Зеленые глаза Баст

Глава 23. НЕМИНУЕМОЕ

— Мне очень неприятно беспокоить вас в такое время, мисс Мерлин, — сказал инспектор Гаттон, — но доверенный вам покойным сэром Эриком Каверли документ может пролить свет на очень темную тайну, если вы согласитесь зачитать его нам.

Я с глубоким сопереживанием смотрел, как меняется лицо Изобель; не могу описать, что творилось в моей душе. Обрушившаяся на нее в столь краткий срок череда несчастий изгнала румянец с ее щек; под глазами темнели круги. Внутри меня бушевали эмоции, так что я едва мог собраться с мыслями или найти в себе смелость признаться, что за чувства разрывают мне сердце.

Накануне поздно вечером я исполнил свой печальный долг и принес ей новость о страшной кончине Эрика Каверли. Мне никогда не забыть этот скорбный час. Однако Изобель, несмотря на все выпавшие на ее долю испытания, держалась с поразительным мужеством; я понимал, как тяжко ей все это давалось, но сейчас она отвечала Гат-тону с невероятным самообладанием:

— Вот бумаги, инспектор. Я достала их из бюро, как только услышала, что вы вошли.

Она подняла со стола большой запечатанный конверт, на котором крупными, но немного неуверенными буквами было написано ее имя.

— Я бы предпочел, — сказал Гаттон, приятно удивив меня своей тактичностью, — чтобы сначала вы сами прочитали, что там написано, мисс Мерлин. А затем вы можете сообщить мне, есть ли в послании что-либо способное нам помочь.

Я смотрел, как Изобель, отчаянно прикусив губу, решительно надорвала конверт, затем отошел к окну, где присоединился к Гаттону, оставив ее читать бумаги. Кажется, мы простояли, глядя на улицу, целую вечность.

— Письмо довольно длинное, — тихо произнесла Изобель.

Мы с Гаттоном повернулись и увидели, что она, еще больше побледнев, сидит за столом и держит перед собой лист почтовой бумаги. Не глядя ни на кого из нас, она принялась читать написанное голосом ровным и монотонным, каким обычно говорила, когда пыталась скрывать свои чувства:

«Этот перечень действий, совершенных мной вечером и ночью шестого августа, следует предать огласке только в случае моего несправедливого осуждения за убийство моего кузена, сэра Маркуса Каверли, или в случае моей смерти.

В тот день мне сообщили по телефону, что моя невеста, Изобель Мерлин, встречается вечером с сэром Маркусом в месте под названием Ред-Хаус. Мне указали адрес и добавили, что если я сомневаюсь в словах говорящего, то сам могу проследить за передвижениями мисс Мерлин этим вечером.

Я уже ссорился с кузеном из-за его навязчивого ухаживания за ней, и хотя последующие события никак не подтверждали справедливость слов того, кто мне позвонил, по крайней мере в этой части информация соответствовала действительности. Я не представляю, кто говорил со мной, могу лишь сказать, что голос принадлежал женщине.

Не желая посвящать кого-либо в подобное дело, в одном из отдаленных районов я лично приобрел лохмотья бедняка, которые сейчас находятся в полиции: именно они и повлекли тщательную проверку моих действий. Облачившись в тряпье и нанеся на лицо и руки темный грим для дальнейшей маскировки, я около девяти вышел из своих апартаментов через черный ход и, сомневаясь, следует ли мне в таком виде садиться в общественный транспорт, проделал весь путь до Колледж-роуд пешком.

Я с легкостью нашел Ред-Хаус, но, обнаружив, что дом пуст, немедленно заподозрил обман. Тем не менее я решил оставаться поблизости, ожидая указанного мне по телефону часа предполагаемого свидания. Вокруг было достаточно безлюдно, а разыгравшаяся в тот вечер сильная гроза промочила меня до нитки, ибо я не желал покидать свой пост и единственным укрытием мне служили деревья, растущие на обочине.

Незадолго до окончания грозы, когда яростные потоки дождя чуть ослабели, я вышел из своего ненадежного убежища и направился в сторону Хай-стрит. Не успел я сделать и нескольких десятков шагов, как увидел приближающееся такси, а шофер, заметив мою замызганную фигуру, притормозил и, к моему удивлению, спросил меня, как доехать до Ред-Хауса.

