Здравствуй, Гр-р!

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

1. Гр-р рассказывает о своих впечатлениях от моей прабабушки.

Утро воскресенья. Гр-р заявил, что хочет экзотический завтрак — на шкуре и возле камина. Я согласилась — в обмен на его раскаяние.

— В чем это я должен раскаиваться?

— А кто мою прабабку трахнул?

— Фи, мадам, какие слова…

— Так трахнул же!

— Это была ты!

— Опять двадцать пять! Говорю тебе — это была Анна.

— Нет, так не пойдет. Я есть хочу! Сначала ты мне, как обещала, устраиваешь завтрак на шкуре. А потом, может быть, я и раскаюсь в чем-нибудь…

Трепло…

Пока Громов разводил огонь в камине, я жарила оладьи с яблоками. Омлет с шампиньонами был уже готов, когда Гр-р заглянул на кухню:

— Ну, что?

Я вручила ему поднос:

— Иди, только не слопай все по дороге…

Завтракать на шкуре было прикольно. Морковка таращилась на нас из угла, но не подходила. У нее на хвосте снова торчала рукавица — только теперь не серая, а зеленая, как весенняя травка.

— Кис-кис, иди сюда, чего-то дам! — Гр-р, лежа на пузе, зазывал Морковку.

Кошка еще шире раскрыла глаза, но с места не сдвинулась…

— Громов, ты наелся?

— Мы-гы…

— Тогда начинай каяться…

— Да мне не в чем — я вообще ангел…

— Ты насильник и надругатель!

— О-о-о! Слово-то какое выдумала! Еще скажи — сексуальный маньяк…

— Конечно, маньяк! Растлитель прабабушек…

Как можно заставить женщину замолчать? Да поцеловать, конечно…

— Почти прощаю… Начинай…

— Когда ты мне рассказывала о своем первом посещении 1909 года, я думал, что мы имеем дело с ясновидением — по крайней мере, с этим я уже встречался. Тот же Карп, например, не зря же к нему толпами ходят… И то, что ты называла "была в прошлом", я считал информацией, каким-то образом полученной тобой из 1909 года. Увидела же ты Витька с собакой… Или вчера — нашла же ты журнал… Прости, я самоуверенно не принял всерьез твоих утверждений, что ты действительно БЫЛА в прошлом — была Анной, то есть своей прабабушкой. Я допускал, что ты каким-то образом видишь прошлое. И не понимал, зачем ломать комедию, делая вид, что ты — это не ты. Я даже подыгрывал тебе, но до последнего считал, что ты валяешь дурака с этим перемещением… До тех пор, пока не…

— Пока… что? — я-то знала, ЧТО.

— …пока не лег с тобой в постель. Можно целый день быть в образе, играть роль Анны из девятьсот девятого года — и ни разу не проколоться. Но зачем притворяться Анной, когда я тебя раздевал и… и… Это было бы цинично — а ты на такое не способна, это я знаю точно. Иначе я бы с тобой просто не был… Тогда остается два варианта — или ты ненормальная, или это и вправду была не ты.

— А почему ты просто мне не поверил? Ты же видел стену вместо Тюниной двери… И Тюня пропала…

— Эту чертову дверь и эту чертову фантомную квартиру я вообще выбросил из головы! Нет ее — и все! Возможно, когда-нибудь это можно будет объяснить. С Тюней проще — ушла, уехала, раз ей надо… Никто не заявил о пропаже, значит, нашла себе где-то место…

Конечно, нашла — у меня, стала моим домовым… Я это выяснила вчера.

— Почему ты замолчал? Как я понимаю, самое интересное впереди?

