А отличники сдохли первыми - 2: летние каникулы (часть 4)

Глава 9. Аномалии, мутанты и теория эволюции

Небольшой мыс, вдававшийся в озеро на десяток метров, стал нашим местом сбора. Высокий кустарник вдоль берега надёжно скрывал меня и кучку подростков от тех, кто должен был сегодня собраться на небольшом пляже на сотню метров южнее.

— Ну и где аномалия? Лес обычный. — Разочаровано воскликнула Кира, разглядывая противоположный берег в бинокль. — Он тут везде одинаковый — что вокруг Митино, что на юге. Ёлки-моталки, да осины с дубами... Забор только... Да и тот уже весь обвалился почти. Даже пляж прямо рядом!

— Но жор-то тут явно больше, чем в остальных ебенях! На каждом повороте кто-нибудь трётся. Чуть не врезался в одного! — Воскликнул Баджер. Из всех юных байкеров, которые прибыли на место встречи первыми, паренёк был наименее стеснительным. То ли потому что знал Киру ещё до того, как она стала местной легендой, то ли в силу простецкого характера. Уверен, что в потёртой косухе, драных джинсах и с криво выбритым самому себе ирокезом он ходил ещё до апокалипсиса. Настоящий панк. Наверное, от болезней весной его спас довольно крепкий иммунитет, выработанный ещё в мирное время. Так как гигиеной он явно не особо заморачивался. И сейчас, пользуясь свободным временем и регулируя что-то в двигателе своего стального коня, он уже успел измазать половину лица в машинном масле, когда чесал укусы комаров на носу или щёках.

— Тут в чём дело... — Я начал отвечать ему и Кире, но когда заметил, что остальные люберецкие мотоциклисты тоже навострили уши, обратился сразу ко всем. Ощущение было такое, словно я снова вёл урок. — Когда наши начальнички... Те самые, что теперь бегают где-то вокруг жилища Ивана... В общем, когда они боялись назвать вещи своими именами, то в ход обычно шли благозвучные эвфемизмы...

— Чего? Эфемизмы? — Бесхитростно перебил меня неряшливый байкер, щурившийся под полуденным солнцем. — Это что-то про феминисток что ли?

— Эвфемизмы. Это слова, которые означают очень плохие вещи, но звучат не так страшно. Не взрыв, а хлопок. Не наводнение, а подтопление. Не лесной пожар, а термоточка...

— Не пиздец, а фиаско! — Ухмыльнулся паренёк, обнажив сколотые передние зубы. Либо при падении, либо в драке.

— Типа того. Так вот не помню точно когда... Где-то в середине восьмидесятых, вроде... В этом леске внезапно обнаружили повышенный радиоактивный фон... В несколько раз выше естественного... И тогда назвали это не загрязнением. И не преступным фактом того, что кто-то тайно закопал здесь какие-то ядерные отходы. А назвали это место аномалией. — Я развёл руки в стороны, подчеркнув свой саркастичный тон. — Дескать, ну надо же, как удивительно! И неожиданно! Ведь никто! Никто ничего не знал! Само насралось, не иначе.

— Хм... Так если там отходы, то, может, не надо тогда тут сидеть? — Один из парней в мотоциклетной экипировке с подозрением осмотрел свои штаны и обувь, словно собирался разглядеть на них радиоактивное загрязнение.

— Забор как раз поставили перед той зоной, куда не стоит ходить. А здесь безопасно. Хранилище подземное и лес вокруг. Пыль не разносится.

— И чё там? Прямо мутанты были? — Баджер окончательно отвлёкся от своего мелкого ремонта.

— Ага. И «Долг» со «Свободой» перестреливаются каждый день!

— А в центре — монолит!

— И бюреры хороводом!

— Вон смотри, снарк побежал!

— Поплыл, поплыл!

— Тихо... — Негромкий голос Лиса мигом остановил нараставшую волну детского стёба. — В Москве теперь и без снарков всякой дряни хватает. И если жоры в том леске теперь кучкуются также, как в метро или Коммунарке...

