Зима 41-го

XVIII

Сталин в раздумьях вышагивал по кабинету, попыхивая трубкой. Как только табак прогорал, он подходил к столу, не садясь, потрошил папиросы, набивал табак и продолжал свои метания от стены к стене. Сегодня у него состоялось очень непростое совещание. После успешного контрнаступления под Москвой в армии появились шапкозакидательские настроения. В той истории он сам поддался этой победной эйфории, что привело к кровавым трагедиям 1942 года. Сейчас же, владея послезнанием, он не мог допустить ни Ржева, ни Харькова, ни Крыма. Но никто, кроме него самого, в Ставке не обладал всей полнотой информации. Иосиф Виссарионович так и не решил, кому еще можно доверить самую главную тайну страны. И теперь расплачивался за свою недоверчивость. Да, сегодня он своим авторитетом продавил решение о более серьезной подготовке к крупным наступательным операциям, но непонимание со стороны военного и политического руководства осталось, и с этим надо было что-то делать. Даже умнейший Борис Михайлович выразил недоумение чрезмерной, по его мнению, осторожностью Верховного Главнокомандующего. А вот Жуков с Ворошиловым, забыв о своих распрях, высказались гораздо жестче, чуть ли не обвинив его в трусости и пораженчестве. Нет, таких слов не прозвучало, но невысказанные претензии буквально повисли в воздухе. Да! Состав Ставки надо менять! Два кандидата уже есть — Василевский и Рокоссовский, но этого мало! Как же не хватает по- настоящему преданных, а главное умных людей!

Резко и пронзительно зазвонил телефон, вырывая Иосифа Виссарионовича из тяжелых раздумий.

— Товарищ Сталин, к Вам на прием срочно просится товарищ Мехлис, говорит дело очень важное.

— Раз важное, пусть заходит.

Вот еще один человек, которого надо посвящать в тайну, но и контролировать придется жестко и бескомпромиссно. Этот не предаст. Не предал тогда и сейчас не предаст, но дров наломать может. И ведь не дурак. Но не способен Лев на созидание, натура не та. Интересно, что у него там случилось? Чтобы Мехлис рвался на прием, без предварительной записи, это что-то выходящее за рамки. Начальник ГлавПУРа стремительно ворвался в кабинет:

— Товарищ Сталин, я настаиваю на рассмотрении персонального дела коммуниста Берии на бюро! Товарищ Берия возомнил себя каким-то царьком, плюющим на интересы партии! — глаза Мехлиса горели фанатичным огоньком.

— Так, Лев, успокойся и объясни в чем дело? Товарища Берию на бюро мы обсудить всегда успеем, но хотелось бы знать, что именно будем обсуждать.

— Тридцатого декабря, ко мне поступила записка от старшего батальонного комиссара Постышева, проходящего лечение после ранения полученного под Можайском. В своей записке товарищ Постышев сообщает, что в госпитале услышал песни в исполнении находящегося там же на излечении ранбольного. Песни отличные, правильные и нужные сейчас нашей армии и народу, как воздух! К сожалению, записать слова товарищ Постышев не успел, а ранбольной категорически отказался их ему продиктовать. Когда же товарищ старший батальонный комиссар попытался надавить на комсомольскую сознательность парня, появились люди Берии и запретили товарищу Постышеву дальнейший разговор с неизвестным ранбольным, узнать личность певца люди из НКВД так же не позволили. Я лично связался с товарищем Берией для решения этого вопроса, но коммунист Берия наплевательский отнесся к требованию Политуправления Красной Армии. Я считаю недопустимым такой подход и настоятельно требую рассмотрения поведения коммуниста Берии на бюро! Товарищ Сталин, Вы же понимаете, насколько важен сейчас моральный дух армии! А тут идет прямой саботаж со стороны Наркомата Внутренних дел! Я лично знаю товарища Постышева. Это настоящий, преданный делу партии большевик. Не стал бы он меня отрывать от дел по пустякам!

Сталин задумался. Так охранять в госпитале Берия мог только одного человека.

