Здесь водятся драконы

II

Квантунский полуостров.

Гавань Люйшуня,

внутренний рейд

Тьма подступала к гавани Люйшуня с востока. Последние лучи солнца утонули в море за узким мысом — китайцы называют его «Тигровый хвост» Адмирал Курбэ обвёл взглядом гавань — то тут, то там из воды торчали остовы сгоревших, разбитых снарядами судов. Другие приткнулись к берегу или сидели на камнях, под сторожащим вход в гавань утёсом — полузатопленные, накренившиеся, оставленные командами. Впрочем, нет — на некоторых ещё копошились фигурки — что-то волокли, спускали с бортов в лодчонки, сбрасывали на прибрежный песок.

— Мародёры. — флаг-офицер заметил, куда направлен взгляд адмирала и поспешил прокомментировать происходящее. — Местные жители, китайцы — грабят брошенные корабли. Прикажете прекратить?

— Пусть их… — Курбэ махнул перчаткой. — Команды наших кораблей выбились из сил. Люди едва держаться на ногах, засыпают прямо на боевых постах, у орудий. Всем, кроме вахтенных, разумеется, отдыхать. Завтра с утра высадим десант, займём портовые мастерские — и вот тогда можно будет заняться исправлением полученных днём повреждений.

Флаг-офицер помолчал,

— Вы совсем не опасаетесь нападения с моря?

Адмирал пожал плечами.

— Пленные в один голос утверждают, что Дин Жучан погиб, все его корабли уничтожены или спустили флаги. Противников на море у нас больше нет. Но вы правы, бдительность не помешает — вдруг найдутся безумцы, которые попытаются поникнуть в гавань на минном катере? Ничего серьёзного они, разумеется, не добьются, но зачем нам лишние неприятности? Прикажите перегородить вход на внутренний рейд временным боном и организуйте охрану паровыми катерами. С учётом крейсеров, стоящих на внешнем рейде, этого должно хватить.

— А что касательно батареи? Той, на утёсе?

— Передайте мой приказ: подготовить всё к взрыву, оставить на батарее с десяток матросов под командой надёжного и хладнокровного офицера. Китайцы могут попытаться напасть ночью и попытаться отбить батарею. Маловероятно, конечно, но если такое случится — пусть поджигают фитили и отходят к «Байярду». И чтобы не мешкали, а то побьёт камнями и обломками!

Флаг-офицер поднял бинокль — бесполезно, ночная мгла совершенно поглотила и утёс и батарею, которая сыграла в сегодняшних событиях такую заметную роль.

— Может, всё же оставить у орудий прислугу и полсотни матросов для прикрытия?

— Бессмысленно. На утёсе нет прожекторов, так что ночью батарея бесполезна. Люди пусть возвращаются на «Байярд» и займутся починкой. Завтра попробуем сдёрнуть его с камней и оттащить в гавань. Кстати, что там с «Ля Глиссоньером»?

Пробоину заделали изнутри деревом, вода больше не поступает. Сейчас откачивают трюмы, погреба, угольные ямы, а утром можно будет отбуксировать броненосец к пирсу и заняться ремонтом всерьёз. Полагаю, придётся сооружать кессон — в имеющийся в Люйшуне док «Ла Глиссоньер» попросту не поместится.

Курбэ задумчиво потеребил снятые перчатки.

— Вот что: прикажите забрать на «Ля Глиссоньер» по пятьдесят человек с «Виллара», «Шаторено» и «Вольты». Они сегодня весь день простояли на внешнем рейде — вот пусть и займутся самыми срочными работами, пока команда броненосца будет отдыхать. Видит бог, они это заслужили сегодня!

Он щёлкнул крышкой карманных часов.

— Прикажите разбудить меня через три часа. Если раньше ничего не произойдёт, разумеется…

Гавань Люйшуня,

внешний рейд

Грохнул так, что палуба под ногами Греве вздрогнула. Вдали, на удалении миль четырёх, высоко над горизонтом вспухло огненное облако.

— Что ж это такое, яти его?..

Рвануло снова, но уже послабее — и ещё, и ещё. барон гадал, что происходит на батарейном утёсе — после беседы с китайским миноносником его отметили на карте, как опасный объект. Однако — и это он знал наверняка! — ни его «Динъюань», ни флагманский «Чжэнъюань» не сделали по утёсу ни единого выстрела, и уж тем более не стрелял по нему Остелецкий, у которого на «Ао Гуане» были только малокалиберные скорострелки.

