Аномалия, рожденная смертью

Глава 11

Повар Кириллыч знал многое о вкусной пище, но ещё больше — о вкусной ставке. На кухне ресторана он был признанным мастером — творил сковородой, как дирижёр палочкой. Но вне её стен его страстью были не блюда, а кровь — та, что льётся на ринге. Особенно если бой не был вписан ни в один официальный протокол. Подпольные схватки, тайные залы, запах денег и риска — всё это волновало его сильнее любого маринованного стейка.

Конверт с приглашением он получил в полдень. Лаконичный, матовый, с тиснением в форме черепа и двух скрещенных перчаток. Открыть его — всё равно что снять печать с чего-то рокового. Он развернул бумагу, прочёл и застыл. Имя против одного из самых жёстких бойцов, прозванного «Костоломом», было неожиданным — Школьник. Фёдор.

Прошло больше двух месяцев с того вечера, когда Кириллыч случайно познакомился с этим парнем. Подросток, в котором было что-то странное — спокойствие не по возрасту, молчаливая мощь. Тогда он разнёс четверых отморозков, словно в замедленном кино, а позже — на ринге — уложил бывалого боксёра, не получив ни одного удара в ответ. Это не была удача. Это был холодный, почти звериный расчёт.

И вот теперь — он в подпольном клубе. Да ещё и против бойца, который ломал кости, как ветки в осеннем лесу. Кириллыч налил себе пятьдесят грамм дорогого виски и, устроившись в кресле, уставился в окно. Снег медленно опускался на улицу, как покров молчания, но внутри его головы шумело.

Кто-то хочет его смерти... — пришла мысль, от которой по коже пошёл озноб. Или кто-то знает о нём такое, что готов поставить на него любые деньги.

Он откинулся в кресле, прогнал прочь дурные мысли. Привычка делать ставку — не сердцем, а головой — снова требовала анализа. Инстинкт ему подсказывал: тут не просто бой. Тут чья-то игра, в которую бросили живого человека как фишку в казино.

День до боя. Аэропорт Хабаровска.

Кириллыч не любил спешки. Он был одним из тех редких VIP, которые не бегают по терминалам. Их провожают. За ними присматривают. И, если понадобится — прикроют.

Самолёт в Якутск шёл тихо, как лодка по ночному озеру. За окном — бескрайняя белизна, выжженная холодом земля. Он смотрел, как она исчезает под крылом, и думал: На кого ставить?

Если бы не имя Школьника, выбор был бы очевиден. Против Костолома не ставят. Его уважают. Его боятся. И он не проигрывает. Но у Кириллыча перед глазами всё ещё стояла картина — юный парень, идущий один против четверых. Спокойный, будто смотрит сквозь врагов. И этот взгляд...

Так не смотрят люди, которые пришли проигрывать.

В Якутске его уже ждали. Микроавтобус у трапа, мужчина в чёрном, вежливый, но настойчивый тон — всё, как положено для клиентов высокого класса. Через полчаса — Як-40, перелёт в точку, не обозначенную ни на одной карте авиакомпаний. Лишь старый пилот что-то пробурчал о «Верхнем Куорье» и «озёрной полосе».

За иллюминатором медленно расползались сопки. Сложные, ломаные, как гримасы самой земли. Красиво, по-северному сурово. Кириллыч знал — здесь шуток не будет. Здесь — законы других людей. И смерть приходит как официант — быстро и без лишних слов.

Отель оказался не отелем, а маленьким дворцом среди снежной пустыни. Всё было предусмотрено: горячие источники, массажисты из Таиланда, кухня на любой вкус. Организаторы знали, как держать лицо перед элитой. Особенно перед теми, кто платит за членство в клубе, как за новую машину.

Он устроился в номере, достал ноутбук и открыл файлы — досье на бойцов. У Костолома — двенадцать боёв, все — победы. Шесть — нокауты, три — соперники не встали. Один из них до сих пор в коляске.

А у Школьника — пусто. Только неофициальные видео. Удар — как выстрел. Движение — как у дикого зверя. Инстинкт и контроль. И ни одной эмоции. Словно он не дерётся, а исполняет некий внутренний ритуал. Не для публики. Для себя.

Кириллыч сделал пометку в досье. Потом ещё одну. И ещё.

Он вспомнил случай — когда однажды поставил против фаворита. Тогда, в последний момент, его человек в клубе сообщил, что у бойца проблемы с законом. Казалось бы — мелочь. Но он знал: если ум в панике, тело подведёт. Он поставил всё — и сорвал банк. Тогда на него смотрели, как на колдуна. А он просто был внимательнее.

Сейчас всё сложнее.

В этот раз ставка не просто про деньги. Тут пахнет кровью, настоящей. И если он ошибётся — не только проиграет. Он потеряет уверенность. А без неё — ты не охотник. Ты дичь.

Он сделал звонок. Связался с человеком из местной администрации, с которым работал раньше.

— Кто за Школьника? — спросил он.

Ответ был короткий:

— Никто. Вообще никто. Парень сам по себе. Но есть один нюанс — он не отказался от боя. Даже когда ему дали шанс.

— То есть?..

— Вчера ему привозили предложение — слиться. За деньги. Он отказался. Сказал: «Я уже пришёл».

Кириллыч долго молчал. Потом выключил телефон, налил себе ещё виски и прошептал в тишину:

— Вот ты где, пацан. Значит, ты тоже играешь по-взрослому...

Утро наступило холодное, как затвор. Кириллыч накинул пальто, спустился в холл. Весь отель гудел, как улей. Кто-то смеялся, кто-то спорил, обсуждая ставки. Но он — молчал.

Он сделал ставку на Школьника.

Не потому, что был уверен. А потому, что всё внутри подсказывало: парень не выйдет умирать. Он выйдет — убивать.

А если проиграет — то не себе.

А кому-то наверху.

