Катастрофа или гибель Атлантиды

Глава 17

Двое скользили по тоннелю вперед, в будущее, все дальше и дальше. Где-то бесконечно далеко впереди тоннель обрывался. Оттуда шел яркий, ослепительный, прекрасный свет. Возможно, там обреталось счастье, тепло, душевное спокойствие…

— Что там, в конце?

— Любовь. Мудрость. Творчество. Сила. Все то, что мы называем Богом… Бессмертие. Не то бессмертие, что продает Эрмс, — истинное. Бессмертие, которое не купить, которое можно только выстрадать, понять, заслужить.

— Но откуда все это?

— Оглянись. Видишь, свет в самом начале?

В самом начале действительно тоже был свет, но другой, не столь явный, не столь яркий. Это ворочалось гигантское облако. По краям оно сгущалось, образовывая тоннель. Время от времени облако изрыгало из себя волны, собранные из миллионов сверкающих, сцепленных между собой искринок. Волны эти сплошной светящейся воронкой втягивались в отсеки, рассыпаясь там на составные частицы.

С каждым разворотом облака тоннель убегал, унося с собой отдельные искры, которые по пути обрамлялись различными телами, оживляя их. Забегали в отсеки, затем, покинувшие свои тела, выскакивали обратно в тоннель, медленно в своем путешествии преображаясь. Чем дальше уходили искры от начала тоннеля, тем более разрастались, окрашивались разными цветами, принимали человеческие очертания.

— Что это?

— Жизнь. Эволюция. Путь, который надо пройти от бессознательной частички мироздания до впитавшего с себя знания Эго.

— Зачем?

— Чтобы присоединиться к вечности. Не бессмысленной обузой — творческой энергией, осознавшей, выстрадавшей, отбросившей Зло.

— Не хочешь ли ты сказать, что я должна соединиться в вечном творчестве с теми вонючими монахами, которые пытали меня?

— Им предстоит пройти через множество собственных мук, собственных страданий, собственных смертей. Чтобы в результате прочувствовать, понять, уничтожить в себе Зло. У каждого из них своя дорога.

— Смотри, они сменили кресты на пятиугольники… Шестиугольники… А вон и опять кресты… Мы уже так далеко, а они все еще не стали лучше…

— И все же, некоторые из них стали. Видишь, золотая аура… а вон малиновая… И еще…

— Какие странные лазеры они придумали!

— Похоже, это еще не лазеры, лазеры еще впереди.

— Ах, мы несчастные. Когда же кончится этот кошмар?

— Надеюсь, что когда-нибудь. Боюсь, на этот раз нам туда не дойти. А теперь… Пора возвращаться.

Вот и опять догоревшие три костра. Расползающаяся толпа.

А вот и тот отсек, та жизнь, где погибал под солнцем распятый на деревянном кресте еврей, Бог почитателей креста.

И тот отсек, та, другая жизнь, где на фоне зарева полыхающей Трои царевной Кассандрой овладевал Агамемнон. Быть может, на глазах Бога Аполлона, который наказал ее своим даром. Того Лона, который любит ее. Все ту же, Прекрасную Деву Касс.

Затем они миновали тот отсек, где фракийский певец Орфей плакал над телом любимой жены.

Наконец тот, где висел над бездной прикованный к скале титан Прометей… — Атлант Рамтей, вместе с чернью восставший против брата.

Вот и выход.

Касс всем телом прильнула к телу Уэшеми.

Теперь оба они вновь приобрели плоть и пол. Это приобретение заставило обоих отяжелеть, но зато они опять могли чувствовать.

— Тысячелетия крови и боли… — горестно пробормотала Касс. — Прекратится ли это когда-нибудь? — В голосе ее звучала жалость, тоска, безнадежность.

— Ты же видела свет в конце…

— Да, видела… Очень-очень далеко.

— Эволюция всегда происходит медленно. Вначале субстанция жизни. Сублимация эмоций, творческих желаний и разума. Короче говоря, Творец. Или эфир. Космический. Единый. Абсолютный. Не просто огромный — безграничный, всепроникающий.

— Почему отсекаются эти искры от облака, зачем?

— Любой процесс творения предполагает, что частица фантазии, эмоций, знаний, умения, любви переходит от творца к созданному предмету, вдыхая в него жизнь. В данном случае, каждая искра — это и есть такая жизнь. Эмбрион, которому предстоит оформиться в Эго.

— Все это красиво, но так сложно понять… Как-то трудно представить, что это облако и есть жизнь… Главное, для чего все это Творцу?

Уэшеми пожал плечами.

— На то и Творец, чтоб творить.

— А не может Он как-нибудь проконтролировать все, что натворил?

