Земля несчастных. За чертой

Глава 41. Баллада о жизни.

Посреди ничего.

Больше не было боли. Не было страха. Не было отчаянья. Не было вообще ничего, только непроглядная тьма вокруг и тишина, и был я посреди этого бесконечного НИЧЕГО. Я не мог двигаться или шевелиться, даже пальцем дернуть не мог, просто висел в пустоте, или лежал. Странное чувство, эмоций не было, вообще никаких, только бесконечная, наравне со всем что окружало, скука. От скуки стал листать картинки, которые появились из ниоткуда, просто выплыли из глубины сознания.

Вот наверное самое яркое из глубокого детства — скачу в кроватке, родители смеются, мне тоже смешно прыгать, но тут переднее ограждение вылетает из пазов и лечу в бесконечность… Да, точно, тогда вылетел из кроватки вместе с решеткой. Помнил ли это сам, или это проекция из рассказов родителей — уже не важно, так как была следующая картинка.

Вот мы в Севастополе, мне четыре года, ждем паром. Родители посадили меня на сумки и сказали, чтобы никуда не уходил с этого места. За время пока их не было уже успел подружиться и поссориться с каким-то мальчиком.

Картинки мелькали как слайды или шортсы, казалось, что мог достать любую из своей памяти.

— «Я умер».

Пришло осознание действительности, но этот факт меня вовсе не расстроил. Просто понял произошедшее. Тут же вспомнил день смерти тестя, хороший был мужик, как отец родной. Точно, в то пасмурное и снежное утро по радио как раз включили Высоцкого.

— Земной перрон не унывай,

И не кричи для наших воплей он оглох.

Один из нас поехал в рай,

Он встретит бога там, ведь есть наверно бог.

Ты передай ему привет,

А позабудешь ничего переживем.

Осталось нам немного лет,

Мы пошустрим и как положено умрем.

— Далеко собрался? — Из ниоткуда раздался знакомый голос.

Из темного ничего возник Ведерников, абсолютно целый и живой, в своем мундире ПРА. Строгий, подтянутый, но взгляд совсем не сверлящий, как прежде, спокойные серые глаза на чуть бледноватом лице.

— Евгений Андреевич, а как ты тут оказался? — Странно, но я не говорил, но спрашивал мысленно.

Капитан присел на взявшийся из ниоткуда стул и смотрел на меня, как казалось с какой-то грустью, но это только казалось. Я понимал, что у него так же нет никаких эмоций. А он смотрел и не открывая уста сказал.

— Всего лишь нелепая случайность. Но это моя работа, а что тут делаешь ты?

— Не знаю. Просто тут. На меня напали, убегал, автокатастрофа. — Совершенно спокойно ответил ему.

— Это не оправдание. Думаешь я просто так ушел? Я много видел, много сделал — мне пора на покой. И для тебя много сделал. А вот ты куда собрался?

— Так тоже пора.

— Это тебе выбирать. Забыл сколько людей ты оставил? Ты нужен им. И я здесь не затем, чтобы ты всё бросил.

Тут же перед мной появились картинки с Таней, сынишкой Мишей, совсем юная Маша. Картинок было много, мелькали Саид, Ислам, Нисса, даже Пит сердито сплюнул.

— И что мне делать?

— Просто выбирай. — Капитан немного помолчал. — Ты тут пел. Я другую песню знаю…

И Ведерников запел очень спокойным голосом, но первые слова стали разрывать все внутри моего сознания.

— Ты знаешь, так хочется жить.

Наслаждаться восходом багряным.

Жить, чтобы просто любить,

Всех, кто живёт с тобой рядом.

Ко мне пришла боль. Боль утраты всех, осознание того что я беспомощен и просто завис в этой бескрайней тьме. Капитан резко замолк, встал и не оборачиваясь ушел растворившись в мутном и темном пространстве.

Темнота начала рушиться, отваливаться кусками, словно старые обои облезают со стены. Словно молния, все тело пронзила острая боль, и ничего превратилось в ослепительно яркий белый свет, от которого из глаз хлынули слёзы.

— «Ангелы! Но зачем такая боль!?»

У меня вновь появились эмоции, мне было очень больно и очень обидно. Не понимал зачем мне делают больно. Ангелы кружились надо мной, лиц не видно только глаза. Ослепительно яркий свет и глаза ангелов. Ангелы говорили. Наверное, ангелы умеют и должны говорить, но предполагал, что язык их ласкает слух, а он был грубым, жестким. Мне очень захотелось вырваться отсюда, вырваться к своим близким и любимым. И сейчас понял, что могу говорить.

Что там Ведерников пел?

— Ты знаешь, так хочется жить

Как не напишут в газете…

Глаза ангелов увеличились и они замолчали на секунду. Потом снова начали говорить, я не знал язык, но понимал его.

— Что это? Он говорит?

— Нет, кажется он поёт.

А я продолжал. В горле было сухо и больно, шершавый язык еле шевелился, сил едва хватало шевелить губами, но я продолжал.

— Взять и всё раздарить

Жить, чтобы помнили дети…

Ангелы снова закружились пред мной и заклокотали на своем некрасивом языке.

— Что он поёт?

— Кажется он очень хочет жить.

— И знаешь, так хочется жить

В миг, когда тебя задавило

Встать и всем объявить

"Я вернусь", даже если прибило

— Ещё наркоз?

— Нет. Пусть поет. Он выживет.

Старший хирург Рихард Шварц вышел из операционной уже под вечер, прошел в кафе «Госпиталя Святой Ольги» и попросил у буфетчицы Ирмы стаканчик староземельного киршвассера, который держали тут по его просьбе.

— Что, Рихард, вытащил этого парня? — Спросил подсевший за столик Марек Кафка, невропатолог из Чехии.

— Он сам себя вытащил. — Опрокинув стакан ответил Рихард. — Марек, двадцать часов в коме, и он запел на операционном столе! Этот парень просто очень хочет жить.

— Ну ты же старался!

— Марек, разрыв селезенки не такая уж и сложная операция. Но только что сделали томографию, внутричерепная гематома рассосалась. Назначил капельницы, две недели максимум и будет как новенький. Просто чудо какое-то.

— Откуда он вообще взялся?

— Не знаю, военные привезли. Сами ничего не знают, с поезда выгрузили.

В зал кафе вошел главврач Франц Зорге, окинул взглядом столики и решительно направился в сторону Рихарда, Марек кивнув приветствие шефу быстро ретировался подальше.

— Рихард, что с пациентом? — Устало рухнул Зорге на стул.

— Жить будет.

— Отлично. Его лечат за наличные и попросили лишних вопросов не задавать.

— Кто-то из Ордена?

— Я же четко сказал, что вопросы неуместны, даже не знаю кто он. Доступ персонала к нему ограничить, держать отдельно. Его здесь не было.

— Зачем вы с этим связались?

— Новое оборудование само себя не окупит, тем более на те копейки, что выделяет руководство анклава.

— Понял шеф.