Гул толпы нарастал, как лавина, сползающая с горной вершины. Кириллыч стоял у стойки приёма ставок с выражением человека, который только что заглянул в самое пекло и нашёл в нём шанс. Его толстые пальцы, пахнущие копчёной скумбрией и дорогим табаком, передали аккуратно сложенный вдвое листок с надписью «Школьник» и шестизначной цифрой организатору. Всё. Назад пути не было.

Он сделал свою ставку — не на бойца, а на характер. На пацана, которого видел в деле не на ринге, а в жизни. В глазах у Фёдора тогда не было страха. Только странная, почти нечеловеческая сосредоточенность, как будто он каждое своё движение просчитывал на десять шагов вперёд. У таких не дрожат колени.

Секунды тянулись, как размочаленные верёвки. Воздух вибрировал от голосов, запахов пота, перегара и дорогого одеколона. Когда загремела первая фанфара — зал словно вспыхнул. Свет начал играть на металлизированных панелях, экраны по периметру зала замерцали, и в проёме дверей появился он — Фёдор. В простой чёрной майке, без понтов, без понтового выхода под пафосный трек. Его сопровождали Евгений Сергеевич и ещё один мужчина, молчаливый, с лицом, будто высеченным из гранита.

Толпа зашумела — не от восторга. Сопровождающий Фёдора взглядом, Кириллыч ощутил, как гул освистываний проникает сквозь стены, как радиоактивный фон. Ему плевать. Он шёл к рингу, словно на экзамен. Спокойный, размеренный. Ни суеты, ни напряжения. Даже не разогревается.

В противоположном конце зала открылась дверь с характерным грохотом — как будто открывали клетку с быком. На арену выскочил «Костолом». Огромная туша в татуировках, широкие плечи, лысый череп, на котором играл свет. Он не шёл, он нёсся к восьмиугольнику, будто хотел сломать его голыми руками ещё до начала поединка. Зал взорвался овациями. Тут его знали, его боялись и любили за то, как он ломает — буквально — своих противников. Челюсти, локти, даже позвоночник — всё шло в ход.

Ринг-анонсер, жирный клоун с натянутой улыбкой, начал шоу. Представил Фёдора с единственным титулом — КМС по боксу. Хохот в зале поднялся, как вал. Смех, смешанный с презрением, с циничным удовольствием. А вот когда начали перечислять достижения Костолома, толпа мгновенно затихла — все слушали, будто список наград был перечнем преступлений: мастер спорта по самбо, дзюдо, призёр международных турниров, участник боевых действий в горячих точках… Боец, прошедший Ад, и вышедший из него с улыбкой маньяка.

Рефери озвучил правила — условные, скорее для вида. Не бей в пах, не вытыкай глаза, не ломай горло. Всё остальное — пожалуйста. Здесь не детская секция, здесь подполье, где за смерть платят ставками.

ГОНГ.

«Костолом» выстрелил вперёд, как поезд, со скоростью, несвойственной его габаритам. Он не стал рисковать в стойке — хотел взять Фёдора в партер и разорвать на куски.

Но Фёдор словно знал. Прыжок назад. Раз — два. Он уходил от захвата так легко, будто танцевал. Толпа заревела, раздражённая. Все ждали крови, а видели какую-то непонятную выжидательную тактику. «Школьник» будто дразнил. Кириллыч почувствовал, как липкий пот выступил на лбу. Неужели ошибся?

«Костолом» вновь пошёл в атаку, решительно, в проход в ноги, чтобы сбить с ног. И тут... БАМ!

Колено Фёдора врезалось в подбородок «Костолома» с хрустом, как будто ломали дерево. Его голова дёрнулась назад, глаза на мгновение помутнели. Зал ахнул. Кто-то вскрикнул.

И в этот момент, словно щёлкнул тумблер — Фёдор включился. Удар — в печень. Удар — в солнечное. Комбинация в корпус. Зал перестал дышать. «Костолом» пятился, держась за живот. Он ещё не упал, но уже не дрался. Он умирал на ногах.

Фёдор не спешил. Он шагнул вперёд, с холодной точностью отмерил шаг и вколотил правую — прямо в челюсть. Щелчок, как будто пробка выстрелила. Челюсть «Костолома» ушла вбок. Он пошатнулся. Рефери рванулся вперёд, но не успел.

Фёдор метнулся в развороте и ударил ногой в колено. ХРУСТ.

Нога «Костолома» сложилась в обратную сторону, как будто её сделали из мокрой верёвки. Он рухнул, как мешок с цементом, захрипел. Зал застыл. Кто-то рвёт голос от восторга, кто-то отворачивается, держась за рот.

Фёдор остановился. Не добивал. Стоял, глядя на корчащегося мужчину, который только что хотел его убить. Ударов больше не было. Рефери замахал руками, показывая крест. Бой окончен.

Медики кинулись в клетку. Крики, шум. Зал гудел.

Фёдор развернулся и ушёл, даже не взглянув на результат. Не поднял рук, не праздновал. Он просто вышел, как будто это было нечто будничное. Как будто всё это — не кровь, не крики, не боль, — а просто очередной шаг в сторону выживания.

Кириллыч сидел в кресле, медленно отхлёбывая виски. Руки дрожали. Но это была не дрожь страха — это была победа. Он сделал правильную ставку. Он поверил в пацана. И не ошибся.

Он встал, подошёл к стационарному телефону, крутому аппарату в старом стиле. Повернул диск, набрал номер. Долгие гудки. Ответ.

— Можно начинать, — сказал он спокойно и повесил трубку.

Где-то в другом городе, возможно в другой стране, в тени зашевелились люди. Кто-то достал кейс. Кто-то проверил патроны. Кто-то стал стирать имена из списка и вписывать новые.

Бой закончился. Но история только начиналась.

