Мир Элайлиона

Глава 21 Поплачь

Приют для детей или более официально — «Социально-реабилитационный центр для несовершеннолетних». В это место изначально отправили меня и Игоря. Оно являлось всего лишь временным пристанищем примерно на три месяца, лишь немногие остаются дольше. И оно было действительно не плохим. Да, нас ждали жёсткий режим, тесные стены, общие спальни и скромная мебель. Но люди были хорошими. И дети, и взрослые.

Это место, как следует из названия, занималось реабилитацией детей. С нами часто разговаривали психологи, мы учились в школе, нас обучали некоторым бытовым навыкам и, казалось бы, обычной гигиене. А всё потому, что родители нас в это не посвящали.

И я был крайне активным в жизни приюта. Был старательным и послушным ребёнком. Старался всем помогать, угождать и показать свою полезность. А всё ради слова «молодец». Ко мне в семье никогда не было достаточно любви и понимания. Родители этого не показывали. Точнее, они даже называли моё существование ошибкой. До этого столько похвалы со стороны взрослых и сверстников я не получал за всю жизнь. Это действительно помогло мне.

Правда, со временем моё желание угодить всем становится для меня проблемой. Других детей в приюте начали использовать моё желание всем помочь в своих интересах, много чего прося, но не давая никаких благодарностей взамен. Тогда в это вмешались воспитатели, говоря начинать отказывать в некоторых просьбах, при этом хваля за это, постепенно избавляя от прежнего образа мышления.

Но Игорь не был готов мириться с произошедшим. Временами он пытался сбежать, только вот безуспешно. Его вскоре ловили.

Так через некоторое время нас отправили уже в детский дом, разлучая с появившимися не так давно друзьями и полюбившимися взрослыми.

В тот день мы оказались перед его массивными, полностью чёрными железными дверями. Со стороны это здание напоминало обычную школу, сильно изуродованную временем. Стены покрыты потёртостями и царапинами, а двери скрипят на креплении.

В приёмной нас встретил работник в белом халате, смотревший на нас устало, но по-доброму. За окном бесснежная зима. Не было ни зелени на деревьях, ни цветов, только серый двор с железным забором, которым владели лишь уродливые поделки из старых шин: совы, собаки и коты. Стоит признать, поделки из шин никогда не бывают хорошими.

Сначала мне показали мою комнату: шесть кроватей, столы, шкафы для одежды и занавешенное окно, через которое просачивался неяркий свет. На стенах в коридоре висели фотографии счастливых детей. Работники рассказывают и показывают, где находятся вещи для личной гигиены, туалеты, ванные, куда можно обратиться за помощью. Потом меня познакомили с остальными детьми. Большинство из них на удивление были дружелюбными. С ними я смог подружиться. В большинстве своём не сильно всё отличалось от приюта.

И, наконец, я пошёл в новую для себя школу. В общеобразовательную. С детьми, у которых есть родители. Там-то я и познакомился с ним.

Георгий.

Плохо обращался с учителями, имел наглую манеру поведения, не привыкшую отказывать себе в удовольствиях. Станет главным заводилой в классе, старшим на районе, «жизнь ворам, смерть мусорам», познавшим «романтику воровской жизни» и так далее и тому подобное. Тот, кого сейчас я без зазрения совести могу назвать человеческим мусором. Настоящим отбросом.

Иногда я встречался с ним по дороге из детского дома в школу. Из-за этого мы вскоре сдружились.

В нашем классе были три человека, над которыми многие потешались. Две девочки. Одна полная с каким-то небольшим тёмным шершавым участком на толстой шее, другая высокая девочка в очках, только очень заторможенная и стеснительная, говорящая с сильными заиканиями и, очевидно, чем-то больная. Третий — очень низкий мальчик, активный, готовый на всё ради «друзей», в число которых входил Георгий. На самом же деле это, наверно, что-то вроде самообмана. Он действительно верил, что они его друзья, в то время как на самом деле им помыкали, как хотели.

В моей группе, в детском доме, подобного, на сколько я помню, не происходило. Возможно, иногда сироты бывают добрее детей из нормальных семей, не смотря на условия, в которых живут.

Я лишь наблюдал за этим, сам не участвуя. Вступаться и как-либо им помогать не собирался. Да и сам иногда посмеивался над тем, как над ними шутят.

