Золотая голова

Я изобразила любезную улыбку.

— Вновь не стану спорить с почтенным собранием. Безусловно, это суждение женщины. — Доказывать им свое умственное превосходство я не собиралась. Во-первых, это было бесполезно, а во-вторых, я и так была в нем уверена. — И моим искренним желанием было бы не мешать мужскому разговору. — Обернувшись к хозяину, я ангельским голосом произнесла: — Достойный рыцарь! Если в вашем доме имеется библиотека, я с огромным удовольствием проведу остаток вечера там, не стесняя приватной беседы.

Общее замешательство не помешало хозяину кивнуть. Он кликнул слугу и отдал краткие распоряжения. Лакей с подсвечником в руках провел меня далеко по темному коридору, открыл дубовую резную дверь, вручил мне свечу и был таков.

Библиотека здесь была не чета той, что в замке Тальви, но и на том спасибо. Я немного пошарила по полкам. Большинство книг было религиозного и законоведческого толка, довольно старых. Некоторые были заново переплетены в багряный бархат с вытисненным на нем зеленым крестом. Эта эмблема помогла мне понять, к какому ордену принадлежит хозяин дома. Зеленый крест на багряном фоне был знаком рыцарей Барнабы Эйсанского.

Святой Барнаба основал этот орден полтораста лет назад для защиты наших южных границ, когда стало ясно, что крестовые походы обломались окончательно, а идиотическая политика европейских владык разгневала мусульман, а если на то пошло, и укрепила их. Первоначально Эйсанский орден действовал весьма успешно, но в последние несколько десятилетий наши войска терпели на Юге поражение за поражением, и резиденция ордена была перенесена на Север Но сам орден продолжал существовать, по-прежнему служа прибежищем младшим сыновьям дворянских семейств. И вместе с орденским на книгах был и родовой герб — куница на лазурном с золотом фоне. Он, этот герб, напомнил, зачем я пришла в библиотеку.

Книга, которая была мне потребна, нашлась довольно быстро, то есть ее и искать не пришлось, она лежала на видном месте. Я уселась за стол, придвинула поближе подсвечник и принялась за изучение.

По моим расчетам, прошло около часа, когда лакей явился вновь, чтобы препроводить меня в столовую. Попрощались со мной вежливее, чем приветствовали. В особенности любезен был Альдрик как-его-там, который галантно поцеловал мне руку. Меня это удивило — я считала, что люди, подобные ему, должны шарахаться от женщин, и его поведение в начале вечера лишь подтверждало такое представление. Тальви прояснил ситуацию, когда мы оказались в карете:

— Форчиа был человеком Рика Без Исповеди.

— Как? — Мне показалось, что я не расслышала.

— Он знаменитый бретер и никогда не позволяет умирающему врагу исповедаться, чтобы погубить не только тело, но и душу.

Вот, значит, как. Особые религиозные замашки Рика меня не волновали. Другое важно. Форчиа не работал на Тальви. Выходит, эти господа особо доверяют друг другу? Хотя у меня не сложилось такого впечатления. Вслух я сказала лишь:

— Тогда он мог бы позаботиться об его могиле…

— Тот, что с бородой, — не обратив внимания на мои слова, продолжал Тальви, — Каэтан Фрауэнбрейс, представитель герцога в Тримейне. («Тогда какого черта он торчит в Эрденоне? « — чуть было не брякнула я, но удержалась. ) Рядом с тобой сидел альдерман Самитш.

— Я думала, они все дворяне.

— Он дворянин.

— Слишком он роскошно одет для городского старшины.

— Здесь такие обычаи. Рядом с Хрофтом — полковник Герман Кренге, из младшей ветви бывших владетелей Свантера. А хозяин дома…

— Эйсанский рыцарь. Из семейства Ларком.

— Ты для этого уходила в библиотеку? Чтобы увидеть герб?

— Не только. Дом мог быть, как и твой, что рядом с Обезьяньим, просто арендован. Но мне действительно нужно было заглянуть в Бархатную книгу Эрда.

— Откуда такой внезапный интерес к геральдике? Лично я бы на его месте воздержалась от вопроса.

Так выигрышнее. Но работодатель — он. И я не стала темнить.

— В Камби я попыталась выяснить, кто был донатором церкви Святого Бернарда. За давностью лет мне никто не мог ответить точно. Оставалось предположить, что это было одно из местных знатных семейств. Таковых в прошлом веке было два — бароны Альберги, род, в настоящее время выморочный, и графы Вирс-Вердеры, чьи владения ранее располагались к востоку от Камби.

На сей раз он ничего не спросил.

— Тебе, вероятно, известно, что девиз Вирс-Вердеров: «Верность есть награда». Но он был дарован им императорами вместе с землями возле Тримейна только четверть века назад. До этого их девиз был: «Источник радости и света».

Во взгляде Гейрреда Тальви отразилась такая ярость, что в его облике даже появилось нечто человеческое. Несколько мгновений он глядел на меня в упор, потом отвернулся Ему даже руки прятать в карманы не пришлось.

Очень ровным голосом он спросил:

— Почему ты не сказала мне об этом днем?

— Я не предоставляю непроверенных сведений. Он помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:

— Может, и к лучшему, что я не знал об этом до ужина. Да, к лучшему.

— Предпочтительнее, чтоб другие не знали, что ВирсВердеры уже вошли в игру?

— По-моему, ты не столь равнодушна к политике, как прикидывалась у Ларкома.

— Вот в этом ты ошибаешься. Я сказала чистую правду.

— И тебе не хочется знать, что произойдет в герцогстве?

— Ничего хорошего, разумеется. Но с чего мне жаловаться? Я налогов не плачу!

Снова последовала пауза, после чего он заметил:

— Если уж ты так хорошо разбираешься в загадочных надписях, может, и те знаки сумела прочесть?

— Какие? — невинным голосом осведомилась я. Он не ответил.

Альдерман Самитш был прав — мы и в самом деле в чем-то похожи. Но Тальви этого никогда не признает. Карета остановилась. Мы были у дома.

В спальню меня никто не проводил, и даже огня не дали. Но читать я не собиралась (хватит, почитала уже для одного вечера), а чтобы раздеться, хватит и лунного света.

Я уснула не сразу, еще поразмыслила — вредная привычка, право, никак от нее не отстанешь, хуже, чем пьянство. Будучи в Камби, я предположила, что Тальви может быть замешан и в правительственных интригах, и наоборот. Последнее оказалось истиной.

Итак, мы вляпались в пошлейший заговор… При всем моем отвращении к подобным делам я была в них не столь уж невежественна. Хвастаться этим не приходилось Любой голодный оборванец в порту знает, что герцог Эрдский стар, болен и не имеет прямых наследников. Свергать старика вряд ли кто решится, но вот что начнется после его смерти… до сих пор я считала, что меня это не касается. Остается надеяться, что герцог протянет на этом свете дольше, чем моя служба у Тальви. Кстати, ежели Тальви думает, что он столь уж оригинален в манере вербовать себе сторонников, то он ошибается. Фризбю рассказывал мне, что именно среди смертников находили себе агентов в прошлом веке имперские тайные службы. Или голову на плаху, или… обычно выбирали второе. А пришла эта мода, кажется, из Англии…

Что-то во всем этом было не так.

В чем?

Хватит, сказала я себе, день и без того был слишком длинный В кои-то веки выпал случай отоспаться в приличной постели. И когда-то он еще будет… если я не ошибаюсь…

Приснилась мне висящая в воздухе огненная дверь, сквозь которую кто-то… или что-то заставляло меня пройти. Я замирала от ужаса, но, войдя в пределы огня, испытала невыразимый прилив радости, как от возвращения домой, хотя дома у меня не было с младенческих лет. Тут я и проснулась, с мыслью, что повар рыцаря Ларкома в подметки не годится кухарке «Оловянной кружки».

Кстати о кухарках. Тальви сказал, что здесь нет горничной, но рано утром, постучавшись в дверь, ко мне заглянула женщина. Она буркнула что-то нечленораздельное, бросила на стул стопку одежды и поспешила ретироваться — возможно, на кухню Одежда оказалась моей старой — то есть не той, в коей меня совлекли с эшафота, а той, в которой я сюда приехала. Ее выстирали и высушили — я разумею рубаху и штаны, кафтан бы не успел высохнуть, но и на том спасибо. Из чего я заключила, что светских визитов мне нынче не предстоит. Оно и к лучшему.

С Тальви я встретилась в соседней комнате, где мы вчера попивали вино. Сегодня вина не было.

— Я готова ехать, — заявила я ему.

— Поедем. Но прежде я хочу предупредить: не преувеличивай своей проницательности. Я прекрасно понимаю, почему ты не задаешь вопросов. Думаешь, что таким образом больше узнаешь сама. В некоторых обстоятельствах это правильно. Как в деле Форчиа. Но не всегда будет так просто.

— Благодарю за своевременное предупреждение.

— Брось. Учтивость оставь для вчерашней публики. Я ведь тоже не переоцениваю твоей преданности. Точнее, я знаю, что ты преданна не мне, а своей вере в то, что долги следует платить.

— Тогда позволь все же задать тебе вопрос: моя служба пожизненна? Или ей отмерен какой-то срок?

— На это я тебе в точности ответить не могу. Но я бы не назвал службу пожизненной. Однако ты должна сама почувствовать, что долг отдан.

Это было слишком мудрено.

— И потом, — добавил он, — у тебя может быть вполне достойная и достижимая цель.

— Просвети, будь добр.

— Есть ведь земли Скьольдов…

— Земли Скьольдов отошли короне.

— В твою золотую голову никогда не приходило, что их можно выкупить?

Что за мысль! Стараясь не выказать удивления, я пожала плечами:

— Даже если бы я располагала достаточной суммой, императорская судебная палата вряд ли признает меня правомочной наследницей. А если признает, тем хуже. Помимо общеизвестной репутации Скьольдов, остается и мой собственный смертный приговор, отложенный, но не аннулированный. Так что сделка может быть осуществлена только через третье лицо, при этом обладающее огромными связями…

— Возможно, я мог бы выкупить их для тебя, — прервал он мои рассуждения. Я подняла на него глаза.

— Вот, значит, какова цена? Ставки на долг недостаточно?

— Я сказал — «возможно».

— Ну, не цена, а сочная репка, подвешенная под носом! А я, знаешь ли, репу не ем. Оставим этот разговор. Я ведь не отказываюсь служить. Потому что долги следует платить. И ни по какой другой причине.

Был ли он оскорблен или доволен моим ответом, определить невозможно. Он сказал, что мы выезжаем тотчас же. Мы — это в придачу оказались Ренхид и Малхира, все верхами. И никаких карет. Мы ехали по улицам шагом, и я, положившись на спутников, лучше знавших город, думала о предложении Тальви и о моем отказе. Нет, я не стала бы бороться за возвращение родовых владений. Потому что они бесполезны? Разумеется, я несколько раз поднималась на Фену-Скьольд и видела руины, заросшие дикой травой и куманикой. Чтобы восстановить все это, потребовалось бы чертова уйма денег, чтоб не сказать больше, а смысл? Скьольды жили совсем иным доходом со своих угодий, нежели тот, что приносят пахотные земли, сады, мельницы и рыбные садки. Земли Скьольдов были совершенно бесплодны, иначе коронные управляющие употребили бы их на что-нибудь. А может, я всегда сознавала, что эти земли и так мои, и никакого выкупа, чтобы подтвердить это, не требуется?

Посторонний шум привлек мое внимание. Шум не мирный. Слышались треск, крики, звон стекла, визг и плач. Я оглянулась.

— Тут рынок поблизости, — сказал Ренхид. Но этот шум не напоминал о рыночных драках. Уж их-то я, родные, знаю, как семинарист « Pater noster «. Похоже, в городе происходили беспорядки. Я покосилась на Тальви — работа его приятелей? Он угадал мои мысли и отрицательно покачал головой. Мы тронулись дальше и, проехав еще один переулок, увидели, как из ворот рынка вываливается буйная компания исключительно мужского пола. Причем это были явно последние среди пробежавших дальше по улице. На мостовой валялись битые стекла и посуда, кучи какого-то рванья. Мне показалось, что я чувствую запах паленого.

— Эй, народ, что делается? — крикнул Малхира. Какой-то парень в фартуке мастерового оборотил к нему жизнерадостное румяное лицо.

— Южную сволочь бьем! — превесело сообщил он. — Потрепали немного купчишек, сейчас докончим

— Попили нашей крови, хватит! — поддержал его некто постарше. — Ни работы, ни торговли, ни житья от них не стало.

— Эрденон для эрдов! — возгласил долговязый студиозус, взмахивая дешевой шпажонкой — Долой карнионскую заразу!

Это было уже нечто. Мы с Тальви переглянулись. Ясное дело, что в смутные времена всегда начинают кого-то громить — евреев, цыган, иностранцев, иноверцев. Но чтобы били южан, таких же коренных и полноправных жителей империи и примерных католиков? Такого на моей памяти не было Да и времена стояли не такие уж смутные…

Но раздумывать было некогда. Оставив позади студента разглагольствовать что-то о древних вольностях, на которые никому не дозволено покушаться, мы проехали дальше. Лавки — это не дома, утешала я себя. Напрасно, как оказалось Мы увидели их на следующем перекрестке, где две волны схлестнулись уже достаточно давно. Среди южан были женщины и дети, и теперь они отступали. Несколько человек валялось на мостовой без движения, и бегущие спотыкались об них. Так, женщина, волокущая за руки двух орущих малышей, не устояла и грохнулась.

— Уходим? — просяще бросил Ренхид. — Зажмут ведь с двух сторон…

Какой-то молокосос подобрал вывернутый из мостовой булыжник и нацелился в женщину. А я осмотрела пистолеты как раз перед выездом. Я не люблю лишнего шума, не люблю стрельбы, но через миг несостоявшийся камнеметатель уже выл, держась за перебитую руку. Не надо принимать картинных поз, скотина.

