Змейские чары

Паутина и паук (продолжение)

На Перекрестке — так Кира привыкла называть пещеру, из которой вели три выхода, но только один был ей открыт, — Дьюла без тени сомнений двинулся вперед, к туннелю, затянутому паутиной. Она остановилась и растерянно уставилась вслед чернокнижнику. Он уже скрылся за ближайшим каменным выростом и тут сообразил, что остался в одиночестве; вернувшись, нетерпеливо взмахнул рукой.

— Туда нельзя, — тихо сказала Кира. — Там опасно.

Он вскинул брови.

— Вы хотите сказать, госпожа Адерка, что там опаснее, чем у змеев в логове?

Она кивнула, и граманциаш продолжил:

— Не желаете ли объяснить почему?

Тон был спокойный, отнюдь не раздраженный ее нерешительностью, но Кира все же расслышала иронию, легкую, словно парящий над травой пух одуванчика. Она понимала, конечно, до чего странным должен казаться ему такой поворот после сбивчивого рассказа о змеях, прозвучавшего в самом начале первого туннеля… и, вероятно, принимая во внимание то, что он уже знал, раз вообще отыскал ее и предложил помощь.

Как объяснить, что за все эти ночи она привыкла к разумному злу, но продолжала бояться зла тупого, сильного и не знающего пощады? Как доказать, что это не пустые слова, не вывернув душу наизнанку вновь?

— Там паук, — просто сказала она. — В туннеле. Он… очень большой.

— Вы пробовали туда войти?

— Один раз, — прошептала Кира. — Он меня схватил и утащил в гнездо. Там… паучата.

Той ночью змеи в конце концов нашли то, что от нее осталось, и единодушно решили, что доедать за прожорливыми паучатами не станут — лучше дождутся следующего цикла, получат гостью в нетронутом виде и наверстают упущенное. И покинули логово, оставив иссохшую, но все еще живую мумию с выпученными глазами и затянутым паутиной ртом болтаться в липком коконе. Паук с паучатами, дождавшись их ухода, вернулись. До рассвета оставалось еще очень много времени.

Она поняла, что слов больше нет, и отвернулась.

Дьюла вздохнул:

— Госпожа Адерка… Кира… пожалуйста, выслушайте меня. И посмотрите на меня. Прошу.

Исполнить эту просьбу было так сложно, будто перед ней стоял не граманциаш, а все трое змеев с пауком в придачу. Кира все же сделала над собой усилие, чувствуя, как по щекам льются горячие слезы. Она дрожала, словно каждая мышца и каждый нерв превратился в туго натянутую струну.

— Вот так. — Он подошел ближе и протянул к ней свои черные руки, но замер, не коснувшись плеч. Изумрудный свет его глаз потемнел, черты лица расплылись. Как будто в пещере сгустился туман. — Я знал, куда иду. Я готов к встрече с тремя могучими змеями сразу. Что мне какой-то паук с паучатами? Вы бы видели, с какими существами приходилось иметь дело за столько лет…

В последних словах прозвучали нотки бахвальства, и Кира невольно улыбнулась:

— С какими?

— Был один балаур — с единственной башкой, зато с девятью языками, и благодаря им он говорил девятью голосами сразу, причем каждый голос читал отдельное заклинание. С ним пришлось нелегко, но вот я здесь, перед вами, а от балаура осталось только воспоминание. — Он хитро прищурился. — Была стригойка, которая умела оборачиваться огромной рыбой с острейшим спинным плавником, похожим на пилу. Этой пилой она губила лодки, даже большие, а потом пожирала всех, кто оказывался в воде и не успевал доплыть до берега. Я чуть не умер… от лихорадки. Была поздняя осень, вот как сейчас. В ледяной воде купаться — то еще удовольствие!

— А что же стригойка? — спросила Кира, заранее зная ответ.

Он театрально всплеснул черными руками.

— Только воспоминание.

Дрожь внутри почти утихла. Кира приложила руку к сердцу — оно билось ровно и спокойно. Ночь в паучьем логове подернулась пылью, словно все случилось годы, десятилетия назад… или во сне. Да, во сне. Она сделала робкий шаг вперед, а Дьюла попятился, как будто они затеяли причудливый танец.

Кира поняла, что ее заманивают, как пугливого зверька, но решительно задвинула тревогу в какой-то дальний, пыльный угол чертогов разума.

— С вашими руками что-то не так?

— Они в полном порядке. — Опять этот лукавый прищур… — Служат исправно.

