Альтернатива маршала Тухачевского

Орджоникидзе в гостях у Тухачевского

Через две недели после беседы Тухачевского навестил дорогой и желанный гость, его искренний друг Григорий Константинович Орджоникидзе, чаще отзывавшийся на партийную кличку Серго. Ленков знал, что Орджоникидзе оставался кавказским человеком, так что уговоры соблюдать диету он бы воспринял как оскорбление — поэтому к визиту друга были приготовлены грузинские блюда. После обильного и вкусного обеда, которому Серго воздал должное, несмотря на свои проблемы со здоровьем (у Орджоникидзе было больное сердце и не работала одна почка — так сказать, последствия проведенной в подполье молодости — В.Т.), гость и хозяин, поблагодарив хозяйку, уединились в кабинете.

— Коньячку, Григорий Константинович? — предложил Михаил Николаевич.

— Миша, я, тебя, сколько лет прошу — как друга, как брата! — кончай с этой официальщиной! — привычно возмутился Орджоникидзе. — Для тебя я Серго! Или Гриша, если тебе так больше нравится!

— Прости, Серго — полковник Ленков умел не просто изображать искренность, а быть искренним, причем на таком уровне, что Станиславский бы сказал: "Верю!", этого требовала его профессия, куда более тяжелая и ответственная, чем у всех актеров мира, вместе взятых — на службе дел невпроворот, не знаю, за что хвататься сначала. Так выпьем коньячку?

— Обижаешь, да — рассмеялся Григорий Константинович. — Когда настоящий грузин отказывается выпить с другом, знаешь? Вижу, не знаешь! Когда он умер!

— Тогда выпьем за то, чтобы жить тебе еще тысячу лет! — поддержал шутку новый Михаил Николаевич, расставляя на письменном столе бутылки, серебряные чарочки, заранее принесенные в кабинет тарелочки с сыром, лимоном по-николаевски, шоколадом.

— Тысяча лет — это много! Мне и ста хватит! — рассмеялся Серго.

— Как скажешь, так и будет! — искренне улыбнулся Ленков — Орджоникидзе ему нравился, напоминая одного из коллег, обаятельного грузина, не вернувшегося с задания в Мозамбике.

Друзья выпили и закусили — теперь можно было переходить к дружеской беседе.

— Нота Чемберлена — понимающе кивнул Орджоникидзе — чтобы ему, шакалу английскому, сдохнуть нехорошей смертью! И его дружкам — тоже!

— Хорошо бы, Серго — вздохнул Михаил Николаевич — как хорошо было бы, если все так и обернулось. Но дела плохи..

— Ладно, давай выпьем за то, чтобы твое пожелание исполнилось! — демонстрируя поведение человека, не желающего думать и говорить о плохом, Тухачевский был убедителен даже для Орджоникидзе, прошедшего жестокую школу подполья и чувствовавшего фальшь буквально кожей.

— С удовольствием! — поддержал тост Григорий Константинович.

Выпили и за погибель сэра Невилла, вкупе с его присными. Чарочки были немаленькими, граммов на сто с лишним, наливал Вячеслав Владимирович в точном соответствии с народной мудростью, гласящей "Ты, что, краев не видишь?", так что изобразить легкое опьянение особого труда не составляло; ну а Орджоникидзе, с его здоровьем, захмелел не столь уж легко.

— Миша, скажи, что ты так грустишь? Может, я смогу тебе помочь? — участливо спросил Григорий Константинович, действительно желавший поспособствовать другу.

— Спасибо, Серго, ты настоящий друг — вот только помочь ты не сможешь — вздохнул Михаил Николаевич. — Тут ничего толком сделать не получится..

— Почему не получится?! — выразил протест Орджоникидзе. — Давай подумаем над твоей бедой вместе — и обязательно что-нибудь придумаем!

— Давай подумаем — неохотно согласился Тухачевский, давая понять, что не хотел он говорить о служебных делах — но отказать другу не может.