Я сразу заглянул в машину — и убедился, что там сидит не кто иной, как Маркус Каверли. Если у меня и были какие-то сомнения, то теперь от них не осталось и следа. Я дал водителю необходимые указания и, медленно проследовав обратно пешком, спрятался под сенью деревьев на другой стороне дороги, откуда увидел, как сэр Маркус вышел из такси и направился к пустому дому.

Он был один и, зная, что мисс Мерлин еще не приехала сюда, я пришел к единственно возможному выводу: она прибудет позже. И я вновь медленно побрел от Ред-Хауса к Хай-стрит и минут через пять миновал констебля, идущего в компании человека в светлом непромокаемом плаще и фетровой шляпе. Тогда я его не узнал, но позже мне сказали, что это был мистер Джек Аддисон.

Простояв на углу Хай-стрит до глубокой ночи, я дважды возвращался к Ред-Хаусу и один раз даже поднялся на крыльцо, но хотя мне и показалось, что в комнате справа от двери из-за ставней пробивается тусклый свет, я не был в этом уверен, ибо изнутри не раздавалось ни звука.

Я видел только это, а затем, очень измотанный и злой, вернулся в свои апартаменты, не переставая гадать, что мог означать этот визит Маркуса Каверли в очевидно пустой дом и почему он задержался там. Но больше всего меня занимал вопрос, отчего мне не сказали всей правды по телефону, заставив меня шпионить без всякого результата.

Находка в порту на следующий день привела меня к новой, ужасной догадке о мотивах звонившей, и глаза мои открылись: я, совершенно невиновный в соучастии, теперь легко уязвим для подозрений по делу об убийстве моего кузена.

Моя злосчастная попытка избавиться от лохмотьев, понадобившихся для маскировки, была продиктована паникой: я не знал, куда их девать. То, что за мной наблюдает полиция, не было для меня тайной, но я оказался достаточно самонадеян, предположив, что смогу уйти от слежки.

Это все, что я могу сообщить. Я сознаю, что мой рассказ ничего не объясняет и не снимает с меня подозрений, но клянусь, что это правда.

(Подпись) Эрик Каверли, баронет»

Изобель сохраняла спокойствие, но я понимал, какое напряжение испытывала она перед лицом этого нового жестокого испытания. Гаттон еще раз заслужил мою благодарность своим тактом после того, как искренне признался:

— Мисс Мерлин, вы очень храбрая женщина. Спасибо. Мне только жаль, что я не могу оградить вас от всего этого.

Тепло пожав мне руку, он поклонился и ушел, оставив меня наедине с Изобель.

Его шаги смолкли. Изобель снова села за стол. Повисло молчание. Я не стану описывать свои чувства, скажу лишь, что в ту минуту я опасался собственной человеческой натуры. Никогда доселе Изобель не казалась мне столь желанной; никогда ранее мне так мучительно не хотелось прижать ее к себе.

Напряженное молчание сделалось невыносимым.

— Вы не останетесь здесь в одиночестве? — с усилием проговорил я.

Изобель, не поднимая глаз, отрицательно покачала головой.

— Я поеду к миссис Уэнтворт, моей тете Элисон, — ответила она.

— Хорошо, — сказал я. — Я рад, что вы будете в ее приятном обществе.

Миссис Уэнтворт действительно была очаровательной пожилой дамой и, насколько мне известно, единственной родственницей Изобель в Лондоне или даже в Англии. Она жила в домике, таком же, как она, маленьком, удивительно чистом и старомодном. Когда-то он, как и множество подобных ему домишек, располагался в «деревне», но позже и эту местность опутали всепроникающие щупальца растущего Лондона.

Дом находился на северной окраине столицы, и хотя вокруг него выросли ряды современных «вилл», в стенах этого милого старинного жилища ничто не напоминало о близости предместья.

— Когда вы уезжаете, Изобель? — спросил я.

— Наверное, утром, — был ответ.

— Не позволите отвезти вас на «Ровере»? Или у вас с собой слишком много багажа?