Сейчас броненосцы были заняты тем, что громили французские крейсера — всего их на внешнем рейде «Люйшуня» оказалось три. Подошли тихо, на малых оборотах, в полной темноте — команды проспали нападение и даже не погасили стояночные огни на своих судах. Французы заподозрили неладное, когда двенадцатидюймовые снаряды крупповских монстров ударили в их деревянные, ничем не защищённые борта. Ещё принимая «Динъюань» и «Чжэнъюань» под свою команду, Греве посетовал, что боезапас к орудиям главного калибра состоял, по большей части, из бронебойных снарядов — так, на «Динъюане» фугасных двенадцатидюймовых бомб было всего пятнадцать штук. Ими он и приказал сейчас зарядить орудия — бомбы следовало поберечь для других целей — вроде той самой береговой батареи, на которой сейчас творилось неладное.

Артиллерийское вооружение броненосцев, хотя и превосходило по всем статьям всё, что имелось на эскадре Курбэ, оставляло всё же желать лучшего. Так, ещё во время постройки немало критики было обрушено на выбранную схему расположения главного калибра — попарно, в двух башенноподобных барбетах, так, чтобы все четыре имели возможность вести огонь прямо по курсу, что целиком соответствовало общепринятой таранной тактике боя.

Недостатков, повторимся, у такого расположения была масса — так, сектора обстрелов башен главного калибра имели массу «мёртвых зон»; а при выстрелах через борт, на нос или корму расположенные почти в центре броненосцев короткоствольные крупнокалиберные орудия своими дульными газами создавали угрозу судовым надстройкам. При свежем ветре низкобортные броненосцы кренились так, что стволы орудий оказывались в каком-то метре от воды. Двенадцатидюймовки имели скромную дальнобойность в сорок четыре кабельтова, не могли похвастаться скорострельностью (всего один выстрел в четыре минуты) и, по сути, могли сколько-нибудь успешно стрелять только по тихоходным крупноразмерным целям или береговым объектам.

Да, но сейчас — то их цели, французские безбронные крейсера стояли неподвижно, на якорях, на расстоянии в какие-то пять-шесть кабельтовых! На такой ерундовом дистанции бронебойные снаряды главного калибра проламывали оба борта и пролетали насквозь — но деревянным колониальным посудинам с лихвой хватило и того. Свою лепту в разгром внесла и артиллерия среднего калибра — на носу и корме обоих броненосцев стояло по паре шестидюймовок, укрытых броневыми колпаками из двухдюймовой стали. В последний момент Греве отвернул, пройдя в четверти кабельтова от пылающей руины, в которую превратился «Вийяр». Он, как и добитый «Чжэнъюанем» «Шаторено», так и не сделал ни единого выстрела. Третий крейсер, «Вольта», единственный из всех, стоял под парами и смог дать ход — но его капитан благоразумно решил не ввязываться в заведомо безнадёжную схватку, и растворился вместе со своим кораблём в темноте.

Греве скомандовал в машину сбавить обороты — броненосцы выстроились строем фронта и шли к «Байярду», приткнувшемуся к берегу у подножия утёса — он был весь освещён пламенем, разгорающемся на батарее.

…что же там всё-таки произошло?..

Одного взгляда на французский броненосец хватило Повалишину чтобы понять, что тратить на него время не стоит. «Байярд» далеко выполз на камни; крен был таков, что орудия правого борта едва не уткнулись в воду; на правом же борту они бессмысленно пялились в чёрное, усыпанное крупными звёздами небо. Поучаствовать в разгорающемся сражении команда корабля не могла — да и не хотела, похоже, если судить по многочисленным фигуркам облепившим левый борт и градом сыпавшихся с него в воду. Оно и неудивительно — вид неудержимо накатывающихся броненосцев с наведёнными прямо в душу двенадцатидюймовками способно выбить из равновесия кого угодно — особенно, когда сознаёшь, что остановить их невозможно, а ответить на всесокрушающий залп в упор можно, в лучшем случае, очередью из митральезы, что торчит на правом крыле мостика, пытаясь испугать приближающуюся погибель связкой своих никчёмных стволов.

