Sindroma unicuma. Внешние связи

16.5

Торопясь к следующему пункту назначения, я размышляла о семейной разрухе в судьбе работницы питомника. Жизненного опыта у меня с гулькин нос, поэтому суждения велись с собственной колокольни. Что делать: отпустить неверного мужа восвояси и зажить новой жизнью или отомстить за прожитые годы и черную неблагодарность мужа? А может, попытаться реанимировать былое? Переступить через консервативное воспитание, облачиться во фривольный костюмчик зайки с хвостиком на попе и пригласить благоверного на романтический ужин.

Неизвестно, какая дорога — истинная. Но куда бы она ни завела, в создавшемся тупике мечется и страдает обманутая жена. Супруг, похоже, не испытывает угрызений совести по поводу разрушенного брака и не переживает за сына, горячо любящего обоих родителей. Или так и надо жить, не накручивая сложностей? Не то вся жизнь проползет около когда-то любимой женщины, ставшей с годами чужой, и перед смертью окажется, что, кроме грызни у остывшего семейного очага, и вспомнить нечего.

Дилемма из дилемм. А если на месте этой женщины представить меня, а в роли муженька запрячь… Мэла? Я даже притормозила, потрясенная пришедшей в голову мыслью.

Мэл в качестве мужа! Мы завтракаем вместе и засыпаем в одной постели. Я вижу его спросонья, с однодневной щетиной и в трусах. Глажу его рубашки, варю ему кофе на кухне в красно-черных тонах и испытываю терпение, выбирая гардины под цвет обоев беж. Идиллия за небольшим исключением: я не отличаюсь аккуратностью, не могу похвалиться маниакальной страстью к рукоделию и… не прочь попровоцировать Мэла пушистым заячьим хвостиком.

И вот после десяти лет брака, пережитых вместе бед и радостей, хватило бы мне сил великодушно простить неверного супруга и отпустить к сопернице, выслушав жестокие ранящие слова?

Так и не решив, убить ли мне Мэла, или Мэла и его будущую любовницу, или всю нашу троицу, чтобы нескучно гореть в аду, я не заметила, как ноги довели меня до двери с табличкой, на которой фосфоресцировала надпись: «Сортировочная утиля». Криво выведенные буквы с кровавыми потеками вызвали нервное сглатывание. Утилем могло стать что угодно. Или кто угодно.

А в приотворенной двери разыгрывалась настоящая пьеса с четырьмя действующими лицами.

Лицо первое. Шкаф двухстворчатый в резиновом фартуке до пола и с нагрудником. Армейский полубокс, шея, равномерно переходящая в голову с тяжелой квадратной, выпяченной вперед челюстью. Основательно горбатый нос как у грифа. Лапищи в огромных резиновых перчатках выше локтей. Взгляд исподлобья и свирепое выражение выдает в нем человека, напрочь лишенного интеллекта, либо обладающего зачатками оного.

Лицо второе. Невысокое, колобкообразное, без видимой шеи, наголо обритое, лунолико-приплюснутое, с набрякшими веками, раскосыми щелочками глаз и выступающими скулами. Восточное. Облачено, как и лицо первое, за разницей перчаток. Широко расставленные ноги и упертые в бока руки выдают в нем человека важного, занимающего ответственный пост в уважаемом заведении.

Лицо третье и лицо четвертое. Длинный и худой как гвоздь парень с всклокоченными волосами и миниатюрная девушка приятной внешности, оба в белых халатах. Заискивающее поведение выдает в них людей неуверенных и заглядывающих в помещение с кровавой табличкой по большой необходимости.

Декорации. За спиной «шкафа» дверь и неширокое обзорное окно вдоль стены. Что находится за стеклом, не представляется возможным разглядеть. У выхода высокая тележка-короб.

Мизансцена. Действующие лица образуют довольно широкий круг общения и бросают реплики. Конструктивный диалог подходит к финалу, когда в дверь протискивается еще одно лицо, ставшее пятым. Это я. И бесцеремонное поведение выдает во мне нахалюжного курьера, которому не терпится вручить белый конверт адресату.