— Вот посуди сам — помогаем мы китайцам, верно?

— Верно — согласился Серго. — И англичан они прижали крепко!

— Прижали хорошо — согласился Ленков, хотя он сильно сомневался в том, что потеря двух, пусть и важных концессий, стала для Великобритании таким уж сильным ударом — но, давай посмотрим на все это немного иначе.

— Вот есть в Китае союз Гоминдана с КПК — они сейчас господ империалистов и теснят. Ничего плохого о китайских товарищах не скажу — надежные люди, верить им можно. Но, если разобраться — а что такое Гоминдан?

— Революционная партия, пусть и мелкобуржуазная — ответил Орджоникидзе, начавший догадываться, куда клонит Тухачевкий.

— Именно что мелкобуржуазная — вроде эсеров — развил мысль Вячеслав Владимирович — причем, заметь, это даже не левые эсеры, это примерный аналог всех эсеров скопом, и левых, и правых, и черт знает каких. Сейчас, верно, они союзники наших китайских товарищей — но, Гриша, скажи мне, как другу, ты бы стал всерьез верить эсерам?

— Нет! — убежденно ответил Серго, слишком хорошо помнивший все перипетии межпартийных отношений большевиков и эсеров. — Думаешь, Гоминдан может предать?!

— Точно я ничего не знаю, сам понимаешь — глядя другу в глаза, ответил новый Михаил Николаевич — но, сомневаюсь: во-первых, очень уж скользкие союзники, и с японцами у них давние отношения, и с англичанами у того же Сунь Ят-сена были контакты, не говоря уже о его женушке, дочке крупного капиталиста, накрепко повязанного с янки и англичанами; во-вторых, английские империалисты большие мастера по части подкупа и заговоров — чего далеко ходить, вспомни заговор послов, там ведь Локкарт "первую скрипку" играл.

— Вот я и сомневаюсь — не получится ли так, что в один не самый прекрасный день правые гоминдановцы поднимут мятеж и начнут убивать наших китайских товарищей?

Малость протрезвевший от такой перспективы Орджоникидзе угрюмо молчал — он помнил реалии эсеровских мятежей 1918 года, так что иллюзий у него не было.

— Ладно, Серго, давай выпьем за все хорошее — предложил Ленков, прекрасно знавший, что он делает — Орджоникидзе, при всей его верности друзьям, открытости и искренности по отношению к своим, подпольщиком был опытнейшим, а на нелегальной работе доверчивые люди не выживают принципиально, как оранжерейный цветок, высаженный в грунт за Северным полярным кругом. Как у Серго получалось совмещать диаметрально противоположные черты характера, было непонятно — но, как-то он ухитрялся. Игра была беспроигрышной — Серго этот разговор запомнит накрепко, это первое; при его хороших отношениях со Сталиным, скорее всего, поделится опасениями — и не скроет, кто его навел на эту мысль, это второе; когда 12 апреля Чан Кай-ши совершит антикоммунистический переворот и его люди будут резать членов КПК многими тысячами, его сомнения тот же Серго вспомнит — и не преминет сказать, что Тухачевский предупреждал насчет Гоминдана, это третье. Да, один такой разговор репутацию не сделает — но любая стена начинается с первого кирпичика.

— Выпьем — согласился Григорий Константинович, вопреки обыкновению не ставший добродушно подшучивать над неумением друга произносить пышные тосты, на манер принятых на Кавказе.

Выпили и этот тост — хотя хорошее настроение ушло напрочь.

— Это ведь не все, что тебя печалит, Миша? — проницательно заметил Орджоникидзе.

— Ты прав, Серго — много еще чего лежит на сердце — признался Михаил Николаевич.

— Взять того же Чжан Цзо-лина, "старого маршала" — эта сволочь нам напакостит в Северном Китае с большим удовольствием, благо с англичанами он связан крепче крепкого. От него можно ждать всего — от налетов на наши учреждения до провокаций на КВЖД и дальневосточной границе.