— Хорошо, Лев. Успокойся. Я сейчас сам позвоню товарищу Берии. Есть мнение, что правильно он поступил. Видя, как вскинулся Мехлис, готовый отстаивать свою точку зрения, Иосиф Виссарионович успокаивающе махнул рукой: — Но и твой вопрос считаю обоснованным и требующим самого пристального внимания. Это дело я упустил, — Сталин поднял трубку и попросил соединить его с Лаврентием Павловичем. Пока ожидали связи с Лаврентием Павловичем, Мехлис попытался высказать что-то еще, но был остановлен жестом руки Сталина. Иосиф Виссарионович погрузился в раздумья. Вот и политуправление добралось до Стаина. Да, определенно надо создавать круг посвящённых, дальше скрывать информацию нельзя. Иначе недопонимание будет нарастать, как снежный ком и приведет к катастрофическим последствиям. Почему бы тогда не начать с Льва? Только придерживать его, чтобы дров не наломал. Заодно и от командования его отодвинуть. И вообще с этим двоевластием надо решать вопрос ребром! Да и погоны можно ввести. Но для этого нужна еще одна крупная победа на фронте. Тогда болтуны и демагоги не посмеют открыть рот. Как же много надо всего сделать и не ошибиться! Вот пусть Лев этим и займется, как раз работа для ГлавПУРа и обоснование про преемственность воинских традиций. А чтобы понял необходимость таких решений, надо дать ему всю информацию. Значит надо его отправлять на Ковчег! Заодно и ученые присмиреют. А здесь и заместители справятся. Только категорически запретить ему вмешиваться в управление базой! А то он и там что-нибудь развалит. Пусть занимается вопросами партии, пропаганды и агитации. Еще бы в помощь ему найти кого-нибудь из творческих людей, понимающих в искусстве. Но среди этой братии верных не найти, переметнуться при первом же удобном случае!

Звонок Берии прервал размышления.

— Лаврентий, у меня сейчас находится товарищ Мехлис. Жалуется на тебя. Лев Захарович не слышал, что ответил нарком, но судя по улыбке, ответ Сталину понравился. — Как он там? О ком идет речь, тоже было не понятно, и это раздражало Мехлиса. Но преданность и безоговорочное доверие к товарищу Сталину не давали ему вспылить. — Значит так, Лаврентий, — в голосе Иосифа Виссарионовича появилась жесткость, — сейчас заезжаешь за Александром и вместе приезжаете ко мне. Я думаю назрела необходимость подключить и других товарищей к нашим общим делам. Давай, жду! Сталин положил трубку и, несколько минут задумчиво поглядев не нее, снова поднял: — Соедините меня с товарищем Василевским…

После того вечера, когда он после своего неожиданного выступления в палате у Зины сорвался в непонятную для него истерику, что-то в Сашке изменилось. Он стал молчалив и задумчив, старался больше времени проводить один, бродя по коридорам госпиталя. Даже наступление нового 1942 года прошло как-то мимо него. Единственное, он зашел, поздравил Зинаиду, посидев с ней пока она не уснула, девушка была еще очень слаба. Да еще один раз заходили Ида с Исой, сообщив, что их отправляют в расположение курсов в Люберцах, куда их перебазировали из Кубинки и теперь они не знают, когда в следующий раз смогут навестить парня.

Одноклассницы продолжали навещать Сашку, пытаясь растормошить его, приставали с вопросами о песнях и о службе, но парень отмалчивался, лишь односложно отвечая на прямо заданные вопросы. Или не отвечая вовсе, когда не хотел или не мог ответить. Девушки на такое отношение обижались, но Сашке было все равно. Навалившаяся апатия не отпускала. Особенно кипятилась Ленка:

— Ты, Стаин, смотрю, загордился. Думаешь, если ты герой и песни сочиняешь, то можешь нос задирать?! Мы тут кружимся вокруг него, стараемся помочь, а он ведет себя, как сноб какой-то! — глаза Волковой горели гневом. Сашка, не понимая сути брошенных обвинений, удивленно посмотрел на нее и молча уставился в стену. Все эти Ленкины постоянные претензии и подначки осточертели ему хуже горькой редьки! — Что молчишь?! Нечего сказать?! — одноклассница никак не успокаивалась. Сашка вновь равнодушно посмотрел на Лену и пожал плечами:

— Не кружись… — ему и, правда, было все равно. Сейчас он даже не понимал, как раньше мог переживать из-за отношения к нему этой вздорной девчонки, да и одноклассников в целом? Побесится и перестанет, а не перестанет так и черт с ней. Парень твердо решил, что будет проситься у Сталина на фронт. Ну, нет у него ни желания, ни сил, ни возможностей разбираться в этих детских обидах и взаимоотношениях. Он боевой летчик! Теперь-то это по-настоящему так! И место его на фронте! А не среди ребятишек, считающих, что война это что-то героическое и возвышенное! И пусть они так считают дальше. Начни он их разубеждать, просто не поймут и опять посыплются обвинения от Волковой, опять будут сочувственно-осуждающие взгляды от Насти. Зачем? Всему свое время. Войны, к сожалению, и на них хватит. Не этой, так следующей. Как же он был глуп и наивен, прося Сталина предотвратить ядерную катастрофу. Это невозможно! Человечество само стремится к самоуничтожению и одному человеку, пусть даже такому как Иосиф Виссарионович, изменить это просто невозможно.