Над моей головой просвистела пуля, и Керли шарахнулась в сторону. Скатываясь на землю, я различила в гуще толпы мушкетный ствол. Укрывшись за плясавшей от испуга лошадью, я разрядила в ту сторону второй пистолет. Потом бросилась в толпу с «миротворцем» в руке. И плавно вошла с ним в самую гущу. Драка шла подлая, без всяких правил, где старательно бьют лежачего, выдавливают пальцами глаза и противника ищут послабее. Ну, как они, так и я. Дубинка со свинцом с хрусгом прошлась и по костям, и по мягким частям телес. Мне тоже сразу заехали ребром ладони по лицу, но так удачно, что лишь разбили губы, а зубы остались целы. Правда, этот недосмотр кто-то незамедлительно постарался исправить. Поэтому руку с кастетом, целившую мне в челюсть, пришлось немножко сломать. Всего в паре мест. Тут моему славному оружию и пришел конец. Разумеется, железный прут должен был переломить мне хребет, но я успела развернуться и парировать удар. Однако дубинка переломилась, оставив мне лишь короткий заостренный обломок, болтавшийся на ремешке вокруг запястья.

Передо мной снова был студент. Их и вообще в толпе было немало. Не новость — какая же заваруха, какой бунт, какой погром без студентов?

— Бей карнионских прихвостней! — орало будущее светило науки, размахивая заточенным прутом. — Эрденон для эрдов!

Не дожидаясь, пока он замолчит, я перехватила свой обломок, слишком легкий для серьезного удара, но приобретший иные качества, прошла под рукой и вогнала острие ему в подбородок, слегка порвав рот. Пока он корчился от боли, я пнула его в самое уязвимое у мужчин место (не в голову, не подумайте), и он улегся на мостовую. За что ценю нашу учащуюся молодежь — драться любят, но не умеют.

Следующий противник — по виду приказчик — был посолиднее. Руки у него были очень длинные, куда мне, а в одной из них он сжимал тесак. Тут уж обломок дубинки помочь не мог. Любимый кинжал Ренхида, придется мне все же выпустить тебя на волю… Проще всего было бы метнуть его, но кинжал оставался моим последним оружием, и мне не хотелось выпускать его из рук. Судя по тому, как приказчик размахивал тесаком, вернее даже рубил, он был явно намерен распороть мне глотку. При его росте это было очень даже сподручно. А вот колоть при таких замашках было очень даже затруднительно. Зато кинжалом труднее защищаться, ничего не попишешь…

Насчет письма… Этого парня учили работать тесаком, сразу видно. А вот «расписывать» воздух клинком — вряд ли. Это для более тонкого и легкого оружия. Обычно — ножа. Кинжалом даже удобнее, он обоюдоострый.

Нет, его не учили, иначе плохо бы мне пришлось. Когда кинжал замелькал перед его глазами, словно выписывая непонятные письмена, он не то чтобы растерялся, но движения его замедлились. Он был выше меня, но кинжалом и бить сподручнее снизу вверх. Ничего особенного я ему не сделала. Просто резанула ему по венам на руках. На обеих. Чтоб оружие держать не мог. Все-таки он растерялся. Потому что, кроме рук, у него оставались и ноги, и голова, которая, может, и мало думала, но годилась на то, чтоб двинуть так, что мало не покажется.

Но он отступил. Отступил, как и остальные. Ненамного.

Оказалось, что южане, пользуясь моими геройскими действиями, почти полностью покинули поле брани. Оставался лишь один мужчина с разбитым в совершенную кашу лицом, который силился подняться с четверенек, и та самая женщина, впавшая в полное оцепенение. Она сидела на земле. Малыши, копошившиеся подле ее юбок, уже не орали, а попискивали, надорвав голоса.

— Бей крысу с крысенятами! — раздалось в толпе поборников эрдских вольностей. Они разбивали мостовую ломами и палками. Плохо дело, подумала я. Никакой кинжал не поможет.

— Бегите! — гавкнула я, вздернула оказавшегося ближе мужчину за шиворот и бросилась к женщине с детьми. — Бегите, черт вас дери!

Но женщина обвисала кулем, и мне не удавалось ее поднять. Засвистели камни, и я ринулась ниц, пригибая всех троих к земле. Послышался гогот. Плевать. Гордость в такой миг ни к чему, главное — уберечь голову, а там можно и ползком…

Потом крики и вопли изменились, смешиваясь с топотом копыт. Барахтаясь в куче прикрываемых мной тел, я отметила, что булыжники в нас не летят, и рискнула поднять голову.

Гейрред Тальви нарушил нейтралитет. Он врезался в толпу на своем высоком сером жеребце. В правой руке у него была шпага, в левой — пистолет. Я не слышала, чтоб он стрелял, может, он и не стрелял вовсе. Действовал он с исключительной расчетливостью и весьма эффективно, одновременно давя толпу конем, орудуя тяжелой шпагой и бия особо настойчивых по черепам рукояткой пистолета. За ним следовал Малхира, вопя нечто непонятное, но угрожающее, и вовсю размахивал палашом, больше для устрашения, но и это приносило некоторую пользу. Замыкал наступление Ренхид, влекущий в поводу храпящую Керли. Он ничего особенного не делал и все же помогал вытеснению противника.

Кругом орали:

— Сукины дети! Продались за южное золото!

— Предатели! Карнионские наемники!

Я поднялась на ноги, нащупывая в грязи железный прут, выпавший из руки все еще пребывающего в обмороке студента. Встряхнулась и двинулась к дерущимся. Странно — как только я поняла, что рассчитывать могу не только на себя, то почувствовала себя менее уверенно. Оглянувшись, я увидела, что женщина все же пришла в себя и убегает вдаль по переулку, держа одного из малышей под мышкой. Второго посадил себе на закорки ковылявший за ней мужчина.

Уже было ясно, что Тальви сотоварищи толпу сильно расшугали. Кто испугался, а кто и получил увечья. Когда я добралась до своих спутников, то лишь ухватилась за стремя Керли, отпыхиваясь и отбрасывая волосы со лба — шляпу я потеряла в самом начале драки. Но именно я первой услышала, или почувствовала всем телом, далекую дрожь мостовой. Марш тяжелых, подбитых железом сапог. У меня на такие вещи слух наметанный.

— Пора сматываться, — сказала я, сплевывая кровь.

— Что так? — удивился Малхира. Он еще не успел насладиться вкусом победы.

Послышался звук рожка. Толпа бросилась врассыпную.

— Уходим, — согласился Тальви, вкладывая шпагу в ножны. — И быстро.

Я вскарабкалась в седло, боюсь, не самым красивым образом. И только когда мы на рысях приблизились к Свантерским воротам, мне пришла мысль, что я слишком легко поддалась застарелой привычке удирать от городской стражи. Сегодня-то, скорее всего, повязали бы не нас, а нарушителей общественного спокойствия и зачинщиков мятежа. И все-таки любопытно было бы поглядеть, как владетель замка Тальви выпутывался бы из подобного положения.

Никто из них не спросил меня, зачем я полезла в драку, хотя все они были против. И я была этому рада. Сегодня утром Тальви угадал — моя верность долгу перед ним вполне может затмиться под влиянием более сильного чувства. А я всегда буду защищать тех, кого бьют, независимо от того, нравятся мне обиженные или нет.

«Эрденон для эрдов! « Меня передернуло от отвращения. Что это значит? Где они эрдов— то найдут через тысячу с лишком лет после Вторжения? Испанцы же не называют себя готами, а итальянцы — лангобардами, хотя у них для этого есть множество оснований. Кого из нас можно назвать чистым эрдом, помилуй Господь? Вероятно, молодого Гормундинга, но разве он похож на общепринятое представление об эрде? А я вот похожа, но моя мать была родом с самого что ни на есть Юга. Может быть, поэтому я не выношу, когда оскорбляют южан. Карнионцы! Карнионцы там же, где эрды, — в вечности. И в нашей крови.

Остановились мы на ночлег не в харчевне, а в леске у дороги. У ручья я наконец смогла смыть присохшую кровь с лица. А то так и ехала с битой мордой, пугая честных обывателей.

Малхира занимался лошадьми. Ренхид развел костер и собирался готовить ужин. На меня он взглянул с забытой было неловкостью. Может быть, потому что в сегодняшней драке даже мальчишка Малхира держался лучше него. А может, зная рассказы о моих похождениях, он не представлял себе, как это выглядит в жизни.

— Зачем ты на землю спрыгнула? — хмуро полюбопытствовал он. — На лошади этот сброд давить куда как лучше.

В самом деле, зачем? Пример Тальви и Малхиры доказывал его правоту. Очевидно, я не была уверена, что Керли с перепугу не начнет творить черт знает чего. Она же не была обученным боевым конем, как тот, что под нашим патроном. Хотя перепуганная лошадь в давке способна такого начудить — при желании не повторишь. Или просто я снова повиновалась слепой привычке? Так я ему и ответила, не вдаваясь в подробности:

— Привыкла драться в пешем порядке… Он помешал в костре длинной веткой, вылетевший сноп искр освещал его сосредоточенное лицо.

— А стреляешь ты так себе…

— Почему?

— В руку попала.

Так Ренхид ничего и не понял. Может, в его возрасте уже поздно переучиваться? Я не стала ему объяснять, что и целилась тому сопляку в руку. В голову я обычно стреляю во второй раз. Это глупо и ведет к напрасной трате боеприпасов, но так уж я привыкла. Хотя дедушка Скьольд этого бы не одобрил категорически. Впрочем, насколько мне известно, он вообще предпочитал холодное оружие огнестрельному.

Как и я.

Но рассказывать об этом Ренхиду я не хотела. Например, потому, что говорить разбитыми губами было больно. Я перевела взгляд на Тальви. Он чистил шпагу — широкую и тяжелую, наподобие швейцарской или немецкой, но, видимо, изготовленную местным мастером. Такими клинками одинаково удобно рубить и колоть. Гарда у шпаги была из черненой стали, единственное украшение — на дужке отражения, в виде серебряной ветки с листьями, и, полагаю, служила эта ветка не для одной красы и отдыха глаз, ею можно было поймать острие шпаги противника. Вообще же видывала я более роскошное оружие у людей менее богатых и знатных. Но Тальви, похоже, не так просто было найти клинок себе по руке. Ему бы клеймор какой-нибудь скорее подошел, а не шпага. Но двуручные мечи, равно как и всякие иные, в наши дни вывелись из употребления.

Тальви заметил, что я на него смотрю. Отложил шпагу и произнес:

— Не нравится мне это. — Я предположила, что ему, как и мне, не нравится избиение мирных людей, но ошиблась. Он имел в виду совсем другое. — Слишком легко прошло, слишком рано появилась стража. При настоящих мятежах так не бывает. Скорее, это была проба сил, разведка боем… — Он говорил больше для себя, чем для моего сведения. Но я не могла не признать, что он прав. — И этот призыв… что-то раньше мне не приходилось его слышать… — Тут он вспомнил, что я его слушаю. — А ты сегодня пострадала больше всех нас. Потерянная шляпа, да и одежду твою вчера стирали зря. И лицо разбито. Пару дней тебе придется есть с большим трудом.

— Зато кое-кто и вовсе не сможет поднести пищу ко рту. И гораздо дольше, чем пару дней.

— Верно. И мне жаль, что Рик Без Исповеди не видел тебя нынче. Ему бы очень понравилось.

Он снова взялся за шпагу. Я покосилась на его руку и вспомнила, как вчера он вводил меня в гостиную Ларкома. Мой локоть при этом он сжимал точно так же. Я отвернулась и вновь услышала его голос.

— «Эрденон для эрдов! «. Тебе по-прежнему так уж безразличны события, которые грядут в герцогстве?

И я не нашла, что ему ответить.

Мы возвращались в замок Тальви. Весна была в разгаре, в деревнях ставили майские шесты, и молодежь плясала вокруг них. Девушки в венках вертелись возле моих спутников — скорее потому, что так полагалось, чем из подлинного легкомыслия. Малхира скалил зубы, рассылал воздушные поцелуи, а когда приходилось задерживаться, уделял пейзанкам более полновесные знаки внимания. Ренхид изо всех сил делал вид, что его подобные глупости уже не волнуют. Я скучала. Весну я люблю лишь по той причине, что ею теплее, чем зимой. Когда порой приходится неделями скрываться в лесу, эта причина достаточно значительна.

На горе, где стоял замок Тальви, тоже был лес. Заповедный, как рассказали мне Малхира с Ренхидом, и назывался он Маахис. Правда, окрестные крестьяне имели право порубки деревьев, ловли рыбы и мелкой птицы в других лесах на землях Тальви, за что вносили арендную плату. Крепостных здесь, как и во всем герцогстве Эрдском, никогда не было. Потомкам гордых эрдов стоило загордиться, если забыть, что на Юге тоже не было крепостного права. Оно существовало только в центральных областях империи.

По приезде Гейрред Тальви, коего, несомненно, ждали, исчез из моего поля зрения, и я оказалась предоставлена себе. Но я заметила, что отношение ко мне в замке несколько изменилось. Госпожа Риллент вдруг заговорила со мной в более почтительных тонах и стала опускать передо мной глаза, чем ставила меня в чертовски неудобное положение — она ведь была старше и вполне почтенная дама. Служанки шептались за моей спиной и умолкали, стоило мне оглянуться. Когда я вернулась в комнату, которую мне ничего не оставалось, как называть своей, то обнаружила, что, кроме синего платья, доставленного сюда из Эрденона во вьючных сумках, меня ожидают еще несколько новых платьев и зеркало. Они, ясное дело, не из воздуха возникли, их заказали, принесли и обменялись новостями. Из чего непреложно последовало то, что меня считали любовницей Тальви. Но меня таковою считали и раньше, а отношение было другим. Хотя… не всякую наложницу возят в столичный город и вводят в приличное общество. Ренхид и Малхира наверняка уже успели насплетничать. Однако не стоило их винить. Все, конечно, было подстроено самим Тальви. Когда он приволок меня на встречу со своими друзьями, он преследовал какие-то иные цели, помимо желания позлить и унизить высокородных господ. То же самое и здесь. Он прекрасно понимал, что я не побегу возглашать кругом, будто ничего такого не было и губы у меня распухли вовсе не оттого, отчего думают служанки. Возможно, выставив меня в общем мнении своей любовницей, «дамой-ширмой», как изящно цитировал по сходным случаям какого-то старого поэта Бун Фризбю, он пытался скрыть свои истинные связи, какие — не будем углубляться. (Правда, если судить по Рику Без Исповеди, в этом обществе и не требовалось ничего скрывать. ) Ну, мало ли что бывает…

А может — и тут я не могла не одобрить его действий, — в этой заговорщицкой компании просто не хватало присутствия женщины? Согласитесь, что до самых больших мерзостей в мире додумываются исключительно мужские сообщества: инквизиция или тайная полиция, куда женщин не допускают принципиально. Даже армия, даже преступные шайки не столь монолитны. Там есть жены, дети, любовницы, просто шлюхи, наконец, — они не дают дойти до грани. Или это все мои домыслы? Нет, я не могла его понять. Так же, как резкой смены в обращении — от полной, казалось бы, откровенности, до столь же полного пренебрежения. И мне не нравилось, как он на меня смотрит. Господь свидетель, за мою жизнь на меня по-всякому смотрели разные представители рода человеческого, особенно мужчины, и это совершенно естественно — все мы люди. Но это был не тот взгляд. Он смотрел на меня так, будто знал обо мне гораздо больше, чем я сама. Хотя, ставлю нобль с розой против медного эртога, он не знал обо мне ничего.