— Нет же, — она грустно улыбнулась, — я собираюсь пожить недельку простой жизнью. Похожу с тетей Элисон по магазинам, может, и в кинематограф выберемся!

— Значит, я могу вас подвезти?

— Да, если захотите, — просто ответила она.

Вскоре я попрощался с ней и направился в редакцию «Планеты». Меня ждала работа, а мысль о возвращении в коттедж, должен признаться, не вызывала у меня особого восторга. Печально известный Ред-Хаус перестал интересовать публику; теперь в центре внимания оказалась моя обитель, и уединение, которое я мечтал найти дома, то и дело прерывалось назойливыми гостями, которые, судя по всему, полагали, что место громкого преступления является общественной собственностью.

Коутс весьма искусно переубедил несколько таких наглецов, однако я начал питать отвращение к дому и решил, что пора без промедления подыскивать новое пристанище. Стоит ли добавлять, что к этому времени почти утратила значение главная причина моего затворничества? Но о своих чаяниях я расскажу позднее, хотя могу сказать, что уже тогда не без боязливой радости понял: если кораблю моих воскрешенных надежд суждено разбиться, мне более не найти покоя на просторах всей Англии.

До поздней ночи я не возвращался в свое некогда мирное жилище. Коутс дождался меня, но важных новостей у него, как видно, не было. Когда я отпустил его, он обернулся на пороге.

— Простите, сэр, — произнес он и сглотнул, прочищая горло.

— Да, Коутс?

— Примерно полчаса назад, сэр, псы во всей округе принялись выть. Мне подумалось, что вам надо это знать, раз инспектор Гаттон нынче утром спрашивал, не слышал ли я собачьего воя.

Я посмотрел ему в глаза.

— Так значит, инспектор Гаттон об этом спрашивал?

— Так точно, сэр. Поэтому я счел своим долгом доложить и вам. Доброй ночи, сэр.

— Спокойной ночи, Коутс, — ответил я.

Но после того, как он ушел, я остался сидеть в кресле в кабинете, размышляя над этим вроде бы незначительным происшествием. С моего места я видел в свете лампы позолоченные буквы на корешке «Египетского искусства» Мас-перо, и в голове блуждали мысли, с которыми не хотелось идти в постель.

Вопреки привычке, той ночью я спал с закрытыми окнами! Дважды, в час ночи и в четыре утра, я просыпался, слыша скорбное завывание псов, но всякий раз оно оказывалось лишь тревожным порождением моего беспокойного воображения.

Быстро позавтракав и просмотрев почту, я послал Коутса в гараж за маленьким автомобилем; зная, что со мной будет спутница, я сам сел за руль и покатил к дому Изобель. Она, как и всякая женщина, и близко не была готова; кающаяся Мари, которую приняли обратно в дом, несмотря на ее роль в трагической смерти сэра Маркуса, только и делала, что суетилась до самого нашего отъезда к миссис Уэнтворт.

Изобель всю дорогу молчала, но однажды я искоса взглянул на нее, она зарделась, и я почувствовал, что сердце вот-вот выскочит из груди.

Миссис Уэнтворт, как всегда, радушно встретила меня. Старушка отличалась эксцентричностью и удивительной прямотой, и если бы я в свое время прислушался к ее простому материнскому совету, жизнь моя давно бы стала совершенно иной.

Оставив меня одного, она проводила Изобель в ее комнату: все годы нашего знакомства она обращалась со мной без особых церемоний, и я привык чувствовать себя как дома под ее гостеприимным кровом. Она всегда считала, что мы Изобель созданы друг для друга и не скрывала этого, а помолвку Изобель с бедным Эриком Каверли рассматривала не иначе как жуткий фарс; мне не забыть, с каким лицом она приняла меня, когда я только что вернулся из Месопотамии.

Примерно через полчаса появилась Изобель, и хотя она вошла довольно уверенной поступью, в воздухе мгновенно почувствовалось прежнее напряжение. Я подумал, что не вынесу пустых разговоров. Я до сих пор не могу оправдать своего поведения, но во спасение души обязан говорить правду.

Я обнял Изобель, крепко прижал к себе и поцеловал.