А значит остается просто жить. И умереть, выполняя свой долг. Почему-то Сашка решил, что эту войну он точно не переживет. Не убьют немцы, так уничтожат свои. Слишком он чужой здесь, слишком неправильный, несознательный, как тут выражаются. Сашка понял это после разговора со старшим батальонным комиссаром Постышевым. Тем самым мужчиной, что дал ему спички во время импровизированного концерта. Комиссар на следующий день пристал к парню с требованием записать слова песен, а еще лучше исполнить их перед какими-то артистами, чтобы такие замечательные и нужные сейчас песни услышала вся страна. На что получил категорический отказ от Сашки. Парень и так уже пожалел, что раскрылся с незнакомыми здесь песнями перед посторонними людьми и теперь ждал, когда за ним придут люди Берии или вызовут к Иосифу Виссарионовичу для головомойки, а то и чего похуже. Постышев начал настаивать, но тут откуда-то появился неизвестный Александру мужчина. Он вывел настырного политработника в коридор и о чем-то поговорил с ним, после чего тот успокоился и приставать к парню перестал. Но Сашка чувствовал, что история с его импровизированным концертом е закончилась и еще будет иметь последствия для него. И вряд-ли хорошие.

Ленка, видя равнодушие парня к своим словам, взвилась:

— Ну и сиди тут один тогда! А мы пойдем! — она резко встала и направилась на выход, уже в дверях Волкова остановилась, обернувшись — Настя, ты идешь?

Анастасия виновато посмотрела на Сашку:

— Я пойду? — девушке было стыдно за поведение подруги, но и оставаться сейчас здесь, с равнодушным, ушедшим в себя парнем не хотелось. Сашка пожал плечами:

— Иди… И что она спрашивает? Все равно ведь уйдет! Ну и ладно, не особо и надо! Пусть идут, а то опять доставать будут с песнями и войной! Упертые! Особенно Волкова! Надо же, Владимир Викторович, вроде, нормальный мужик, настоящий боевой офицер, а дочка как репей на заднице! От сравнения Ленки с репьем Сашка улыбнулся, что было расценено девушками, как очередное проявление высокомерия. Настя, надув губки, тоже встала и, гордо вскинув симпатичную головку, вышла вслед за подругой.

Оставшись один, Сашка облегченно вздохнул. Ему нравилась Настя, да и Ленка, если честно, и Нина тоже. Но порой девушки были чересчур навязчивы. И это раздражало. А в последнее время Лена с Настей вообще стали вести себя как-то странно, как будто соревнуясь в чем-то, вплоть до откровенной вражды, оставаясь при этом хорошими подругами. Как так у них получается, Сашка не понимал. Да и не заморачивался особо, просто отметив для себя их непонятное поведение. Мало ли что произошло между девчонками в школе, может, поссорились или еще что-нибудь. Еще и обиделись не понятно на что. Сами же подписки давали, не понимают что ли, что не обо всем можно рассказывать. Да и вообще…

Открылась дверь и на пороге, поблескивая пенсне, возник Берия с давешним капитаном-пограничником, державшим в руках какой-то сверток. Сердце у парня ёкнуло. Судя по всему, пришла пора расплачиваться за свою самодеятельность. Что и подтвердил Лаврентий Павлович:

— Ну, привет, артист! — смешинка, проскочившая в глазах наркома, давала надежду, что дела у Сашки не так уж и плохи. А потом вряд ли арестовывать его приехал бы сам Берия, для этого есть совсем другие люди.

— Здравствуйте, товарищ Народный комиссар внутренних дел! — Сашка соскочил с кровати и вытянулся по стойке смирно. А потом, поняв, как смешно и нелепо он выглядит с забинтованным носом и в пижаме, демонстрируя строевую выправку, смутился и расслабился.