Одним словом, я была рада избавиться от его общества. И его избавить от своего. Я не стала надевать новых платьев, облачилась в то, что госпожа Риллент выдала мне в прошлый раз, и направилась в библиотеку.

В библиотеке никого не было и царил полумрак. Я отдернула шторы. По счастью, было еще довольно светло, а стекла здесь были не цветные. Разберусь как-нибудь. Как сейчас помню, я хотела взять «Историю Эрда-и-Карнионы». Припомнив, где стояли тома, я влезла на скамеечку и вытащила фолиант. Ага, вот и она. Я раскрыла наугад.

«Существовал тогда также один из служителей царя Ирода, некий Симон, человек красивый, огромного роста и крайне сильный, пользовавшийся доверием царя. Основываясь на беспорядочном состоянии дел, этот человек осмелился возложить на себя царский венец. Собрав толпу приверженцев, которые в своем безумии провозгласили его царем, и считая себя вполне достойным этого высокого сана, Симон разграбил и сжег царский дворец в Иерихоне. Равным образом он предал пожару целый ряд других дворцов в стране, причем предоставил толпе своих приверженцев грабить их сколько угодно. Он, наверное, совершил бы еще более значительные беззакония, если бы против него не были приняты меры:

Грат присоединил царские войска к римским, и во главе этой рати выступил против Симона. Когда затем произошла продолжительная и ожесточенная битва, большинство приверженцев Симона, представлявших из себя беспорядочную толпу, сражавшуюся скорее храбро, чем умело, погибло, а сам Симон, искавший спасения в бегстве по узкому ущелью, попался в руки Грата и был им обезглавлен».

Иерихон? Римляне? Что-то не похоже, чтоб это имело отношение к Эрду-и-Карнионе. Это какой царь Ирод — тот, что в Писании? Не припомню в Евангелии ничего подобного. Я открыла титульный лист. Книга называлась «Иосиппон» и представляла собой свод сочинений некоего Иосифа Флавия. Она была издана той же Академией наук в Тримейне и одета в такой же переплет, что «История империи… «, поэтому я их и перепутала. Я машинально листнула страницу, заложенную пальцем, и пробежала несколько строчек.

«Таким образом, полная разнузданность овладела народом, так как у него не было своего царя, который мог бы доблестным правлением сдерживать народную массу, а прибывшие для успокоения возмутившихся иноземцы лишь подливали масла в огонь своим наглым отношением и своим корыстолюбием… Где только ни собиралась толпа недовольных, она тотчас выбирала себе царя, на общую погибель… „ Ладно. Эту книгу я тоже почитаю. Но после. Хотя угадать, чем дело кончилось, труда не составляет. Оно всегда кончается одинаково, что в Иерихоне, что в Эрденоне… Вернув „Иосиппон“ на место, я нашла первый том „Истории империи“. Сверху лежала еще одна небольшая книжка, точнее, рукописная тетрадь, переплетенная в кожу, — во время своего первого визита в библиотеку я ее не заметила. Снаружи ничего не было вытиснено, а внутри была странная надпись — «Хроника утерянных лет“. Листнув рукопись, я обнаружила, что там говорится об эрдах, карнионцах и древних временах.

«Хронику… « я тоже прихватила, надеясь за небольшим объемом вскорости ее одолеть.

Вернувшись, я принялась за чтение. Первым делом я ухватилась за «Историю… «. Всегда выбираю первой ту книгу, что потолще. Увы, она меня разочаровала. Глубокая древность не интересовала академиков. Повествование начиналось только с основания империи и торжества Креста. На страницах то и дело мелькали епископ Бильга, святой Бернард, канцлер Леодигизил и прочие знакомые личности, но, право же, Фризбю, когда был не слишком пьян, повествовал об их деяниях гораздо увлекательнее. Впрочем, возможно, в этом и состоит наука — в том, чтоб убить всякую увлекательность. О состоянии народов в те времена говорилось мало. И вообще о людях, кроме королей, канцлеров, князей церкви и святых. О Скьольдах я не нашла там ничего. О Тальви — тоже. Но меня другое огорчило. Господа ученые академики, судя по всему, до сих пор опасались, как бы чего не вышло, и прилагали всяческие усилия, дабы не оскорбить читателя описаниями варварской грубости. Во избежание. Хотя прошла уже тысяча лет. Я даже пожалела, что не взяла с собой книгу этого Иосифа, который, судя по прочитанному мною отрывку, обижал всех напропалую — и своих, и чужих, и царей, и повстанцев. Я отбросила творение тримейнских академиков. Пошли они к черту, я сладкого на ночь не ем. Равно как и в любое другое время.

С такими мыслями я принялась за «Хронику… „, открывавшуюся довольно странным для исторического сочинения эпиграфом из Блаженного Августина: „Совершенно ясно теперь одно — нет ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен — прошлого, настоящего и будущего. Некие три времени этих существуют в нашей душе, и нигде в другом месте я их не вижу“. Дальнейшее содержание привело меня в крайнее недоумение. Одно мне стало ясно — почему Тальви не читает романов и не держит их в своей библиотеке. По той же причине, что я не играю в карты. Зачем романы, когда автор книги по истории родной страны предлагает тебе такие вымыслы, по сравнению с которыми бледнеют все измышления досужих сочинителей! Автор, кстати, был анонимен. И его можно было понять. Даже в наше сравнительно милосердное время за то, что он нагородил, можно схлопотать пожизненное заключение в Свинцовой башне Тримейна, если не чего похуже, а книга, судя по некоторым деталям, сочинялась не меньше ста лет назад, а может, и побольше, когда костры Святых Трибуналов пылали на всех площадях. Даже такой сумасшедший, каким был создатель „Хроники… „, обеспокоился о том, что бы скрыть свою личность. Но могу сказать совершенно точно — он был южанин. Слишком с большим пренебрежением отзывался он об эрдах. «Грязный дикарь в вонючих шкурах ворвался в светлые чертоги Карнионы и принялся крушить своим топором хрупкие колонны и прекрасные фризы… « Правда, и к карнионцам он был не слишком милостив. «Замкнувшиеся в своих замках и монастырях, зачарованные игрой магии, науки и искусства, создававшей картину бесконечных возможностей, но никогда не приобретавшей форму существования, они были мало способны к сопротивлению. Безупречно владея оружием, карнионцы полностью забыли, что оно дано человеку не для одного лишь совершенствования в боевых приемах, которые превращались в бессмысленные ритуалы“. Эрды и карнионцы, замечал автор, настолько отличались друг от друга, что каждый народ отказывал другому в принадлежности к роду человеческому. Долгая история, однако. Правда, одно дело — читать красивые слова, а другое — видеть, как это обращается в мерзкий уличный мордобой. В целом же, продолжал рассказчик, приходится пожалеть именно эрдов, ибо именно они стали первой жертвой Долгой Зимы и дальнейших бедствий. («Я не буду, — добавлял хронист, — развивать мысли тех, кто утверждает, будто как раз они сии бедствия и вызвали“. ) «Еще до Долгой Зимы пространство от моря до Вала, названное областью Эрдского Права, было превращено в пустыню. Уничтожив карнионские города, которые считали гнездилищем вредоносной магии, эрды уже не могли грабить соседей, отгородившихся от них Валом. Вдобавок карнионцы сумели объединиться, эрды же оставались под властью многочисленных племенных вождей — ярлов и хавдингов. Земли под властью эрдов быстро истощались, в преданиях того времени то и дело упоминаются голод и недород. За угодья, пригодные для пахоты и скотоводства, велись непрерывные войны. Но ниети войны, ни межклановая вражда, ни человеческие жертвоприношения — все, что сокращало население, не могло избавить эрдов от голода. К тому же, в отличие от других варварских народов — да избавим их от лишних обвинений, эрды и без того достаточно совершили, — они никогда не практиковали преднамеренного детоубийства. Свирепые испытания, коим эрды подвергали своих детей, столь ужасавшие карнионцев, были призваны обеспечить тем наилучшую способность к выживанию. Таким образом, эрды, которые были наиболее сильными и выносливыми людьми, о каких приходилось слышать, были и наиболее уязвимыми. Когда разразились великие бедствия, им оставалось или перестать быть теми, кем они были раньше, или вымереть. В некоторой степени последнее можно сказать и о карнионцах“.

Примерно так автор излагал историю Вторжения и последующих десятилетий. Кстати, здесь-то Скьольды были упомянуты — в перечне племенных вождей («… и Скьольд-хавдинг, возводивший род свой к верховному божеству эрдов, впрочем, не он один… „). Приятно было прочитать также, что женщины эрдов пользовались уважением, не наследуя власти в клане, управляли хозяйством и в случае необходимости сражались, как мужчины. Эрды и вообще уважали друг друга, если между ними не стояла кровная вражда, и чувство ответственности перед племенем было у них весьма велико. Поэтому калеки кончали жизнь самоубийством, чтобы не отягощать племя. Зачастую также поступали и старики, особенно во времена голода. Что, конечно, давало автору хроники повод к различным спекуляциям. Тем не менее, отдавая несомненное предпочтение карнионцам, хронист сообщал об эрдах не одни лишь мерзости и вообще излагал события так, что придраться было трудно. Но дальше! Как только речь зашла о том, что выше было названо „Долгой Зимой и великими бедствиями“, тут его вольное перо разгулялось так, что никакого удержу. Я даже ненадолго отложила книгу, возмутившись тем, как человек, ранее выказавший себя вполне здравомыслящим, может увлекаться перепевом подобной чепухи. Того, что в детских сказочках именуется Нашествием Темного Воинства. Нашествие эрдов — это понятно, но нашествие чудищ, вампиров и демонов из ада? Будучи младенцем в люльке, приятно на сон грядущий послушать разные ужасти, но верить в них? Хронист же относился к Темному Воинству как к непреложной истине и сообщал об этом с какой-то неприятной уверенностью. Он утверждал, что чудовища эти в действительности были вовсе не тем, что мы представляли. «Подумайте о существах, обитающих во глубине вод морских или вечной тьме пещер. Как безобразны и пугающи они для нашего взора! Но там, где они рождены, их облик единственно уместен и совершенен. И сколь ужасен и омерзителен должен быть наш собственный внешний вид для этих существ“. Такое утверждение еще можно было как-то проглотить. Однако это были еще цветочки. Дальше автор вступал на самый опасный участок своего повествования. Мир наш, говорил он, не единственный из существующих. Существует бесчисленное множество миров, подобных ему, и еще большее количество в корне отличных, и даже таких, в которых существование человека невозможно в принципе. Но они и предназначены не для людей, так же, как глубины вод и тьма пещер. Древние карнионцы, утверждал хронист, всегда это знали, и некоторые другие народы, независимо от них, пришли к тем же выводам. Что, добавлю от себя, полный бред и чистейшая ересь. Хотя и увлекательная.

Что послужило причиной того, что перегородки между мирами оказались сломлены, повествователь упоминал глухо. То ли не знал, то ли не желал говорить. Выше он заметил, что некоторые обвиняли в этом эрдов. Из его умолчаний стало ясно, что существовало и противоположное мнение.

Убей меня Господь, я так и не смогла понять, кому он сочувствует: чудовищам или людям? Эрдам или карнионцам? Всем? Никому? «Неотвратимая судьба влекла народы к союзу и воздействию друг на друга, — продолжал он. — Эрды угасили в сердцах своих пламень вражды к карнионцам. Известны случаи, доказывающие, что они стали ценить разум, а не один меч. В свою очередь карнионцы отступили от привычки к созерцательности и недеянию. Этому способствовало то, что, не отринув вовсе своей первоначальной религии, представлявшей, скорее, научную систему, озаренную мистикой, они обратились в большинстве своем к вере в Великую Матерь и Сына — охотника и воина. Эта вера, доселе тлевшая в карнионском простонародье, теперь приобрела довлеющее значение. Она побуждала своих приверженцев к решимости и деятельности, но она же с легкостью поддавалась трансформации, чем и воспользовались христианские миссионеры. Придя в церковь, люди видели там привычный им образ Матери, что заступалась перед Сыном за человечество, и всем сердцем обращались к нему. Обращение карнионцев — пожалуй, правомерно отныне называть их просто южанами, ибо к тому времени смешение народов зашло очень далеко, — произошло мирно и безбурно. Церковная история Карнионы не имеет своих мучеников, в отличие от истории Севера, жители которого долго не желали расставаться с древними богами и всячески их отстаивали».

Последняя фраза была построена нарочито двусмысленно. Неясно было, кого автор считает мучениками — миссионеров или эрдов, защищавших свою веру? Еретик он был, явный еретик, сколько бы он ни повторял, что «у Бога все возможно», и ни ссылался на Блаженного Августина и преподобную Урсулу.