Серго молча кивнул — помянутый "генерал-милитарист" был давно известен как ярый антисоветчик и редкостная, даже по китайским меркам, мразь, с наклонностями садиста.

— Ладно, дьявол с ним, с Китаем — но у нас и в Европе неприятности точно будут, английская буржуазия нам покушения на свой карман точно не простит — продолжил Ленков.

Орджоникидзе ждал продолжения, понимая, что речь пойдет не о мелочах.

— Понятно, что нам будут отказывать в торговых договорах и, возможно, подкинут деньжат РОВС на террор — это очень плохо, но не смертельно.

— Хуже другое — если они подтолкнут против нас Францию, с ее "Малой Антантой". Хотя, у англичан и своего влияния в Варшаве и Бухаресте, не говоря уже о прибалтийских карликах, хватает.

— Вот и прикинь сам — вот Польша, с ее 30 пехотными дивизиями, то есть, 90 пехотными и 30 артиллерийскими полками. Добавь к списку 40 кавалерийских полков, 344 боевых аэроплана, 174 танка FT-17 и 43 броневика. Да, еще у панов есть пять бригад и двадцать отдельных батальонов территориальной обороны. Но и это еще не все — у ляхов пехотные дивизии укомплектованы личным составом на 45 %, кавалеристы — на 75 %; и у них предусмотрено быстрое пополнение этих частей и соединений резервистами, отслужившими срочную службу именно там. Говоря проще, мобилизация и развертывание займет у белополяков не больше шести суток — как ни крути, а небольшая территория и хорошие дороги дают преимущество во времени — после чего они смогут выставить против нас 650 тысяч штыков и сабель (все данные по ВП соответствуют РеИ по состоянию на 1927 год — В.Т.).

— Сколько у нас кадровых дивизий — сам знаешь, Серго, и десятка не наберется, и стрелковых, и конных — продолжил Михаил Николаевич — сколько мы будем укомплектовывать до штата территориальные части — ну не будем о грустном, дай бог за месяц управиться. Вот тебе и расклад на первое время, на западном направлении — 30 пехотных дивизий и, считая, четыре кавполка за одну кавдивизию, 10 кавалерийских дивизий белополяков навалятся на наших пограничников и, большей частью, не успевшие отмобилизоваться территориальные дивизии на Украине и в Белоруссии. И будет их, самое малое, пятеро на одного нашего бойца.

— На юго-западном направлении польское панство поддержат румынские бояре. Воевать они попрутся с удовольствием — сам знаешь, Румыния сейчас балансирует на грани гражданской войны, буржуазные либералы из кожи вон лезут, чтобы не допустить к власти капитана Кодряну с его "Железной гвардией", так что победоносная война и тем, и этим пригодится как нельзя лучше. Технически румыны заметно слабее поляков — но 34 пехотные дивизии и 26 кавалерийских полков пойдут на Одессу, Крым и так далее (все данные по румынской армии и внутриполитической ситуации соответствуют РеИ — В.Т.). И тот же расклад — 5–7 их солдат на одного нашего бойца.

— На северо-западе в драку наверняка полезут прибалты — у этих в первом стратегическом эшелоне будет десяток пехотных дивизий и примерно столько же кавполков. Тут настолько большого численного превосходства не будет, если против нас не выступит Финляндия — Михаил Николаевич сделал паузу, предоставляя Григорию Константиновичу возможность высказаться.

— Но в миролюбие белофиннов ты тоже не веришь — спокойно констатировал Серго — и правильно делаешь, поскольку они хотят оттяпать у нас и Карелию, и Кольский полуостров, и все, что получится (соответствует РеИ — В.Т.). И говорят об этом в открытую — "Великую Финляндию" они хотят, гетфераны. И англичане их всячески поддерживают.