— Я дурак, что не послушался тебя…

Кто бы сомневался…

— Она позвонила… Я сейчас так говорю — она, — потому что теперь уверен, что тогда со мной была не ты — несмотря на твои руки, губы, грудь… Так вот, она позвонила около трех дня — а голос-то твой, только интонация чужая и речь, слова… Но зная твою любовь к словам, я не очень удивился. Она — или ты — сказала: "Я Анна. Нельзя ли нам встретиться?" Я поднялся к тебе и позвонил. Ты не открыла. Я испугался — вдруг с тобой опять что-нибудь стряслось, и открыл дверь своим ключом. Ты стояла посреди коридора в своем зашибенном платье и молча смотрела на меня. Я спросил: "Нина, что случилось?" А ты: "Нельзя ли мне выйти? Я хочу посмотреть на Энск. Не смогли бы вы проводить меня?" Я сказал — да, хорошо, сейчас только оденусь — и вышел. Я вернулся через пару минут — ты по-прежнему стояла там, где я тебя оставил. "Ты чего не одеваешься?" — спросил я. "Я не знаю, в чем тут принято ходить". Ну, ладно, затейница, подумал я, поиграем… Я достал из шкафа твою куртку, ты повернулась спиной, чтобы я помог тебе ее надеть. "А платье, — спросил я, — тебя не смущает?" — "А что не так с платьем?" — "Ну, оно не совсем для прогулок по городу…" Тут ты явно рассердилась: "Я же просила вас помочь мне с одеждой!" Я подвел тебя к шкафу, вытащил твои любимые джинсы и мой любимый полосатенький свитерок, в котором ты так соблазнительно выглядишь. "Теперь уйдите", — сказала ты. Ой-ой-ой, а что такого-то? "У вас мужчинам принято присутствовать, когда женщина переодевается?" — "Мужчина, если с женщиной спит, может и присутствовать…" — "Вот оно что! Значит, вы мужчина, с которым я сплю? Но все равно уйдите…" Я ждал тебя в коридоре и от нечего делать звал Морковку — куда-то она делась, а ведь всегда встречала меня, стоило мне у тебя появиться…

— Это потому, что коты ЗНАЮТ, кто перед ними, они умеют смотреть сквозь телесную оболочку… Морковка спряталась от Анны. В тысяча девятьсот девятом Маркиз тоже меня не принял — я же не была Анной по сути.

— В общем, стою я в коридоре, а ты кричишь из спальни: "Григорий Романович, раз уж мы спим вместе, зайдите, я не знаю, как с этим справиться…" Ты не могла снять платье и очень удивилась, когда я расстегнул молнию сбоку. Пришлось выдать тебе еще и трусики по погоде, а также показать, как правильно снимать и надевать колготки. Колготки вообще вызвали у тебя дикий восторг — ты сказала, что не представляла, что их можно надевать на голые ноги…

— Еще бы не восторг: в девятьсот девятом женщины носили вечно съезжающие чулки на подвязках… Моя прапрабабка не разрешала своим дочерям даже резинки с застежками — пажи, считая, что это делает девиц похожими на падших женщин.

— С бюстгальтером тоже интересно получилось… Короче, мы кое-как оделись. Ты требовала шляпу, но я сказал, что и так хорошо. Спускаясь по лестнице, ты бубнила, что дама не должна выходить на улицу без шляпы, и я накинул тебе на голову капюшон от куртки, потом посадил в джип. Машина вызвала у тебя просто шквал вопросов. Я еще подумал, откуда ты нахваталась таких сведений — перечисляла марки начала двадцатого века, называла скорость — в верстах, описывала особенности управления. Еще ты сказала, что дома у тебя бьюик 1907 года — с четырехцилиндровым двигателем, двухместный. Где это — дома, поинтересовался я, потому что никаких бьюиков я у тебя не видел, а тем более — таких раритетов… Где? Да в Петербурге… и ты только летом на нем ездишь — открытый… Я решил схохмить и спросил, кто за рулем. Ты гордо сказала: "Мне шофер не нужен — я сама вожу авто". Ты очень странно произнесла слово "шофер" — "шоффег".