Он не стал заканчивать мысль, продолжив задумчиво жевать травинку. Но все всё и так поняли. И никто из его команды не стал огрызаться в ответ или пытаться продолжать прикалываться над Баджером. Все напряжённо начали всматриваться за далёкую сетчатую изгородь. Но за проваленными ржавыми секциями с колючей проволокой не было заметно иного движения, кроме раскачивающихся на ветру деревьев. И за шумом ветра не было слышно ничего подозрительного.

— Так и чё? Я правильно поняла, что там в лесу какой-то радиоактивный могильник? — Первой тишину нарушила Кира, продолжая искать признаки аномальной активности через бинокль.

— Именно так. И никто толком не знал, откуда он взялся. По крайней мере, официально.

— А неофициально? — Тихо спросил Лис.

— А неофициальных версий много. Вплоть до самых фантастических. Типа пришельцы оставили, когда стартовали отсюда на своём межзвёздном лайнере. Но, как говорится, если не знаешь, из-за чего что-то произошло, значит — произошло из-за денег.

— Это как?

— Да как... Говорят, местный приборостроительный завод хоронил без документов и разрешений, по тихой. Чтобы не то сэкономить, не то освоить бюджет на грамотное захоронение. А может, посреди начинающейся разрухи и кончающегося социализма кто-то оформил левый контракт на захоронение импортных отходов. Оплату за ввоз взял полностью, а чтобы не платить за сам факт легального захоронения по регламенту — тупо прикопали в глуши. Даже не особенно заморачиваясь на счёт того, чтобы отвезти подальше от пункта приёма. Не удивлюсь, если рабочие, которым заплатили какие-нибудь копейки за рытьё ям и разгрузку контейнеров, даже не знали, что именно они в этом лесу хоронят. И в течение нескольких лет кончились — кто вроде бы как от рака, кто и просто спился. Страна тогда активно сама с собой кончала. И народ не особо отставал в этом процессе.

— Так и что? — К разговору присоединилась Майка. Она уже давно вернулась в Люберцы из Мытищ, когда перемирие между крюками и байкерами подтвердилось не только словом, но и делом. И теперь сидела рядом с Лисом, прижавшись к нему плечом. — Потом, когда эту аномалию всё-таки нашли — что, никто ничего не сделал кроме заборчика? Почти за сорок лет? Тут же вокруг люди жили! Там вон — аэропорт, в другой стороне — Раменское. Дачи вон вообще почти вплотную к забору! Дорога, по которой машины ездили...

— Дезактивация таких могильников — дело дорогое и сложное. И опасное. А лишних денег никогда ни у кого не бывает. Гораздо проще и дешевле сорок лет сочинять отчёты и отписки о том, как мы вот-вот, вот сейчас, вот уже, вот прям почти... А по факту всё ограничилось взятием проб, составлением заключений о том, что там за забором форменный... Форменное фиаско. И заборчик, да. На него денег всё-таки дали. Ещё при советах. Поэтому он уже тоже не вполне живой.

— А чё, там в натуре никаких мутантов, да? — Констатация бездействия прежних властей была слишком скучна для Баджера. И он с надеждой продолжал вглядываться в лес на другом берегу озера.

— Отсюда не видно, но если посмотреть на этот пятачок на спутниковых картах... Ну... Тогда, когда можно было это сделать.... То можно было заметить, что растительность на нём заметно отличается от окружающих деревьев. Помельче, пожелтее... — Я огляделся и отметил, что все до одного подростки слушают меня очень внимательно. И не без удовольствия продолжил. — Радиация не превращает живые организмы в супергероев, к сожалению. Чаще всего излучение просто разрушает молекулярные связи в живых клетках. Или меняет. Это можно назвать мутациями, конечно. Чисто технически. Но эти изменения тоже ни к чему хорошему, как правило, не приводят. Нарушается последовательность самокопирования генетического механизма. И эти ошибки в теории, конечно, могут оказаться полезны. Но шанс на это ничтожен. А вот шанс на то, что все новые клетки с этими ошибками в генах в итоге станут раковыми или просто нежизнеспособными — просто огромен.

— А зачем тогда жоры в такие места лезут? — Один из юных мотоциклистов кивнул в сторону кучки заражённых, которые плелись по дороге, проходящей вдоль чахлого ограждения. — Они, конечно, тупые. Но не самоубийцы же. Вон у воды постоянно тусят, но на глубину просто так не лезут. Значит, всё-таки, чё-то понимают.