Урсула Скельская возникала у него в следующем длинном пассаже, где он указывал на авторов, дошедших до идеи множественности миров независимо от событий, описанных в «Хронике… «. Про святую Урсулу я хотя бы слышала раньше, но не читала никогда и сомневаюсь, чтобы в наше время ее труды вообще кто-то читал. Далее следовал список неизвестных мне каббалистов. «Однако следует помнить, — говорил хронист, — что эти мудрые, просвещенные и праведные люди строили свои утверждения путем логических умозаключений либо Божественного озарения, отрицать которое способны лишь люди узкомыслящие, но не на основе собственного опыта… « Что сие значит? Автор намекает, что у него таковой собственный опыт имеется? Что он шлялся по мирам, подобным или неподобным, и видел несчастных чудовищ своими глазами? Или просто дурит нас, бедных? Хватит, он и без того наплел достаточно, чтоб его сожгли не один, а десять раз. Я очень часто обманываю людей и поэтому не люблю, когда обманывают меня…

Нет, не это было причиной моего раздражения. Хронист не то чтобы обманывал. Он просто давал понять, что знает больше, чем говорит.

Совсем как Тальви.

Решительно, все это мне мерещится. Человек сочинял увлекательную сказку и ничего такого не брал в голову, а я, как инквизитор, всклепала на него невесть что. Пора бы вспомнить, что женщины инквизиторами не бывают…

Я взглянула на небо и обнаружила, что уже скорее рано, чем поздно. А мне нужно хоть немного поспать — мало ли что последует завтра… то есть уже сегодня. Потому я отложила «Хронику… « и смежила натруженные очи. Мне никогда не составляло особого труда заснуть и удавалось это даже в камере смертников. А уж на просторной и удобной постели (не в сугробе, не на камнях, не на черепичной крыше) — и речи нет.

Попытка набраться сил оказалась не лишней. Тальви пришел, едва лишь я успела встать, умыться и одеться.

— Скучаешь? — спросил он, взглянув на книги на столе.

— А ты пришел развеять мою скуку?

— Смотря что под этим понимать. Если развлечения, то я не стал бы ждать до утра.

Я опять почувствовала, что надо мной издеваются, и сделала постную мину.

— Богатое у тебя воображение… Это, случайно, не ты написал?

— С чего это тебе в голову взбрело? — резко спросил он.

Обиделся, надо полагать. Его, знатного человека, сравнили с каким-то писакой. Шутить со мной надо осторожнее, вот что.

Правда, он тут же заметил:

— Быстро же ты до нее докопалась… Я получил эту тетрадь в наследство. Вместе с основным книжным собранием. Ты уже все прочла?

— Нет, примерно до середины. Потом уснула.

— Так скучно?

— Просто я не верю в сказки.

— Во что ты веришь, мне известно. Там, в конце, есть приписка, что существует несколько копий этой рукописи. А оригинал хранится в семье Брекинг, что живут близ Гормунда. В юности я не поленился туда съездить, хотел с ними потолковать. Брекинги ведь очень старая семья, возможно старше наших с тобой…

— Все мы от Адама и Евы… И что же?

— Они давно уже там не живут. Сгинули без следа.

— Ушли в один из миров, означенных в «Хронике… «, — не без яда заметила я. Он не поддержал иронии.

— Нет. Насколько мне удалось выяснить, переселились в Дальние Колонии.

— Угу. А вот интересно — не так чтоб очень, но все же — почему манускрипт, написанный южанином, не слишком обожавшим наших собратьев, хранился в старинной эрдской семье? А они не только хранили его, что и так было опасно для жизни, но и позволяли снимать с него копии?

— Именно это я и собирался у них спросить. Но теперь уже поздно. Поэтому оставим книги. Точнее, эти книги.

— Новое поручение?

— Да. Поедешь в Свантер. На сей раз тебе не придется прилагать столь много умственных усилий, как в Камби. Во-первых, отвезешь мое письмо Антону Ларкому, ты должна его помнить.

— Ах, он еще и Антон… Ты же совсем недавно с ним расстался.

— Значит, есть новые сведения.

— Не проще ли послать кого-то из доверенных слуг? Или ты снова указываешь мне, где мое место?

— Не тебе, — жестко сказал он. — Твое место — при мне, остальные должны это усвоить.

— Ты, помнится, называл их своими друзьями. А теперь уж и «остальные»? Впрочем, откуда у тебя взяться друзьям, если ты так с ними обходишься?

— Тебе что, их жаль?

— Жаль — неверное слово. Я могу их понять. Тебя — нет. В какой-то мере ты преследуешь те же цели, что и они. Власть, личные амбиции… Вероятно, даже в большей мере. Но есть и что-то иное.

— Власть, личные амбиции… А ты сама? Не потому ли ты никогда не совалась дальше Свантера, а по большей части торчала в своем убогом Кинкаре? Рисковать шеей тебе было приятней там, где всем известна фамилия Скьольд, перед которой трепещет все местное быдло, чем в полной безвестности. Быть первой знаменитостью глухой провинции, чем заурядной авантюристкой в столице. Ты не находишь, что это как-то мелко?

Он был до обидного прав. Но я не могла в этом признаться.

— По крайней мере, моя мелочность оказалась выгодна. Пусть я набирала проценты на родовом имени, но, если бы тебя не занимали Скьольды, мне сняли бы голову на плахе.

— А ты по-прежнему думаешь, что меня занимали Скьольды, когда я тебя выкупил?

— Так не моя же скромная персона сама по себе.

— Скромность украшает женщину. Из тебя правда красавицу сделать невозможно. Но я о другом. Твои мелкие амбиции в прошлом. Рядом со мной ты действительно можешь узнать нечто иное. Хотя придется учиться.

Скажите какой великий ученый Тоже мне, велика премудрость — заговоры плести. Или он что-то другое имел в виду? «Если мое место — рядом с тобой, зачем мне ехать в Свантер? « — хотела было спросить я, но это можно было слишком по-разному понять. Уж если хвататься за скользкие темы, найдутся еще.

— Надеюсь, мне не придется соблазнять эйсанского рыцаря? А то все же духовное лицо… как-то неловко, право. К тому же это у меня никогда особенно хорошо не получалось. Другая специальность, знаешь ли…

— Я и не думаю, чтоб тебе удалось его соблазнить. Не потому что ты так уж непривлекательна, а потому что он видел тебя со мной. Он, можно сказать, рыцарь без страха и упрека. — Мне вновь послышалась в его голосе тень издевки, хотя, повторяю, мне еще не приходилось слышать, чтоб Тальви смеялся. — А что касается другой специальности… именно поэтому я посылаю тебя, а не Малхиру или кого-либо еще. Я же говорил, что поручение будет не одно.

— Я вся внимание, — проворчала я.

— Антона Ларкома ты найдешь в приорате эйсанских рыцарей. Останавливайся где хочешь, скажи ему только, как с тобой связаться, чтобы я мог тебя разыскать. Что ты ему наплетешь о целях своего местопребывания в Свантере, меня не волнует. Но. Некий Арне Арнарсон, лет двадцать назад бывший секретарем губернатора Свантера, написал книгу под названием «Истинные сокровища Севера». Не таращи глаза. Это свод шифров и секретных языков, которыми пользовались здесь, на Севере, различные тайные братства, церковные и светские. Известно, что это рукопись, содержащая около трехсот страниц, в одну восьмую листа, в шагреневом переплете. На обложке вытиснены эрдские руны «анзус» и «кано», впереди — истинные, позади — перевернутые. Я тебе покажу, как они рисуются. Арнарсон давно умер, его сочинение попало в архив морской Гильдии Свантера и находится в ее Тайной палате. Ты оттуда его достанешь. Как ты это сделаешь — мне совершенно безразлично. Но Антон Ларком об этом ничего знать не должен.

Когда-то, сказывают, Карниона Прекрасная простиралась от моря до моря. Но море Севера предало ее и, как пишут поныне, «извергло на берега полчища варваров». Так и представляешь себе — волна нахлынула, отбежала, а из-под нее — эрды толпой. На самом деле, конечно, все было совсем не так. Эрды подходили к плодородным берегам неизведанной страны на своих быстроходных кораблях. Весла двигались в лад, говорится в старых северных песнях, солнце играло на желтых и синих щитах, висящих вдоль бортов, ветер надувал полосатый парус на единственной мачте, именуемой «старой матерью» или просто «старухой». И еще говорится — что слышала, то и повторяю, не сама придумала, — будто на носу каждого корабля было изображение страшного змея, так что казалось, словно из моря выплывают кровожадные чудовища. А когда эрды искали места для поселения, они якобы снимали эти изображения с кораблей и бросали их в прибой. Где к берегу прибьет, там и поселялись. Так, по преданию, и был основан Свантер, поначалу корабельный поселок, а потом, в более цивилизованные времена, — город.

Возможно, легенда приукрасила события. Если же нет, очень удачно в тот раз эрды бросили своих языческих идолов. Или же идолы выбрали, где им ткнуться в берег. Город рос, и, хотя никогда не претендовал называться столицей, никто не удивится, узнав, что значительная часть богатств Эрденона, да и самого Тримейна притекает именно из этого источника. Здесь находился центр торговли Севера — по большей части морской, но не только. Если вокруг Эрденона были пахотные угодья, то в окрестностях Свантера располагались пастбища. А в городе, соответственно, бойни и рынки скота. Вовсю торговали здесь маслом, молоком, кожами, шерстью и тому подобным. Но все же морская торговля была главнее. В прошлом столетии гавань стала тесна для заполнявших ее кораблей и была выстроена новая. Она так и назвалась без затей — Новая гавань. Здесь стоят дома богатых свантерских судовладельцев, предпочитающих жить поближе к своим кораблям, с узкими фасадами — земля в Новой гавани дорога, но зато непомерно выросшие в высоту: в три, а то и в четыре этажа, здания торговых компаний и часть складов. Свантер — не сонный Камби, где патруль более-менее успешно поддерживает порядок в порту, здесь относительный порядок царит только в респектабельной Новой гавани. Кабаки, бордели, игорные дома с самой дурной славой сосредоточены в Старой (что не означает, будто в других частях города подобных заведений нет). Из всех городов Севера Свантер был знаком мне лучше всего, здесь я проводила немало времени, и не из тщеславия и желания покрасоваться, как утверждал Тальви, а потому, что здесь сравнительно легко, хотя и с риском, можно было сорвать крупный куш — в Свантере крутятся большие деньги, — и узнать много нового.

То, что я узнала в этот раз, меня не обрадовало. Люди, которых я считала своими друзьями, начали исчезать с горизонта. Фризбю умер, пока я сидела в тюрьме, — не выдержала печень — и все его связи начал прибирать к рукам Бимон Беззубый, личность малопочтенная даже в этом обществе. Мадам Рагнхильд, хозяйка «Рая земного», где я всегда могла найти безопасный приют и сытный обед, полгода назад неожиданно для всех вышла замуж за богатого вдового купца, продала заведение и поселилась на Епископской площади. В ее новый дом я соваться не стала — во избежание, подобно составителю академической истории. Что касается еще одного моего наставника, ювелира Соркеса, то с ним я тоже едва не разминулась. Придя на Златокузнечную, я увидела, что лавка закрыта, а туповатый мальчишка-приказчик, сменивший знакомого мне Джоэля, племянника старика, не мог или не хотел мне ничего объяснить. Наконец из-за двери, что вела из лавки в дом, высунулся сам Соркес, завидев меня, успокоенно махнул мальчишке, и пригласил меня войти. И я оказалась среди развала и беспорядка, сопутствующих переезду.

— Уезжаем, деточка. — Соркес развел руками. — Перевожу свое дело в Дальние Колонии. Там теперь много богатых людей, надо ловить выгоду, пока другие не перебежали дорогу. Джоэль уже выехал. Кортеровский банк недавно открыл в Дальних Колониях свои представительства, так что трудностей с переводом наличных не будет…

На меня он не смотрел, и я отчетливо поняла, что дело не в выгоде. Я оглянулась на окно, но оно было прикрыто ставней, несмотря на ранний час.

— Здесь уже призывали бить карнионцев? — тихо спросила я.

Теперь старик посмотрел на меня. Вздохнул:

— Да. Пока только карнионцев… Но в городе полно матросов с Юга, их не очень побьешь…. Дело удалось уладить миром, хотя кровь уже пролилась. И все же… Это лишь мелкие приметы, главное — в глубине… Скоро здесь будет очень жарко. Слишком жарко для мирного Севера. И никому не хочется погибать в междоусобице. Тем более в чужой. Тебе я не буду давать советов, ты здешней крови, вдобавок молода и сильна. Ко мне все это не относится. — Ему явно неловко было это излагать, потому он сменил тему. — Да, советов я тебе давать не буду, но кое-что дам. На прощанье. — Он отпер железный ларец, в котором, видимо, держал образцы нераспроданного товара, и вынул оттуда серебряный перстень— печатку с крупным красным полупрозрачным камнем. — Вот, возьми. В печатке сердолик — камень богатства, камень здоровья. Сердечный камень. У тебя, деточка, голова золотая во всех отношениях, а немного сердца тебе не помешает. Вообще-то женщинам пристало носить желтый, но желтого у меня сейчас нет. Возьми, возьми, хоть это не перстень царя Соломона, а всего лишь перстень старого Соломона, сына Соры, на нем не написано: «И это пройдет», и власти над демонами он не имеет…

Я приняла перстень. Пусть знаменитых слов на нем и не было вырезано, но все же какая-то закорючка наблюдалась.

— Что это за знак?

— Просто буква «нун», с которой начинается твое имя. Поэтому я вспомнил о печатке. Буква эта также имеет символ «плод», что должно сопутствовать удаче во всех начинаниях…

Он действительно выбрал подарок наугад. Перстень был мне великоват и подходил только на указательный палец правой руки. Я надела его и поклонилась.

— Спасибо. Я буду его носить.

Мы еще немного поговорили и расстались.

Символы! Буквы! Руны! Какое мне, в сущности, до них дело?

Значение имеют только люди.