— Ты прав, не верю — а это значит, что на Питер пойдет еще десяток пехотных дивизий и несколько бригад — подтвердил Тухачевский. — А граница с Финляндией в 32 километрах от города — это меньше, чем полтора суточных перехода пехоты.

— То есть, Питер мы не удержим? — с ледяным спокойствием спросил Орджоникидзе.

— Шансов очень мало — честно ответил Ленков — если только удастся наладить огонь береговой артиллерии и кораблей Балтфлота — под огнем морской артиллерии большой и особой мощности особо не походишь в наступление. И то, нет гарантии, что финны с прибалтами не возьмут город в кольцо вне пределов дальнобойности морских орудий.

Мрачно замолчали оба — Орджоникидзе думал о том, что в Ленинграде находится 30 % мощностей и так не особо сильной оборонной промышленности СССР (соответствует РеИ — В.Т.), Ленкову же вспомнились кадры хроники Великой Отечественной войны.

— Ты сказал, что это расклад на первое время — нарушил тяжелое молчание Григорий Константинович — а дальше что будет?

— Дальше на какое-то время будет полегче — мы отмобилизуем армию, на некоторое время наших запасов хватит — помолчав, ответил Михаил Николаевич — когда же они закончатся, это будет конец.

— Миша, мне остохренело тянуть из тебя каждое слово клещами! Я тебе это тысячу говорил! Нет, миллион! Говори все! — вспылил Орджоникидзе.

— Прости, Серго — мы так хорошо встретились, так славно посидели за столом — новый Тухачевский был искренен — а я испортил встречу.

— На встрече настоящих мужчин всегда можно говорить о делах, даже если они идут плохо! — отрезал Григорий Константинович, быстро вспыхивавший, но и быстро остывавший.

— Значит, так — у нас есть в войсках и на хранении 1,6 миллиона винтовок и карабинов, около 32 тысяч ручных и станковых пулеметов, 694 аэроплана, 60 танков, 99 броневиков и 42 бронепоезда. Отдельно надо коснуться артиллерии — у нас есть 6413 орудий, из них почти 4000 — это трехдюймовки. И вот, к основному орудию Красной Армии, трехдюймовке, есть у нас 9 миллионов 200 с лишним тысяч штук снарядов, то есть, меньше, чем 2500 на орудие. А какая у нас годовая норма снарядов на трехдюймовку? Верно, 8100 снарядов. Вот и выходит, что хватит их на неполных четыре месяца войны (все соответствует РеИ — В.Т.). Это я не говорю о том, что Николашка, от большого ума, не иначе, взялся покупать французские гранаты, имевшие поганое обыкновение взрываться в стволе орудия — ну такое у них "качество" выделки. Сами французы от этих гранат потеряли 6 тысяч своих 75-мм дивизионок — у половины гранаты взорвались в стволе, разнеся орудие и положив прислугу ("орудийная прислуга" — так тогда назывался артиллерийский расчет — В.Т.), вторая половина отделалась раздутием ствола (в РеИ, соответственно, 3100 и 2900 75-мм дивизионных пушек обр. 1897 года — В.Т.). Стрелять этими гранатами (индекс ГАУ — Ф-354Ф — В.Т.) можно в одном случае — если деваться совсем некуда. С огнеприпасами к тяжелым орудиям у нас такая же беда — 48-линейных (122-мм — В.Т.) гаубичных снарядов 672 тысячи штук, 6-дюймовых (152-мм — В.Т.) гаубичных снарядов 215 тысяч штук, 42-линейных (107-мм — В.Т.) пушечных снарядов 287 тысяч штук. Это все, что есть, Серго — и этого хватит на месяца на три или четыре, пусть на полгода, если экономить. Дальше мы останемся без артиллерии — то есть, орудия, может, и будут, а стрелять из них будет нечем. Без артиллерии вовсе — и без тяжелой, в особенности. Как у нас со снарядным производством, вообще с производством огнеприпасов, ты знаешь.