— Не знаю, — Уэшеми усмехнулся. — Вероятно, может, Он-то все может. Но где тогда смысл? Смысл-то именно в том, чтобы мы сами научились себя контролировать.

— А вдруг это только наше воображение? Возможно же, что и нет никакого смысла? Вдруг мы его зря ищем?

— Да? А ты посмотри на все внимательно. На всю эту тщательную, тончайшую продуманность всего, что существует в мире. От разбега вселенных до вибраций частиц, от общей целостности картин бытия до мельчайших деталей каждого фрагмента. Не может все это быть случайностью. Не может движение быть в никуда, да ты и сама видела: оно идет от тьмы к свету. Не хаотически, а целенаправленно. Не случайно, а осмысленно. Ты заметила там, в тоннеле… Все дороги, которые начинались в отсеках, уходили в стороны, раздваивались, троились. И на любой из дорог, дорожек, тропинок, путей — всегда подходил такой момент раздвоения, заметила?

— Ну, заметила, — согласилась Касс. — Ну и что?

— Всякое раздвоение — это выбор. Практически получается, что в любой точке своего пути мы должны выбирать: добро, зло, направо, налево, прямо… А может, вниз, вверх… И вся совокупность всех выборов приводит к определенной ситуации. Всякий раз, когда мы выбираем, мы вычерчиваем маршрут, который ведет к определенной судьбе.

— Что это значит, мы выбираем? — Касс задрожала. Щеки ее стали красными, а лицо нервным и злым. — Я не желаю выбирать пытки… Я хочу радоваться, жить и любить. Я не хочу, чтобы меня жгли на костре. Я не хочу, чтобы тебя распинали на кресте.

Она вспомнила все свои видения и содрогнулась.

Уэшеми обнял ее и стал гладить по плечам, лицу, волосам. Постепенно, дрожь ее прошла. Когда она успокоилась совсем, он снова заговорил.

— Дело в том, что не все мы усваиваем пройденное одинаково быстро и хорошо. К тому же весь процесс творения идет волнами. Те, кто сегодня приходит в этот мир в облике людей, уже были и минералами, и растениями, и животными. И на каждой стадии развития среди нас бывают свои отстающие и свои опережающие. Мы с тобой, по-видимому, относимся к опережающим… Или отставшим от предыдущей волны, то есть, для волны текущей, все равно опережающим. Те, кто овладел методами тренировки, кто познал смысл и связь вещей и времен, — находятся впереди. Соответственно, те, кто унижает и мучает других, — отстающие… Ну, а громадное большинство… То есть, основная волна, — наблюдатели. То есть, тоже, в принципе, отстающие.

— И ты веришь в то, что эти… отстающие… Неужели они когда-нибудь вырастут в Творца?

— Конечно!

Касс расхохоталась.

— А ты поверь. Конечно, им предстоит еще множество жизней. И в этих жизнях они будут гореть и страдать сами, пока на своей шкуре не убедятся и не запомнят: нельзя. И только тогда, когда запомнят это “нельзя” наизусть, только тогда пойдут дальше. В тоннеле можно застрять, но остаться навсегда… — Уэшеми отрицательно покачал головой. — Нет, каждый из нас обязан пройти свой тоннель до конца.

— Погоди-ка… — Касс опять почувствовала озноб. — А меня тогда за что? Уж не намекаешь ли ты, что я причинила кому-то боль? Неужели я когда-нибудь кого-нибудь пытала?

— Жизнь — это не обязательно наказание… Это, может быть, урок, я ведь уже говорил. Урок, и не обязательно только твой.

— Я не хочу, чтобы меня сожгли в назидание… — запальчиво заявила Касс. — Я не хочу гореть, чтобы кто-то там пошел дальше…

— Ну что ж, — сказал Уэшеми: — Значит, ты еще не настолько впереди… А я согласен. Тревожить чью-то совесть, подталкивать к желанию познания…

— Может, лучше не надо, — сказала Касс. — Вспомни, во что выльется одна такая твоя философия, один такой твой крест. Лучше уж тихо, мирно дать каждому возможность придти к истине самому…

— Не бывает тихо-мирно, — отрезал Уэшеми. — Я сильно подозреваю: не будь моей философии, не будь моего креста… Эго, в которых сильна жажда крови, сыскали бы возможность, нашли бы предлог проливать кровь во имя чего-нибудь другого. Нельзя же, в конце концов, обвинять меня в том, что дикари меня неправильно поняли!

— А тогда перед дикарями и не философствуй!

