Здесь водятся драконы

III

Индокитай,

Французская Кохинхина

Где-то в дельте Меконга.

— Опять драконы! — Осадчий сплюнул в воду, мутно-жёлтую он глины и песка. В Дельте часть этой мути оседала на бесчисленных островках и по берегам, от чего русла проток и даже фарватеры, по котором вверх по течению реки могли подниматься паровые суда и большие аннамитские баржи, менялись каждый год после сезона дождей — порой, неузнаваемо. Русские моряки наверняка заблудились бы в этом лабиринте — если бы не проводники-аннамиты, безошибочно находившие нужный путь.

— Так ведь Меконг так и называется — «река девяти драконов»! Слыхал, небось, Игнат, Егорьич, как ихнее высокобродие господин кавторанг вчерась объясняли? — заметил боцман с «Байкала». — Без этой тряхомудии французы нас враз обнаружат и в решето превратят скорострелками своими. А так — к самому борту подойдём незамеченными и миной ударим — приходи кума любоваться!

Он вместе с унтером, Матвеем и ещё тремя матросами прилаживали к бортам катера бумажные и тряпичные полотнища, растянутые на тонких бамбуковых жердях. Ярко раскрашенные, они вместе с бумажной, на проволочном каркасе, рогатой, с острым гребнем и оскаленной пастью, головой на носу, должны были превратить катер в огромного речного дракона. Трубу и паровую машину скрыли подобием перепончатых, ярко раскрашенных крыльев, на корме водрузили собранный на бамбуковых обручах хвост. Его-то и прилаживал сейчас на место Осадчий, матерно понося нелепую затею начальства.

Декорации эти был необходим, по причине более, чем веской, и Осадчий, как, впрочем, и все остальные, включая Матвея, прекрасно был о ей осведомлён — и, если и ругался, то лишь для порядку.

Выйдя в море, Байкал и «Роза Сиона» повернули на юг и долго шли вдоль берега Аннама. Миновав порт Туран, где французы устроили военный порт и угольную станцию, (его на всякий случай обошли мористее, вне видимости берегов) они спустились к зюйду ещё немного, после чего легли в дрейф на траверзе узкого, далеко выдающегося в море мыса, украшенного приметной пагодой. А ещё сутки спустя сигнальщики обнаружили приближающуюся джонку, на мачте которой развевались два вымпела — чёрный и жёлтый, условленное сочетание, которое они уже который день высматривали на мачтах проходящих туземных посудин. Сами суда несли французские трёхцветные полотнища — из опасения встречи с французскими колониальными крейсерами, патрулирующими побережье. Впрочем, за все эти дни такой встречи не случилось — видимо, сказал Казанков, Курбэ выскреб всё до донышка для рейда на север, против адмирала Дин Жучана.

На джонке оказался именно тот, о ком говорилось в секретном пакете, полученным Макаровым. Тон Тхат Тхует, предводитель повстанческого движения Канвыонг в Протекторате Аннам, многие годы возглавляющий борьбу против французских колонизаторов, направился навстречу гостям чтобы обсудить предстоящие совместные действия. Тон Тхат Тхует был в курсе ожидающегося прибытия русской эскадры; более того, он сам вместе с эмиссаром графа Юлдашева составлял план действий. Однако, как уверял он сейчас, ситуация переменилась — судьба предоставляет повстанцам шанс, и грех было бы им не воспользоваться.

Дело в том, что ситуация, на которую рассчитывали, планируя операцию, изменилась коренным образом. Император Киен Фук (на самом деле, послушная марионетка французских колониальных властей) объявил большой праздник Драконов, покровителей реки Меконг. По этому случаю в Сайгоне и во всех окрестных рыбацких деревушках спешно ладили бутафорские лодки-драконы, украшали их яркими флагами, готовили фейерверки и цветные дымы — всё это было необходимо для больших гонок «лодок-драконов», за которыми будет наблюдать сам император — и, конечно, щедро наградит победителей. В преддверии большого празднества в Сайгон стекались толпы аннамитов и повстанцы, не желая упускать столь удобного случая, решили перенести своё выступление на третий, самый главный день торжеств. В город заранее переброшены боевые отряды, оружие, огнеприпасы; наметили, куда будут нанесены удары, назначены командиры.