— Миша, это настолько важно? — уточнил Григорий Константинович.

— Ты знаешь, я на Империалистической воевал очень недолго, потом попал в плен — начал рассказ Михаил Николаевич.

— В плену я сидел и с нашими офицерами, и с французами. Делать в лагере было нечего, книги были быстро прочитаны, поэтому единственным развлечением было обсуждение фронтового опыта. Естественно, постоянно привозили недавно попавших в плен офицеров, поэтому свежие сведения для обсуждения поступали постоянно.

— Если говорить коротко, то наша армия сделала ставку на трехдюймовки — относительно легкие, не особенно дорогие, с неплохими характеристиками. И все бы хорошо — но пушки плохо приспособлены для навесной стрельбы, их специализация — стрельба по настильной траектории. Кроме того, у трехдюймовок довольно легкий снаряд, всего-то шестнадцать фунтов — он неплохо работает по открытому противнику, но, если враг озаботился сооружением добротных полевых укреплений, то, даже от трехдюймовой гранаты толку мало.

— Да что далеко ходить — вспомни Гражданскую: и мы, и белые в основном использовали трехдюймовки. Пока шли открытые бои, все было неплохо. Но, вот понадобилось штурмовать Перекоп, где врангелевцы закопались в землю — и трехдюймовки оказались почти бессильны, поскольку большая часть вражеских укреплений оказалась в "мертвой зоне", а меньшую часть разрушить слишком хилыми для такой работы трехдюймовыми гранатами было очень тяжело, одного попадания, как правило, не хватало — Ленков сделал паузу, давая Орджоникидзе возможность высказаться.

— В конце концов, Перекоп взяли — и укрепления беляков не спасли — серьезно заметил Григорий Константинович — он не понимал, в чем причина озабоченности друга, но всерьез старался разобраться.

— Взяли — согласился Михаил Николаевич. — Чапаевская дивизия взяла, с третьего штурма, понеся тяжелые потери. Только это не самое страшное, Гриша — страшное выяснилось тогда, когда я не поленился запросить в архиве сведения по врангелевским укреплениям Перекопа. Вот тут и выплыла правда-матушка на свет божий — оказалось, что врангелевцев там сидело не то неполный полк, не то вовсе пара батальонов, и поддерживало их всего-то то ли дюжина, то ли два десятка орудий. А тяжелых орудий у них и вовсе кот наплакал — одна четырехорудийная батарея 42-линейных пушек точно имелась, да, вроде, была пара морских 6-дюймовых пушек системы Канэ. Да сами укрепления, по меркам Империалистической войны — тьфу, плюнуть и растереть, пара линий траншей, пулеметные точки да пара дюжин блиндажей.

— По нашим меркам это очень солидно — не сразу понял друга Орджоникидзе.

— Верно, по меркам Гражданской это сильная оборона — согласился Тухачевский — а по меркам Западного фронта Империалистической, где на направлении вероятного вражеского удара в первой линии сидел полнокровный пехотный полк, у которого пулеметов было втрое против врангелевцев на Перекопе? Наглухо зарывшийся в землю — а не так, как они, на скорую руку? А во второй линии обороны — второй такой же полк? Да непосредственная артиллерийская поддержка у них была — несколько десятков орудий? Да за спиной у них были сильные резервы и мощная тяжелая артиллерия, способная поддержать их участок фронта огнем нескольких десятков орудий, калибрами в 6 и 8 дюймов, а то и поболее?

Орджоникидзе начал трезветь всерьез — повоевал на Гражданской он от души, так что знал, что 25-я Чапаевская дивизия не зря считалась лучшей дивизией РККА. Конечно, он не был кадровым военным — но из описания, данного Тухачевским, даже отродясь не воевавший человек сообразил бы, что нормальную для германской, английской или французской армии времен Первой мировой оборону даже лучшие соединения РККА, с сильной, по меркам Красной Армии, артиллерийской поддержкой, прорвать бы не смогли. Просто легли бы костьми — и все.