— Так это по-французски — грассируя…

— Ты показала, где в "твоей" машине руль — торчит посередине, — и описала длинную рулевую колонку. Спросила, где тормоз, и очень удивилась, когда я продемонстрировал педаль. Потом я сообразил, что в старинном бьюике, действительно, тормоз — это здоровый рычаг справа от водителя. Я покатал тебя по городу — ты вела себя вполне нормально, ну, разве что удивлялась скорости, обилию и разнообразию транспорта на улицах. Потом мы зашли пообедать — в то кафе, куда я тебя водил в сентябре, в день, когда мы встретились. Ты никак не прореагировала…

— Это же была не я…

— Теперь-то мне понятно, но тогда я даже обиделся — сколько можно придуриваться, ведь когда мы в прошлый раз здесь были, ты потребовала, чтобы мы сели за тот самый, наш, столик… Но я все равно решил играть в твою игру до конца, чтобы узнать, наконец, чего ты добиваешься…

— …или выяснить, насколько глубоко мое умственное расстройство…

— Нет, ты не сумасшедшая… К сожалению… Тогда было бы проще…

— Грубиян…

— Согласен… Ну вот, сидим мы в кафе, и тут ты начала спрашивать, знаю ли я, кто были мои прадедушка и прабабушка… А я кроме фамилий и не знаю ничего. И ты мне рассказала, что прадед мой — благороднейший человек, что его жена, моя прабабушка, ранена была при взрыве бомбы, осталась инвалидом, а он ее не бросил, так с ней и живет, дочь у них — видимо, это моя будущая бабушка. Я спросил, что ты знаешь о бабушке. Ничего, ей же семь лет всего… Еще ты сказала, что мы с прадедушкой очень похожи: "Через двадцать лет Арсений станет в точности как вы сейчас…" Вообще ты говорила так, будто рассталась с моим прадедом вчера. Но я все равно не верил, что передо мной Анна…

— И ты, конечно, ничего не спросил ни про убийство Стремнова, ни про Шпинделя…

— Она сама рассказала — но все опять вертелось вокруг моего прадеда: Сурмин сказал, Сурмин выяснил…

— Вспомни, пожалуйста, что она говорила…

— Ну, что… Рассказала, как нашли в канале девушку, оказалось, это их горничная… Все, как в той заметке, что ты давала читать… Да, еще сказала, что окончательно порвала со Шпинделем…

— Все это я уже знаю… А дальше что было?

— Дальше… Привез я тебя назад, привел домой и оставил — сказал, позже зайду… Но получилось придти только под утро — совсем замотался. Ты больше не звонила. Я снова сам открыл дверь — в твоих окнах свет не горел, я подумал, ты спишь, и как можно тише подошел к кровати. Ты и вправду спала — в том своем красном махровом халате, который я давно нигде не видел — ни в ванной, ни в шкафу…

Еще бы ты его видел — я постаралась спрятать его от тебя подальше, чтоб не напоминал о моем позоре. И как только Анна халат раскопала?

— А теперь расскажи, как ты мне изменил…

— Я тебе не изменял! Я лег в постель — к тебе. И хотел — тебя. Я разве мог подумать, что, обнимая тебя и стягивая с тебя всю одежду, которую ты на себя зачем-то напялила, я получу не тебя? Ты не сопротивлялась, но и не отвечала мне… Все было не так, как раньше… И не потому, что у нас с тобой все предсказуемо и по накатанной схеме, нет, ты каждый раз другая, но все равно — ты. А тогда… Кто-то чужой смотрел на меня твоими глазами — даже не знаю, как сказать… Мне отдавалась другая женщина, хотя это была ты… Потом ты отвернулась от меня. Я пробовал с тобой говорить, но ты молчала. Я подумал, что, наверное, это конец, и мы больше не будем вместе. Я не мог заснуть, даже предпринял попытку снова тебя обнять, но ты меня оттолкнула. После долгого молчания ты сказала: "Григорий Романович, передайте Нине, что это моя месть ей. Неизвестно, что она вытворяет в моем теле. А с вами, потомок Сурмина, мне было хорошо. Передайте также, что у каждой из нас должна быть своя жизнь. Пусть она больше не становится мной". Тут уж я разозлился… Даже мелькнула мысль, что я живу с ненормальной бабой. Оставаться в постели я не мог, поэтому пошел в ванную — подумать. Не успел я залезть под душ, как услышал, что ты плачешь — даже ревешь в голос. Я вылез, кое-как прикрылся полотенцем и бегом в спальню. И ты сказала, чтобы я убирался, и стала кидаться подушками.