— Лево семь! — скомандовал он. — Пиши на «Динъюань»: «Огня без команды не открывать. Следовать за мной».

Сигнальный кондуктор торопливо защёлкал жестяной шторкой фонаря Ратьера. Повалишин поискал глазами «Ао Гуан» — торпедный таран шёл на траверзе флагмана, параллельным курсом, держась на дистанции трёх кабельтовых мористее.

Теперь его выход.

Гавань Люйшуня,

внутренний рейд

Щепки, обломки досок полетели из-под форштевня. Преграда, наскоро сооружённая из лодок, полузатопленных барж, связок брёвен и бочек мог задержать миноноски и паровые катера — но удара кованого шпирона, специально созданного, чтобы прокладывать путь в защищённые гавани, хлипкое сооружение выдержать, конечно, не смогло. «Ао Гуан» прошёл сквозь него, как раскалённый нож, сквозь масло — так должен был это проделать его британский прототип, построенный специально для того, чтобы прорываться в гавани Кронштадта, мимо ощетиненных тяжёлыми орудиями фортов, сквозь ряжевые и боновые заграждения, по минным банкам, защищающим главную морскую крепость России.

История создания этого необычного корабля была такова. Ещё в 1872-м году британское Адмиралтейство предприняло ряд исследований в поисках наилучших способов применения нового оружия — самодвижущейся мины системы инженера Уайтхеда. Для проведения опытов было построено специальное судно, получившее название «Везувий». Имевший скорость в десять узлов, при проведении опытов «Везувий» приближался к цели на дистанцию в несколько сотен ярдов — только в этом случае удавалось добиться попаданий.

Знаменитый Барнаби, состоявший тогда в должности главного кораблестроителя — тот самый, что прославился разнообразными проектами броненосцев — принял «Везувий» за основу при создании совершенно нового корабля. Он должен был иметь веретенообразный, почти целиком скрытый под водой корпус, что по замыслу Барнаби должно было защищать его от неприятельских снарядов. Вооружение составило пять аппаратов для пуска мин Уайтхеда, так же расположенных в подводной части судна; надводный борт и палубу защищала двухдюймовая броня, а носовую оконечность венчал девятифутовый таран, что и предопределило название нового класса судов: «таранный миноносец». «Полифемус» (такое название получил новый корабль) при длине в семьдесят три метра развивал скорость в тринадцать узлов и нёс, помимо основного, минно-таранного вооружения, шесть двуствольных скорострелок системы Норденфельда.

Заказ к постройке был выдан в разгар войны, в 1878-м году. Строительство велось ударными темпами; уже через год, в апреле 79-го судно было спущено на воду и ещё через полгода вошло в строй. И, хотя новинка опоздала к войне, завершившейся для Британии столь несчастливым образом, весь её опыт, однако, продемонстрировал действенность тактики, основанной на использовании таранов и минного оружия. Поэтому вслед за «Полифемусом» на чатэмской верфи была заложена по тому же проекту серия из пяти единиц. Первый из них, «Адвенчур», вошёл в строй всего через год.

Однако, подобный масштаб кораблестроительных работ и неизбежная спешка имели неожиданный и неприятный для лордов Адмиралтейства побочный эффект. Проектная документация таранного миноносца — чертежи, техническая документация, технологические карты, составленные инженерами верфи, словом, всё необходимое для воспроизведения конструкции — попали в руки агентам ведомства графа Юлдашева. Далее они были изучены в Петербурге, адмиралтейским Кораблестроительным комитетом, после чего все бумаги были переданы в Североамериканские Соединённые Штаты. Там уже имели опыт постройки судов близкого класса, представлявшего своего рода гибрид из британского проекта и французского, броненосного тарана «Бельё». Новое судно, построенное на Западном побережье САСШ, на верфи полуострова Мар-Айленд, несло кроме двух подводных минных аппаратов десятидюймовое тяжёлое орудие в бронированной рубке, направленное по курсу — как это было сделано на «рэнделловских» канонерских лодках и русских канонерках типа «Дождь». В итоге корабль был продан флоту республики Перу (вернее сказать, выкуплен для него Россией) и под именем «Тупак Амару» принял самое деятельное участие в разгроме чилийской эскадры.