— А если еду кинуть, то лезут не только в глубину, но даже в огонь! — Кира явно вспомнила недавнее испытание с поросятами. — Сама видела!

— Да, голод в них сильнее самосохранения. — Согласился я, украдкой наблюдая за поведением девчонки. Находясь в кругу байкеров, она явно попала в зону собственного комфорта. Такое благостное выражение лица у неё я видел только в тот раз, когда она воспользовалось моей душевой на Митинском кладбище. — Думаю, в этом и нужно искать ответ на то, почему жор привлекает излучение. Точнее, не их самих по сути, а захваченную инфекцией нервную систему.

— В смысле, они лезут к радиации потому что надеются найти там пожрать? — Предположил Баджер. И пригляделся к противоположному берегу с ещё бОльшим интересом.

— Не так всё просто, но в главном ты прав. Где в современном мире можно найти много питательной еды?

— Ну... Щас-то уже почти нигде... — На лице паренька нарисовалось искреннее сожаление. — Но раньше... На складах всяких... Овощебазах, там... Элеваторах со всяким зерном. Так?

— Ещё внутри разных плантаций! Я рядом с такой жил — там всё время небо от неё светилось! — Один из юных мотоциклистов неожиданно решился поучаствовать в беседе, но тут же стушевался, когда все обратили на него внимание. — Ну... В смысле там теплицы были...

— Всё так, правильно. И все эти места — создали люди. И все эти места нашпигованы электропроводкой, лампами и всякого рода излучениями, если можно так сказать.

— То есть... То есть, жоры типа надеются найти там какую-нибудь теплицу или овощебазу? — Баджер оглянулся на своего приятеля и, похоже, высказал общую с ним мысль.

— Они уже ни на что не надеются. Точно так же, как, к примеру, растущий подсолнух тоже ни о чём не думает и на что не надеется. Но всегда разворачивается соцветием к солнцу. Просто потому что запрограммированный в его генах обмен веществ заставляет клетки ствола быстрее расти в тени, чем под светом. И теневая часть от этого становится немного больше, наклоняя цветок в сторону солнца. И энергия света в итоге помогает ему лучше набирать массу семян или привлекать на согретое лучами солнца соцветие больше насекомых для опыления. И в итоге — лучше размножаться.

— А кто это запрограммировал? — Чумазый байкер снова выступил голос поколения.

— Естественный отбор. Те растения, у которых такое движение по каким-то причинам не получалось — размножались меньше и хуже. И исчезли, уступив место более приспособленным собратьям.

— А почему у одних этот прикол с растущими в тени клетками появился, а у других — нет? — Кира проявила похвальную прозорливость.

— А вот как раз тут всё дело в тех самых случайных мутациях при копировании генетического материала. Не только радиация может стать причиной ошибок в этом процессе. Любой внешний фактор может повлиять. И если мутация окажется полезной — скорее всего она пройдёт отбор и широко распространится в популяции. Так работает эволюция. Но очень медленно. По крайней мере — на уровне таких больших существ как подсолнухи. Или мы с вами. Которые размножаются раз в год, а то и реже. Но работает всегда. При каждом копировании.

Некоторое время все подростки задумчиво молчали, переваривая основы эволюционной теории. И первым не выдержал всё тот же любопытный Баджер:

— Ну так а жоры и радиация-то тут при чём? Они что? Хотят как-то особо быстро... Это... Эволюционировать?

— Никто не хочет сознательно эволюционировать точно так же, как никто не хочет сознательно вымирать. Хотя... Пожалуй, кроме одного вида.

— Какого?

Я простёр руку вокруг, указывая на всех присутствующих:

— Кроме тех, кто смог осознать работу всего этого механизма. И получил возможность подкорректировать его искусственно.

— В смысле... Люди? — Баджер уже знал, что его версия верна. И поэтому просто просиял от радости познания.

Я кивнул:

— Это называется генная инженерия. — И спустя секунду наблюдения за реакцией своей аудитории, добавил необходимое уточнение. — Называлось.

Вновь повисла пауза. Даже внешне спокойный и равнодушный Лис замер со своей травинкой во рту, переваривая услышанные тезисы.