«Вот негодник».

— Ваша жизнь состоит из подвигов, — проговорила она, решив сменить тему, и в ответ раздался невеселый смешок.

— Прежде всего из дорог… — Граманциаш поднял обе руки и начал загибать черные пальцы. — Дешевых трактиров, где таких, как я, чаще всего селят на чердаке или в сарае. Против чердака ничего не имею, там даже удобно, а вот в сарае можно заполучить в соседи свинью или козу. Опять же, с ними тепло зимой, но запах… Так, это было второе. Третье — унылые рожи тех, кто очень нуждается в помощи, однако с большей охотой попросил бы о ней князя, короля, какого-нибудь бога, нового или старого, да хоть самого Нефыртата, только не такого, как я! Однако ж вот беда: всем перечисленным — и уж подавно забытым — наплевать на бедствия простых людишек. Зато граманциаши всегда рядом. Вы лишь попросите — и мы поможем. — Быстрая улыбка едва не превратилась в хищный оскал. — Четвертое и пятое — руины и болота, где обожает селиться всякая нечисть. Конечно, не всякий раз так случается, но знали бы вы, госпожа Адерка, сколько сапог я утопил в болотах Залесья и земель за его пределами… Хватило бы на целую лавку!

Кира прыснула в кулак и заметила, что за спиной у Дьюлы, который продолжал идти задом наперед, не натыкаясь на камни, проступил силуэт чуть темнее окружающей . Часть ее, охваченная тревогой, хотела закричать и броситься наутек, однако эта часть была заперта в клетке, которую граманциаш сплел из слов.

— Шестое — кладбища, как без них, — продолжал он тем временем. — Бывает такое, что какой-нибудь кузнец проживет очень долгую и спокойную жизнь, успеет настрогать этак десять — пятнадцать детишек и вся округа на его похоронах будет искренне рыдать. Ну что может пойти не так?

Силуэт сделался выше — приподнялся на задних лапах, вскинул передние, готовясь атаковать. Лапы были мохнатые, оканчивались острейшими когтями, с которых капал яд, разъедающий плоть. Во зажглись алым восемь глаз.

— Да что угодно! Что угодно может пойти не так. Курица забежит в комнату, где покойника положили, и прошмыгнет под ним или над ним, никто даже не заметит. А он ночью возьмет и встанет, жрать захочет. И польется кровь… Ну вот она-то седьмая. Чужая и своя.

Ближе, ближе.

Время запуталось среди восьми алых огней, замерло.

— Восемь — это бумага. — Граманциаш подносит руки ближе к собственному лицу. На левой все пальцы загнуты; на правой осталось два, и предпоследний сгибается через миг. — Девять — чернила. Моя плоть и кровь, ибо такова моя судьба, пусть я ее и не выбирал по-настоящему. Что было, то записано; что вычеркнуто — того нет. Так будет до той поры, пока не сломается перо и не закончится место на последней странице. Иным граманциашам того и другого хватает на сотни лет… Итак, что же осталось?

Дьюла поворачивается в тот самый миг, когда темный силуэт уже навис над ним.

Небрежно вскидывает руку.

Паучьи лапы — и не две, а сразу четыре — опускаются.

Одна с жутким хрустом входит граманциашу в грудь, протыкает насквозь.

Но черная рука в тот же миг падает, перечеркивая паука указательным пальцем.

Что-то происходит с молниеносной скоростью, и Кира не успевает ни разглядеть, ни понять, что именно. Она видит белый проблеск во и слышит звук, очень похожий на шелест книжных страниц. А потом оказывается, что паука больше нет.

Вырвавшись из-под власти чар, Кира бросается туда, где только что стояло чудище, и не находит ни трупа, ни лужи крови — или того, что заменяет кровь таким существам, — ни даже кучки пепла. Перед ней вход в туннель, отчасти затянутый паутиной. Тусклой, нестрашной и совершенно мертвой.

Она оборачивается.

— Десять. — Дьюла загибает последний палец и машет кулаком, потом с видимым раздражением трогает свежую дыру в ткани кафтана, в том самом месте, где его проткнула огромная лапа. — Это надо бы зашить, но нам стоит поспешить… М-да, Ада сожрала бы меня за такие вирши. В плохом смысле сожрала. В общем, десять — это подвиг. Что было, то записано.

«Что вычеркнуто — того нет».

Кира выжидает, затаив дыхание, пока время медленно восстанавливает ход.