Сцена первая.

— Ну, пожалуйста, — заканючил парень. — Асмодей, явите милость!

— Нет! — рявкнул «шкаф», и парень, девушка и я синхронно вздрогнули. — Лимит выбран!

Определенно, этот верзила выводил пальцем буквы на дверной табличке, сопровождая процесс сатанинским смехом.

— Жалко, что ли? — не отступал парень. — Все равно полгода не будете списывать.

Самоубийца, — поглядела я на него с состраданием.

— Для глухих повторяю: нет — значит, нет! — напугал бугай новой порцией рева и направился к двери за спиной, явив с внушительного тылу болотные резиновые сапоги высотой практически до талии.

Я шумно выдохнула. Форменная одежда работника по сортировке утиля выглядела устрашающе.

Дверь стукнула, и великан Асмодей появился с другой стороны окна, растянувшегося панорамой на стене. С моего места было видно, как он нагибался, переставлял, толкал и перекидывал — наверное, сортировал студентов, утилизированных по причине глухоты.

— Вот ведь упрямый крокодил, — сказал раздосадованно парень и повернулся к спутнице: — Придется отложить твой проект до следующего месяца. Видишь, не дает, пиранья.

На лице девушки проявилось глубочайшее расстройство.

Вот ведь олигофрен! — послала я сердитую мысль за стекло, посочувствовав бедняжке, хотя не вникла толком в суть инцидента. Какова бы ни была суть, а слабый пол нельзя обижать.

Тут колобок с восточным лицом заметил меня и уставился, словно на необычайное явление.

Сцена вторая.

— Здрасте, — протянула я белый конверт. — Примите извещение и приходите на совет.

Колобок взял посылку и поглядел на свет потолочной лампы.

— Тао Сян, все знают, что у тебя доброе сердце! — воскликнул с жаром парень. — Неужели восемь килограммов битого стекла для тебя дороже всех сокровищ мира? С каких пор мусор, который можно употребить на благие цели, предпочитают выбрасывать на свалку? Куда катится наше общество? — возопил, размахивая руками.

— Хассаина казала — низя, — ответил лунолицый с жутким акцентом и с невозмутимым видом. — Слово хассаина крепце камня.

— Скажи, Тао Сян, зачем тебе битое стекло? Грызешь вместо сухарей? У вас два отсека отведены для него и оба забиты доверху, — наседал парень, а его спутница, оживившись, закивала с надеждой. — Не отпирайся, мы знаем.

— Нихарасо видеть, — погрозил толстым пальцем колобок. — Стены худые, люди задные.

— Это не стены худые, это октаграммы хорошие, — хмыкнул парень. — И почему мы жадные? Мы пришли честно, по делу, и просим: так, мол, и так, каемся, что без лимитной карты, потому что она исчерпана. В следующем месяце клянемся увеличить лимит, а сейчас разве трудно отсыпать чуточку в карманы страждущим, а? Ну, пожа-алста! — разошелся проситель, чувствуя себя гораздо увереннее в отсутствие людоедообразного Асмодея.

Я удивилась. Стало быть, сыр-бор разгорелся из-за разбитых мензурок? Ненавижу тех, кто использует служебные полномочия, чтобы ущемить пришедших на поклон. Зачем на пустом месте жмотничать и глумиться над просителями? Битое стекло — чай не золотые россыпи, чтобы над ними чахнуть.

— Могу дать, но хассаина всё сситает. Хассаина злой, када нету уцета, — покачал головой Тао Сян.

— Почему нету? — развел руками парень. — Оформим накладную, чин по чину. Без обмана.

Ох, попался бы мне в руки жестокий хассаина, не дающий бедняжкам жалкие восемь килограммов битого стекла! — уставилась я враждебно на лысую голову Тао Сяна. У каждого из нас свои нужды: кому-то приспичило отработать прогул, кому-то срочно приспичило стекло. Разве это повод, чтобы измываться над несчастными студентами?