Но всё резко изменилось после того, как в эту же школу пошёл Игорь.

И я познакомил его с Георгием.

Тогда он был несколько стеснительным и неуверенным в себе. Он редко становился инициатором разговора и часто отводил глаза при общении со взрослыми. Ему не нравилось выступать на публике и говорить перед большой аудиторией. Он боялся ошибиться или не найти правильных слов.

После того, как я представил Игоря нашей небольшой компании, с шумом и суетой общаясь друг с другом и смеясь, мы переместились к одному столу в задней части класса.

Наш класс представлял собой небольшое помещение с высокими окнами, у которых были пластиковые рамы и длинная тюль. Если снаружи светит солнце, то оно ярко проникает сквозь окна, создавая яркие лучи света. Однако, из-за этого в местах, куда они попадали, сидеть было невыносимо, потому я предпочитал сидеть у стены, дабы избежать прямого солнечного света.

Парты и стулья в классе деревянные. На стенах класса висят учебные пособия и портреты известных писателей. В центре класса, напротив парт учеников, находится доска с мелом. Учительский стол стоит на переднем крае класса, рядом с доской. В конце класса, за спинами учеников стоят шкафы для хранения учебных материалов и книг, на которых находятся растения. Слева от шкафов находился небольшая дверь, которая ведёт в кабинет нашего логопеда, где она занималась с детьми.

Георгий присел за своё место и заговорил:

— Пизда, конечно, твой брат — лох.

В нашем классе одновременно учились брат и сестра, с разницей в год. Они часто поливали друг друга помоями, что, насколько я знаю, вполне свойственно обычным братьям и сёстрам. Должно быть, поэтому он ожидал услышать согласие с моей стороны или же просто проявлял свою обычную прямолинейность с грубостью.

Но я и Игорь были другими. Брат был крайне неуверенным в себе и редко общался даже со мной, так что я старался защищать его.

В итоге между мной и им завязалась драка… Ну как драка? Хватались друг за друга, царапались, иногда получалось наносить удары. Типичная драка детей. Когда нас разняли, учитель нас отругала и приказным тоном спросила:

— Кто это начал?

Но мы молчали, смотря в пол. На лицах написана напряжённость и недоверие друг к другу. Глаза пожилой учительницы из-за этого сияют яростью.

— Хотите, чтобы я вас к завучу отвела⁈

Мы по-прежнему молчали. С пола я поднял взгляд на учителя, ощутив на себе, как всё её терпение иссякает. Как начинает она говорить громче, переходя на крик.

Именно в этот момент один из мальчиков начал плакать. Это был я.

Тогдашний я, ребёнок, не смог больше справляться с давлением, созданным учительницей. Эмоции вырвались наружу. Я был раздосадован, обескуражен и испуган. Глаза выразили всё эти состояния. Тело задрожало от страха.

Ведь даже тогда я старался угождать старшим. Хотелось слышать от них лишь похвалу, что до этого момента я получал. Впервые с момента моего ухода из родительского дома я стал объектом чьей-то ненависти.

Учительница заметила это и начала говорить мягче, пытаясь успокоить меня, но ничего не получалось. В конечном итоге она просто отправила нас по местам.

После произошедшего Георгий и я за весь день не обмолвились ни словом. Но иногда я замечал направленный на меня его изучающий взгляд.

В тот день я вышел из класса позже всех, а шёл «домой» как можно медленнее, боясь пересечься с ним.

Придя, я рассказал воспитательнице всё, кроме того, что разревелся там.

— Ну, вы ведь ничего друг о друге не рассказали?

Я кивнул.

— Значит, вы всё ещё считаете друг друга друзьями. Вы не хотели, чтобы кого-нибудь из вас наказали.

Но это не правда. Я молчал, потому что не хотел прослыть в классе стукачом и ябедой. И, как мне кажется, Георгий тоже.

— Уверена, завтра вы помиритесь.

Когда я вернулся на следующий день в класс, мы так и не заговорил. Позже стало понятно, что весь класс заметно отдалился от меня. Никто не стремился завести со мной разговор. Потом, через несколько дней, надо мной и вовсе начали потешаться. Нельзя было уйти из класса, оставив вещи на столе: они забирали пенал и рюкзак, выбрасывая их в окно, зарисовывали тетради членами и надписями «лох». Со временем и вовсе начали делать всё это прямо на глазах. А я… я помню случай, один из многих, когда я в очередной раз противостоял им.

