

Женский визг.

Свет фонарика скользнул по сараю. Фёдор замер. Женщина сжалась сильнее. Она визжала, притворяясь сумасшедшей. Свет исчез. Громкие шаги. Лай. А потом тишина, страшная, колючая.

Они ушли.

Ариф пришёл, прошептал:

— Dogs dead. People cry. But you safe. No guarantee they not come back.

Утром они стояли на берегу. Море было тихим. Солнце поднималось, медленно, как всегда. Фёдор смотрел вдаль, чувствуя пустоту. Не усталость — пустоту. Полную. Бездна.

— What now? — спросил он. — No money. No passport. No future.

Ариф улыбнулся. Солнце отразилось в его глазах.

— Don't give up. Life is... river. You go. Always go.

И Фёдор вдруг понял: он всё ещё жив.

А значит — всё возможно.