Колобок переключил внимание на меня, и глазки-щелочки превратились в тонкие полоски. Я поежилась.

— Мне нужна расписка, — напомнила лунолицему.

— А хочешь, мы в следующем месяце оформим в десять раз больше, а возьмем в пять раз меньше? — предложил парень, рассчитывая поколебать неприступность начальника сортировочной.

Плохой из него мухлежник. Кто же предлагает сговор в присутствии нескольких свидетелей? Приличные преступники обычно шепчутся в уголке, втайне от любопытных глаз.

— Хассаина как скала, — сказал Тао Сян. — Не забраца. Луце обойти.

Что за непонятная хассаина? Может, это второе «я» Тао, о котором он отзывается иносказательно, как и подобает уроженцу востока? Мол, мне не составит труда отвесить вам и восемь центнеров бэушного стекла, но моя внутренняя хассаина принципиально разлеглась на дороге, мешая пройти к нужным отсекам, и избавиться от нее невозможно.

— Как обойти? — задумался парень, ища в словах колобка скрытый смысл, и перешел на заговорщический тон: — А-а, понятно. Прийти, когда Асмодея не будет?

— Нет, — покачал головой лунолицый. — Потом приходи, с картой. А ты не сепци! — ткнул в меня надутым как сосиска пальцем.

Я растерялась, не разобрав из-за невообразимого акцента, что сказал сортировщик утиля.

— Не шепчи, — перевел мне парень и переключил воинственный дух на Тао Сяна: — Когда я вернусь с картой, мы профукаем конкурс, понимаешь? Пролетим мимо, как фанерка!

«Не шепчи» — потребовал колобок. Вроде бы нормально разговариваю, по-человечески, — нахмурила я лоб. Похоже, у лунолицего проблемы с ушами.

— Напеваес, слысу-слысу, — опять погрозил Тао Сян.

Я украдкой потрогала губы. Неужто рот зажил отдельной жизнью без ведома хозяйки? Определенно, кто-то из нас ненормальный: или колобок, или я.

Девушка сдула светлую челку, закрывшую глаз, и с любопытством посмотрела на меня.

— Тао Сян, не вынуждай идти на крайние меры. Мы напишем докладную об ущемлении прав! — пригрозил парень, пойдя ва-банк.

Угроза оказалась основательной, выстрелив по начальнику сортировочной, как дробина по слону. Гораздо больше товарища в фартуке взволновали его слуховые галлюцинации.

— Паес, — повторил Тао Сян, обращаясь ко мне. — Напрасно паес. Моя хоца не победит! — воскликнул боевито и забормотал сердито на непонятном языке.

— О чем это он? — спросила я у парня. — Ни слова не разберу.

— Зря внушаешь, — также тихо перевел знаток ужасных акцентов. — Тао помог бы нам, но не станет.

Я в изумлении уставилась на лунолицего. Он почему-то решил, что мне вздумалось забраться к нему голову.

Сердитые интонации колобка потеряли уверенность и сменились подобострастием в голосе. Наконец, наговорившись под нос, Тао Сян начал мелко кланяться, сложив руки в молитвенном жесте, в то время как мы втроем — я, парень и девушка — взирали ошарашенно на устроенное представление.

Так и есть, у Тао не все дома. Мало того, у него дома никого нет. Сумасшедший.

Продолжая кланяться, начальник сортировочной попятился мелкими шажками к двери и, толкнув её задом, ввалился за перегородку с окном. Что это было?

Сцена третья.

Не сговариваясь, мы бросились к обзорному экрану.

Беглый осмотр явил за стеклом просторное помещение с низким потолком. Асмодей сам по себе производил неизгладимое впечатление своеобразными внешними данными, а работая у конвейера, тянущегося в несусветную бесконечность, он походил на циклопа — жестокого и лишенного особого ума.