— Правильно, — весело подначил его Берия, — по Уставу в лечебных учреждениях команда «встать, смирно» не подается, так что не тянись. Берия всмотрелся в Сашкино лицо, с которого буквально вчера сняли повязки. — Вижу, на поправку идешь, да и следов на лице почти нет. На счет следов Лаврентий Павлович конечно приукрасил. Были следы, еще как были, не такие, как боялся Сашка, но некрасивые пятна стянутой кожи с левой стороны и на носу остались и пройдут они, по всей видимости, не скоро. Лаврентий Павлович взял у своего ординарца пакет и бросил его парню на кровать. — Давай, одевайся и приводи себя в порядок, нас товарищ Сталин ждет.

В приемной Сталина не изменилось ничего. Как будто он отсюда не уходил месяц назад. Поздоровавшись с Поскребышевым, Берия оставил Сашку ждать, а сам зашел в кабинет к Верховному. Ждать пришлось долго, около часа. Сашка даже успел задремать, не обращая внимания на звонки телефона, то и дело раздающиеся в приемной. Разбудил его окрик Александра Николаевича:

— Товарищ лейтенант государственной безопасности! Александр! Сашка вынырнул из дремы. Поскребышев кивнул ему на дверь. — Проходи, ждут…

Парень встал, привычным движением расправил гимнастерку, пробежал пальцами по верхним пуговицам и наградам, и, пригладив рукой волосы, глубоко вздохнул, шагнув в знакомый кабинет.

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, лейтенант государственной безопасности Стаин по Вашему приказу прибыл!

В кабинете кроме Сталина и Берии сидели еще генерал-лейтенант Василевский, известный Сашке по прошлому посещению Кремля и незнакомый комиссар первого ранга сурового вида с аскетичным лицом и пронзительным взглядом.

— Во! Видали, товарищи, какие героические потомки у нас выросли! — Сталин пыхнул трубкой, весело глядя на Сашку. С души у парня упал тяжеленный камень, не дававший ему покоя с тех самых пор, как он очнулся в госпитале. — Проходи, Александр, присаживайся. Разговор у нас долгий будет. Сашка подошел к столу и, отодвинув стул, стоящий рядом с Берией, уселся на самый краешек, напряженно выпрямив спину. — Садись нормально, что ты, как девица. С немцами не церемонился, а тут оробел, — в голосе Сталина послышались мягкие нотки, как у доброго дедушки. Ага, знаем мы таких дедушек! Тем не менее, парень устроился поудобней, откинувшись на спинку стула. — Как самочувствие? Долго еще лечиться собираешься?

— Нормально, товарищ Верховный главнокомандующий, повязки сняли, надеюсь скоро смогу приступить к выполнению своих обязанностей, — не знаешь, что говорить, смотри Устав. А здесь и сейчас, в присутствии этих людей, Сашка, растерявшись, именно не знал, что сказать. Сталин, видимо ожидая другого ответа, поморщился:

— Давай без званий. Сейчас перед тобой просто старшие товарищи. Александра Михайловича ты уже знаешь, — Сталин кивнул в сторону Василевского, — а это, — еще один кивок на комиссара первого ранга, — Лев Захарович Мехлис, Начальник Главного политуправления армии. Слышал о нем там у себя в будущем?

Получается, здесь собрались те, кого Иосиф Виссарионович решил посвятить в тайну базы. Отлично! Значит, нагоняя не будет. Повеселев, Сашка, кивнув Льву Захаровичу, пожал плечами:

— Нет, товарищ Сталин, не слышал. Я там про Великую Отечественную не успел в школе пройти. А потом Вы сами знаете.

Сталин покивал головой, а Сашка, с интересом глянул на Мехлиса, который в свою очередь с не меньшим интересом рассматривал парня. Главное политуправление. Значит товарищ комиссар первого ранга начальник над всеми комиссарами армии. Сердитый он какой-то, страшный. Лев Захарович рассмотрев Сашку, повернулся к Сталину:

— Товарищ Сталин, разрешите задать вопрос Александру?

— Задавайте. Именно для этого мы здесь сегодня и собрались.

Мехлис впился своими выпуклыми глазами в Сашку:

— Александр, а за что Вы получили свои награды?

Парень вопросительно посмотрел на Сталина и, получив разрешающий кивок, стал отвечать:

— Орден Красного знамени, за сбитые ночью бомбардировщики…

Брови Льва Захаровича удивленно взметнулись вверх:

— И сколько Вы их сбили?