Между тем может показаться, будто за сентиментальными встречами и воспоминаниями я забыла о цели своего приезда. Неверно. С ювелиром, например, я встретилась только после свидания с эйсанским рыцарем. По приезде я остановилась в «Коронованной треске», что рядом с табачными складами. Забавно. Символы таятся не только в рунах и каббалистических знаках. Этот адрес тоже можно было счесть символическим, но лишь по отношению к коммерции. Раньше одну из главнейших статей городского дохода составляла торговля рыбой, треской и селедкой в основном, что и вдохновило пышное название трактира, но теперь ее ощутимо начала теснить торговля заморским зельем, поставляемым из Дальних Колоний. (Правда, ходят слухи, что и у нас на крайнем Юге империи начинают выращивать табак. Что, конечно, скажется на ценах. ) Владелец трактира принялся искать дополнительные денежные источники, и это привело к тому, что у меня в «Коронованной треске» появился неограниченный кредит. Там же я смогла упокоить своего коня. Забыла сказать — на сей раз Керли осталась в конюшне замка. Я получила гнедого трехлетка по кличке Руари. Он был резвее, чем старушка Керли, хотя нрав у него был не подарок. Теперь это должно было заботить трескового конюха. По городу я привычно передвигалась пешком. Так и пошла искать приорат Эйсанского ордена, находившийся, как легко догадаться, в Новой гавани.

Это было, насколько можно судить, глядя за высокую ограду с решетками поверху, довольно приятное глазу строение — точнее, ряд строений — с церковью, подворьем и всеми потребными ордену службами Эйсанские братья, несомненно, были богаты — отхватить столько места в Новой гавани! На вратах сиял яркими красками в лучах солнца образ — святой Барнаба Эйсанский поражает копьем злобного варвара, а над крышей приората трепетал на ветру багряный штандарт с зеленым крестом. Хоть само здание на картинке малюй. Внутрь я соваться не стала, а попросила привратника сообщить брату Ларкому, что для него есть вести.

— А кто его спрашивает? — полюбопытствовал страж ворот.

Этот вопрос можно было предвидеть. Не могло быть и речи, чтобы передать письмо Тальви через привратника. Пусть я сомневалась, что в нем действительно содержались важные сведения, но надо соблюдать правила игры. Хотя бы иногда. По этой же причине я не хотела называть привратнику имя Тальви, а заодно и свое. Моего почерка Антон Ларком не знал. Оставалось уповать, что он запомнил, о чем шла речь при нашей встрече в Эрденоне. Поэтому еще в «Коронованной треске» я написала. «Досточтимый рыцарь! В вашем доме имеется библиотека? „ — посмеиваясь про себя над этими детскими играми в конспирацию Но когда молодой человек в орденском плаще вышел из ворот приората, я сразу поняла, что разговор он помнит, а меня не узнает. Мудрено ли! Мы виделись вечером, при свечах, а сейчас был белый день, пусть я и стояла в тени. Тогда я вырядилась как благородная дама или содержанка высокого полета (правда, разницы между ними я не улавливаю). Теперь же я была в том виде, в коем в последние несколько недель моталась по городам и весям. Или почти в том же. Малость порванный в драке кафтан мне подлатали в замке — все же какая— то польза была от моего пребывания там, раньше мне приходилось все починять и штопать самой. Безвозвратно утерянную в той же драке шляпу заменила другая, та, что чаще носят в портовых городах, с загнутыми полями, а сломанную дубинку — короткая широкая шпага, ее еще презрительно именуют „тримейнской сплетницей“ или «локтемером“, однако в деле она чрезвычайно удобна.

Когда рыцарь все же определил, кто перед ним, он внезапно смутился. В прошлый раз я этого за ним не заметила, поскольку общие чувства, вызванные моим появлением, смущению просто помешали.

Я кивнула в знак приветствия, ободряюще улыбнулась и сказала:

— Вам письмо от нашего общего друга.

— Да, разумеется… — Он взял послание и принялся вертеть его в руках.

— Простите, ради Бога, что я вынужден беседовать с вами так… на улице…

— Письмо, — напомнила я. — Не стоит оставлять его на виду.

— Конечно. — Он покраснел, и так густо, как мне никогда бы не удалось. Хотя он был темноволос, а считается, будто блондины краснеют легче. То ли совести у меня нет совсем, то ли кожа совсем задубела от загара. Пока я размышляла над этой проблемой, Парком спрятал письмо за отворот камзола.

— Вообще-то его неплохо бы прочитать. Правда, не перед воротами.

— Но… я же не могу вот так сказать: «Спасибо, уходите! « А в приорат я вас позвать тоже не могу.

Насчет последнего он был прав. Приорат все же имел статус мужского монастыря, несмотря на то что большинство эйсанских рыцарей были монахами лишь по званию, каковое позволяло им грешить, не обременяя души их подружек суетными надеждами на женитьбу, что, безусловно, способствовало искренности в отношениях. Вообще-то, войди я приорат, вряд ли кто стал бы на меня таращиться, но Ларком знал, кто я, и этого было достаточно. Не зря Тальви с иронией отозвался об его безупречности.

— В таком случае мы могли бы пройти туда, где наш вид не вызовет подозрения. Что скажете о прогулке к Большому пирсу?

Он кивнул. У Большого пирса всегда толкалось множество городских зевак. Даже в садах губернатора, когда их открывали для публики, народу бывало меньше. Особенно в такой погожий день.

— Вы одна здесь? — спросил он, когда мы немного отошли от приората.

Я невольно оглянулась, нет ли хвоста.

— Одна, успокойтесь.

— Нет, я имею в виду — в городе.

— Ах, это… Да, я приехала одна.

— Но как он мог! — Он не назвал Тальви по имени, но ясно было, что речь о нем. — Он обязан был дать вам охрану.

— Разве он ничего не рассказывал вам обо мне?

— Рассказывал, и он, и Хрофт, и все же… если он взял вас к себе, то обязан о вас заботиться!

Ах, молодость, молодость. Я не стала объяснять, что Тальви никому и ничем не считает себя обязанным. А также убеждать, что не стоит так часто повторять это слово. Людей оно раздражает.

— Господин Тальви поступает вполне благоразумно. Слуги или охрана привлекли бы ко мне излишнее внимание. А вам и всем вашим друзьям оно совершенно ни к чему, не правда ли?

— Вы правы, и все же… — Он задумался, без всякого сомнения, о том, много ли я знаю о заговоре. Этот молодой человек с идеалами не поверил бы в то, что Тальви не снисходит посвящать меня в свои планы и просто гоняет по поручениям. Однако цинизм Тальви, явно уверенного, что я и так обо всем догадаюсь, сейчас был мне более по душе. Любопытно, какого черта Антон Ларком вообще принял обеты? Насколько мне было известно, в орден шли в основном младшие сыновья, которым нечего было наследовать. Возможно, Ларком тоже был младшим сыном, но происходил из весьма состоятельной семьи и не испытывал недостатка в деньгах. Можно предположить мечту о скорой военной карьере — в Эйсанском ордене это бывало… или те же идеалы? Если имеет место первое — мы с ним сумеем договориться. Если второе — никогда.

Тем временем мы дошли до Большого пирса. Как я и ожидала, народ кишмя кишел, и для всякой твари находилось место. И для подозрительной личности вроде меня, и для достойного служителя святого Барнабы. Я указала Ларкому на пустующую якорную тумбу, а сама, чтобы не висеть у него над душой, подозвала разносчика, продававшего с лотка горячие пироги с печенкой, и купила себе один. Может, печенка была и кошачья, как утверждают недоброжелатели, но свежая, и вкус у нее оказался отменный. Поедание пирога и чтение письма завершились почти одновременно. Ларком слегка меня опередил. Оторвавшись от письма, он поискал меня взглядом и с некоторым изумлением проследил, как я заглатываю последний кусок. Должно быть, ему не приходилось общаться с женщинами, которые позволяют себе жевать на улице, да еще столь вульгарную пищу. Потом он опомнился, сообразил, что я какая-никакая, а дама, и сделал попытку встать.

— Сидите — со стороны это будет выглядеть естественнее, — предупредила я его движение.

— Вы правы, но я не привык, сударыня…

— Нортия. Мы лишены дворянства полвека назад, — я усмехнулась, — сударь.

— От этого ваш род не перестал быть одним из самых древних в империи.

Что ж, утешимся этим, подумала я, а вслух осведомилась:

— Надеюсь, содержание письма вас не слишком огорчило?

Будь он поопытнее, сразу бы понял, что я вытягиваю из него сведения. Проще было бы вскрыть письмо, а потом подделать печать. Но это не в моем стиле. Мне поручено доставить послание, так я и поступаю, не обманув ничьего доверия. Что происходит потом, значения не имеет.

— Еще бы не огорчило! — В его темных глазах появилось потерянное выражение. — Нантгалимский Бык посещал капитанства ордена. Не исключено, что он скоро будет здесь. Нужно подготовить братьев… — Он встрепенулся. — Но вы, помнится, говорили, будто не интересуетесь политикой?

— Так оно и есть.

— Значит, все, что вы делаете, вы делаете только ради Гейрреда Тальви?

— Можно сказать и так. — Уточнять я не стала, равно как и то, что мне неизвестно, кто такой Нантгалимский Бык. Реку Нантгалим я знала. Какая связь?

— Вы как-то странно это произнесли. Этого мне только не хватало!

— Лучше уж вернемся к политике, сударь. Тем более, что от нее все равно никуда не деться («в вашей компании», — мысленно добавила я).

— Вы тоже считаете, что смуты не избежать?

— К сожалению, все к тому идет. При отсутствии прямых наследников титула, да еще теперь, когда слишком громко начали кричать о возвращении исконных эрдских вольностей, черт знает когда утерянных… — Из уважения к его духовному сану я удержалась от сравнения, которое само просилось на язык. Но не люблю я этого выражения. Ах, эрдские вольности, невинность наша штопаная…

— Я считаю, что, пока жив герцог, мятежа не будет. Уважение к династии, правившей Эрдом полтысячи лет, слишком сильно (я в этом сомневалась, но смолчала), однако потом — да… И при нынешних настроениях здесь не потерпят ставленника имперской короны, выходца из чужих земель…

«Ну, настроения тоже кто-то создает, верно? Мне ли не знать? «

— И что же делать? Формальных прав нет ни у кого. Род, можно сказать, вымер.

— Вирс-Вердеры заявляют, будто они в родстве с правящим домом, — задумчиво заметил он. — Но это родство слишком уж дальнее, чуть ли не в шестнадцатом колене, к тому же в их семье было слишком много мезальянсов. Эти претензии нельзя принимать серьезно.

Вот и еще клочок сведений. То-то мой патрон так взбеленился, когда услышал про Вирс-Вердеров. Но если Тальви считает нынешнего Вирс-Вердера соперником, хотя приятелям внушает обратное, следовательно…

— Но у Тальви и таких оснований для принятия власти не имеется. Он даже не титулован.

— В Эрдском герцогстве для дворянина последнее — скорее признак древности рода, вы и сами знаете. Но я не о том. Когда бессильно право крови, вступает в силу — простите за глупую игру слов — право силы. Но бывает сила и сила. Конечно, Тальви — сложный человек, его общество порой угнетает, но по сути своей он благороден. Он умеет привлекать к себе людей, и за ним пойдут многие. В своих владениях он правит твердо, но милостиво. Ему нет необходимости прибегать к займам, грабежу и вымогательству. «Суровый и сильный гражданин, и в государстве достойный первенства, предаст всего себя государству…. « По-моему, это была цитата. И вообще все, что он наболтал, было риторикой заговорщиков, уместной на их тайных собраниях, но не здесь, на Большом пирсе, среди обтекающей нас шумной и деловитой толпы. Но было за этим нечто искреннее…

— Не понимаю, рыцарь, кого вы пытаетесь убедить — меня или себя.

Он покачал головой.

— Да. В определенном смысле вы знаете его лучше, чем я, и вам может показаться, что я преувеличиваю его достоинства. И тем не менее вы рискуете ради него жизнью… как и я, впрочем! («Потому что он хитер, мой мальчик, умеет находить наши слабости и манипулировать нами, и ему наплевать, что мы это понимаем». ) И в конечном счете риск ради него — это риск ради общего блага. Я уже сказал — есть сила и сила. Скорее даже, насилие. И Дагнальд воплощает именно эту стихию…

Кто такой Дагнальд, я тоже не знала. Но поскольку река Нантгалим брала исток как раз в местности с подобным названием, логично было отождествить ее владетеля с Нантгалимским Быком. Милый, должно быть, человек, судя по кличке. Хотя она может означать только, что Дагнальд всего лишь большой любитель до женского пола Воображение по части кличек у людей ограниченное, по себе знаю.

— Уверен, что, если он прорвется к власти, это будет катастрофой для всего герцогства, если не хуже. Он как раз таков, о ком раньше писали: «Для него служат музыкой стоны казнимых, и вид пытки для него слаще вина».

— О наших эрдских предках, рыцарь, такое писали в качестве похвалы.

— Только не о моих! — оскорбленно заметил он. — Наша семья родом из Тримеина Я сомневалась, чтоб тримейнские дворяне в недавнем прошлом не творили ничего подобного. Однако теперь стало ясно, что призывы, апеллирующие к исконным эрдским вольностям и чистоте северной крови, вряд ли ему понравятся.

— А ваши сотоварищи, рыцарь, такие уж кроткие существа? Хотя бы тот, кто убивает противника без исповеди?

— Альдрик Руккеркарт не лишен странностей… («А рыцарь Ларком не лишен дипломатических способностей. Иначе ему вряд ли доверили бы связь заговорщиков с орденом». ) И полковник Кренге тоже… бывает жесток. Но на войне это необходимо. А у них большой воинский опыт. — Он снова смутился. — О себе я не могу этого сказать. Я участвовал лишь в нескольких пограничных стычках…

— А Тальви? — Он не был похож на человека, послужившего шпагой императору. Впрочем, Альдрика я тоже не приняла бы за испытанного воина — ан нет, оказывается.

— Он много путешествовал и побывал во многих переделках, — туманно ответил Ларком.

Пожалуй, я узнала достаточно. Не то чтоб мне этого хотелось. «Мне все равно, что ты ему наболтаешь», — сказал Тальви. Если он такой умный, должен бы учитывать и противоположный вариант: что болтать будет Ларком И все же, следуя наставлениям Тальви..

— Рыцарь, прежде чем мы с вами простимся, я должна сказать вам следующее. Я рассчитываю пробыть в городе еще некоторое время, до получения сведений от нашего друга, но пересылать он их, по всей видимости, будет вам. Если понадобится меня найти, пошлите слугу в гостиницу «Ландскнетта». Это здесь, в Новой гавани. О нет, — предупредила я его вопрос, — я там не живу, но мне сообщат.