Фёдор сидел на заднем сиденье автомобиля, как будто его туда положили, забыли и теперь везли куда-то по назначению, о котором он сам не был уверен. Плечи ломило от усталости, кулаки саднили, особенно правый — тот самый, которым он выбил воздух из лёгких "Костолома". А ведь, по сути, он просто хотел выжить. Просто не дать себя разорвать на части в этом зловонном подвале, где воздух был густым от денег, адреналина и звериной жажды крови.

Управлял машиной Матвей — спокойный, даже чересчур. Он покачивался в такт несуществующей мелодии и, кажется, мысленно уже прикидывал, на что пустит выигрыш с боя. На пассажирском сиденье вальяжно развалился Евгений Сергеевич. Он что-то бубнил о медицинском обследовании, переломанных хрящах и о том, что нужно на всякий случай мазать суставы мазью "Доктор Жестяной Локоть", но Фёдор слышал его будто сквозь вату.

— Спать-то будешь? — обернулся тренер, заметив, как парень дергается в такт шершавым колдобинам дороги.

— Неа, — отозвался Фёдор. — Что-то внутри колотит, как будто не бой прошёл, а я из ядра земли выбирался.

Матвей засмеялся:

— А что ты хотел? Устроили шоу на полгорода, а теперь вот — катись обратно, как ни в чём не бывало.

И ведь прав. Всё будто в параллельной реальности: сначала тебе хотят переломать челюсть, потом тебе аплодируют, будто ты рок-звезда, а затем ты сидишь в машине с деньгами, адреналином и чьими-то ожиданиями на плечах.

Картина всплывала вновь и вновь, как обломок корабля после крушения. Раздевалка. Каменная тишина. И вдруг — появление Тимира. Якут-бродяга, вечный хозяин теней, явился, как волк в овчарне. Улыбнулся — не глазами, а только зубами.

— Красиво дрался, — произнёс он, подходя ближе, будто хотел по плечу хлопнуть, но передумал и протянул деньги.

Несколько пухлых пачек. Столько зелени Федя вживую не видел никогда. Евгений Сергеевич вытянулся, как школьник перед директором, и только глаза у него расширились до размеров чайных блюдец.

Но не это сидело в голове. А то, как Тимир, уже повернувшись, бросил:

— Готовьтесь к следующему бою. Он будет на выезде. Все инструкции через Матвея.

— Эй! Стоп. Какой ещё бой? — голос тренера сорвался, но звучал твёрдо.

Тимир обернулся, прищурился. И медленно, как приговор, выдал:

— Я сказал: будет драться.

И ушёл. Как будто поставил точку. Или запятую — Федя ещё не знал.

Тем же вечером всё резко изменилось. Катя. Кино. Мороженое. В кафе, где пахло карамелью, сахарной пудрой и детством.

— Чем ты планируешь заниматься после школы? — спросила она, ковыряя ложечкой пломбир, словно вычерпывала не мороженое, а правду.

— Спорт. Результаты. Ну и, может, институт, если найду что-то по душе, — ответил Федор. — Я не хочу учиться просто ради корочки. Хочу жить, а не существовать.

Катя грустно улыбнулась. В её глазах было что-то, что не всегда заметно при дневном свете — взрослая печаль.

— Я тоже так думала. А потом не поступила. И поняла, что сказка закончилась. Началась жизнь. Без сценария, без репетиций.

Фёдор хотел было что-то сказать, но решил — не стоит. Ветер в окне был свеж, вечерний. За окнами заходило солнце, окрашивая улицы золотом, как в кино.

— Проводишь до дома? — сказала она, откинув волосы назад.

— Конечно.

Они уже подходили к подъезду, когда воздух сгустился. В прямом смысле — будто тяжелее дышать стало. И тут он их увидел. Кран.

Костя Крановский. Сигара в зубах, надменность на лице, а за спиной — тень. Несколько молодых мордоворотов, как фон. Машина дорогая, блестящая. Самодовольство с неё капало, как капли масла на асфальт.

— Ну надо же, кого я вижу! — протянул Кран, вытаскивая слова, как шпаги. — Школьник. Громкая теперь у тебя кличка.

Его подручные засмеялись, словно по команде. Катя вздрогнула. Федя слегка наклонился вперёд, встал между ней и этим цирком.

— Расслабься, герой. Пока не твое время. Пока, — с усмешкой бросил Кран. — Но запомни, оно обязательно настанет.

И отвернулся, потеряв к Феде интерес, как будто котёнка на улице увидел.

Фёдор выдохнул. Проводил Катю до двери. На душе остался осадок — как будто кто-то плюнул в душу, но промахнулся и попал в сердце.

У подъезда они остановились. Катя улыбнулась — искренне, не как в кафе. И вдруг сказала:

— Ты знаешь, мне с тобой спокойно. Даже когда страшно.

Он посмотрел на неё, и в нём что-то дрогнуло.

— Очень хочется почаще с тобой видеться, — прошептал он.

И поцеловал.

Она не отстранилась. Не отвернулась. Их губы слились в поцелуе — долгом, тёплом, настоящем. Мир снаружи замер. Даже фонарь на углу как будто светил теплее.

А где-то в другом районе, в помещении с толстенными стенами и охраной с автоматами, Кириллыч крутил диск на старом телефоне.

На другом конце трубки щелкнуло. Кто-то снял.

— У Вас все готово? — сказал повар.

— Да, — ответил невидимый собеседник.

Кириллыч положил трубку.

На лице у него играла усмешка — такая, как у того повара, что знает: скоро в его кастрюлю попадёт главный ингредиент.

Улица спала в тёмной осенней тишине. За окнами старого пятиэтажного дома едва светились редкие огоньки. В окне квартиры на четвёртом этаже мерцала тусклая лампа — доктор Константин сидел за столом, обложившись тетрадями, исписанными плотным аккуратным почерком. Он не знал, что его уже взяли в прицел.

Константин записывал результаты наблюдений за феноменом пациента Фёдора. Он не пытался это публиковать. Это были не просто медицинские заметки — это был научный дневник с примесями философии, с гипотезами о работе подсознания, о пробуждённом инстинктивном аутотренинге, о границах человеческих возможностей. Он называл Фёдора «аномалией, рожденной смертью». Эти тетради были его личным сокровищем.