— И это не все, Серго — продолжил Михаил Николаевич — из рассказов, что русских офицеров, попавших в плен в 15 и 16 годах, что французов, вынужденных пользоваться германским гостеприимством, где-то с 14 и до середины 15 годов, вырисовывалась одна и та же картина: союзники наступают, даже имея превосходство в дивизионных пушках — а немецкая тяжелая артиллерия ведет заградительный огонь, потом ружейно-пулеметный огонь подчищает тех, кого не срезали осколки. Если попросту — утром отправляют в атаку на германские позиции свежий, полнокровный полк, ну а вечером от него остается людей примерно на батальон.

— У французов и англичан потери стали сокращаться после того, как они, по примеру немцев, стали насыщать войска артиллерией большой и особой мощности — в первую очередь, тяжелыми гаубицами и мортирами.

— Миша, у меня к тебе два вопроса — сказал Серго.

— Первый вопрос — можешь ты мне просто растолковать, что такого особенного в тяжелой артиллерии?

— Второй вопрос — вот у нас с огневыми припасами не сказать, чтобы хорошо — а у наших противников как с этим?

— Серго, для тебя — все, что попросишь — грустно улыбнулся Михаил Николаевич.

— С первым вопросом, если попросту — огневое могущество оружия в первом приближении прямо пропорционально кубу его калибра. Грубо говоря, вот есть у нас трехлинейка — ее огневое могущество принимаем за единицу. Теперь берем трехдюймовку — ее калибр больше ровно в десять раз, стало быть, ее огневое могущество равно тысяче трехлинеек. Ну и для примера, шестидюймовая гаубица — ее калибр вдвое больше, чем у трехдюймовки, следовательно, по огневому могуществу она равна восьмиорудийной батарее трехдюймовок или восьми тысячам бойцов с трехлинейками.

Серго, не удержавшись, на кавказский манер цокнул языком, выражая удивление.

— На практике, конечно, расчеты намного сложнее, приходится учитывать очень много всего, чтобы сделать точный расчет — продолжил Тухачевский — но, я объяснял без сложностей, как ты просил.

— Спасибо, Миша, ты все очень хорошо объяснил! — заверил друга Григорий Константинович.

— Да, еще такой момент — в ведущих армиях капиталистических стран очень любят калибры в 8–9 дюймов, такие орудия и производить можно довольно массово, даже при сложности и дороговизне их выделки, а по могуществу они вдвое или втрое превосходят шестидюймовку. У англичан есть 9,25-дюймовая (234-мм — В.Т.) гаубица "Виккерс", французы массово производили 220-мм мортиру, немцы очень любят калибр 210-мм, они в нем делали и пушки, и гаубицы, и мортиры. Таких орудий у англичан и французов сотни — и своих, и трофейных германских. У нас Николашка так и не удосужился начать производство орудий таких калибров.

— Так у нас их вообще нет? — почти без удивления спросил Орджоникидзе.

— Почему же нет? Есть — купленные при царе 9,25-дюймовые гаубицы "Виккерс", целых шесть штук на всю Красную Армию (соответствует РеИ — В.Т.) — ответил Михаил Николаевич.

Следующие две минуты Серго выражал свое мнение о Николае Романове, его близких и дальних родственниках, сановниках и генералах — и высказывалось оно в таких выражениях, что случись услышать его официальным лицам во времена "давшей дуба" Российской Империи, то отсидка по статье "Оскорбление Его Императорского Величества" Григорию Орджоникидзе была гарантирована.

— Миша, тогда еще вопрос — ты предлагаешь сосредоточиться на тяжелой артиллерии, я тебя верно понял? А, легкие орудия, получается, больше не нужны? — уточнил "выпустивший пар" Григорий Константинович.

— Извини, Серго, я плохо объяснил — с несомненным сожалением в голосе сказал Вячеслав Владимирович.