— Потому что это была я, а не Анна. И я поняла, что ты спал с Анной.

— Я тоже понял, что спал с Анной. Но чтобы убедиться, что ты вернулась, пришлось тащить тебя в душ.

— А надо было спросить пароль…

— Хорошо. Говори пароль…

— Пароль.

Нужно было видеть растерянность Громова! А вдруг перед ним снова Анна? Мучить Гр-р смысла не было, и я прошептала ему на ухо:

— Бегу за тобой босиком по снегу…

2. Я выясняю отношения и получаю предложение.

Я понимаю, как может завестись семнадцатилетний оболтус, отягощенный гормонами, если ему подышать в ухо. Но когда так заводится взрослый мужик, у которого баб до черта было…

— Гринь, а тебе сколько лет?

— Ты старше меня на два года. Это что-то меняет?

Японский городовой, зачем я спросила… Теперь совсем ревностью себя изведу… Но выглядит-то он старше меня — сто пудов… Если бы я только заподозрила, что Гр-р моложе, ни за что бы… А, собственно, почему нет? Чем плохо?

— Иди к мамочке…

— Да… И продолжим…

Интересно, что… Мы же еще и не начинали…

— …продолжим поиски — я не всю тебя обследовал на предмет обнаружения пусковых механизмов…

И тут зазвонил телефон — как всегда, в самый неподходящий момент. Громов сбежал вниз и схватил трубку. По его отрывистым фразам я поняла, что звонил Толя, и что-то случилось, а значит, поиски "тех самых мест" откладываются. Жаль… Громову уже удалось найти такое, чего я о себе и не знала…

— Нина, ребята вернулись с новостями…

— А мне с тобой можно?

— Подходи через полчасика…

В конторе накурено. Непонятно, как Гр-р умудряется не курить в таком окружении… Громов один в своем кабинете. А ты надеялась, без тебя не начнут? Сказал же — позову, когда понадобишься. Значит, при мужском разговоре не была нужна. Обидно, но понятно.

На столе у Гр-р лежал уже знакомый мне лист с наклеенными буквами. Только… Только листок был не в клетку, а в линейку, и имя другое — Володя.

Проследив за моим взглядом, Громов вздохнул:

— Шляпа этот Витек… Говорил же ему — убери…

А это уже хуже, и кое-что напоминает…

— Гриша, ты меня как-то спрашивал, почему я со своим мужем развелась…

— А ты не ответила, сказала, что он был балбес. Но балбес — не причина для развода…

— Он мне врал без конца. Но даже если ему случалось говорить правду, всегда что-то скрывал, недоговаривал, умалчивал, хоть вот столько да утаивал. Я перестала ему доверять. Это было ужасно. А когда он начал еще и по бабам шляться… Наверное, это была последняя капля, — но все равно не так противно, как ежедневная, на каждом шагу, ложь. Я не собираюсь наступать на те же грабли…

И я пошла к выходу. Пусть он катится со своей Соней…

— Нина, прости, я не думал, что это так тебя заденет… — Громов уже стоял в дверях, не давая мне выйти. — Это все из-за Соньки. Ты просто ревнуешь…

— Я не просто ревную — я вне себя от ревности!

Если бы было что-нибудь у меня в руках — все полетело бы в Гр-р…

Правая бровь Громова поползла вверх — высшая степень удивления.