В ту ночь кто-то трижды позвонил в его дверь. Константин насторожился, прижал руку к груди. Сердце, некогда пережившее два микроинфаркта, сжалось. Он осторожно подошёл к двери.

— Кто там?

— Доктор, это из районного отдела, — ответил грубый голос. — По поводу вашего пациента, Фёдора. Надо поговорить.

Костя открыл ровно на цепочке. Не успел он произнести ни слова, как массивная рука в кожаной перчатке протянулась в щель, сорвала цепочку, и трое мужчин ворвались внутрь.

Они действовали слаженно. Один — высокий, в балаклаве — ударил доктора по затылку. Константин рухнул на пол. Кровь запачкала ковер.

— Живой, — сказал один из нападавших, проверив пульс. — Тащи в тачку, Кириллыч сказал — живым.

Его увезли в микроавтобусе с якутскими номерами. Уже утром он очнулся в промёрзшей хибаре где-то в предгорьях. Кириллыч ждал его там. В валенках, с меховой шапкой, он выглядел почти как охотник. Только глаза — стеклянные, жёсткие, ни капли человечности.

— Ну что, докторишка, по душам поговорим?

— Кто вы… Что вы хотите?

— Хочу знать всё про пацана. Про Школьника. Про его мозги. Про его трюки. И хочу получить все твои писульки. Где они?

— Ничего я вам не отдам…

Кириллыч вздохнул и щёлкнул пальцами. Один из его людей принёс чемодан, а в нём… рукописи Константина. Все.

— Мы были у тебя дома. Мы всё нашли. Ну а теперь ты, дорогой, нам не нужен.

Доктор понял, что шанс остаться в живых исчез. Но сказал:

— Вы не поймёте. Это… больше, чем просто спорт. Это больше, чем бойцовский клуб. Это человек за гранью… физиологии.

Кириллыч ухмыльнулся.

— Я всё понимаю. Мне плевать. Главное — как это продать и сколько заработать.

В полночь доктор Константин был выведен под белую полярную луну. Ветра не было, стояла редкая якутская тишина. Звёзды висели над головой, как стальные гвозди.

— Закопай его, — сказал Кириллыч коротко. — Без лишнего шума.

Они заставили доктора самому копать яму, пока он не упал от слабости. Один из бандитов поднёс пистолет к его виску, но Кириллыч махнул рукой:

— Ножом. По-тихому.

Это был не просто приказ. Это был стиль Кириллыча. Он не оставлял следов. Константина убили тихо. Резанули по шее, чтобы листва на земле заглушил хрип. А потом сбросили в яму, присыпали землёй, укрыли валежником. Весной звери растащат.

А на следующее утро Кириллыч уже пил кофе в гостиничном номере и изучал первую тетрадь. На полях были рисунки, схемы, описания состояния Фёдора во время комы, фазы его пробуждения, странные маркеры биологической активности. Кириллыч сам ничего не понимал, но понял главное:

— У этого пацана что-то есть. И я на этом сделаю себе целое состояние.

На дворе стоял теплый осенний вечер, сквозь раскрытое окно тренерской тянуло запахом осенних листьев и немного — машинным выхлопом с парковки. Евгений Сергеевич сидел за своим старым деревянным столом, заваленным бумагами и журналами, в которых мелькали фамилии, веса, графики, подписи и планы подготовки. Очки съехали на кончик носа, ручка царапала клетчатую тетрадь. Стук в дверь прозвучал негромко, но настойчиво.

— Открыто, заходите, — отозвался он, не отрывая взгляда от бумаг.

Дверь приоткрылась, и в помещение вошел человек, чей голос был одновременно спокойным, но с еле уловимым оттенком власти.

— Я так понимаю, что конфликт с хабаровской братвой благополучно разрешён? — прозвучал голос, и Евгений Сергеевич с лёгким вздохом поднял глаза.

На пороге стоял Кириллыч — Матвей Артемьевич, тот самый повар из Хабаровска.

— Здравствуйте, Евгений Сергеевич, — добавил он уже официально и протянул широкую ладонь.

Тренер поднялся, пожал руку. Впрочем, не с охотой, а скорее — по этикету. Гости такой весовой категории не приходят без повода. И если уж Кириллыч появился лично, значит, ветер перемен уже надул полный парус.

— Раз вы видите меня перед собой — значит, всё и правда разрешилось, — ответил тренер и снова уселся на скрипучий стул.

— Знаете, с той публикой, с которой у вас случился конфликт, ничего «само собой» не решается, — усмехнулся Кириллыч, проходя внутрь и усаживаясь в кресло, как у себя дома. — Но что ж, рад за вас… и вашего подопечного. Без крови обошлись — это уже достижение. Вам кто-то помог? Думал, это буду я. Ан нет. Так и не позвали. Обидно, знаете ли.

Евгений Сергеевич вздохнул, словно стряхивая с плеч чужую фамильярность.

— Спасибо, Матвей Артемьевич. Я действительно признателен за помощь в защите Фёдора… Но, признаться, не хочу возвращаться к той истории. Всё позади. Разговоры сейчас ни к чему.

— Ну-ну, — хмыкнул Кириллыч, откинувшись на спинку кресла. — И всё-таки хорошо, что этот ваш Рамиль, или как его… Татарин... исчез. Вмиг, как растворился в воздухе. Ни слуха, ни духа. А слухи — они, знаешь, какие? Кто говорит, что он в бегах, кто — что кормит червей. Но это всё пустое. Главное, что теперь вы на плаву, а «школьник» ваш — просто золото.

Тренер молча кивнул. Он знал, куда всё катится. И знал, кто теперь начнёт диктовать правила.