В назначенный час, уверял Тон Тхат Тхует, все они выступят одновременно; люди, собравшиеся на праздник, (для них уже заготовлены пики и мечи) присоединятся к мятежу — а в случае успеха восстание вспыхнет по всей Кохинхине. Отряды тонкинских повстанцев уже движутся тайными тропами на юг, и когда они соединятся с кохинхинскими мятежниками — власти французов придёт конец.

Была только одна загвоздка, зато весьма серьёзная. В преддверии праздника французский губернатор Кохинхины решил принять дополнительные меры предосторожности. Для этого он в помощь гарнизону Сайгона (надо сказать, довольно-таки малочисленному, почти все войска по приказу Курбэ были отправлены на Формозу) привлёк флот.

В городском порту уже стоит на ремонте броненосец «Викторьез», рассказывал Тон Тхат Тхует, а теперь к ним присоединились ещё три боевых корабля, крейсер и две бронированные канонерки, ранее отстаивавшиеся на якорях у мыса Сен-Жак. Две броненосные канонерки и крейсер поднялись вверх по реке — и теперь их пушки и десантные отряды способны остудить пыл восставших и в считанные часы покончить с любыми беспорядками.

Предводитель аннамитов предлагал отойти от первоначального плана и нанести удар, не дожидаясь подхода русской эскадры. Причём — сделать это не ночью, а среди бела дня, на глазах у многотысячной толпы и самого императора. Река будет забита десятками, сотнями лодок, лодчонок, сампанов — в этой суматохе будет несложно затеряться замаскированным под драконов минным катерам. В каждый, кроме обычной команды, посадят аннамитов — они будут орудовать тремя парами вёсел, чтобы паровые катера не выделялись на фоне прочих гребных посудин. Что до неизбежного дыма из труб (в котлах придётся держать пар, чтобы в любой момент иметь возможность выйти в минную атаку) — с лодок во время водной процессии будут запускать фейерверки, цветные дымы, так что вряд ли кто-нибудь обратит на него внимание.

Макаров с Казанковым план одобрили. Решено было, чтобы уж наверняка вывести из игры все четыре французских корабля — поддержать атаку канонеркой «Парсеваль» и «Розой Сиона». Они вместе с катерами поднимутся по фарватеру Меконга до Сайгона, причём по дороге на пароход погрузится отряд повстанцев. Расчёт на то, что оба судна известны неприятелю, и когда они появятся на реке, под флагами французской республики — это введёт французских моряков в заблуждение хотя бы на время. И этого времени будет достаточно, чтобы «Роза Сиона» сцепилась на абордаж с крейсером «Д’Эстен». Лазутчики, говорил Тон Тхат Тхует, подтвердили, что на его борту обнаружилась какая-то тропическая лихорадка — команду держат в карантине, и вряд ли они сумеют оказать серьёзное сопротивление в рукопашном бою.

«Парсеваль» в свою очередь атакует «Ахерон» — сначала обстрелять из орудий, а потом протаранить на полном ходу. Конечно, рассуждал Казанков, деревянная колониальная канонерка вряд ли сможет нанести серьёзные повреждения пусть малому, но всё же броненосному судну — на этот случай в носовой снарядный погреб отсек поместили весь наличный запас взрывчатки. Канонерка должна будет сыграть роль брандера — после столкновения команда спустится в шлюпки, которые «Парсеваль» будет тащить за собой на буксире, командир запалит фитили и последним, как это и полагается, покинет судно. Надо ли говорить, что эту роль Казанков не собирался уступать никому?

Оставшиеся две цели — вторую канонерку, «Стикс», и броненосец «Викторьез», стоящий у пирса без хода, разделят между собой пять минных катеров. По сигналу в виде пущенной ракеты они покинут процессию лодок-драконов, выпустят мины по французским кораблям — после чего попытаются в суматохе уйти вниз по Меконгу. Тем временем специально выделенные отряды повстанцев захватывают ренегата-императора с его свитой; другие же блокируют французские войска в их казармах, отдавая город во власть мятежников.

План был хорош, это признал и Макаров. Кавторанг, правда, огорчился, что ему с «Байкалом» придётся остаться в море, недалеко от дельты Меконга, ожидая подхода эскадры — но тут уж приходилось смириться. Заодно — транспорт сможет прикрыть возвращающиеся катера, если тем будет угрожать какая-то опасность. Хотя, откуда ей взяться, уверял Казанков — стоящие в Сайгоне боевые корабли, даже если и уцелеют, то вряд ли рискнут пуститься в погоню; на море же сейчас опасаться некого, все наличные боевые единицы Курбэ увёл с собой. Разве что, появится вооружённый пароход, из числа тех, что патрулирует береговую черту, но такой противник артиллерии «Байкала». — двум трёхдюймовым скорострелкам и двум револьверным пушкам системы Гочкис — вполне по зубам.