Великан поднимал как пушинки баки, стоящие у стены, и опрокидывал в приемный бункер, предварительно сняв крышку. Судя по содержимому опорожняемых емкостей, Асмодей активно расправлялся с помоями, уползающими вдаль под герметичным кожухом конвейера. Опустевшие баки занимали место в закрытой нише, по полупрозрачным стенкам которой изнутри текли потоки воды.

— По четным дням сортировка органики, — пояснил парень, скорее, для меня.

— Зачем её сортировать? Вывози на мусорку и сваливай без проблем, — сказала я грубовато, наблюдая, как Тао Сян семенит к шкафообразному коллеге. Хорошо, что догадался развернуться вперед лицом, а то, не ровен час, свалился бы сослепу в помойное месиво.

— Ты что? — удивился высказанному святотатству парень. — Органика — отличная база для компоста. Сейчас просканируется, распределится по жирам, белкам, углеводам, химсоставу и потечет в силосные ямы. Думаешь, на чем процветают оранжереи?

— Это те, которые у Ромашки… то есть у Ромашевичевского?

— И не только у него. Вас разве не водили сюда на экскурсию?

— Я недавно перевелась, — пояснила, смотря, как колобок говорит что-то Асмодею, а тот размахивает руками как граблями и видно, что кричит. Хорошо, что не слышно — наверное, из-за отличной звукоизоляции. И чем громче распалялся великан, тем ниже склонялся Тао Сян, но не отступал.

— Обалдеть! — воскликнула девушка, прилипнув к окну. — Асмодей же убьет его ором.

— Смельчак, — признал парень геройский поступок лунолицего и обернулся ко мне. — Игорь.

— Очень приятно, Эва.

— Ирина, — представил парень свою спутницу, и она, приветливо кивнув, вернулась к зрелищу за стеклом.

— Ваш Тао Сян очень странный. Идет на поводу у подчиненного и допускает унижение.

— Асмодей — подчиненный? — переспросил удивленно Игорь и развеселился. — Наоборот, он здесь всем заправляет, а Тао Сян при нем.

— Как так?! У него же… того…

— Ума маловато? — закончил парень.

— Ну да, — кивнула я, смутившись его прямолинейностью.

— Первое впечатление обманчиво. Асмодей — заслуженный рационализатор института. Его сортировочная почти полностью переведена на управление волнами. Электричества жрет — всего ничего.

Необычно. Стало быть, за стеклом находится огромный бассейн вис-возмущений, благодаря которым двигается конвейер, и происходит отделение банановых шкурок с картофельными очистками от рыбьих косточек.

С другой стороны обзорного экрана Асмодей, наоравшись, махнул рукой, и его жест означал: надоел ты мне хуже оскомины. Делай, что хочешь, репей прилипчивый.

Тао Сян принялся отбивать поклоны, и, засеменив, пропал из поля зрения.

— Все-таки достал крокодила, — заметил Игорь удовлетворенно. — А ведь поначалу не хотел вмешиваться.

— Значит, умеешь внушать? — поинтересовалась у меня Ирина. — На элементарном учишься?

Я хотела ответить отрицательно на оба вопроса, но меня опередил её спутник:

— Внушение здесь не причем. У Тао есть дефенсор. Его одарил хозяин.

— Значит, хассаина — это хозяин? — осенило меня.

— Он самый, — кивнул парень.

— Зверь у него хозяин, — заключила я.

— Почему же зверь? Асмодей не такой уж… сволочной, — хмыкнул Игорь.

— Особенно со спины, в темноте и с кляпом во рту, — сострила девушка, и парочка рассмеялась.

— Постойте! Выходит, этот, — я показала на великана, — и есть хозяин Тао?

— Да какой из него хозяин? Крику разве что много. У Асмодея мерзкий характер, но если найти к умнику-разумнику подход, то можно жить дружно.

Затем Игорь рассказал, как по молодости «шкаф» ездил на заработки на восток и в непролазной глухомани совершенно случайно получил пожизненный долг одного из местных. Тот сам навялил за какую-то услугу, а на следующий день Тао заявился к Асмодею и принял обязательства как послушный и порядочный сын должника. С тех пор и таскается как хвост за хозяином.