— С артиллерией, да и с любым вооружением, все обстоит так же, как с инструментом для работы — для разной работы нужен разный инструмент. К примеру, свои молоточки есть у часовщиков — они совсем крохотулечные, почти невесомые; есть и у сапожников — они побольше и потяжелее, но, то же небольшие и легонькие; свои молотки у плотников — это уже увесистый, серьезный инструмент; а есть здоровенные кувалды у строителей, чтобы забивать сваи.

— Артиллерийские орудия, если глядеть в корень, являются "молотками" войны. К примеру, стрелковому полку нужна трехдюймовая полковая пушка и что-то для навесной стрельбы — давать ему шестидюймовую гаубицу нет смысла, как часовщику — плотницкий молоток, поскольку такая гаубица чересчур тяжела и дорога, а ее огневое могущество для полка избыточно. Сложнее с дивизией — трехдюймовки надо заменять пушками более крупного калибра, с вдвое более тяжелыми снарядами, чтобы они с одного попадания разрушали полевые укрепления, но не были слишком тяжелыми для возки шестеркой лошадей; 48-линейный калибр для дивизионных гаубиц вполне достаточен, но надо делать новое орудие этого калибра, царские гаубицы слишком устарели; и, хорошо бы ввести в дивизионную артиллерию хотя бы батарею шестидюймовых гаубиц, по опыту Империалистической — очень полезная вещь. Берем корпусную артиллерию — нужны мощные шестидюймовые гаубицы, даже, скорее, гаубицы-пушки, средние по дальнобойности между обычными гаубицами и пушками; нужны дальнобойные пушки, калибра 42 или 48 линий; и, необходимы 8-дюймовые мортиры или гаубицы-мортиры, поскольку 8-дюймовая гаубица для корпуса явно тяжеловата. Берем артиллерию большой мощности — без 8-дюймовых гаубиц и дальнобойных 6-дюймовых пушек никуда. Наконец, "кувалда" для разрушения долговременных укреплений, артиллерия особой мощности — нужны современные 8-дюймовые пушки и 12-дюймовые гаубицы, с тяжеленными снарядами, очень дальнобойные. Может быть, понадобятся и 14-дюймовые гаубицы — пока не знаю. Но, вот таких орудий колоссального могущества много не надо — нескольких десятков, самое большее, полсотни, хватит за глаза.

— И ты молчал — буркнул Серго.

— Слушай, ты знаешь, какая нищета нас давит, что пришлось перейти на милиционную систему (соответствует РеИ — военный бюджет СССР 20-х годов был нищенским, денег на перевооружение не было — В.Т.) — утвердительно сказал Ленков — и тут вылезает Тухачевский, бодро сообщая, что надо полностью перевооружать артиллерию. Первое, что у меня спросят — а сколько годовых военных бюджетов уйдет на Вашу затею? И будут правы — денег на это нет. Так какого черта попусту сотрясать воздух?!

Орджоникидзе кивнул, молчаливо признавая правоту друга. Более того, он учел и не сказанное Тухачевским — предлагаемое перевооружение артиллерии исходило из опыта Мировой войны, а, значит, шло вразрез с линией краскомов и офицеров военного времени, считавших основой основ опыт Гражданской войны. Попросту говоря, если бы Миша вылез с таким предложением, его бы сожрали мгновенно, "мама" сказать бы не успел. Мысленно Серго одобрил друга — суметь промолчать, когда надо держать рот закрытым, это большое умение, которым владеют немногие.

— Миша, насчет орудий особой мощности — я слышал, говорят, что понадобятся орудия калибра 500-600-мм — решил уточнить Серго. — Ты как думаешь?