— Мне кажется, вы умеете соблюдать конспирацию лучше всех нас. И уж конечно, лучше меня.

— Доживете до моих лет — научитесь. («Если доживешь». ) Как воспитанный человек, он не стал осведомляться, насколько я его старше. Вместо этого пылко заверил:

— Вы можете во всем рассчитывать на меня! — Сообразив, что обещание прозвучало несколько двусмысленно, уточнил: — И вы лично, и Тальви.

— Похоже, он был прав, когда назвал вас рыцарем без страха и упрека, — заметила я.

Судя по его виду, он определенно принял это за комплимент.

И вот все о нашей приватной беседе при нескольких сотнях свидетелей.

Что до другого поручения Тальви, о нем я тоже не забыла. Хотя оно меня несколько смущало. Библиофил-то наш каков! Ему, видите ли, безразлично, как я добуду книгу — убью ли сторожей или вообще спалю полгорода для отвлечения внимания, чтобы в суматохе спереть искомое. Нет уж, дудки. Ни за что. Не стану я из-за какой-то паршивой книжонки, хотя бы и шифровальной, мокруху устраивать.

Подготовка к делу растянулась надолго — на целую неделю, однако в целом все оказалось провернуть проще, чем я думала. Это вам не кортеровский банк ограбить.

Старое здание Морской гильдии погибло при пожаре лет сорок назад — оно располагалось в Старой, соответственно, гавани, которая тогда выгорела чуть не наполовину. Отстраивать его на прежнем месте сочли нецелесообразным, равно как и переносить в Новую гавань, по каким уж причинам, я не знаю — может, из-за цен на землю, может, строительные подрядчики что-то сунули гильдейцам в лапу. Так или иначе, возвели его за пределами портовых кварталов, хотя не так уж далеко от них — на углу Соляной и площади Крестовоздвиженья. Рядом располагалась церковь Святого Николая — здесь его чтили больше, чем Бернарда Эрдского, — старая, еще тех времен, когда городом управляли графы, а не губернаторы. Церковь под стройным шпилем была хороша, и вдоль улиц цвели сирень и каштаны, которые многомудрый магистрат насадил в этой части города. На чью— либо душу, менее очерствелую, это зрелище и аромат цветов способны были пролить бальзам возвышающей грусти. Целый ушат. Но я думала только о Тайной палате.

Тайная палата, она же Черная камора, — помещение, где хранятся секретные документы гильдии. Само собой, на деле это не палата и не камора, а ряд комнат, соединенных между собой и не имеющих окон ни на улицу, ни на площадь, ни во двор, благо планировка и величина здания это позволяла. Во избежание лишних вопросов — каминов там не было. Так что попасть прямо в Тайную палату снаружи было невозможно. Только изнутри самой гильдии. Разумеется, в дневное время здесь было полно народу, не считая охраны, а в самой каморе находился архивариус. Ночью оставалась лишь охрана у входов-выходов, а возле двери в палату — сторож. В принципе, проникнуть в Морскую гильдию в любое время дня и ночи при наличии определенных навыков не составляло особого труда. Но — вот влезаю я с улицы в окно, вот оглушаю сторожа, отпираю или в худшем случае взламываю замок — и что? А то, что я совершенно не представляю, по какому принципу там хранятся документы. И могу копаться вплоть до второго пришествия. Но даже если я сумею найти, что мне нужно, и благополучно скрыться, в гильдии все равно узнают, что их грабанули. То же произойдет, если я не оглушу сторожа, а просто вытрясу из него необходимые сведения. Во-первых, не все поддаются на запугивание, а во-вторых, где гарантия, что он не проговорится?

Гарантия. В этом что-то было.

Я прикинула возможность прийти туда днем и как-нибудь уболтать архивариуса. Или я не Золотая Голова? Но этот вариант мне как-то не глянулся, и я оставила его про запас. И начала разрабатывать сторожей.

И тут кое-что засветило. Засветило, кажется, там, где обламывались мои вероятные предшественники.

Самой заметной фигурой среди сторожей был некий Луциан Экк, Неподкупный Луциан, старейший среди них. Он был особенно интересен мне тем, что за время безупречной службы архивариусы иногда отряжали его себе в помощники. Но — он был стар, вдов, бездетен, не пил, не играл, не посещал злачных заведений и к себе с улицы никого не водил. Короче, недоступен слабостям и искушениям. Чего вообще-то не бывает.

Не стану распространяться, где и как я добывала сведения. Свантер — не Камби несчастный, где мне приходилось за все про все трудиться самой. Здесь у меня хватало и знакомств, и приятелей, и просто должников. И докопалась я до слабости Луциана Экка. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы ее угадать. Такой слабостью безупречных людей, особливо одиноких, особливо на склоне лет, часто бывают беспутные родственники. У Луциана Экка имелся единственный племянник, сын его покойной сестры. Молодой человек уже в сравнительно нежном возрасте успел отлично себя зарекомендовать. Все пороки, коих был лишен страж Тайной палаты, совместились в нем удивительно. Он был пьяница, мот, игрок и чуть ли не с младенчества повадился шляться по бабам. Дядюшка в нем души не чаял и трясся над ним, как старая дева над любимым мопсом.

Я проследила за племянником. И пошла выстраиваться прелюбопытная цепочка. Оказывается, у молодого Авеля Ниссена (так его звали) в последний год завелась постоянная подружка — одна девица в Старой гавани. Именно к ней на квартиру преданный влюбленный тащил все, что выигрывал в карты или выклянчивал у дядюшки, если не успевал по пути пропить, разумеется. Девица же, несмотря на смазливую рожу этого недоучившегося аптекарского фамулуса, принимала его исключительно ради денег, бескорыстные же чувства ее, совокупно с телом, принадлежали другому сожителю — громиле, там же, в Старой гавани, промышлявшему. Уж он и бил ее смертным боем, и все деньги, что ей притаскивал Авель, равно как и доходы от других клиентов, отбирал, а она готова была ноги ему мыть и воду эту пить — история, короче, известная. В Старой же гавани промышляют как одиночки, так и шайки. И названному громиле случилось досадить одному вожаку, которому мне в недавнем прошлом случилось оказать услугу. Чисто деловую. Вдобавок громила работал на Бимона Беззубого, а у того вожака, в прошлом связанного с Буном Фризбю, с ним были счеты. И он согласился оказать мне ответную услугу. Конечно, не бесплатно. Но Тальви выдал мне достаточную сумму, вдобавок я и в Камби почти не потратилась, а отчета по деньгам у меня не спрашивали.

Далее события стали развиваться по плану, понятному даже ребенку. Громила исчез из Старой гавани, а девице доходчиво объяснили, что она никогда больше не увидит милого друга, ежели не сделает того, что ей велят. И чтоб без глупостей, здесь ей не городская стража, от которой всегда можно откупиться — так или иначе, — а люди серьезные. Девица схватывала быстро и без промедлений принялась обрабатывать молодого Авеля. А тот, в свою очередь, вцепился в дядюшку. Он наплел ему таких ужасов, что непоколебимая честность старого Луциана не выдержала…

Грубо сработано? Нет изящества? Признаю. Но что же — лучше было убить старика? А тут и его, и Авеля, и девицу никто даже пальцем не тронул. Ну, громилу малость помяли и подержали какой-то срок в темном подполе с крысами. Так это всем пошло на пользу — и громиле, и горожанам, и даже крысам. В свое оправдание могу добавить также, что работала я не на себя, а по заказу. А заказы меня никогда не вдохновляли.

Кстати — старику была преподнесена версия, что искомую рукопись нужно всего лишь подержать в руках на четверть часа, чтобы расшифровать какой-то семейный документ.

Чтоб не томить душу напрасным ожиданием крутого поворота событий, скажу сразу, что все прошло без сучка и задоринки. Хотя мне-то заранее это не было известно, и я достаточно запаслась оружием. Оно не понадобилось.

Я проникла в здание гильдии после полуночи (теперь темнело поздно) со стороны Соляной, через окно второго этажа. Без затей — забросила кошку и подтянулась, потом отжала ставню и открыла окно. Я уже убедилась, что охрана ночью на улице не торчит. А изнутри с первого этажа они ничего не услышат. (Кошкой, как и некоторым другим полезным инструментарием, я обзавелась уже в Свантере — в Старой гавани это труда не составляло. ) Луциан Экк ждал меня у входа в Тайную палату. Он весь трясся и, несмотря на то что в прошлом явно отличался мужественной внешностью, еще больше напомнил мне старую деву, с которой я его уже сравнивала. Старую деву, сохранившую добродетель, потому что на нее никто не догадался покуситься особенно настойчиво.

Мне было его жаль, но, что поделаешь, я должна была исполнить то, что обещала.

Будь старик поумнее или не так напуган, он бы предложил мне вынести труд Арне Арнарсона из Черной каморы. Вообще-то я была готова и к такому развитию событий. Но он безропотно согласился впустить меня. Запалив свечу, он отпер замок на тяжелой двери, но ключи не выпустил. Как будто это что-то могло изменить. Надеется запереть меня внутри, пока я буду занята?

Тайные архивные документы Морской гильдии хранились не в железных сундуках, как я ожидала, а просто в ящиках, громоздившихся до самых сводчатых потолков. Дураки эти гильдейцы — опыт былого пожара ничему их не научил. Хотя мне от этого только лучше.

Далеко идти не пришлось. Ящик с рукописью Арнарсона находился в конце первой же комнаты, по левую руку от входа, на уровне моих плеч. Судя по слою пыли, шифрами прошлого века давно никто не интересовался. Если интересовался вообще.

— У меня нет ключей от ящиков… они только у архивариусов… — пролепетал Луциан.

— Не важно. — Я достала отмычку. Инструмент сработал отлично. — Можешь вынуть тетрадь сам. Убедись, что я не беру ничего другого.

Поставив свечу на пол, Луциан Экк дрожащими руками начал рыться в ящике, пока не вытянул тетрадь. Он не протянул ее мне, а лишь бросил поверх остальных.

— Теперь отойди к двери и сторожи. Следи за коридором. — Лучше, чтобы он находился ко мне спиной. — Скоро я тебя позову.

В последующие мгновения я едва не пожалела, что не страдаю косоглазием, так как приходилось одновременно следить за Луцианом, дабы помешать ему, ежели в старикане вздумает проснуться честность, и сверять то, что было у меня в руках, с описанием Тальви — вдобавок при неверном свете единственной свечки. Приметы совпадали. Шагреневый переплет, объем, название, столбцы значков и концентрические круги с пояснениями. И руны эти несчастные имелись

— то ли.

— Какая это была хозяйка! — повторял он. — Как она готовила онгифилц, лучше я за всю жизнь не едал…

Тогда я сказала ему, что предаваться подобным мыслям — значит лишний раз себя расстраивать, а у него и без того полно забот и огорчений. Пусть лучше отдаст тетрадь мне, я ведь тоже женщина, может, мне от этого пользы будет больше. Соркес согласился. В огорчении чувств он не вспомнил, что я не читаю на его языке.

Убей меня Господь, разве я его обманула? Я же не говорила, для чего именно мне нужна рукописная поваренная книга?

И разве я распорядилась ею без пользы для себя?

Ну, а заказать шагреневый переплет с соответственным тиснением и сделать надпись на титульном листе было уже делом недолгим.

Надеюсь, что гильдейские архивариусы еще не скоро будут ревизовать свои владения. А если начнут, то вряд ли сразу поймут, что шифровальный свод заменен сводом кухонных рецептов. Покойная госпожа Соркес, как объяснил ювелир, вела свои хозяйственные записи, разумеется, не на святом языке, а на диалекте ашкеназийских евреев, из которых происходила их семья. На слух он весьма схож с немецким языком, однако алфавит его все равно непонятен и мне, и большинству человеков, даже получивших неизмеримо лучшее, чем я, образование. Если все же господа архивариусы сумеют, паче чаяния, расшифровать записи покойной Рохеле и вызнают, как готовить онгифилц, то пусть не поленятся сообщить мне. А то Соркес забыл рассказать, что это такое.

Приподняв руку с изяществом, которое любую женщину заставило бы почувствовать себя грубым и несовершенным созданием, Рик Без Исповеди полюбовался своими ногтями.

— Говорят, в Эрденоне вы, сударыня, разогнали единолично чуть ли не целую толпу? — томно протянул он.

— Ну, толпу разогнал господин Тальви со слугами. А я всего лишь расквасила пару физиономий.

— Как сказал один поэт, некоторые физиономии от этого хуже не станут…

Разговор происходил в отдельной комнате «Ландскнетта». Присутствовали Альдрик и Тальви, молодой Ларком ожидался. Прямо полномочный совет заговорщиков. Приходи и вяжи их всех сразу. Между прочим, так бы оно и было в случае опасности, не сиди я среди высокородных господ. Меня здесь всегда предупредят. Эту гостиницу в Новой гавани, предназначенную для чистой публики, открыл бывший наемник, который вышел в отставку, умудрившись не только сохранить шкуру, но привезти в Свантер изрядную добычу. На вывеске в знак признательности он приказал изобразить тяжелую пехотную шпагу, каковой, без сомнения, и был обязан своим последующим благосостоянием. Дела у него пошли вполне недурно, однако насладиться спокойной жизнью счастливчик не успел — открылась старая рана, он заболел и умер. А у вдовы, оставшейся без защиты, гостиницу попытались отобрать. Не мне объяснять, как это делается. Но я случайно оказалась рядом и предприняла все от меня зависящее, чтоб эти действия не увенчались успехом. И вдова сохранила ко мне признательность. Она, кстати, уже не была вдовой, о прошлом годе справив новую свадьбу, но вывеску, напоминавшую о первом муже, менять не стала — возможно, из суеверия.

Хлопнула белая занавеска, отброшенная ветром от окна, на миг приоткрыв многочисленные причалы Новой гавани и лес мачт между ними. Комната находилась на втором этаже, и улица уступами спускалась к порту.

Я поднесла к губам бокал с фораннанским.

изувеченная буква f, то ли половина елки и галка на боку, а сзади — то же самое вверх ногами. Как в картах.