Меня понесло — в последний раз я так бушевала, когда нашла в своем комоде чужое белье:

— "Это не то, что ты подумала!" — вот все, что ты посчитал нужным мне сказать. И я, значит, могу думать, что угодно… В таком случае, у тебя тоже есть повод для ревности: я позавчера целовалась с Закревским — губернатор звал меня замуж. А потом — с Сурминым, потому что он мне понравился еще в прошлый раз. Я, конечно, была Анной, но чувствовала их губы, руки и все остальное так же, как все твое, когда ты целовал меня — Нину… И больше я тебе ничего не скажу… Можешь теперь сколько влезет воображать, что я делала с каждым из этих восхитительных мужчин потом — после поцелуя…

— Удар ниже пояса…

— А выше пояса ты не чувствителен…

Я отвернулась от Громова — чтобы ненароком не прочитать его мысли.

— Я был уверен, что ты всегда знаешь, о чем я думаю, ты же умеешь…

— Мне это ни к чему… Я не собираюсь… не собиралась тебя контролировать. Мне достаточно того, что ты сам скажешь… Или о чем я догадаюсь обычным путем, как все, без магии и чертовщины…

— И ты не заглядывала мне в череп — или как там это происходит, когда читают мысли?

— Ни разу…

— А тогда, в Карасике, помнишь, ты сказала про SMS от Шпинделя?

— Это не было чтением мыслей — я делаю это иначе, чем случилось в Карасике. Там я просто ЗНАЛА. И не только о тебе. Например, что Клава твою чашку в тот день разобьет… А с тех пор, чтобы мысли прочитать, мне надо нажать на синюю кнопку.

И я рассказала Гр-р о синей кнопке и о том, что хочу как можно реже прибегать к своим паранормальным способностям, потому что стремлюсь к обычной человеческой жизни.

— А зачем ты тогда посещала 1909 год? Это далеко за рамками обычной жизни…

— В первый раз это произошло случайно. А во второй — я сбежала от мук ревности, потому что больше некуда было скрыться — запасного аэродрома в азиатской стране у меня теперь нет…

— А я усугубил…

— Да.

— Соня звонила, чтобы предупредить насчет тебя: она сказала, что ты ведьма, опоила меня чем-то, околдовала, и теперь я вроде зомби — делаю все, что тебе захочется. Я ей, видите ли, небезразличен по старой памяти, и Шпиндель беспокоится, потому что знает, на что ты способна… Я их послал… Ты мне веришь?

— Не очень.

— Почему? — Гр-р задумался и сам себе ответил:

— Наверное, потому, что я не сказал тебе всего об этой истории с письмами… Да еще с мужиками без тебя встретился… Как там говорится? Единожды солгав — кто тебе поверит? И что, теперь никогда не будет, как раньше?

Я никогда не говорю "никогда". А потом, если честно, я рассказываю Гр-р тоже далеко не все. Например, о нашем домовом он не знает… Да мало ли…

Мы все еще стояли в дверях.

— Нина, ты, правда, хочешь уйти?

— Нет, Громов, я хочу быть с тобой…

Это я сказала ему на ухо. Пришлось встать на цыпочки и наклонить его лысую голову. Еще я подышала ему в ухо — теперь-то я знаю, где его кнопка "Пуск"…

— Все. Я понял, как надо… Я делаю тебе предложение — выходи за меня… Если ты согласна, завтра утром мы идем в загс. У меня там блат, и нас моментально поженят. Потом можем устроить грандиозное торжество — фата, куча родственников и море водки.

— Громов, не смеши людей! Кто в нашем возрасте женится?

— Я! Я хочу, чтобы у тебя был документ, подтверждающий твои права на меня.

— Можно подумать, свидетельство о браке тебя остановит, если встретишь какую-нибудь Соню…

— Не увиливай… Ты выйдешь за меня?

— Мне надо посоветоваться с кучей родственников…

— Какие родственники? У тебя один сын… Мы с ним в сговоре… Пока ты ездила завершать свои дела и набивать контейнер вещами, мы нашли общий язык, я попросил у него твоей руки и получил согласие…

— И оба молчали, что знаете друг о друге?

— Ты бы на меня разозлилась…

— А ты за меня не думай… И потом, у меня еще есть родственник — Шпиндель, ты сам сказал…

— О Вовке потом поговорим. Я не понял, ты согласна?