Дав ребятам несколько секунд на усвоение полученного материала, я продолжил:

— Но жоры, конечно, не занимаются генной инженерией. Хотя они тоже в какой-то мере люди. Некий химический процесс в их организме... Какой-то новый рефлекс... Он побуждает их теперь собираться в стаи не только возле воды, но и возле источников искусственного излучения. Они тянутся к нему как, своего рода, подсолнухи, потому что это для них выгодно. Для отбора.

— А как они так быстро это... Э-во-лю-ци-о-ни-ро-ва-ли... — Баджер тщательно выговорил сложное слово по слогам. — Я же правильно понял, что эти самые... Ну... Типа ошибки могут случится только когда кто-то новый рождается? И проверяться на полезность только один раз за такое рождение?

— И да и нет. — Этот ответ снова заставил всех замереть в ожидании уточнения. — Копирование генов происходит не только при рождении новой особи. В ядре каждой клетки, из которых мы состоим — будь то клетка кожи, печени или глаза — находится одна и та же молекула ДНК. Хранилище нашей генетической информации, если так можно сказать. И каждый раз, когда клетка делится — происходит копирование этой молекулы. Которое может содержать ошибки и мутации. Фактически, примерно через пять лет с этого момента в вас не будет уже ни одной той клетки, из которых вы состоите сейчас. Все они погибнут и уступят место новым.

Эта информация вызвала просто фурор. И бурное обсуждение подростками того факта, того, что через несколько лет их собственное тело полностью исчезнет и воспроизведётся вновь, было пресечено лишь суровым шиканьем Лиса.

— Погоди... То есть, получается, мы все можем стать мутантами прямо сейчас?! — Немного испуганно выпалила свой вывод Майка. — А чё тогда не становимся?

Я поспешил её успокоить:

— Потому что это крайней маловероятно. Клетка с вредной или бесполезной ошибкой в ДНК не доживёт до следующего деления и не даст потомства. Точно так же, как и отдельная особь. В худшем случае у тебя может появиться новая родинка. Ну или в совсем плохом варианте — раковая опухоль. От этого до конца, конечно, никто не застрахован. Но третья рука не вырастет, нет.

— А ты же слышал, что кадеты рассказывали. — Вступила в беседу Кира. — Там в Самаре не только третья рука у жор вырастала...

— Насколько я понял, это происходило вовсе не в следствии естественного воспроизведения их клеток... Но ты, на самом деле, на правильном пути. Ведь в людях эволюционируют не только их собственные клетки. Помнишь наш разговор про симбиоз с бактериями?

— Ага...

— Микроорганизмы эволюционируют гораздо быстрее нас и подсолнухов. А вирусы — ещё быстрее бактерий.

— Так это... — Тихий голос Лиса прозвучал почти в полной тишине. — Это всё из-за того что жорская зараза постоянно развивается? Ну... Как это... Эволюционирует?

— И не только это. Судя по рассказам саратовцев и самарцев... Да и судя по тому, что мы сами видели в Коммунарке... — Я покосился на Киру, и она медленно кивнула, подтверждая мои слова. — Эта так называемая жорская зараза не только активно рекомбинирует свои гены, будь это бактерия или вирус... Но ещё и транслирует свой генетический материал в клетки носителя. И отбор при этом идёт на микроуровне. Гораздо быстрее, чем на уровне отдельных особей. Поэтому жоры так быстро меняют не только поведение, но иногда и физиологию - в зависимости от среды обитания. Да и не только жоры...

— Шухер! — Один из байкеров, который сидел ближе всего к воде, подал универсальный сигнал тревоги. — Идут!

— Не наши? — Все одновременно подались поближе к берегу, желая рассмотреть пришельцев.

— Наши на тот берег не должны... Не, точно не наши!

Теперь это видели и мы. На небольшой пляж возле Раменской аномалии неторопливо выезжали несколько всадников и шагала толпа пехотинцев в красно-жёлтых доспехах.

— Егорьевские. — Я отобрал у Киры бинокль и осмотрел вооружённую толпу. — Змей всё-таки решил сильно заранее припереться... Что ж... Тем веселее будет, когда он увидит всех остальных.