Через несколько минут я окликнула Луциана.

— Вот, старик, убедись. Ты сам дал мне эту тетрадь. Смотри — ни одного листа не вырвано. — Я раскрыла рукопись и стала листать. Луциан оцепенело следил, как мелькают страницы, покрытые рядами непонятных значков. — Теперь я кладу тетрадь на место — туда, где она лежала. И запираю ящик. Бери свечу, и пошли отсюда.

Конечно, я могла бы и сама взять свечу и не заставлять сторожа, который был почти вдвое старше меня, гнуть спину. Но я предпочла, чтоб у него руки были заняты, а у меня — свободны. И не ради его унижения, ей-богу.

Выбиралась я из гильдии с большими сложностями, чем вошла, — хотя так оно обычно и бывает. Проще всего было сделать скользящую петлю и спуститься вниз. Но у меня возникло сомнение — а что, если Луциан выйдет из оцепенения и сбросит незакрепленную веревку? Сомнительно, чтобы я убилась, падая с такой высоты, но шум будет, а он мне ни к чему. Поэтому я забросила кошку на крышу, поднялась туда, потом переправилась на крышу соседнего дома по Соляной, а уж оттуда спустилась, причем даже не по веревке — там оказалась изумительной прочности водосточная труба, свинцовая, в виде дракона — не потомок ли то был драконов с эрдских кораблей, прибившихся к берегу будущего Свантера?

Теперь Луциан мог сколько угодно поднимать тревогу. Но я сомневалась, что он это сделает. Больше страха за племянника (которому, сказать по правде, ничего не угрожало, кроме тех болезней, что влечет пьянство и общение с гулящими девицами) его удержит боязнь позора — как же он, столь безупречный, так прокололся? а также сознание, что архивный документ благополучно вернулся на отведенное ему Богом и каталогом место. На самом деле это был, конечно, чистейший блеф. Удостоверившись, что тетрадь — та самая, что мне нужна, я быстро подменила ее другой, спрятанной под кафтаном. Ставка моя была на плохое освещение и на то, что Луциан не заглядывал в рукопись Арнарсона и не сумеет отличить одни непонятные значки от других. Вдобавок вторую тетрадь я ему в руки не давала и поставила ее на место сама.

Откуда взялась вторая тетрадь? Разумеется, я не проводила всю неделю, вырисовывая значочки и крючочки. Тут должно вернуться к упомянутому ранее мною прощанию с Соломоном Соркесом. После того как он подарил мне перстень, сразу же уйти было бы неловко. Мы еще побеседовали о том о сем и побродили по дому. Все необходимое было оттуда уже вывезено или распродано, но Соркес жаловался, что за долгие годы, что его семья провела в Свантере, в доме скопилось множество всякой всячины, которую, как говорится, продать невозможно, а выбросить жалко. И пока он сетовал, среди этих ненужных вещей, что стояли стопками или грудами лежали на полу, я увидела тетрадь такой же величины и объема, как обрисованная мне Тальви. Не в шагреневом переплете, нет, конечно, в тряпичном…

— А это что? — полюбопытствовала я, открывая тетрадь. Вид у заполнявших ее значков был самый загадочный.

— Это кухонная книга моей дорогой Рохеле, — ответил Соркес. — Она записывала туда разные поваренные рецепты…

Тут он пустился в описание достоинств своей покойной супруги по части приготовления пищи, достоинств, коих дочери, ныне уже замужние, нисколько от нее не унаследовали, а о дуре жене Джоэля, которой предстоит вести хозяйство в новом доме в Дальних Колониях, и речи нет. Эти воспоминания почти довели его до слез.

— Какой у вас любопытный перстень, — вдруг признес Альдрик. — Я ошибаюсь или на нем какой-то значок?

— Инициал, — сказала я, не вдаваясь в подробности. — Буква «Н». Меня зовут Нортия, если вы не забыли.

— Нортия. Насколько я помню, в каком-то древнем языке так звали богиню Судьбы.

Я отнеслась к подобной трактовке с недоверчивостью. Поскольку привыкла думать, что мое имя созвучно со словом «север» и от него образовано.

— Вы разбираетесь в древних языках?

— До того как поступить в гвардию, я шесть лет пробыл в коллегии августинцев в Тримейне.

Удивительные там, должно быть, были нравы, в этой коллегии, подумала я. Впрочем, чему тут удивляться…

— В вашем обществе, господин Руккеркарт, немало образованных людей. Вы не считаете, что это может вредно сказаться в момент решительных действий?

— Себя вы тоже относите к числу образованных?

— Отнюдь. Я даже приходской школы не посещала. Тальви ничем не выдал, будто его сколько-нибудь задел последний обмен репликами, но под его взглядом я поставила бокал на стол, ощутив, как заныли свежие синяки на запястье.

Не знаю, прибыли ли они с Альдриком в Свантер вместе или встретились уже здесь. Известие, что меня ждут в «Ландскнетте», исходило от Тальви, и застала я его там одного.

— Книга? — спросил он меня без околичностей. Я молча выложила перед ним творение Арне Арнарсона, которое успела полистать на досуге для расширения кругозора. Но без особой пользы. Лучше бы это в самом деле была поваренная книга. Этот секретаришка Арнарсон много чего о себе воображал. Кое-где в тексте он намекал, что свод он готовил не просто так, но для особых, избранных читателей, себя же пышно именовал «посланником, рассеивающим тьму». Если же, мол, послание не дойдет до тех, кому оно предназначено, «наследие будет утрачено». Что, стало быть, и обозначали руны — истинные и перевернутые. Иными словами, за тайнопись без шифровальной книги не берись, все равно ни черта не поймешь. Стоило туману напускать.

Тальви вытащил из-за пазухи какой-то пергамент, раскрыл книгу Арнарсона, уселся за круглый гостиничный стол и принялся целеустремленно листать рукопись. Нашел нужное ему место и стал сверять свой пергамент со шпаргалкой Арнарсона. Я тем временем уселась за стол, по опыту зная, что от патрона приглашения ни в жизнь не дождешься, и подперла руку кулаком, изготовившись ждать, и долго, если потребуется.

Тальви, наконец, оторвался от увлекательного чтения, уставившись перед собой.

— Тройнт, — пробормотал он. — Мог бы и сам догадаться…

Тройнт? Если мне память не изменяет, это крупное аббатство дальше, к северо-востоку. Реликвии какие-то, место паломничества… Меня что же, теперь туда погонят? Только ограбления церкви мне для полноты биографии и не хватало. Ни к чему хорошему эти шляния по церковным подземельям не приводят, покойный Форчиа мог бы подтвердить…

Тальви заложил пергамент в книгу, бросил ее на стол и, кажется, впервые со времени прихода посмотрел на меня. И не успела я моргнуть, как он вцепился мне в руку.

— Откуда этот перстень?

Перстень в тот день я надела впервые. Когда я посещала Морскую гильдию, его на мне не было — слишком он приметный. (Излишне говорить, что тогда и одежда на мне была другая, и лицо платком замотано, и волосы прикрыты. ) А собираясь на встречу с Тальви, я вспомнила, что обещала старику носить перстень, — и надела.

Сейчас же я несколько остолбенела как от боли, так и от стремительности, на которую оказался способен Тальви.

— Подарок друга, — сказала я, сохраняя все возможное хладнокровие. И поскольку руку мою продолжали сжимать клещи, посмотрела Тальви в глаза: — Прощальный подарок.

— Ну, если прощальный… — Он выпустил мое запястье.

Я была не настолько исполнена самомнения, чтобы счесть это ревностью. Но Тальви явно взбесила мысль, что я могу работать на кого-то другого и брать за это плату. Он-то лишь пообещал когда-нибудь рассчитаться со мной, выкупив земли Скьольдов, причем достаточно туманно. Лучше дешевый перстень на руке сейчас, чем развалины родового замка в неопределенном будущем — такова, по его мнению, должна быть моя логика. Предположим, я действительно не слишком надеялась получить обратно Фену-Скьольд. А вернее, совсем не надеялась. Но я слегка озлилась. И не стала рассказывать Тальви ни про Соркеса, ни про поваренную книгу, когда же он все-таки соизволил спросить, что, собственно, имело место в Тайной палате, я коротко ответила: «Подлог», а он более не уточнял. После этого он спрятал рукопись Арнарсона, снова посмотрел на меня, точно предупреждая, но промолчал Спасибо Я не беспамятная. Меня не нужно дважды предупреждать, что его дружки не должны знать об «Истинных сокровищах Севера».

А потом появился Рик Без Исповеди, и из его разглагольствований следовало, что мое имя к этому самому Северу никакого отношения не имеет. Впрочем, почему я должна ему верить? Ведь он даже не сказал, о каком языке шла речь Может, о греческом? Потому что из латыни я кое-что помню, а если бы это было еврейское слово, Соркес не преминул бы об этом упомянуть. Или это древнекарнионский язык? Нечего сказать, хорош из господина Без Исповеди карнионец, утонченное создание!

Утонченный воспитанник августинцев продолжал разглядывать меня, как некий раритет.

— И цвет волос у вас интересный. Не рыжий, а именно золотистый. Вы их, часом, не красите?

— Ни часом, ни сутками. При моем образе жизни — то в засаде сидишь, то в тюрьме отдыхаешь — возиться с краской для волос было бы затруднительно.

— Придворные дамы в Тримейне высшим шиком считают золотую пудру…

Приход молодого Ларкома прервал эту увлекательную беседу. И вовремя. Не сомневаюсь, что по части косметики, нарядов и притираний Рик Без Исповиди победил бы меня бесповоротно. Просто стер бы в порошок. Или в пудру. Золотую.

Тальви, которому наши с Альдриком любезности успели изрядно прискучить, поздоровался с рыцарем с отменной вежливостью. Юноша просиял улыбкой — видно, вспомнил про «рыцаря без страха и упрека», что не помешало ему столь же учтиво приветствовать остальных и отвесить мне поклон.

— Простите, — сказал он, — что при нашей предыдущей встрече я не оказывал вам знаков внимания, которые женщина благородного происхождения вправе ждать от дворянина. Но вы сами настояли на соблюдении конспирации.

Если бы я не усвоила, что у Тальви при любых обстоятельствах затруднительно вызвать не то что смех, а просто улыбку, я бы поклялась, что про себя он рыдает от хохота. Но внешне он этого никак не выдал, дабы не обидеть молодого человека.

— Судя по вашему настроению, рыцарь, — заметил он, — вы пришли к нам с добрыми вестями.

— Вы угадали. Мне достоверно известно, что Нантгалимскому Быку не удалось добиться поддержки ордена.

— Я давно утверждал, что орденские братья не совершают необдуманных поступков. — Рик Без Исповеди поправил манжет из мехельнских кружев. Если он не купил их в Тримейне, то здесь они могли попасть к нему только через контрабандистов.

— А союз с орденом полезен еще и потому, что капитанства и приораты расположены не только в герцогстве Эрдском, но по всей империи… («Теперь же, когда орден ослаблен, он должен осмотрительно распределять свою благосклонность», — таков был конец фразы, который я благоразумно проглотила. )

— В Эрденоне, помнится, вы декларировали свою непрязнь к политике. — Хотя Альдрик по-прежнему старался клюнуть меня, во взгляде его не было враждебности.

— Это не политика, а география… Я не изменила своего мнения. Что не помешает мне исполнить то, что от меня требует долг.

— Долг? Как это скучно…

— Может, хватит состязаться в остроумии? — проворчал Тальви. — Вам следовало познакомиться раньше, тогда бы вы успели утомиться, пуская пыль друг другу в глаза… Вернемся к делу. Не найдя поддержки у ордена, Дагнальд способен обратиться к другим источникам.

— Ты имеешь в виду подкуп герцогских полков? — небрежно осведомился Альдрик.

— Я имею в виду его императорское величество.

— Думаю, это вряд ли возможно, — осторожно произнес Ларком. — Дагнальд не дипломат. Такая личность вряд ли сумеет завоевать расположение двора, ведь это труднее, чем вызвать доверие братьев. Скорее уж император способен даровать власть над Эрдом одному из своих фаворитов.

— Если он хоть немного дорожит относительным равновесием сил в империи, он этого не сделает. Тайная полиция, как бы к ней ни относиться, работает неплохо, и в столице наверняка осведомлены о настроениях в герцогстве. Вирс-Вердер со своим глупейшим «Эрденон для эрдов», вызванным тем, что южные купцы снижают цены и тем подрывают его жалкие попытки заняться коммерцией, сыграл нам на руку. При победе одного из эрдских претендентов смута может закончиться довольно быстро. Но если власть получит ставленник Тримейна, начнется мятеж. Чтобы подавить его, придется перебрасывать войска с Юга, тратить немалые деньги, когда казна и так пуста…

Вот, значит, кому мы обязаны погромом в Эрденоне и, возможно, свежей могилой на кладбище Камби. А ведь этот конкурент, если верить Ларкому, еще не из самых худших. А Тальви, выходит, считает, что подобное — ему на руку?

Какому дьяволу я заложила душу, чтобы выполнить свой долг?

Нет, Тальви — не дьявол. Он просто человек, в котором человеческого очень мало.

— Не разыгрывай Катилину, мой друг, — произнес Альдрик. — Конечно, это привлекательный образ, и я нахожу между вами некоторое сходство, но не забывай, что он крайне плохо кончил.

Для меня эта фраза была совершенно непонятна, и учтивый Ларком это угадал.

— Катилина, — объяснил он, повернувшись ко мне, — это древний заговорщик. Он был порядочным негодяем, и я решительно не понимаю, что Альдрик нашел в нем привлекательного.

Рик пожал плечами.

— «Был знатного происхождения, обладал могучей силой, и душевной, и телесной… «

— «… но нравом скверным и порочным, — перебил его Ларком. — Ему с малолетства междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские смуты были…

— «Тело его сверх всякого вероятия терпело голод, холод, бодрствование,

— улыбаясь, продолжил Рик. — Душа его — смелая, хитрая, непостоянная… « Юный Ларком явно не замечал, что его подначивают.