Новое творение североамериканских корабелов, в отличие от «Тупака Амару» представляло из себя непосредственное развитие «Полифемуса» у сторону увеличения. Подводный веретенообразный корпус удлинили на десять футов, что дало приращение водоизмещения в четыреста тонн, убрали дополнительный руль в носовой части судна. Вдобавок к шести подводным минным аппаратам установили два палубных, на поворотных тумбах, а картечницы заменили скорострельными орудиями системы «Гочкис» калибра семьдесят пять миллиметров, увеличив их число с двух до трёх. Бронирование бортов осталось прежним, два дюйма, броневую палубу усилили дополнительными полутора дюймами. Две паровые машины системы компаунд номинально выдавали на валы шесть тысяч индикаторных сил; при использовании принудительного дутья в котлы показатель возрастал до восьми тысяч. В итоге это позволило сохранить скорость прототипа — восемнадцать узлов, что, несомненно, можно было считать выдающимся результатом.

Опознать корабль Остелецкий не смог — на фоне тёмного неба и не менее тёмного берега различался только массивный корпус с высокими бортами, три мачты и далеко выдающийся вперёд шпирон. На палубе мелькали огни, суетились люди; вот сверкнула вспышка орудийного выстрела — явно небольшого калибра, — снаряд провыл над самым мостиком «Ао Гуана» и канул в воду где-то там, во мгле. Команда броненосца приходила в себя — слишком медленно, слишком неспешно, чтобы отвратить стремительно приближающуюся угрозу.

— Аппараты с первого по третий товсь! — крикнул барон в латунную переговорную трубу. По моей команде… залпом…

«…Десять… девять… восемь…» — сердце отсчитывало удары до того мгновения, когда грот-мачта цели совместится с яркой звездой — её Греве наметил раньше, когда скомандовал выходить в атаку.

«… семь… шесть… пять…»

В момент пуска до цели по его прикидкам будет не больше двух-двух с половиной кабельтовых, но ему случалось видеть и не такие промахи.

«…четыре… три…»

Грохнуло, на этот раз серьёзно — барону показалось даже, что он ощутил на своём лице толчок волны пороховых газов, выброшенных стволом главного калибра, почувствовал острую пороховую вонь. Но это иллюзия, разумеется, дистанция слишком велика…

«… два… один…»

— Пли!

На самом деле, самодвижущиеся мины покинули аппараты не одновременно — хитрая механика пусковых аппаратов была устроена так, чтобы между пусками оставался примерно двухсекундный промежуток. Это было сделано для того, чтобы самодвижущиеся мины не столкнулись по пути к цели. Они и не столкнулись — одна за другой вышли из труб; сжатая углекислота под давлением в семьдесят атмосфер, поступающая из особого баллона, раскрутила двигатели, и вращаемые ими сдвоенные винты со скоростью двадцати двух узлов они несли смертоносные веретёна к цели. Ровно через тридцать секунд первая мина прошла в десяти футах под кормой; через интервал, отмеренный двумя ударами сердца, вторая угодила в подводный борт «Тюренна», за ней, ещё спустя два удара, в цель ударила и третья латунная рыбка.

Броненосцы типа «Байярд», к числу которых относился и «Тюррен», были уменьшенными копиями «океанского» броненосца «Адмирал Дюперре» и были построены для службы в колониях. Их композитный корпус со стальным набором и деревянной обшивкой нёс сплошной броневой пояс, с толщиной почти вдвое меньшей, чем у прототипа — двести пятьдесят миллиметров по центру и сто пятьдесят в оконечностях. Вторая и третья мины, пушенные «Ао Гуаном», угодили примерно на фут ниже этой защиты — одна в центр корпуса, другая в двадцати пяти футах от таранной переборки.

Самодвижущаяся мина Уайтхэда принятая на вооружение Русского Императорского Флота в 1876-м году, несла заряд из полусотни с лишним фунтов пироксилина. Два взрыва один за другим разворотили деревянную обшивку, проделав здоровенные отверстия, и солёная вода Жёлтого моря бурным потоком хлынула в трюмы, угольные ямы и кочегарки. Команда броненосца, ещё не вполне пришедшая в себя после объявления тревоги, не смогла сделать ровным счётом ничего. Уже через пять минут «Тюренн» лёг на борт и стал медленно погружаться. Глубина на месте стоянки была невелика, а потому над водой остались крыло мостика, часть борта со спонсонами и орудийными барбетами, склонённые к воде мачты и пара труб, в закопченные зевы которых заплёскивали низкие волны.