— А твоя дочь?

— Моя теща сделала все, чтобы у меня с моей дочерью не было никаких контактов — сначала из-за моего пьянства, а потом из принципа. Дочери я периодически посылаю деньги — и все довольны. Теперь скажи, ты согласна стать моей женой?

И он еще спрашивает!

Наплевать, что дупондий напомнил о себе противным привкусом… Я что, не могу выйти замуж? Ну и пусть, что безрассудно… Рассудочность не зажигает кровь, как сказал поэт. Что я теряю, кроме одиночества?

3. Новости из Закарска.

Не дав мне переодеться, Гр-р потащил меня в кафе — есть повод, как он выразился. По-моему, ему просто надо было увести меня из конторы.

В кафе мы не попали — все столики были заняты. Этому обстоятельству я была очень даже рада, потому что ни в какое кафе идти не хотелось. Над Энском светило солнце, асфальт был уже сухой, а сквозь дощатые тротуары окраинных улочек пробивалась первая травка.

— Гриша, я все равно не понимаю, почему ты хочешь жениться на мне. Разве так, как сейчас, плохо? Что изменится?

— Не понимаешь — и не надо…

Мы уже стояли на набережной, когда Гр-р спросил:

— Ты на мосту когда-нибудь целовалась?

— Смеешься? Я настоящие мосты видела, можно сказать, только в кино. Ну, в молодости, когда была в Питере… Ну, в Праге — год назад… Но там целоваться было не с кем…

Мы поднялись на мост, и Гр-р долго меня целовал — на виду у всего Энска и под порывами весеннего ветра, на высоте трехэтажного дома над рекой, мутная вода которой все еще несла обломки льда и всякий мусор. Если бы не Гр-р, я свалилась бы в реку — так кружилась голова.

Мы вернулись домой, когда солнце почти село, а тени от деревьев стали длинными-длинными. Морковка опять устроила забег по стенам в стиле mad cat. Тюня не отставала, на этот раз цвет ее шубки — или как там это у домовых называется? — был голубоватым. Наверное, оттягивается за годы, проведенные в черной плюшевой жакетке…

Когда сытый и поэтому благодушный Гр-р развалился на диване, положив голову мне на колени, я спросила, какие новости из Закарска.

— Как было хорошо… Я уже забыл про все на свете, и надо же так все испортить… Зачем тебе знать про Закарск?

— Я разве не в деле?

— В деле, в деле… Нашли труп Галины Беловой, той самой, что пропала, сожительницы Устюжанина. В трех километрах южнее Закарска, на обочине дороги. Задушена своим вязаным шарфом. Менты этим занимаются. Сегодня ее привезли в Энск — завтра вскрытие.

— А с парикмахерской что?

— Парикмахерская принадлежит Наталье Клочковой, которая вот уже месяц находится в Москве на курсах по подготовке стилистов-визажистов-косметологов и еще кого-то. Алиби железное. В отсутствие хозяйки делами заправляет помощница, парикмахер Вероника Григорьева. Та еще баба — бросает парикмахерскую открытой и шляется по окрестностям в поисках дармовой опохмелки. Журналы, сказала она, перед своим отъездом принесла Наташка, а были ли в них дырки, она не в курсе. Судя по всему, к делу Вероника отношения не имеет — не просыхает, по свидетельству соседей, с тех пор, как владелица парикмахерской укатила повышать квалификацию. Где ей мобилы покупать, чтобы раз позвонить, — на бутылку нет…

— Когда получил письмо Шпиндель?

— Позавчера…

— Почему ты мне не сказал вчера?

— Потому что мне в контору принесла письмо Соня. Ты бы расстроилась, узнав, что мы виделись…

— Тайное всегда становится явным… Что может связывать Шпинделя, Устюжанина и Клочкову?

— Она наша одноклассница…

— Нормально… А где то письмо, которое получил ты?

— А должен был?