— Что вам нужно, Матвей Артемьевич? Не думаю, что вы летели из Хабаровска просто, чтобы пожелать Фёдору крепкого здоровья, — с лёгким нажимом проговорил он.

Кириллыч прищурился, и его лицо осветила лукавая улыбка. В нём чувствовалось что-то от шулера, вытащившего из рукава туз, но не торопящегося его показать.

— Люблю прямых людей, Евгений Сергеевич. Конечно, не за здоровьем я сюда. О нём мне всё стало ясно, когда я видел бой… Как он «уработал» «Костолома» — это было что-то. Я, между прочим, за него поставил. Прибыльно. Очень.

Он взял паузу, а затем, словно мимоходом, бросил:

— Я приехал вам сказать, что знаю: Фёдор — читер.

— Кто? — переспросил Евгений Сергеевич, нахмурив брови.

— Читер, — повторил гость, теперь уже серьёзно. — Это такое словцо. Из компьютерных игр. Там, где один играет по-честному, а другой — с читами, со встроенными преимуществами. Так вот… Ваш парень не совсем обычный. Я это понял ещё в Хабаровске, когда он поодиночке размазал троих бойцов Татарина. А ведь это не просто парни с улицы. Это мастера спорта. Их отбирали по всему региону, как на кастинг.

Тренер молчал. Слово «читер» звучало для него по-детски нелепо, но в глазах Кириллыча горел холодный расчёт. Он не шутил.

— Что вы хотите сказать, что у него мотор в заднице, или крылья за спиной? — наконец не выдержал Евгений Сергеевич, усмехаясь.

— Нет, уважаемый, — Кириллыч перестал улыбаться.

— Не мотор и не крылья. У него что-то… внутреннее. Как будто организм не по законам природы работает. Понимаете?

Евгений Сергеевич молча смотрел на него, и тишина в комнате повисла густо, как сигаретный дым.

— Вы ж видели сами. Он не дышит между раундами. Ни грамма усталости. Удары — как кувалдой. А глаза? Вы замечали? В какой-то момент — как будто выключается. Не психует. Не боится. Просто… превращается в машину. Тихую и точную.

— С чего Вы это взяли? — сдержанно спросил тренер.

Кириллыч медленно достал из внутреннего кармана кожаную обложку. На ней были едва различимые инициалы.

— Мне попались на глаза кое-какие записи. Очень интересные. Оказывается, у вашего подопечного был один наблюдательный доктор. Константин, если точнее. Упёртый такой. Вел дневник. Анализы, сканы, наблюдения. Всё документировано. Как он писал… «инстинктивная активация аутогенного состояния», «вегетативная реакция вне контроля коры», «неподконтрольный нейроимпульс с эффектом мобилизации». Ну ты понял. Научная хрень. Но смысл в одном — он не просто встал из мёртвых. Он стал другим.

Евгений Сергеевич выругался про себя. Константин ведь говорил ему, что уничтожил все записи.

— Где Вы это взяли?

— Не важно, — усмехнулся Кириллыч. — Важно, что теперь это у меня. А значит, и у других тоже скоро будет. Ты думаешь, он один такой? Я тебе скажу — если не мы, так другие начнут охотиться за ним. Или за тем, что в нём теперь живёт. И не факт, что с такими же чистыми намерениями, как у меня.

Тренер откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

— Может, вы и правы, — пробормотал он. — Сам не пойму, что с ним. Но читером его не называйте. Он не жулик. И не робот. Он просто… другой стал. После той истории. После клинической смерти. Я вам больше скажу — сам Фёдор этого боится. Он не играет. Он сражается с собой каждый день. И он — наш парень. Не ваш.

Кириллыч поднялся. В глазах у него мелькнуло что-то не то, чтобы опасное — скорее, непредсказуемое.

— Наш, ваш… Да кому сейчас принадлежит что? Я ж не забирать его пришёл. Я — предложить. Понимаете, о чём речь? Вы можете дальше по секциям ездить и медальки собирать. А можно — делать игру. Настоящую. Там, где за вечер зарабатывают больше, чем за год в сборной. Он у вас теперь как военный прототип. И я первый, кто это понял. Остальные только щёлкать будут зубами, когда поздно станет.

— И что вы хотите? — хмуро спросил тренер.

— Бой, — просто сказал Кириллыч. — Один. Без правил. Контрольный. Я всё организую. Ставки, публика, охрана. И соперник у меня есть. Особенный. Тоже не подарок.

— Вы с ума сошли? — процедил Евгений Сергеевич. — Он только что чуть человека не убил. Он до сих пор с кошмарами просыпается. А вы хотите, чтобы он снова вышел в клетку?

Кириллыч пожал плечами:

— У него не будет выбора. Деньги, которые он «погасил», — это только процент. Сами знаете, как в этих кругах считают. Сейчас все на него смотрят. Снизу и сверху. Его либо уберут — либо сделают легендой. Решайте, с кем он будет — с вами в спортзале или с нами на арене.

Он подошёл к двери, задержался, бросив через плечо:

— Подумайте. Я дам вам сутки. Завтра к вечеру мне нужен ответ. И, поверьте, не мне одному.

Когда за Кириллычем закрылась дверь, тренер долго сидел, глядя в окно, где над спортплощадкой медленно оседал тёплый вечер. Школьники играли в футбол. Кричали, смеялись, спорили. Жизнь шла своим чередом. Но в его груди уже гудел холодный, знакомый зов войны.

Октябрьский вечер был не на удивление прохладным. Ветер шуршал листвой тополей у пятиэтажек, гоняя по двору целлофановые пакеты, как мёртвых бабочек. Евгений Сергеевич стоял у подъезда, огляделся. Поднялся на четвёртый этаж пешком, лифта в доме не было. Ступеньки скрипели, как будто предупреждали.

У двери Кости стояла глухая тишина. Ни скрипа половиц, ни звуков телевизора, ни радио — будто внутри давно никто не жил. Евгений Сергеевич прислонился ухом к двери, задержал дыхание. Тишина. Он нажал кнопку звонка. Один раз. Второй. Ждал. Безрезультатно.