— «В любом деле он лицемер и притворщик, домогающийся чужого, расточающий свое, сгорающий в страстях, в меру красноречивый, недостаточно разумный… «

— «Душа его ненасытная постоянно испытывала страсть к непомерному, чрезмерно высокому», — завершил цитату Рик. — Кто-нибудь считает это непривлекательным?

— Я считаю, что слова о том, будто излишняя образованность вредит делу, не лишены оснований, — ответил Тальви.

Рик поклонился в мою сторону, Ларком, ничего не понявший, моргнул.

Уверена, что Тальви сослался на меня, чтобы, как всегда, унизить остальных. Более того, это наверняка понял и Альдрик. Если он считает Тальви именно таким, каким изображен был человек, о котором они говорили, и все же признает его первенство… Хотя по части сходства кое в чем он ошибался. Это Тальви-то — «сгорающий в страстях»? А может, ошибаюсь я. Потому что одна страсть у него определенно есть. Властолюбие. И она сжигает все остальные.

Тальви, однако, своим замечанием удалось вернуть соратников к действительности. Но мое сознание как бы раздвоилось. Я внимательно слушала, как Тальви дотошно выспрашивает Ларкома о положении дел в императорском военном флоте и как они обсуждают, можно ли будет в случае необходимости быстро переформировать торговые флотилии купеческих компаний Эрда в военные, и одновременно следила в окно (занавеску вновь отбросило ветром), как проходит мимо Большого пирса тридцатипушечный линейный корабль под всеми парусами. Он двигался на запад, туда же, где располагалась имперская столица, и по иронии судьбы носил имя «Герцог».

В военно-морскую беседу Тальви и Ларкома вклинился Альдрик. Он повел речь о переговорах с семействами Кельсмайер и Олленше, при этом успев покосить глазом на меня, как будто считал само собой разумеющимся, будто мне об этом известно. Тут он ошибся. Но мое неведение могло сойти за хладнокровие.

Продолжалось это долго, особенно если учитывать, что посреди своих логических умозаключений Рик вдруг заявил, что проголодался и желает узнать, какова здесь кухня, и принялся пытать меня по кулинарной части не хуже, чем Тальви Ларкома по морской. Удостоверившись, что готовят здесь в расчете не только на грубые желудки шкиперов. Без Исповеди заказал обед и пару бутылок сладкого кипрского вина (которое я терпеть не могу), после чего вернулся к обсуждению своих прожектов. Ей-богу, своими капризами он превзошел бы любую придворную жеманницу. И все же мне было легче понять его, чем Тальви.

Вообще друзья (за неимением лучшего слова придется употреблять это) моего работодателя уделяли мне больше внимания, чем он сам, — один как новой интересной игрушке, которая к тому же еще и разговаривает, другой, по его собственному выражению, как «женщине благородного происхождения». Но я бы не поклялась, что сегодня Тальви притащил меня сюда им на погляденье. Вполне могло быть и наоборот.

Совещание становилось все менее вразумительным. Упоминался какой-то Каллист, с которым необходимо было увидеться Рику, снова возник Нантгалимский Бык. Черт побери, неужели нужно, чтобы я добывала сведения, которые мне вдобавок совершенно ни к чему, по намекам, по крохам?

Когда встреча великих сил подошла к концу, Рик Без Исповеди воскликнул:

— Клянусь спасением души! Я впервые вижу женщину, которая смогла по собственной воле промолчать несколько часов подряд. Нужно очень не любить политику, чтобы пойти на подобную жертву. А может, жертва приносится чему-либо другому… — он посмотрел на Тальви, — или кому-либо?

Я в ответ лишь развела руками.

— Вы правы, сударь. Не женское это дело — политика.

— А драться с восемью вооруженными противниками — это женское дело? — заметил Тальви.

— Разве их было восемь? По-моему, это явное преувеличение, — ответила я тоном, каким мадам Рагнхильд говорила о количестве оборок на нижней юбке или глубине декольте какой-нибудь модной дамы. — И что это было за оружие, право…

Если ему угодно хвалиться мной перед своими дружками («вот я какой орел, какую злыдню обломал»), что ж, я ему подыграю. А он с самого начала знал, что так будет. Я вспомнила, как после драки в Эрденоне он пожалел, что меня не видел Рик. И последний тут же промяукал:

— Знаете, когда вы попадете в очередную переделку, я бы хотел оказаться рядом с вами. Желательно посмотреть на ваш стиль…

Накличешь, подумала я, и была права, как впоследствии оказалось.

Но пока что заверила, что доставлю ему такое удовольствие, буде представится случай. После чего мы раскланялись не хуже самых лучших ученых обезьян на ярмарке в день святого Михаила. Первыми ушли Ларком и Рик, мы с Тальви задержались.

— Ты, как я погляжу, вытянула из молодого Ларкома все, что он знает.

— Разве из него что-то надо тянуть? Не знаю, как другие твои друзья, а эти двое — на редкость разговорчивы. Впрочем, ты сам поставил их в дурацкое положение, уверив в моей ложной осведомленности.

— Теперь она уже не ложная. Есть разные знания по степени важности…

— И только тебе дано определить, что мне положено знать.

— И как ты догадалась? — Он взял плащ, висевший на спинке стула. — Расплатись с хозяином.

— Здесь хозяйка.

— Не важно. Уходим отсюда.

Он подождал, пока я рассчитаюсь и перемолвлюсь с владелицей «Ландскнетта» парой слов, и мы вышли на улицу. Темнело. Долго же продолжалась эта болтовня!

Тальви свистнул, и кто-то появился из-за угла. Я цапнула было оружие, но пришельцем оказался Малхира. Ну, естественно, не станет же знатный господин шляться ночью по портовым улицам в одиночку.

— Где ты остановилась?

— В «Коронованной треске». Надеюсь, ты не собираешься следовать за мной туда?

— Почему?

— Здесь, — как маленькому, пояснила я ему, — Новая гавань, а там — уже границы Старой.

Кое-что про Старую гавань, очевидно, слышали и знатные господа.

— Приятно слышать, что ты опасаешься за мою жизнь, — сказал он.

— Скорее, за свою репутацию. На сильных мужчин при оружии нападают не так уж часто, а ночи сейчас светлые. И «Треска» еще не на худших улицах. Так что вряд ли тебе грозит что-либо страшное. Но вот чужака там отличат сразу, и, если свяжут его со мной…

— Выходит, я тебя компрометирую.

— В определенных кругах — да. Если я появлюсь с тобой в «Коронованной треске», это будет гораздо худшим оскорблением местных нравов, чем наш приход на ужин к Ларкому. — Я не хотела, чтобы в моих словах прозвучало злорадство, но оно прозвучало Однако не заметно было, чтоб оно сколько-нибудь задело Тальви.

— Бедняга Альдрик И ведь ты сказала ему, что даже не посещала приходской школы.

— Эта чистая правда И у меня такое чувство, что никто из вас подобной школы тоже не посещал.

— Мы возвращаемся к одному и тому же. Знания можно получить из самых разных источников.

— Просто читая книги, например.

— Согласен. И поскольку мое общество на сегодняшний вечер тебе нежелательно, могу предложить книгу. Если изысканное общество в «Коронованной треске» вытерпит такое зрелище, как Золотая Голова с книгой.

— В «Треске», ежели чужих не водить, от меня много чего вытерпят.

Нет, сегодня не удавалось мне так хорошо его уесть, как тем вечером в Эрденоне. И все равно не буду я рассказывать подробностей о перстне и книге.

— Жалко тебе будет расставаться с таким приятным жилищем. Но завтра, в десять утра, ты должна быть у церкви Марфы и Марии, что за Епископской. Мы покидаем Свантер.

Это уже другой разговор. Как научил меня опыт общения с Тальви, за отъездом должно было следовать новое поручение.

— Тогда — до завтра.

— Постой, а книга?

Я думала, что он шутит насчет книги, совершенно забыв, что с шутками у него туго. Оказалось — нет.

— Спасибо, эту книгу я уже… — начала было я и осеклась. Манускрипт, который он протягивал мне, был вовсе не «Истинными сокровищами Севера». Эта была «Хроника утерянных лет».

Руари дурил так, что я пожалела о своем согласии взять его взамен старушки Керли с ее кротким нравом. Ведь после скачки из замка Тальви до Свантера мне не приходилось никуда спешить. Более того, я, как и в Камби, всюду ходила пешком. А конь стоял в конюшне. Ну и застоялся, конечно. Правда, в последние дни, когда дела были улажены, я выбирала время, чтобы поводить его по двору, но это мало помогло, поскольку конюшенный двор в «Коронованной треске» тесный.

Руари пытался укусить меня, когда я его седлала, то и дело начинал бить задом, а стоило осадить его, норовил вырваться в голову кавалькады. Я же, напротив, придерживала его, пропуская вперед всех остальных. Пусть побесится, как-нибудь справлюсь.

Настроение у меня было, не в пример погожему дню, самое гнусное, и я была на грани того, чтобы начать дурить не хуже Руари. Теперь я уже не сомневалась, что «Хронику… „ еще в замке Тальви подсунул мне нарочно, так же, как в Эрденоне велел Ренхиду привести меня на площадь Розы перед Торговой палатой. Что, между прочим, означало, что в замке следили за каждым моим передвижением — иначе откуда бы он знал, по каким полкам я шарила? Но не только это разозлило меня. Сама книга была тому виной, и в большей мере. Я не понимала, как можно потратить столько времени, чтобы записать подобный бред и предполагать притом, что в него поверят. В конце концов, мне все равно, что лепят о событиях тысячелетней давности и около того, но когда говорят о временах почти нынешних, подобных кундштюков я не переношу, и мне наплевать, что Блаженный Августин утвержал, будто времени не существует. „Это яснее ясного, обычнее обычного, — цитировал хронист епископа Гиппонского, — и это так темно, что понять это — открытие“. Сами бы и занимались своими открытиями, чем дурить нас, сирых. Совершенно правильно, что женщин не допускают в университеты. Полностью одобряю. Нечего забивать мозги всякой чушью. Еще сказки про множество миров, подобных друг другу либо вовсе отличных, как-то укладывались в моей золотой голове, но уж фокусы со временем — ни в какую. А чертов хронист добавлял от себя, что некоторые вещи следует знать, но не пытаться их понять, ибо смысл их для человека слишком страшен. „Перечитайте Книгу Иова, дабы уразуметь то, о чем я говорю“, — замечал он и тут же, прикинувшись в очередной раз добрым христианином, снова нырял в дебри языческих ересей. Что он плел, помилуй меня, грешную, Пресвятая Дева Мария! Ладно бы, он утихомирился на том, что в старину многострадальная страна наша пережила нашествие из тех миров, что под иными звездами. Так нет же! Якобы после спасения страны совместными усилиями эрдов и карнионцев (тут бы порядочный человек и поставил точку, и все были бы довольны) не все проходы между мирами были закрыты и не все страхолюдные твари исчезли. Жалость, с которой повествовал хронист о сих последних, не помешала тому оправдать их дальнейшее истребление. «Так и егерь, лес стеречь приставленный, раненого волка добьет или медведя, впавшего в бешенство, застрелит, ибо, обезумев от боли и ярости, много и много вреда несчастная тварь способна принести“. И где, по наглости хрониста, якобы все это происходило! Умереть — не встать! Иномирные твари в Открытых землях! А в фонтанах в Эрденоне плещутся русалки, жернова на кинкарской городской мукомольне вращают тролли, а покойного Буна Фризбю, да будет ему земля пухом, посещали зеленые черти, о чем он мне сам неоднократно повествовал. Правда, то, о чем говорил хронист, по большей части происходило с южной стороны Вала. Тут снова шли бесчисленные ссылки на карнионскую поэзию и предания. Хороши же мы будем, если начнем искать правду в домыслах поэтов, особенно южных! У них там виноградников много, выжрал кувшин, скажем, скельского, тут тебе и миров всяческих привидится, и тварей каких угодно и сколько угодно, и время исчезнет, как вырубишься. И опять у автора получалось, будто южане умнее всех. Хотя, может, и не самые храбрые. То есть, кроме них, имеются и другие храбрецы. Однако якобы не храбрость решает дело.

«В древности карнионцы твердо верили, что успешно противостоять Темному Воинству и его порождениям может союз двух сил — мужской и женской. Ибо и мужчине и женщине Богом или природою изначально дарованы великие силы, по сути своей различные, даже противоположные, но равные. Благое начало приобретают они лишь в гармонии, действуя же разно, ведут к разрушению. Особенно касается это мужчин, ибо у них к разрушению возможностей больше, женщины же сильно преуспели в том, чтобы разрушать себя. Это было ведомо карнионцам, это знали и знают некоторые другие народы, от седой древности до наших дней. Но те, кто извлекает выгоду из розни мужчин и женщин, а таковых великое множество, делают все, чтобы знание это оставалось тайным».

Изложив подобные измышления, не вполне лишенные здравого смысла, автор тут же делал крутой поворот и, не переводя дыхания, сообщал: «Но, исходя из того, что нам известно о связи между мирами, и того, что оттуда извергается, сокрытие этих знаний, возможно, и к лучшему».

Приехали! Стоило огород городить!

«Автор сих строк, опираясь на собственный опыт и наблюдения, полагает: в тех краях, что были поражены Нашествием Темного Воинства, проходов в иные миры более не осталось. Прорехи в ткани Вселенной постепенно затянулись, как зарастают наши раны, ежели они не смертельны, оставляя уродливые шрамы и рубцы. Однако автору достоверно известно, что не оставляются попытки вновь открыть то, что закрыто. Предпринимаются они людьми невежественными, влекомыми корыстными интересами либо низменными страстями. Нам ведомо, что живой человек не может во плоти пройти между мирами. Известно также, какие губительные силы могут вырваться оттуда. Поэтому лучше, чтобы человек, который ломится в запертую дверь, был слишком слаб, дабы ее сломать. Но если тот, кто рвется в запредельные сферы, окажется достаточно искушен в древних знаниях, дай-то Бог, чтобы он причинил вред только себе и своим близким, как уже случалось. Но может совершиться и по-иному. Мы также не должны забывать, что всякая дверь не с одной стороны открываема. И никто не поручится, что наше прошлое не станет нашим будущим, и никому не дано угадать, когда это произойдет, ибо там, где нет времени, не бывает, по слову Блаженного Августина, и „когда“.