Две крупповские двенадцатидюймовки правой башни «Динъюаня» ударили так, что Греве показалось, будто броненосец на миг замер на месте, остановив свой пятнадцатиузловой бег — прорываясь на внутренний рейд, Повалишин скомандовал поднять обороты до предела. Дистанция была всего ничего, около семи кабельтовых, и даже в темноте, озаряемой вспышками выстрелов, барон видел, как вырос столб воды у самого борта «Ля Глиссоньера». Второму снаряду повезло больше.

Построенный, как броненосец-стоционер для службы в заокеанских колоний Франции, «Ля Глиссоньер» нёс шесть новых орудий калибра двести сорок миллиметров. Они располагались по три, по обоим бортам — два по углам бронированного центрального каземата, и ещё одно в центральном барбете, прикрытое броневым колпаком с прорезанной крестообразной амбразурой, что позволяло производить наводку на цель без доворота бронеколпака. Именно туда, в центр этого креста и угодил двенадцатидюймовый снаряд.

Удар двадцатипудового снаряда своротил со станины ствол французской пушки и, продолжая движение, проломил бронеколпак в самом слабом его месте, после чего сработал взрыватель. Взрыв полупуда влажного пироксилина уничтожил начинку башни вместе с расчётом; острые чугунные осколки изрешетили бронеколпак изнутри и пробили палубу. Но одно попадание, пусть и такое успешное, не смогло помешать избитому «Ля Глиссоньеру» ответить своим мучителям. Угловые орудия слитно грохнули, и снаряды на скорости в пятьсот метров в секунду пошли в китайский броненосец.

Дистанция к тому моменту сократилась до трёх кабельтовых, и обе чугунные, начинённые взрывчаткой стапятидесятикилограммовые чушки угодили в цель. Первая снесла носовую шестидюймовую башню, рассчитавшись таким за разбитый барбет; вторая поразила броненосец позади башен главного калибра, снеся одну из труб. Взрывная волна сотрясла боевую рубку; многих, находившихся в ней, сбило с ног. Их участь разделил и Греве — он ударился о броню с такой силой, что на несколько мгновений потерял сознание и сполз на тиковые доски палубы.

Набравший чудовищную инерцию «Динъюань» было уже не остановить. Напрасно французские орудия среднего и малого калибров крушили надстройки и палубное оборудование — бронированный носорог всеми своими семью с половиной тысячами тонн водоизмещения с разгону врезался точно в середину борта «Ля Глиссоньера».

«Динюань», как и любой броненосец, был снабжён мощным тараном, оконечность которого находилась на глуюине трёх с половиной метров и на расстоянии в три метра от носового перпендикуляра. И вот этот гранёный бивень ударил в подводный, незащищённый бронёй борт французского броненосца, вспорол деревянную обшивку, своротил стальные шпангоуты и, продолжая неумолимое движение, пропорол угольные коффердамы, наполовину к тому моменту пустые.

Удар был так силён, что на обоих кораблях не нашлось, наверное ни единого человека, сумевшего устоять на ногах. Люди, не успевшие подготовиться к столкновению, сыпались с трапов, ломая кости и сворачивая шеи; калечились об острые выступы и корабельное оборудование, разбивали головы, ударяясь об орудийные станки, разбивались насмерть, падая в открытые люки. Барону Греве ещё повезло — он не успел подняться на ноги после сотрясения, вызванного взрывом французского снаряда, и новый толчок наоборот, привёл его в чувство.

Барон мгновенно оценил ситуацию: форштевень «Динъюаня» глубоко застрял в борту французского броненосца; обе машины, продолжавшие работать на полных оборотах, пытались сдвинуть с места сцепившиеся махины, удерживаемые якорными цепями «Ля Глиссоньера».

Барон на подгибающихся ногах — последствия контузии от удара о бронированную стенку рубки давали о себе знать), добрался до указателя оборотов. Рванул рукоять, переводя стрелку на «полный назад», молясь лишь о том, чтобы в машинном отделении нашёлся кто-то способное выполнить приказ.