— Тао говорит, что благодарен судьбе, пославшей хорошего и заботливого хассаина, — хмыкнул парень.

— Неужели кто-то решается на пожизненный долг? — удивилась я.

— Что ты! — махнула рукой Ирина. — Есть немало тех, кто решается на посмертный. Ходят потом по миру неуспокоенными призраками и долги отрабатывают.

— А я думаю, папаша Тао хотел избавиться от лишнего рта в семье, — предположил Игорь. — Тао говорил, у него было двенадцать братьев и сестер, а сейчас, наверное, еще больше.

Я представила, как совершенно случайно меня одаривают пожизненным долгом в виде живого человека, от которого не отвязаться до самой смерти. Теперь понятно, почему Асмодей имеет невменяемый характер.

За стеклом великан методично опрокидывал баки, один за другим. Пристукивая по стенкам бункера, вываливал содержимое и, выждав, шерудил рычагами на конвейере.

Я пересчитала непочатые баки и поразилась их количеству. Неужели малюпасенький институт образует горы мусора? Наверное, за стеклом витает жуткая вонища от органической мешанины.

Сцена четвертая.

Познавательный разговор прервал Тао Сян, толкавший перед собой низенькую тележку с серыми тубами.

— Тайчик, дай, я тебя расцелую! — бросился парень с распростертыми объятиями.

Лунолицый выставил ладонь вперед:

— Не нада. Тока зенсина разесаю.

Игорь споро переставил стальные цилиндры в тележку-короб.

— Вот. Записы, — колобок сунул парню бумажки и перо, и тот принялся торопливо расписываться в бланках.

— На, — Тао протянул мне обходной листок с расписками в получении и отдернул руку, едва мои пальцы взялись за бумажку. — Кыс отсюда!

В считанные секунды меня и новоприобретенных знакомых выдворили из сортировочной, и, едва за нами закрылась дверь, как с обратной стороны на неё навалилось что-то тяжелое. Наверное, Тао Сян испугался, что мы вернемся и попросим в довесок к битому стеклу пару десятков килограммов гнутых гвоздей.

Занавес.

— Если у Тао есть дефенсор, то внушение не сработало бы, — размышляла я вслух, пока наша компания брела по коридору. Игорь катил тележку, а мы с Ириной шли следом.

— Все равно спасибо, — поблагодарила она. — Я уж приготовилась реветь на крайний случай, если угрозы не помогут.

Глядя на улыбчивую девушку, верилось с трудом, что она умеет плакать навзрыд по заказу.

— Тебе куда? — спросила новая знакомая, когда мы дошли до развилки коридоров.

— В мастерские к внутренникам. Нужно отдать извещение.

— Значит, нам по пути! — воскликнула Ирина. — Заодно посмотришь, из-за чего мы бились с Асмодеем.

И наша компания, свернув налево, продолжила путь.

Впечатления от посещения сортировочной продолжали цвести в голове пышным цветом, и я не замедлила ими поделиться.

— Кошмар! Не подозревала, что от студентов образуется море объедков.

— Институт — это сложный механизм, — пояснил Игорь. — Из столовских кухонь в отходы уходит до десяти баков ежедневно. Поварихи тащили бы домой, да не вынести. Кроме того, прибавляй органическую ерунду из лабораторий, оранжерей и питомника. Канализационные трубы тоже ведут в сортировочную, только в изолированную часть.

— Как говорит Асмодей: «Если кладовая оприходования — альфа, но сортировочная утиля — омега», — процитировала девушка.

— Или на нормальном языке — рот и анус, — пошутил парень, и мы дружно рассмеялись.

— Попробуй, скажи об этом Асмодею, — предложила Ирина, прохихикавшись. — Сам по конвейеру поедешь — облагораживать силосные ямы и улучшать качество компоста.

— Смотрю, он фанатик до удобрений, — заключила я.