Французская Кохинхина,

порт Сайгон

Когда Ледьюк предложил Камилле совершить прогулку по реке, то она нисколько не удивилась, а если и раздумывала — то лишь для того, чтобы соблюсти приличия. Француз всю дорогу от Басры оказывал ей знаки внимания; баронесса в свою очередь прекрасно сознавала, какое действие оказывает на мужчин — особенно таких, как этот моряк, несомненно, храбрых, но склонных к самолюбованию и некоторому фанфаронству. И умела дать поклонникам (каких в её жизни было бессчётное количество) надежду, принимая лёгкий флирт, но ни в коем случае не переходя известных границ. С одной стороны, она ежесекундно напоминала о пропасти, разделяющей её, аристократку и владелицу миллионного состояния и самого блестящего, но в общем, обыкновенного офицера, каких пруд пруди. А с другой — распространяла вокруг себя ауру телесной привлекательности, желания, шарма, разящую мужчин наповал. И при этом — никогда (ну, хорошо, почти никогда) не переходя предписанных правилами приличия границ. Особенно здесь, на борту военного корабля, где малейший даже намёк на романтические отношения капитана и пассажирки моментально будет замечен и станет предметом сплетен и кривотолков, подорвав строгую дисциплину, на которой только и держится корабельная служба.

Это последнее, несомненно, понимал и сам Ледьюк — поэтому вёл себя вполне по-джентльменски, не делая попыток переходить границы, хотя в замкнутом судовом пространстве имел к тому все возможности. Вот и сегодня — он прислал к очаровательной пассажирке вестового с запиской, в которой предлагал женщине понаблюдать за гонками лодок-драконов не с палубы канонерки (изрядно, надо полагать опостылевшей той за время долгого перехода через океан) а со шлюпки, вблизи. Вслед за этим подразумевалась высадка на берег и прогулка по европейскому кварталу Сайгона — а может и иные последствия в одном из тамошних заведений, на которые Ледьюк, по уши влюблённый в спасённую им даму, продолжал надеяться.

Но пока они вдвоём устроились на кормовой банке капитанской гички; Камилла (успевшая пополнить за счёт капитана свой гардероб во время захода в голландский порт Батавия, столицу Голландской Ост-Индии на острове Ява), прикрывалась от жарких лучей тропического солнца белым кружевным зонтиком и с искренним интересом наблюдала за происходящим на реке. И одновременно с капитаном заметила некоторый беспорядок, возникший ниже по течению.

Два больших судна двигались по фарватеру, и участники процессии — и обычные лодки, и лодки-драконы поспешно отворачивали в стороны. С них неслись сердитые крики и даже, как показалось Камилле, проклятия на местном наречии — но никто не сделал попытки преградить нежданным гостям путь. И немудрено — далеко выдающийся вперёд таранный форштевень канонерской лодки (специально построенной для службы в колониях, как поспешил объяснить капитан Ледьюк) запросто расколол бы пополам любое из хрупких судёнышек, а уцелевшие его пассажиры несомненно, угодили под плицы гребных колёс идущего следом парохода. На корме обоих судов развевались французские трёхцветные полотнища Третьей Республики, и когда они поравнялись со стоящим у пирса броненосцем, оттуда хлопнула салютационная пушчонка. Канонерка ответила, согласно военно-морскому этикету — зрители на берегу вопили от восторга, радуясь неожиданному событию, и никто не заметил, как идущие в кильватере парохода пять больших лодок-драконов, волочащие за собой густые шлейфы чёрного дыма — точь-в точь как те, что извергались из труб больших кораблей — вдруг резко изменили курс. Три из них направились к броненосцу, а ещё две — к стоящему на якоре вблизи берега «Стикса». Секундой позже похожий манёвр повторили и большие суда — головная канонерка повернулась в сторону соседнего со «Стиксом» «Ахерона», а пароход, зашлёпав колёсами враздрай, развернулся почти на месте и двинулся к борту «Д’Эстена», замершего у противоположного берега реки. Камилла успела заметить, что за одной из драконьих посудин волочится на буксире нечто вроде узкого плотика. Она привстала, чтобы получше рассмотреть происходящее — и тут события понеслись вскачь, подобно скаковой лошади, почуявшей близость финиша.