Собирался уже уходить, как вдруг что-то кольнуло внутри. Интуиция — она редко подводила. Он дернул ручку — и дверь подалась. Без сопротивления. Отворилась, будто ждала.

Квартира встретила его мертвечиной и запахом пыли, перемешанным с чем-то металлическим — запахом тревоги. В прихожей валялись разбросанные ботинки, перевёрнутая скамейка для обуви. Дальше — хуже. В комнате стол был опрокинут, бумаги — раскиданы по полу, шторы сорваны. На кухне треснула тарелка в раковине, а на подоконнике лежал раздавленный блокнот. Но самого Константина не было.

«Не похоже на обычную кражу», — подумал тренер, осматривая беспорядок. Была в этом хаосе система. Будто искали что-то конкретное. Что-то важное.

Он выскочил из квартиры, захлопнув за собой дверь, и поспешил к больнице.

— Нет, его с самого утра не было, — ответила медсестра в регистратуре, не поднимая глаз от бланков.

— А вот это уже совсем нехорошо, — пробормотал Евгений Сергеевич и шагнул в сторону кабинета главного врача. Дорогу он знал отлично.

Пока шёл по коридору, вспоминал рассказы Фёдора. Тот не раз упоминал о странном старичке, что наблюдал за ним в больнице. Старичок, похоже, работал в паре с Костей. Возможно, даже знал про его способности. И если что-то случилось с доктором, то следующее звено в цепи — именно он.

Постучался. Из-за двери донёсся глухой голос:

— Войдите.

Он открыл дверь — и замер.

Кабинет главврача был разгромлен. Медицинские карты валялись кучами на полу, шкафы распахнуты, словно от удара, кое-где — даже сломаны дверцы. За спиной главврача зияло разбитое окно, осколки стекла сверкали при свете лампы. Но сам главврач сидел за столом, спокойно что-то записывая в журнал. Как ни в чём не бывало.

— Что вы хотели, молодой человек? — не отрывая взгляда от блокнота, спросил он, а потом, узнав, приподнял брови. — А, Евгений Сергеевич, голубчик! Проходите.

Тренер шагнул внутрь, глядя на разгром.

— Скажите, вы случайно не знаете, где Константин?

Главврач нахмурился:

— Нет. Он сегодня не вышел на работу и на домашний телефон не отвечает.

— Я только что был у него дома. Там творится то же самое, что и у вас. Беспорядок. А его самого — и след простыл, — сказал Евгений, глядя главврачу прямо в глаза.

Тот замер, положил ручку и поднялся.

— Боже мой... Вы думаете, это связано?

— Я уверен. Ваша больница, его квартира — явно искали что-то. И, похоже, нашли.

Главврач нервно прошёлся по кабинету, глядя на разорённые шкафы.

— Надо звонить в милицию. Немедленно.

— Подождите. Скажите, доктор... — Евгений сузил глаза. — На ваш взгляд, что такого могли искать у вас в кабинете и у Кости в квартире? Дорогостоящего оборудования тут нет. Деньги вряд ли. Так что?

Главврач пожал плечами, но в его взгляде мелькнула тень беспокойства.

— Понятия не имею... Документы? Но какие? Всё стандартное…

— А если... — тренер выдержал паузу, — если они искали что-то, что касается одного пациента?

Главврач замер.

— Вы про Фёдора?

— Я про Фёдора.

Тот подошёл ближе и понизил голос:

— Скажу вам так, Евгений Сергеевич. Костя много писал о вашем мальчике. Он говорил, что в нём… нечто активировалось. Он даже вёл отдельные рукописи, писал от руки, как старомодный профессор. Упоминал слова вроде «аутогенное состояние», «нервная переинициализация», «глубокая мобилизация организма».

— Значит, знали и другие, — мрачно сказал тренер. — И, судя по почерку, это «другие» — из той самой среды, где всё решается быстрее, чем человек успевает среагировать.

— Господи... — Главврач побледнел. — Вы думаете, Костю могли...

— Не знаю, — холодно сказал Евгений. — Но знаю одно: если у них оказались его рукописи, то теперь они знают, на что способен Фёдор.

Он повернулся к выходу.

— Милицию всё же вызовите. И скажите им, чтобы обратили внимание не только на хулиганов, но и на тех, кто действует тихо.

На улице ветер налетал уже сильнее. Евгений Сергеевич вышел из больницы, зажав ворот куртки. Голова гудела, мысли путались. Всё встало на свои места. Кириллыч. Только он мог организовать всё это. Тихо, с выверенной точностью. Он недооценил его.

— Недооценил я Кириллыча… — вслух пробормотал он, шагая к спортзалу. — Ох как недооценил...

И вдруг остановился. У бордюра стояла знакомая машина. Из-за руля вышел крупный мужчина с короткой стрижкой.

— Матвей, — облегчённо выдохнул тренер. — На ловца и зверь бежит...

Теперь всё должно было решиться. Или хотя бы начать распутываться.

В Якутии октябрь бывает беспощадным. Не вьюгой, не морозом — сыростью, серостью и тишиной. Ветра ещё не северные, но уже такие, что пробирают до костей. Листья гниют прямо на ветках. День похож на вечер, вечер на ночь, а ночь... она просто заливает всё непроглядной темнотой.

Евгений Сергеевич шагал по обочине, обходя лужи, в которых отражались косые провода и ржавые фонари. В глазах было напряжение. Что-то случилось — он чувствовал это нутром. Константин исчез. Ни звонка, ни записки. А в квартире — погром и следы того, кто не торопился.

— Да с чего ты решил, что его похитили? — спросил Матвей, прищурившись от сигаретного дыма. — Может, он сам уехал, а хату просто «обнесли»?