— Не увиливай — так ты мне сказал? Я не забираюсь под твою черепную коробку — я подумала, что если двое из троих бывших друзей получили одинаковые послания, то, логично предположить, что такое же письмо будет и у третьего… Что у вас было с этой Наташей?

— Ну, ты, мать, даешь… Вычислила… А получил я его, как и Вовка, позавчера…

— И поэтому так быстро увез меня из Закарска, когда я поняла, что Галя мертва, — боишься, что эта маньячка что-нибудь со мной сделает?

— Боюсь…

— А может, ты и жениться на мне собрался, чтобы я перестала быть любовницей — похоже, к женам убийца претензий не имеет?

— Я об этом не подумал… Действительно, еще один довод в пользу женитьбы на тебе… Но с этой своей версией ты промазала: я писал твоему сыну о намерении взять тебя в жены еще до того, как получил письмо, — даже до того, как ко мне пришел Устюжанин… Это можно проверить по датам на электронке… Ты у меня такая недоверчивая…

Гр-р попытался уложить меня рядом с собой, но я проявила стойкость и потребовала, чтобы он вспомнил, что связывало их троих с Наташей. Ничего особенного… Как бывает, сначала влюбился один — Гр-р не помнил кто, Устюжанин или Шпиндель. Но что кто-то из них ночью ходил на кладбище и ломал там цветущую черемуху, чтобы бросить Наташе в окно, Громов помнил точно, потому что это был потрясающе романтический поступок — прямо, как в кино, и все завидовали… Далее последовала цепная реакция: в Наташу влюбился второй, а потом и третий — сам Громов. Она назначала им свидания, и они приходили в указанное место, но вместо Наташи встречали своих друзей-соперников и даже пару раз подрались. Так было до самого выпускного вечера, когда уже под утро, перед рассветом, она задрала перед ними юбку — по очереди перед каждым, в кустах, на берегу, — убеждая, что именно он и есть тот единственный и любимый. Долгое время каждый из них думал, что только ему и довелось сорвать цветы удовольствия, пока однажды кто-то не проболтался (Гр-р не помнил, кто), и коварство девицы не вылезло наружу. Громов и Шпиндель уехали учиться в Питер, Устюжанин — в Томск, и воспоминания о Наташе у всех троих сначала побледнели, а потом и вовсе растаяли под натиском других впечатлений. Когда Громов и Шпиндель вернулись в Энск, Наташа уже жила в Закарске, и о ней никто даже не вспоминал.

— А что еще известно об этой Наталье?

— Вышла замуж, развелась — трижды. Детей нет. Но есть сестра — на два года моложе…

Почему-то я представила Полину — как она завидовала Анне, что у той и поклонник, и жених… Я вспомнила полные ненависти взгляды — встреться ей Анна в такой момент на узкой дорожке — неизвестно, чем бы встреча закончилась.

— А что известно о сестре?

— О сестре? Ничего… Ею мы не интересовались — ни тогда, ни сейчас… Ты думаешь, что стоит ею заняться? Но она ни с нами, ни с кем из вас, наших… э-э-э… подруг, не связана никак.

— Других кандидатур в подозреваемые у вас все равно нет… Но, мне кажется, тут замешан кто-то из ближнего круга.

У Громова еще были дела в конторе, и он отправился на свой первый этаж, пообещав, что будет отсутствовать недолго — пара-тройка звонков.

Придя в себя после очередной сцены прощания — даже расставаясь на пять минут, Гр-р целовал меня так, будто это последний поцелуй в моей жизни, — я подумала, что надо бы предупредить Шпинделя — пусть приставит охрану к своей Соне…

Когда Гр-р вернулся, я сказала:

— Соня в такой же опасности, как и я… Может, ты и Шпинделю позвонишь…

— Уже…

И без паузы:

— С Закревским ты целовалась, надо думать, по его инициативе… А вот с моим прадедушкой, скорее всего, по своей? Устоять не смогла?

— Ой, не смогла! Видимо, что-то в вас с ним такое есть, что я и перед тобой не устояла…