— Должен же кто-то помочь им уйти от своего дикарства…

— Но если это во вред… — упрямо твердила Касс. — Если помощь оборачивается новыми страданиями, если этот твой ускоренный путь к счастью приводит только к новым и новым несчастьям…

— Уверен, не только, — твердо сказал Уэшеми. — Кому-то мое учение все равно поможет. И Рамтея, — зачем-то прибавил он, — Рамтея все равно уважаю вместе с его идеями. Даже если эти идеи и есть основная причина гибели Атлантиды. По-человечески уважаю. Я, кстати, вполне обошелся бы и без креста. Крест — это совсем не мой выбор… Потомки тех самых троянцев помогли… Гибели которых, кстати, так противилась царевна Кассандра…

— Откуда ты все знаешь? — прошептала Касс. — Может быть, ты и вправду немножко Бог?

— Конечно, и ты тоже…

Оба они помолчали. Уэшеми подумал и продолжал: — Жаль Атлантиды, но Творец тут все-таки ни при чем. Выбор наш.

— Смешно, — сказала Касс. — Зев и все общество вместе с ним получили бессмертие. Атлантида погибнет, мы погибнем, а они… — Касс истерически расхохоталась. — Они останутся. Дикари будут им поклоняться, как богам. Зев будет вершить судьбы. Эре и Фине, Арсу и Эрмсу, Лону и Фадите будут молиться. В их честь будут возводиться храмы, приноситься жертвы…

— Приветствую тебя, Прекрасная Дева! — Уэшеми усмехнулся. — А тебе надо, чтобы в твою честь приносились жертвы?…

— Нет, но я не возражала бы против храмов, — Касс слабо улыбнулась.

— Ясно, — кивнул Уэшеми. — Да в том-то и дело, что все это обман. Основные условия развития Эго — это перемены тел и обстоятельств, в которых Эго должно обретаться определенное время. То бессмертие, которое получили они — это не бессмертие, это тупик. На тысячи лет заморозить развитие своего Эго — какое уж тут бессмертие? Между прочим, слыхала ты? Ведь Асклепии от своей амброзии отказался.

— А Ноэл?

— Что — Ноэл? — не понял Уэшеми.

— Насколько я понимаю, Ноэл умирать вместе с Атлантидой не намерен. Он же строит какой-то особенный мобиль, собирает там семью, половые клетки животных, семена растений, прочее…

— Ах да, “ковчег”… Ну что ж, у каждого своя дорога. Значит, так надо, чтобы кто-то и спасся.

— А мы с тобой?

— Наш выбор, — сказал Уэшеми. — Помнишь, я пришел сюда и ждал тебя здесь? Не подавая тебе никаких сигналов.

— В том-то и дело, ведь я же не знала, что ты ждешь меня в моем доме. Искала тебя везде…

— Вот-вот… Но я хотел, чтобы ты сама сделала свой выбор.

— Какой там выбор? — пробормотала Касс. — Не делала я никакого выбора. Искала тебя, да и все тут.

— Нет, ты сделала выбор. Ты не приняла их бессмертия, ты ушла оттуда, из-под защитного поля. Ведь ты же не знала, что я жду тебя. Зато прекрасно знала, что ждет Атлантиду.

— Да, — призналась Касс. — Я слушала тогда Ноэла по визу. Лон, между прочим, тоже в тот вечер видел: Атлантида утонет.

— Странно, что Лон остается с ними. Ведь он ясновидящий?

— Странно… — Уэшеми покачал головой и продолжал: — Ладно, неважно… Так вот, если бы я сообщил тебе, что жду тебя здесь, ты бы пришла ко мне. Не от них — ко мне. Понимаешь?

Касс кивнула. Не могла, не желала более Касс продолжать сегодня ни умные беседы, ни экскурсы в тоннель.

— Все, — решительно заявила она. — Хватит с меня науки. Теперь я просто хочу тебя любить. Ты меня любишь?

— До конца тоннеля, — с нежностью обещал он.

— Я тоже… До конца тоннеля… И потом, после конца.

Касс сильнее прежнего прижалась к любимому. Они поцеловались. В этот момент качнулось ложе.

— Да и совсем не обязательно нам погибать, — словно продолжая прерванную мысль, сказал Уэшеми. — У нас же есть аэробиль. Есть энергия, вода, есть пиша. Сделаем, что сможем, все увидим, запомним, а потом рванем, куда глаза глядят.

— Только сперва посмотрим, куда глядят глаза Зева и всех остальных, кто вместе с ним… — Касс улыбнулась и уточнила: — А потом развернемся в противоположном направлении.

В звуки поцелуев стал почему-то вклиниваться отдаленный протяжный гул. Сила его постепенно нарастала, а потом все вокруг напряженно загудело, вот уже не только ложе, но и стены, окна, предметы — все стало то шататься, то трястись, то качаться.

Страшно зазвенели дорогие этрурские зеркала.

Началось землетрясение.