Хитрый замысел удался, это было очевидно. Несмотря на то, что все пять катеров уже выходили в атаку, на французских кораблях не было заметно ни малейшего признака тревоги. С броненосца жиденько ударила пушка — салют французским триколорам, развевающимся на флагштоках «Парсеваля» и «Розы Сиона». У борта крейсера «Д’Эстен», в сторону которого как раз разворачивался пароход, столпились матросы — они приветственно махали процессии, в воздух летели украшенные красными помпонами бескозырки — не очень-то похоже, что они там все страдают от лихорадки, подумал Матвей. И когда «Роза Сиона» подойдёт к вплотную, и на палубу крейсера хлынут сотни осатаневших от злобы аннамитов с ножами и кривыми мечами — лягушатники нипочём не успеют разобрать запертые в пирамидах револьверы и абордажные палаши.…что ж, тем хуже для них, не так ли?..

— Давай, гимназист! — заорал Осадчий. — Пора!

Унтер стоял возле стоящей на корме катера картечницы, до поры скрытой бутафорским драконьим хвостом. Вместе с Шассёром они в четыре руки выбирали буксирный конец, на другом конце которого болтался в кильватерной струе минный плотик. Вот он стукнулся в борт катера, унтер выругался — 'взорвёшь нас на воздух, лягушатник!- а молодой человек перелез на плотик, встал на корточки и принялся проверять взрыватель.

— Ну, что возишься, яти тебя в печёнку? — снова подал голос Осадчий. — Пускай её, дуру железную!

Корпус самодвижущейся мины был склёпан не из железа, а из латуни, но поправлять унтера Матвей не стал.

— Порядок, дядя Игнат! — весело крикнул он. Ему не было страшно, ну ничуточки — несмотря на то, что брёвна, из которых был сколочен плотик, опасно раскачивались и скрипели под ногами. Он наклонился, нашарил рукой пусковой рычаг и склонился к корпусу мины, ища поверх него взглядом цель — низкий, длинный корпус броненосной канонерки.

— Стоп машина! — крикнул он, и Осадчий послушно рванул рычаг, останавливая вращение гребного винта. — Сейчас, только прицел подправлю…

Пропустив мимо ушей развёрнутый, обстоятельный и насквозь нецензурный совет унтера по поводу того, куда ему следует засунуть прицел вместе с миной, юноша упёрся ногой в борт катера, заставляя плотик повернуться вокруг своей оси. И когда начинённое пироксилином веретено уставилось точно в середину борта «Стикса», он выдернул чеку, фиксирующую шток ударника и, прочитав короткую молитву, рванул рычаг.

Мина, освободившаяся из серповидных захватов нырнула в воду и устремилась к цели, волоча за собой след из воздушных пузырьков. Матвей привстал, чтобы проследить за ней, но тут Осадчий схватил его за шиворот и, как котёнка, перебросил в катер, другой рукой скидывая с утки буксирный трос Брошенный плотик закачался на волнах; винт уже вовсю молотил воду на реверсе, машина стучала, словно в припадке — катер отползал кормой вперёд и Шассёр торопливо вращал маленький штурвал, уводя нос судёнышка в сторону — похоже, бывшего премьер-старшину флота Третьей Республики ничуть не смущало, что он только что помог отправить в лучший мир не один десяток своих соотечественников. До «Стикса» оставалось всего ничего, меньше полутора кабельтовых и Матвей с замиранием сердца жал, того, что сейчас должно сейчас произойти.

— Merde! — выкрикнул Ледьюк вскакивая в полный рост на кормовой банке. Высокий столб воды вскинулся у самого борта «Стикса» — один, и почти сразу другой. Мгновение спустя канонерка, идущая прямиком на «Ахерон» — его, капитана Ледьюка, «Ахерон»! — ударил из носового орудия. На полубаке вспух разрыв, полетели обломки. Камилла ахнула, хватаясь за рукав капитанского кителя, а канонерка, продолжая свой бег, врезалась в низкий, обшитый стальными листами, борт. Даже здесь, на расстоянии не менее трёх кабельтовых, был слышен треск дерева и оглушительный скрежет сминаемого металла.