— Три.

— За один бой?

Сашка пожал плечами, он до сих пор считал, что орден ему дали не заслуженно:

— Да там боя не было, товарищ комиссар первого ранга…

— Лев Захарович! Парень вопросительно посмотрел на собеседника, — Зовите меня Лев Захарович. Товарищ Сталин сказал же, что общаемся без званий.

— Хорошо, Лев Захарович. Там боя не было. Мы подлетели и расстреляли их из темноты, они нас и не видели.

— Мы? С Вами еще кто-то был?

— Младший лейтенант Никифоров… — и Сашка сам того не замечая, стал рассказывать историю своего попадания в это время. Слушали его внимательно, задавая иногда наводящие вопросы или ненавязчиво подводя к интересующим собеседников темам. Он не заметил, как на столе появился чай с печеньем, как переглядывались между собой взрослые. Он просто в очередной раз проживал, свою короткую, но такую непростую жизнь. Когда рассказ дошел до того самого боя, когда их сбили Сашка, оправдываясь посмотрел на Сталина:

— Я не знаю, откуда они выскочили, товарищ Сталин. Не было их на радарах. Я вообще в бой вступать не планировал. У меня полный вертолет детей был.

Иосиф Виссарионович пристально посмотрел на Александра. Похоже, парень действительно переживает, что нарушил приказ. Наверное, можно и успокоить, ему и так досталось. Лаврентий с Волковым вон докладывали, что сорваться может мальчишка. Да и не мудрено. Досталось ему. И достанется еще. И ничего с этим не сделаешь, Александр сейчас нужен.

— То, что ты нарушил приказ, конечно, плохо! Очень плохо! Сашка виновато опустил голову. — Но учитывая результаты вашей с товарищем Берия авантюры, наказывать тебя я не буду. Но и наград не жди, тем более у тебя их и так хватает, — усмехнулся Сталин. Сашка радостно закивал, а потом, вспомнив о Иде с Зиной, решил не упускать момент:

— Товарищ Сталин. Я понимаю — виноват. Но девчонки мои. Они же могли отказаться, а полетели! И о Вашем запрете ничего не знали! Их тоже награждать нельзя?

— Какие девчонки? Яснее выражайся!

— Экипаж! Курсантки. Воскобйникова и Весельская. Зина, — Сашка запнулся, поправившись, — курсант Воскобойникова следила за радарами и осуществляла захват целей, когда мы сбили прорвавшиеся через заслон истребители, — Сашка не стал уточнять, что наведением ракет занимался он сам, — а курсант Весельская обеспечивала безопасность детей, пресекаю панику в салоне.

Сталин усмехнулся.

— Это похвально, что ты беспокоишься о своих людях. Правильно. Но скажите мне, товарищ лейтенант государственной безопасности, — Иосиф Виссарионович перешел на официальный тон, — кто является командиром указанных курсантов?

— Я, товарищ Верховный главнокомандующий, — недоуменно ответил Сашка.

— А кто должен писать представление на своих подчиненных? Или товарищ Сталин должен догадаться, что товарищи курсанты Весельская и Воскобойникова достойный награды?

— Виноват, товарищ Верховный главнокомандующий, — вскочил со стула Сашка, — сегодня же представления будут написаны. Только… — парень замялся, — кому их передать, товарищ майор госбезопасности, наверное, уже на базе, а в расположение курсов я не знаю когда попаду? Действительно, неразбериха получается. Девушки являются курсантами и представление на них должно идти через майора Максимова, но в то же время, задачи они выполняли по линии госбезопасости. И как тут быть?

— Не вскакивай, садись, давай. Берия, Мехлис и Василевский весело поглядывали на смутившегося из-за справедливого разноса Сашку. А Сталин, на мгновенье задумавшись, ткнул трубкой в сторону Лаврентия Павловича:

— А вот товарищу Берия и отдашь. Его операция, ему и награждать.

— Хорошо, товарищ Сталин, — напряжение немножко отпустило. Все-таки тяжело разговаривать с Иосифом Виссарионовичем. Не понятно, когда он товарищ Сталин — все понимающий старший товарищ, а когда Верховный главнокомандующий.