— Не только до них, — сказал Игорь. — В институте образуется дополна мусора. Куда девать сломанную мебель, разбитую посуду, исписанную бумагу, просроченные реактивы из лабораторий, неудачные снадобья, сдохший инвентарь, пакеты из-под минеральных добавок, поломанные приборы, картонные коробки, полиэтиленовые мешки? Существует система по доставке отходов в сортировочную. Асмодей их разбирает, распределяет и закладывает на хранение, а в начале каждого месяца рассылает по кафедрам перечень утиля. Если за год в нем не возникает надобности, завхозша производит списание по приказу ректора и благополучно отправляет на свалку.

Я вспомнила о забытых на чердаке вещах, отслуживших свой срок, и представила себя на месте ущербного безногого стула. Лучше каждый вечер смотреть в окно на звездное небо и пробуждаться с первыми лучами солнца, чем томиться в непонятных отсеках, будучи разобранным на шурупы, ножки и сиденье со спинкой. Хорошо, что о комнате под крышей не вспоминают. Витающая на чердаке атмосфера легкой ностальгии по безвозвратно ушедшим временам нашла отклик в моем сердце. Каждый предмет, обитающий там, имел собственную историю и мог бы рассказать много интересного.

— А где Асмодей складирует свое добро? Должно быть, мусора видимо-невидимо, — предположила я, представив помойку до горизонта и ворон с галками, кружащих над кучами.

— А подвалы на что? — усмехнулся Игорь. — У Асмодея чище, чем в операционной. Вентиляция, металл, пластик. Транспортеры, подъемники, механизмы всякие, блокировки, сигнализации. Наши, как сходят на экскурсию, так вдохновляются и бросаются проектировать усовершенствования для сортировочной. Однако Асмодея трудно переплюнуть.

Оказывается, у покровителя институтского утиля занятное противоречие внешности и интеллекта. И как я не разглядела недюжинный ум, маскирующийся под слабоумной физиономией?

— Пришли, — сказал Игорь, останавливаясь у неприметной двери. — Добро пожаловать в стекольную мастерскую.

Ирина устроила небольшую экскурсию по мастерской. Правда, в стеклодувную меня не пустили, но увиденного хватило по макушку.

В помещении, разделенном на несколько рабочих зон, трудились студенты факультета внутренней висорики — того самого, на котором учился мой парень Петя. Пусть у ребят не сложилась дружба с элементарной и нематериальной висорикой, зато их талант прочно обосновался в руках, творящих из неприметного подручного материала невероятные чудеса.

Мастерская жужжала, сверлила, точила, склеивала и собирала воедино впечатляющие конструкции из стекла.

Я зачарованно рассматривала роскошные букеты в потрясающих вазах, по которым пробегали радужные волны. С трудом оторвала глаза от необычных абстрактных фигур, в глубине которых вспыхивали и гасли цветные огоньки. Долго любовалась раскрашенными скульптурными композициями с подвижными элементами: пастушкой со стадом овечек, качающих головами, нимфами и сатирами, чьи флейты издавали негромкие приятные звуки, птичками на краю чаши, опускавшими клювы в синюю гладь, группой ангелов с горящими нимбами, гибкой кошкой с сужающимися зрачками, бабочками с переливающимися узорами на складываемых и раскрывающихся крыльях.

У одного из столов отыскался заведующий творческими мастерскими, помогавший студенту прикрепить перо из матового стекла к крылу будущей птицы. Вручив конверт мужчине, кстати, выглядевшему молодо для занимаемой должности, я получила взамен расписку и возрадовалась: три четверти дела сделано!

Ирина провела меня к своему рабочему месту.

— Ну, как тебе у нас?

— Потрясающе! — воскликнула я.

С потолка свисал шар, проворачивающийся на длинной нити и переливающийся бриллиантовыми бликами. Ослепительная красота сузилась до змеиного зрачка и исчезла, чтобы появиться тонкой вертикальной полоской, разросшейся до сферической поверхности, охваченной ярким сиянием.