Снова у меня отбирают мои учебные принадлежности, а я стараюсь их отобрать и толкаю обидчика. Этот толстяк врезается в шкаф за своей спиной, и голосом, полным обиды, кричит:

— ЧТО Я ТЕБЕ ТАКОГО СДЕЛАЛ⁈ ПОЧЕМУ СРАЗУ ЛЕЗЕШЬ С КУЛАКАМИ⁈

Мальчик, тогдашний я, не понимает произошедшего, и просто начинает кричать:

— Ты же первый начал!

— НЕ ВРИ! Я МИМО ПРОХОДИЛ И…

Не выдержав, я прерываю его схватив за шиворот и снова толкнув, ведь ударить человека всегда страшно и уж лучше их отталкивать.

Неожиданно раздаётся крик со стороны учительского стола:

— ЧТО У ВАС ТАМ ПРОИСХОДИТ⁈ — кричит пожилая учительница, до этого проверявшая наши тетради.

От её резкого выкрика мы испуганно вздрагиваем. Я поворачиваюсь, начав пытаться что-то объяснять:

— Это…

Но меня перебивают:

— ЭТО ВСЁ ОН НАЧАЛ! — кричит обидчик, — Я ПРОСТО ПРОХОДИЛ МИМО!

Непонимающе я перевожу взгляд на него. Мой рот разинут, в глубине вскипает злоба.

— Э-это не правда!

Но тут появляется ещё один голос:

— Я всё видел! Это Анвил первый начал! — указывая на меня пальцем.

Мой бывший друг поднялся со своего места, при этом находясь от меня на расстоянии всего в пол метра. Один из тех, кто издевался надо мной… Георгий.

— Н-нет, это…

— Я тоже видел! Всё начал Анвил!

Врали они учителю или нет… я не знаю. Может, они действительно увидели только то, как я толкул. А может, они просто выгораживали своего настоящего друга.

— Я… я не делал этого… — сказал тихо мальчик, тогдашний я, заглушаемый хором обвиняющих его голосов.

Никто не слушает. Сердце ребëнка было на краю пропасти, обнажённое и беззащитное перед вьющимся свинцом обвинений, казавшихся неимоверно тяжёлыми.

И, несмотря на это, я снова пытаюсь оправдаться, но уже громче, чтобы учитель точно услышала:

— Я… Я ЭТОГО НЕ ДЕЛАЛ! Он забрал мои вещи и…! — закричал я на весь класс, из-за чего сыплющиеся обвинения смолкли. Я поднял взгляд к учительнице в надежде быть услышанным.

Но слова проносятся мимо неё. Вместо этого она отвела взгляд, грубо перебивая ребёнка, уверенная в его виновности. Ребёнка, глаза которого наполнились слезами, и в душе понявшего, что ничто не поможет ему доказать свою невиновность с таким большим количеством голосов против него.

— Пожалуйста… — прошептал он никчёмно, — Поверьте мне…

Увидевшая слёзы учительница смягчается и с угрозой говорит:

— Я не сообщу воспитателям о твоём поведении. Но если это повторится ещё хоть раз — пеняй на себя.

В этот момент чувства обречённости стиснуло грудь, сковав железными цепями его дыхание и надежду.

Ехидные смешки слышаться со всех сторон.

— Пфф… Глист ëбаный, — говорит, смеясь, его бывший друг.

Пропали былые попытки себя защитить. Теперь я просто пытался выхватить из их рук свои вещи, на самом деле, толком не отвечая на издевательства. Во время уроков со всех сторон часто прилетали кусочки стиральных резинок (иногда моих) и поломанных ручек (иногда моих). После того, как кто-то научился стрелять небольшими резинками для плетения из пальцев, полетели и они, что было даже больно. Очень быстро идеальные оценки опустились до троек, за что часто получал выговоры от учителей.

Через пять месяцев с начала издевательств я решился поябедничать во время урока учителю:

— С задних парт резинками стреляют.

Безразличным взглядом обводит учительница класс и говорит:

— Прекращайте, — и продолжает урок.

Через шесть месяцев с начала издевательств я решился рассказать воспитательнице о происходящим со мной.