Стоило ее губам встретиться с моими, как меня переполнило необоримое осознание вины, и я, отпустив ее, со вздохом отстранился.

— Изобель! — прохрипел я. — Изобель, простите! Я подлец, я виновен…. перед ним. Но… это было неминуемо. Попытайтесь забыть мою слабость. Изобель…

Я ощущал, как дрожат ее пальцы на моей руке.

— Нам обоим надо попытаться все забыть, Джек, — прошептала она.

Я схватил ее за руки и со страстью — вероятно, сумасшедшей — посмотрел в глаза.

— Я умру, если потеряю вас, — сказал я, — поэтому на мгновение и обезумел. Обещайте, что однажды — когда пожелаете и посчитаете нужным — вы выслушаете меня, и я претерплю любое выбранное вами наказание. Я вел себя как мерзавец.

— Прекратите! — мягко приказала Изобель.

Она подняла глаза, и ее серьезный, нежный взгляд остудил жар, поглощавший меня, и принес мир в мою душу.

— Вы виноваты не больше, чем я! — продолжила она. — По этой причине… мне ясно, что простить вас несложно. Я не пытаюсь оправдать себя, но если бы… он… остался жив, я не смогла бы стать его женой, после его… подозрений. Ох, Джек! Почему вы уехали и позволили мне совершить эту ужасную ошибку?

— Дорогая, — ответил я, — видит Бог, как я настрадался из-за этого.

— Пожалуйста, — попросила она срывающимся голосом, — помогите мне остаться честной по отношению к… нему. Никогда, никогда больше так со мной не говорите, пока…

Она так и не закончила фразу, ибо в эту секунду в комнату влетела тетя Элисон, седовласая розовощекая старушка с резкими движениями и очень проницательным взором. Милая бабушка, которая стала мне еще роднее от того, что столь настойчиво пыталась подтолкнуть Изобель и меня, тюфяка, друг к другу. У нее, как обычно, было слишком много слов и слишком мало времени, чтобы успеть все высказать. Мы прошли в столовую.

— Не знаю, как вы, мальчишки-девчонки, а я умираю от голода. Ох и намучилась я с кухаркой, не зная, когда вас угораздит приехать. Она-то замуж собралась, так что, боюсь, было ей не до морской капусты. Да уж, да уж, что любовь с людьми-то творит, право слово. Поправь-ка прическу, Изо-бель, не то Мэри подумает, что вы тут с Джеком целовались! Видела я, как она вчера поцеловала почтальона. Мэри, не Изобель! Джек, что ты клюешь как птичка! Боже ты мой! Где перец? Мэри! Позвони в колокольчик, Изобель. Надо с этим почтальоном переговорить: это из-за него Мэри забыла перец в перечницу насыпать; вы б их видели — никакой благовоспитанности!

— Милая тетушка Элисон! — сказал я, когда энергичная старушка выскочила из столовой (Мэри не спешила отзываться на колокольчик). — Обожает носиться туда-сюда, как официантка! Каким хорошим другом она была для меня, Изобель! И в такое время, как сейчас, вам лучшей компании не найти.

— Она чудесная! — согласилась Изобель и, когда мы ней встретились взглядами, залилась очаровательным румянцем.

Потом, на краткий миг, в глазах ее мелькнули слезы, и, зная, о ком она думает, я притих — виноватый и кающийся. Я попрал память погибшего человека и теперь вновь и вновь повторял про себя торжественное обещание не проронить ни слова любви до подходящего и соответствующего приличиям момента окончания траура. И я сдержал эту клятву, посему смею надеяться, что грех мне простился.

Обед с Изобель в этом гостеприимном доме был одним незамутненным восторгом, и я сожалел, что каждая прошедшая минута приближает время моего отъезда. И когда я наконец попрощался со всеми, передо мной открылся новый мир — я вступил в новую жизнь. Я смею надеяться, что искупил свою чисто человеческую слабость. Но я не избежал наказания за нее. В неописуемом, вновь обретенном блаженстве я не мог и представить, как скоро мне придется вернуться в этот дом, где мне предстояло столкнуться с самым ужасным событием в моей жизни.