— Неужели это обычное стекло? — восхитилась я рукотворным волшебством, притягивающим взор.

— Низкотемпературное укрепление плюс особое обтачивание граней, — в голосе Ирины сквозила гордость.

— Носом чую, что вплетаете волны.

— Есть немного, — согласилась мастерица. — У нас свои секреты. Декан выбил для нашей группы разрешение на участие в конкурсе, так что сейчас разрабатываем оригинальный интерьер развлекательного центра. Мне досталось «всевидящее око». В похожей технике изготовим орла и бегущую лошадь.

— Эффект невидимости? — спросила я, и в памяти всплыли порхающие шкафчики из квартиры Мэла. А картинка, возникшая в воображении, проткнула сердце шилом. Мэл и Эльза в его спальне, на его диване, на кухонном столе, в душе…

— Угадала, — прозвучал голос девушки, развеяв туман и прояснив сознание.

Некоторое время я любовалась исчезающей и появляющейся сферой. Определенно, голова перегрузилась впечатлениями. В стекольную мастерскую нужно приходить каждый день и разглядывать одну-единственную вещь, получая эстетическое удовольствие от созерцания. А на другой день выбирать центром внимания следующий шедевр.

— Постой! Как же вы будете участвовать в конкурсе, если бывшие мензурки числятся на приходе? Институт и кусочка стеклышка не отдаст, — сказала я, вспомнив, как напротив чердачного окна висело облачко из сдобных крошек.

— Двести три стакана, сто шестьдесят одна колба, семьдесят пять бутылок, — похвалилась Ирина. — Напишем служебку ректору. А вообще, многое переплавляем, так что со списанием не заморачиваемся.

— Здорово у вас, — заключила я. — И головы варят, и руки создают. А мои оглобли растут не из того места.

— Опыт — дело наживное. Главное — практика. Приходи, когда захочется. Ты теперь наша, — подмигнула девушка, вызвав у меня приступ неловкости.

Она уверилась, что причиной помощи Тао Сяна стало мое внушение, хотя я так и не поняла, каким образом это вышло.

По дороге к последней точке назначения мне вспомнился разговор с Мэлом, состоявшийся на следующий день после кражи книг из библиотеки, в которой мы впервые поцеловались. Тогда Мэл заставил меня провести эксперимент по внушению, после которого нам едва удалось отлепиться друг от друга.

Сегодня Тао Сян так же, как когда-то Мэл, сказал, что не хотел. Однако факт налицо — упитанное дитя востока, поддавшись непонятному влиянию, сделало хорошее дело, того не желая. Однако если Мэл почувствовал неладное на интуитивном уровне, то лунолицый колобок ощутил внушение, «услышав» его.

Может, я действительно заставляю людей совершать поступки, минуя защиту дефенсоров? Вдруг во мне дремлет сокрытая древняя сила? — понеслась вскачь фантазия. От неожиданной гипотезы вспотели руки и зазудели ладони.

С кем бы посоветоваться? Со Стопятнадцатым или с профессором?

А вдруг я окажусь ходячей бомбой замедленного действия, и, несмотря на протекцию декана и расположение Альрика, меня в срочном порядке упрячут от греха подальше в закрытую лабораторию на несколько лет, где день за днем станут методично отрезать, взвешивать и оценивать?

От перспектив, нарисовавшихся в воображении, обдал озноб, и поднялись волоски на коже. Однозначно нет и еще раз нет. Покуда непонятность, вылезающая временами, не причиняет мне беспокойства, буду молчать. Сперва получу аттестат и адрес мамы, а затем подумаю, стоит раскрываться или нет. Хотя кто знает, вдруг мои подозрения беспочвенны, и на самом деле я не оказываю никакого влияния на окружающих.

И все же Мэл тогда сказал, что не хотел целовать меня в библиотеке. Получается, я его заставила?

Может быть, всё, что случилось между нами позже, тоже результат непонятного принуждения?