— Да не мог он никуда уехать, — с нажимом сказал тренер. — На работе его ищут, в больнице тоже паника. Сто пудов этот Кириллыч замешан. Когда я его видел последний раз, он намекал на какие-то рукописи. Думаю, это история болезни Фёдора. И Костины догадки.

Матвей сплюнул в канаву, где плавал заплесневелый окурок.

— Слушай, а с какого перепугу какому-то повару из Хабаровска переться за медицинскими записями про «Школьника»? — сказал он. — Что-то вы с Федей от меня скрываете, я ж вижу.

Сергеич вздохнул. Ветер дул в лицо, будто хотел заткнуть ему рот.

— Какие тут секреты, Матвей… Просто всё из рук валится. Понимаешь, я чувствую — Фёдор кому-то стал интересен. Очень интересен. Думаю, его захотят заполучить. Как товар.

— Завладеть, говоришь? — напрягся Матвей. — Он тебе что, кукла или игрушка?

— Не цепляйся к словам. Похитить. Заставить драться. Где скажут, с кем скажут, за деньги. Как Тимир, — бросил тренер.

— Кстати, о нём. Почему я приехал — следующий бой через две недели. Петропавловск-Камчатский. Подпольный, как обычно.

— Мда… — Сергеич сел прямо на корягу у дороги. — Я так и знал. Нас с Федей не оставят в покое.

— Да ладно тебе, — оживился Матвей. — Сгоняете, хоть страну посмотрите, и я с вами махну. Заодно.

— Ты не понимаешь! — вскинулся тренер. — Он несовершеннолетний! Мы и так влипли. Если его покалечат — ты его матери в глаза смотреть будешь?

Матвей отступил на шаг. Опустил голову.

— Я просто хотел помочь, Сергеич. Твой «Школьник» всех удивил, но без денег вы бы не выжили. А теперь уже поздно назад.

— Знаю… — голос тренера дрогнул. — Но твой дружбан, этот Тимир... Он хоть и взрослый, но ребёнка не жалеет.

— Есть такое. За это и зовут его Железным.

С деревьев падали последние листья — мокрые, скользкие. В канавах мокла мятая упаковка из-под лапши и стекляшки от пива. От сырости было тяжело дышать.

— Вот скажи мне, Матвей, — прищурился Сергеич. — Кириллыч говорил, что видел бой Фёдора с Костоломом. А кто туда постороннего пустит? Значит?

— Значит… что?

— Значит, его туда пригласили. Организаторы. А организатором был Тимир.

Матвей остолбенел. Потом медленно кивнул.

— Чёрт…

— Вот и езжай к своему Тимирчику, — продолжил тренер. — И скажи ему, что один из «гостей» приходил ко мне. Прямо угрожал. Хотел, чтобы Фёдор дрался за него. Угрожал мне, школьнику. Всё расскажи. Пусть твой Тимир разберётся. Или нам конец.

Матвей помолчал. Потом криво усмехнулся.

— А ты, Сергеич, лис. Хочешь, чтобы Тимир сам его зачистил?

— Я хочу, чтобы мы с Федей дожили хотя бы до зимы. Не закопанными в болоте.

В школе стоял обычный шум перемены. В коридоре пахло мокрыми куртками, мелом и подростковой спешкой. Фёдор стоял у окна, задумчиво глядя на мокрый асфальт, когда в коридоре появился Евгений Сергеевич. Его куртка была насквозь мокрой, лицо напряжено.

— Что-то случилось, Евгений Сергеевич? — удивлённо спросил Фёдор.

Тренер не стал говорить громко. Он только кивнул, молча указал на пустой класс и, не дожидаясь разрешения, вошёл. Дождь начинал накрапывать сильнее, будто небеса знали, что будет сказано.

— Помнишь повара в Хабаровске? Кириллыча? — начал он, и голос его был надломлен.

— Конечно. Он тогда помог нам… и ещё что-то говорил странное, — задумался Фёдор.

— Он знает про твой феномен, Федя. Он назвал тебя «читером». Сказал, что ты дерёшься нечестно. И самое страшное… он знает больше, чем должен.

Фёдор нахмурился.

— Но как? Эту информацию знали только вы, доктор Костя и главврач.

— Вот об этом я и пришёл поговорить, — тяжело выдохнул тренер. — Доктор Константин… пропал. Его квартира разгромлена. Следов взлома нет. Но всё вверх дном. Кириллыч упомянул какие-то рукописи. Я думаю… он их нашёл. А потом…

— Потом? — в голосе Фёдора зазвенела дрожь.

— Потом доктор исчез. Совсем. Я боюсь, Федя… я очень боюсь.

Он замолчал. На мгновение в классе повисло напряжённое молчание. За окном шелестел дождь, тихо, почти ласково, как будто хотел утешить.

— Вы думаете… Кириллыч?.. — не веря своим ушам, прошептал Фёдор.

— Он приходил ко мне. Угрожал. Хотел, чтобы ты дрался за него. Я послал Матвея к Тимиру. «Пусть разберётся», — сказал Евгений Сергеевич. — А тебе сейчас надо быть максимально осторожным.

— Но я ведь смогу за себя постоять…

— Нет, Федя, — резко оборвал его тренер. — Ты не понимаешь. Это уже не про бои. Это про уничтожение. Нас — как свидетелей. Тебя — как явление.

Фёдор долго молчал. Он ощущал, как мир под ним начал рассыпаться. Как будто все опоры — семья, друзья, учителя — начали исчезать одна за другой. Он машинально слушал о предстоящем бое в Петропавловске-Камчатском, но слова не оседали в памяти.

Когда он вышел из школы, хмурое октябрьское небо уже роняло капли на холодную землю. Фёдор свернул привычной тропой через лес. Пахло сырой листвой и промокшей землёй. Он подумал о Кате — давно не виделись. Хотел ей позвонить.

И вдруг — движение в кустах. Легкий шорох. Один силуэт слева. Другой — справа. Фёдор сделал шаг, и тут один из них вышел на тропу.

— Ты Фёдор?