— Гриша, это очередная разновидность "революционной фразы" — поморщился Тухачевский. — Дескать, давайте заведем себе самые-пресамые орудия в мире — и будет нам счастье. Товарищи категорически не желают малость подумать: вот французы соорудили себе две железнодорожные гаубицы калибра 20,5-дюймов (520-мм — В.Т.), способные палить снарядами, весящими больше сотни пудов (в РеИ — 1,7 т — В.Т.) — и что с того? Начнем с того, что такие уникальные орудия стоят безумных денег, под них надо целиком создавать весь инструмент и оснастку — а для 12-дюймовых гаубиц можно использовать имеющуюся оснастку для морских пушек такого же калибра. Продолжу тем, что вряд ли найдутся цели, которые надо долбить именно таким калибром — а со всем остальным справятся 12-дюймовки, пусть им и потребуется не одно попадание, а пять или десять. Закончу вот чем — при нынешнем бешеном прогрессе в авиации, если потребуется доставить к цели мощные заряды, куда дешевле обойдется эскадра тяжелых бомбовозов; кстати, и проку от нее будет не в пример больше, поскольку дальность полета с тяжелыми бомбами наверняка окажется в разы выше, чем у самого дальнобойного орудия.

— Так вот, Серго, что касается твоего второго вопроса — продолжил полковник Ленков, очень довольный и тем, что Орджоникидзе был приведен в нужное расположение духа, и тем, что новый Тухачевский начал выстраивать репутацию серьезного человека — то все довольно просто. У лимитрофов значимой оборонной промышленности нет, за исключением разве что Польши. А у Франции она есть — и французы могут производить военных аэропланов в 7 раз больше, чем мы; танков — в 20 раз; дивизионных и корпусных орудий — в 3 раза; пулеметов — в 2 раза; винтовочных патронов — в 7 раз; артиллерийских снарядов — в 5 раз (реальное соотношение мощностей ВПК Франции и СССР по состоянию на 1927 год — В.Т.). Если же добавить и оборонную промышленность Великобритании — все цифры можешь смело умножать на два или три.

— Так что сам видишь — мы можем развернуть по всеобщей мобилизации 92 стрелковых дивизии и 74 кавполка, общей численностью 1 миллион 200 тысяч штыков и сабель. Можем и вооружить их — примерно, по нормам царской армии. Худо-бедно, сможем и обеспечить огнеприпасами — беднее, чем при царе, но, все же..

— Вот только, беда не только в том, что лимитрофы смогут выставить больше штыков и сабель. Настоящая беда в том, что они смогут бить нас превосходящей английской и французской техникой, как германцы били царскую армию — а нам нечем будет ответить.

Орджоникидзе молчал — собственно, что можно было сказать, когда было понятно, что на один снаряд или пулю, выпущенную красноармейцами, будет прилетать десять снарядов и пуль, выпущенных белополяками или белофиннами. Итог такого противостояния был ясен.

— Спасибо, Миша, ты настоящий друг — искренне, серьезно сказал Серго.

— За что спасибо? За то, что испортил тебе настроение? — горько пошутил Михаил Николаевич.

— Брось эти интеллигентские сопли! Знаешь, на Кавказе издревле говорят, что настоящий друг — это не тот, кто скрывает от тебя горькую правду, а тот, кто скажет тебе ее в глаза! — горячо возразил Орджоникидзе.

— Это правда — согласился Михаил Николаевич — нет ничего хуже лжи.

— Миша, скажи, что думаешь насчет всего этого — попросил Серго.

— А тут все просто, Серго — или мы сделаем Союз ССР сильной промышленной страной, не слабее Германии или Англии, или нас сотрут в порошок — ответил Ленков, мысленно извинившись перед Сталиным за плагиат. — Причем, это надо будет сделать быстро — и как-то извернуться, чтобы крестьяне не подняли мятежи, что неизбежно, если начать индустриализацию по рецепту Троцкого. Только не спрашивай меня, как именно это сделать — я не знаю, честное слово.

— Ты знаешь, что надо сделать — но не знаешь, как — невесело пошутил Серго.

Михаил Николаевич молча кивнул.