Слушая меня, она хмурилась, сжав губы, но в итоге выдала:

— Среди детей подобное нормально. Они немного повзрослеют и отстанут. Но если не хочешь, чтобы это продолжалось просто игнорируй их. Им станет скучно, и они отстанут.

«Среди детей подобное нормально, они скоро перестанут» — прекрасное оправдание бездействию. А игнорирование, когда тебе начинают давать подзатыльники и забирать вещи, практически невозможно.

На следующий учебный год меня пересадили за одну парту с одним парнем из компании Георгия. Постепенно издевательства из относительно безобидных становились физическими. Подобно отцу, они могли просто так ударить меня. Я же просто терпел боль, изредка пытаясь ответить ударом в ответ.

Следующие три года не прекращались издевательства. Множество обидных прозвищ за это время было придумано. Закомплексованность и неуверенность в себе разрастались во мне. Большая часть социальной стипендии уходила на покупку учебных принадлежностей. Однако можно сказать, что мне повезло, ведь травили меня преимущественно психологически.

Появлялся у нас за это время переведённый ученик. Как-то раз он просто заговорил со мной, наплевав на все риски, и тут же поплатился за это, став в классе на ровне со мной. Ведь если ты разговариваешь с чмом на равных, то и сам становишься чмом.

В то же время… Я наблюдал, как растёт Игорь. Как он постепенно мужает. Он рассказывает мне о своих успехах, о том, как у него много друзей, о том, как хорошо он учится.

В то время как я становился всё более жалким, он становился лучше. Мы будто менялись местами.

Честно говоря, тогда я завидовал ему.

Через три года с начала издевательств, вдоволь наслушавшись советов по типу: «Один раз ударишь, и они отстанут», я решился дать сдачи, наплевав на последствия.

«Если вдруг кто-то из них случайно умрёт никто, кроме родителей, толком-то не расстроится.»

Я часто фантазировал о том, как это сделаю.

Но реальность оказалась другой.

Ударить человека — страшно. Страшно случайно слишком сильно ему навредить. Хоть я и думал о том, как-бы их убить, однако в реальности оказалось что мне этого не хочется. А тело человека очень хрупкое, погибнуть можно даже от простого удара затылком о пол. Потому, даже когда пытался ударить обидчика, я сдерживался. Нас быстро разняли, и ранен в основном был я.

Долго меня ругали за тот инцидент, но к тому моменту мнение старших для меня уже не имело значения.

Через несколько дней они поджидали меня группой на пути к детскому дому. Они хватают меня, не позволяя двигаться, «ставя на место». Они не боялись бить. На тот момент я шёл другой куда более длинной дорогой, потому даже не ожидал, что они меня подстерегут.

И только через четыре года с начала издевательств, в восьмом классе, во второй половине учебного года, случился инцидент, который стал началом конца. В тот день ко мне приставал «коротышка», пытающийся впечатлить первых в иерархии нашего класса. Тот, кого Георгий и его компания в глаза называли другом, а за спиной псиной.

Мне всегда было его жалко. Однако в тот момент я в очередной раз собирался противостоять им. Хотел даже пойти в кружки, но кто-то из них или их друзей обязательно его посещал. В школе эта компашка была довольно популярна.

Этот «коротышка» всегда приставал к девочкам в нашем классе, потому что это вызывало смех компашки. Редко бывало так, чтобы он лез ко мне, однако в этих ситуациях я был к нему терпим, ведь над ним так же потешаются. Но не в тот день. Учителя в классе не было, и я его избил. Впервые я бил человека со всей силы. И только после того, как сделал это, стало страшно. Страшно за него. Настолько, что я подошёл к нему, собираясь помочь. Но тут на меня со спины ложиться рука.

— Ну ты даёшь! Я аж ахуел, когда ты ему коленом по лицу ебашить начал!

Это был Георгий.

— ХА-ХА! Слышь, ты там вообще жив⁈ — спрашивал у поверженного один из его друзей.

Поверженный в этот момент истекал из носа кровью, а лицо немного опухло. Он держался за голову и еле, сквозь слёзы, выдавил из себя улыбку, сказав:

— Д-да… Фсё хоошо.

Это видел почти весь класс. Всю следующую неделю я слышал в свою сторону от них лишь одобрения.