— Да. А ты кто…

Всё потемнело. Резкий укол в шею — и сознание ушло, как солнце за горизонт.

Он не знал, сколько времени прошло. Он не знал, куда его везут. Он не знал — а может быть, именно это и спасало его в первые минуты…

Он не знал, что в тот самый вечер, когда он не вернулся домой, мать звонила всем его друзьям, рыдала в телефон, просила. Потом она пошла в милицию. Там ей сухо ответили: «Ждите трое суток. Может, загулял».

Фёдор не знал, как она сидела на краю постели до самой ночи, как отец метался по дому, курил у окна, как они обнялись под утро, надеясь, что утром Федя вернётся…

Но утром пылал их дом. Огонь вырывался наружу из окон, языки пламени плясали на крыше. Кто-то подпер входную дверь снаружи, кто-то пролил бензин. Они не проснулись — задохнулись от дыма. Тихо. Почти без боли.

Фёдор не знал, что Катя, вернувшись со смены, не дошла до дома. Её схватили на темной улице, бросили в машину. Кричала. Царапалась. Но без толку.

В лесу с ней поступили зверски. Избили. Изнасиловали. Убили. Закопали. Осень закрыла над ней своё мокрое небо, и только влажные листья впитали последние капли её жизни.

Он не знал, что в спортзале утром нашли Евгения Сергеевича. Повешенного. На крюке у стены, где висела боксерская груша. С запиской, написанной чужой рукой: «Не смог защитить. Прости.»

Он не знал, что Матвей, летя к Тимирy, сорвался с дороги. Или его столкнули. Машина упала в овраг и превратилась в смятый кусок железа. Внутри — только кости и обугленные обрывки спортивной куртки.

На окраине города, среди вырубок и частных домов, стояла баня — двухэтажная, с деревянной верандой, запотевшими окнами и коваными фонарями на крыльце. Любимое место Тимофея Железнова.

Он не брал с собой много охраны — “Своё место никто не сдвинет, пока сам не свалишься”, — говорил он. Да и кто рискнёт? Его имя в этих краях произносили с паузой. Тимир был последним из «бродяг», кто держал стиль, молчание и закон. Даже мусора его боялись.

Тот вечер не предвещал беды.

Внутри бани гудела жизнь: тёплый пар, ароматы эвкалипта, шутки. Две девицы — местные, постоянно приглашались в «вечерний пар» — подносили пиво и фрукты, сидели на коленях у бойцов, смеялись неестественно громко.

А снаружи начинался спектакль.

Два охранника у входа получили в шею по шприцу с мгновенным парализующим. Упали, как мешки. Без крови. Без звука.

Пара внедорожников заглушили фары на расстоянии в 200 метров.

Из кустов вышли четыре фигуры в балаклавах и серой одежде, как будто впитавшей в себя стылую тьму.

У них не было приказа “перестреляй всех”. Задача была — достать Тимира. Только его.

Администратора бани поджидали ещё на заднем дворе. Когда тот вышел покурить, его просто вырубили ударом по затылку.

Дальше — мастерство. Внутрь не пошли с шумом.

В ход пошли газовые баллоны с анестетиком, заранее доставленные в подвал. Через вентиляцию сонный туман начал вползать в комнаты, как нечистый дух. Двери были неплотно прикрыты, а пар сам по себе маскировал посторонний запах.

Минуты три — и тишина.

Внутри, на деревянных скамейках, полулёжа, Тимир дремал, опустив руки в ледяную купель. Рядом валялся стакан с квасом. Один из бойцов сидел рядом, откинув голову, девушка — прямо на нём, как спящая кошка.

Четверо вошли бесшумно. На лицах — чёрные маски, на руках — перчатки. Один поднёс к купели электрошокер, воткнул его в воду.

Тимир вздрогнул, но не проснулся. Только пальцы пошевелились — последняя нервная дуга.

Двое аккуратно достали его тело, бросили на пол. Проверили пульс — есть.

— Жив. Чуть подождём.

Никто из гостей не проснулся. Газ был точно выверен по весу и объёму. Никакой истерики. Никакого беспорядка.

Они дождались, пока дыхание Тимира станет слабым, и вместе — один за ноги, другой за плечи — опустили его в купель с головой.

Он дёрнулся. Последний вдох — уже под водой.

Никаких пузырей. Только медленное затихание тела, которое несколько лет держало в страхе пол Якутии.

— Зверя нужно утопить в том, в чём он наслаждался, — пробормотал один из нападавших.

Через 15 минут всё было как прежде.

Комната — в тумане. Пар гудел. Девушки спали. Только Тимир лежал в купели, как будто отдыхал. Только глаза его смотрели сквозь потолок — стеклянно, мертво.

Они ушли, как пришли — бесшумно, без хаоса. Только выволокли тела охраны и администратора, закинули в джип.

Когда через два часа заехал водитель, чтобы забрать гостей — он нашёл всех спящих. И хозяина — синим, холодным, в воде.

Так умирают не люди — так умирают эпохи.

Тимир не был просто смотрящим. Он был последней веткой на дереве, которое Кириллыч решил вырубить под корень.

И с этого вечера, воздух в городе стал другим.

Свободным? Нет. Бесхозным.

Потому что теперь правят те, кто не делает громких заявлений. Только приказы.

Федя ни о чем не знал. Он только лежал в темноте. В багажнике. Во рту кляп. Глаза завязаны. Руки скованы. Ноги связаны. Он не мог дышать глубоко — воздух вонял бензином и смертью.

Он не знал… но сердце чувствовало.

И оно разрывалось. За маму. За отца. За Катю. За Костю. За тренера. За всех, кто стал его миром.

Теперь этот мир исчез.

Его похитили, но не убили. Пока. Потому что он был нужен. Как животное. Как инструмент. Как чужая собственность.

А он… был просто ребёнком. Один. В клетке. В октябре. Среди серого неба и листьев, мокрых от слёз.