— Право руля! Навались, ребята! — отчаянно заорал Ледьюк. Шлюпочный старшина налёг на румпель, направляя гичку к «Ахерону». Камилла, затаив дыхание, наблюдала, как с врезавшейся в него канонерки люди спрыгивают в привязанные под кормой шлюпки; «Один, два… десять…» — зачем-то считала она. На счёте 'Восемнадцать шлюпки по одной отошли от судна, и было видно, как гнутся спины гребцов, как выгибаются дугой вёсла от их отчаянных усилий. Стоящий посреди шлюпки офицер повернулся к ним, и Камилла вздрогнула от внезапного узнавания — да ведь это Серж Казанкофф, близкий друг, однокашник её супруга по Морскому Корпусу, который провёл в их бельгийском поместье почти полгода вместе со своей невестой… как её звали, Ачива?.. Женщина вскочила, замахала шляпкой — и в этот самый момент ударил взрыв.

Огненный столб расколол пополам «Ахерон» и в щепки разнёс сцепившуюся с ним канонерку. Расщепленные доски, куски искорёженного металла — всё это градом сыпалось в воду вокруг гички. Оторванная человеческая кисть с торчащей из запястья сахарно-белой костью шлёпнулось на решётки, укрывающие дно шлюпки, разлетевшиеся брызги хлестнули Камиллу по лицу. Женщину едва не стошнило от ужаса; опомнившийся, наконец, Ледьюк повалил её на банку, стараясь прикрыть своим телом. Ещё один удар, более отдалённый — и снова град обломков. Увы, на этот раз не ограничилось клочьями разорванных человеческих тел — одному из гребцов обломком доски раскроило череп, Ледьюку железный, перекрученный взрывом стержень пробил плечо — и если бы не эта преграда из человеческой плоти, смертоносная железяка угодила бы баронессе точно в грудь. Шлюпочный старшина надсадно орал, пришедшие в себя гребцы поднимались, занимали свои места на банках и разбирали вёсла. Ледьюк, бледный как смерть, зажимал плечо, из которого фонтаном хлестала кровь; Камилла, очнувшаяся, наконец, от творящегося вокруг кошмара сделала попытку перетянуть его рану платком. Лодка, подгоняемая ударами вёсел, шла к берегу — там метались перепуганные, истошно вопящие люди, и над всем этим трепетали на бамбуковых флагштоках пёстрые разноцветные полотнища знамён, украшающих императорский помост.

— Крейсер французский подзорвался! — заорал Осадчий. — Видать, кто-то запалил снарядный погреб. Теперь всем, кто там есть, амба — и нашим, на «Розе Сиона», и аннамитам и лягушатникам…

Матвей привстал, силясь рассмотреть происходящее — и увидел только дымное облако, которое заволокло оба погибающих судна. И едва не вылетел за борт — старшина Шассёр резко переложил руль, уходя от столкновения с лодкой, полной вопящих аннамитов. Теперь перед ними был медленно заваливающийся на борт «Викторьез», и Матвей ясно видел, как с берега и с туземных лодок, облепивших броненосец, лезут люди, размахивающие кривыми мечами и ножами. На палубе уже кипела рукопашная, и по мере того, как корабль кренился, всё больше фигурок срывалось с палубы и мостиков и летело вниз, в воду возле борта, где и так уже черно было от человеческих голов. 'Те самые повстанцы, о которых говорил предводитель аннамитов… — припомнил Матвей. — дождались нашей атаки и вот теперь лезут со всех сторон на ставшие вдруг беспомощными корабли. А уж что в городе творится — даже представить страшно…

Катер развернулся вниз по течению и прибавил ход. Остатки бутафорского хвоста волочились по воде; Осадчий ворочал из стороны в сторону стволами картечницы, но стрелять было не в кого — люди на лодках были заняты исключительно собственным спасением, не обращая ни малейшего внимания на виновников творящегося вокруг безобразия. По течению от разбитого крейсера и «Розы Сиона» плыли мёртвые тела — некоторые из них были в матросских форменках.

— Смотри-ка, наши! — заорал унтер. — Ихнее высокобродие Сергей Ильич, жив, курилка, побей меня бог, жив!

Матвей посмотрел туда, куда указывал унтер, и увидел шлюпки, битком набитые моряками с «Парсеваля». На носу одной из низ сидел Казанков и приветственно махал над головой офицерской фуражкой.