— Ну что, товарищи, есть у вас еще вопросы к Александру? — Сталин обвел взглядом присутствующих. Василевский пожал плечами, его сейчас интересовал не столько этот паренек, сколько карты и архивы базы, касающиеся этой войны. А ведь есть еще Уставы, оперативные и тактические наработки, опыт этой и последующих войн. Работы теперь предстоит не мало. Но работы нужной и интересной, за которую уже не терпелось взяться. Зато Мехлис, кивнул головой, спросил:

— Скажите, Александр, а как Вы относитесь к нашей партии большевиков?

Да уж! Вот это вопрос! И как на него отвечать. Сашка, в поисках подсказки, глянул на Сталина. Тот, улыбнувшись, кивнул:

— Говори, как есть.

Александр прямо посмотрел в глаза Мехлису:

— Никак, Лев Захарович. Я просто ничего не знаю ни про партию, ни про большевиков. У нас там, честно сказать, коммунистов очень ругали. Но за что и почему я не знаю. Мне не интересно было.

— А здесь? — во взгляде Мехлиса не было злости, только заинтересованность, — Здесь Вам ничего о нашей партии не рассказывали?

Сашка кивнул:

— Рассказывали. И Никифоров и Харуев. Иса, вообще, сказал, что мне надо думать о комсомоле. Только я ничего не понял. А разобраться пока некогда было.

— Это Вы зря, Александр, — Лев Захарович осуждающе покачал головой, — такие вещи надо знать! Ничего. Я сам этим займусь! У Сашки по спине пробежали мурашки. Кажется, он попал. Но деваться некуда, придется теперь еще изучать политические вопросы. Эх, и где же на все время найти! Сталин, после слов Мехлиса, смотрел на Сашку с улыбкой, а вот во взглядах Василевского и Берии, проскользнуло сочувствие. А Лев Захарович не унимался: — Странно только, что в нашей школе этому совсем не уделили внимания. Одноклассники-то должны были рассказать и объяснить. И учителя куда смотрят?! Или у вас в классе нет комсомольцев?

— Есть, — Сашка потупился, — только у меня с одноклассниками не очень, — а потом, как будто ныряя головой в ледяную воду, выпалил:

— Товарищ Сталин, заберите меня из школы?! На фронт! Я же летчик! А тут минералы какие-то, Гоголь, Герцен, Конституция! Ленка…, - Сашка осекся. Ленка Волкова хоть и заноза, но жаловаться на нее Сталину, это не правильно, похоже он и так сказал сегодня лишнего.

Иосиф Виссарионович удивленно посмотрел на парня, потом на остальных присутствующих, ловя их такие же недоуменные взгляды. А потом четверо серьезных, взрослых людей, наделенных огромной властью и ответственностью на одной шестой части планеты, грохнули оглушительным хохотом. Сашка сидел красный от стыда, а Сталин, Берия, Василевский и Мехлис смеялись не в силах остановиться. Перед ними сидел шестнадцатилетний Герой Советского Союза, кавалер Ордена Красного знамени, потерявший в войне свой мир, побывавший уже здесь в боях, имеющий за спиной кучу уничтоженных врагов, раненый и кое-как вытащенный медиками с того света и жалобным голосом жалующийся на школу и какую-то Ленку самому Сталину. Отсмеявшись, Иосиф Виссарионович вытер выступившие от смеха слезы и, стараясь говорить серьезно, спросил:

— Саша, скажи, а чем ты собираешься заниматься после войны? Парень, уставившись в пол, молча пожал плечами. «Мальчишка, какой же он еще мальчишка!» — подумалось Сталину. — Вот товарищ Миль очень хвалил тебя. Сказал, что тебе нужно учиться, что из тебя может вырасти отличный авиаконструктор. С Ленинградского фронта на тебя пришла характеристика. Тоже хвалят, говорят летчик отличный, знающий. Иосиф Виссарионович говорил вкрадчиво, как с маленьким ребенком. — Война закончится, захочешь ты поступить в институт или в военное училище и как ты это сделаешь без аттестата. Да и просто, как ты будешь жить мирной жизнью, не имея представления о стране, в которой живешь, о людях вокруг тебя? Парень шмыгнул носом, не зная, что ответить и сгорая от стыда. — Ладно, я подумаю над твоей просьбой. А сейчас иди, подожди в приемной. Мы тут еще посовещаемся еще, и тебя отвезут в госпиталь.

Сашка встал и, стесняясь поднять взгляд, поплелся из кабинета. Закрывая за собой дверь, он опять услышал дружный хохот и поймал на себе удивленный взгляд Поскребышева, недоумевающего, что могло так рассмешить людей, находящихся сейчас у Хозяина.