Ему — как и всей команде «Динъюаня» повезло. Пришедшие в себя машинисты сделали то, что от них требовалось — бронзовые трёхлопастные винты на мгновение замерли, после чего стали вращаться в обратную сторону. Таранный форштевень броненосца с хрустом высвободился из корпуса жертвы, и в огромную, не меньше четырёх метров в поперечнике, пробоину, хлынула вода.

«Ля Глиссоньер», получивший этот coup de grâce умирал. Ни о какой борьбе за живучесть не могло быть и речи — деревянная заплата, кое-как прикрывавшая дыру, проделанную миной с «Цяньи», вылетела от сотрясения при столкновении, и теперь броненосец стремительно валился на левый борт, принимая через обе пробоины десятки, тонн морской воды ежесекундно.

Греве, шатаясь, хватаясь за стены рубки, выбрался на мостик — за спиной его копошились, поднимаясь на ноги, рулевые и вахтенный офицер. Внутренний рейд озаряло багровое, до небес, зарево — горел «Триомфан». Пламя охватило флагман адмирала Курбэ от носа до кормы, однако уцелевшие орудия ещё вели огонь. Всплески от их снарядов вырастали справа и слева «Чжэнъюаня» — как показалось Греве, корабль не имел сколько-нибудь заметных повреждений. Вот все четыре его двенадцатидюймовки ударили, на французском броненосце вспухли дымно-оранжевые клубы разрывов. Пушки «Триомфана» замолчали, не стреляли и пушки других кораблей. Над гаванью повисла оглушающая после свирепой канонады тишина — лишь гудел огонь над палубе французского броненосца да с медленно погружающегося «Ля Глиссоньера» разносился нал водой многоголосый вопль. «Чжэнюань» неподвижно лежал на воде; орудия его смотрели на «Триомфан», но так же не подавали признаков жизни. И вдруг на грот-мачте взлетели, заполоскались, подсвеченные пожарами сигнальные флажки — Повалишин предлагал французскому адмиралу сдаться.

Пройдя мимо тонущего «Тюренна», Остелецкий скомандовал поворот на восемь румбов и, поравнявшись, с «Ля Глиссоньером», выпустил по нему четыре мины — три из подводных аппаратов левого, ещё не стрелявшего борта, и одну из палубного. На этот раз удача им изменила — стрелять пришлось с неудобного, острого ракурса, в результате чего латунные рыбки прочертили пузырчатые, ясно различимые в чёрной воде следы мимо бортов броненосца. О вот ответный залп французского броненосца не пропал даром.

Орудия его правого борта ещё не вступали в бой и не успели получить повреждений от огня «Динъюаня». Так что французский броненосец ответил на минную атаку дюжиной выстрелов, из которых три дали орудия главного калибра. Этого единственного залпа, произведённого с дистанции в два с половиной кабельтова по хорошо освещённой цели (рядом разгорался пожар на корме «Триомфана») хватило наглому миноносцу с лихвой. Часть снарядов, упавшие у самого борта, были отражены «водной бронёй», как и было задумано британскими кораблестроителями — но два срикошетили, угодив в надстройки и произведя там большие разрушения. Третий же, сразу фугасный снаряд главного калибра, ударил в надводный борт «Ао Гуна», вызвав взрыв мины в последнем оставшемся заряженным аппарате. Взрыв совершенно разрушил кормовую часть, почти оторвав кормовую оконечность; каким-то чудом не произошло взрыва котлов, захлёстнутых морской водой, хлынувшей в кочегарки. Уцелевшие надстройки охватил пожар, и миноносец стал медленно оседать в воду.

Остелецкий в момент взрыва был на мостике. Счастливо избежав ранений от разлетающихся обломков, он скомандовал спустить на воду уцелевшие шлюпки. Кроме того, в конструкции «Ло гуана» было использовано решение, найденное британскими инженерами для «Полифемуса» — при затоплении корабля палуба отделялась от корпуса, образуя два спасательных плотика, на которой и спасалась часть команды. Убедившись, что раненые, как оставшаяся часть команды находятся вне опасности, он повернулся к трапу, чтобы последним, как подобает, покинуть обречённый корабль. Сигнальный кондуктор, до последнего ожидавший своего командира, уже взялся за поручни, чтобы съехать по ним на палубу, — и тут Вениамин обнаружил, что на мостике он не один.

Дэн Шичан стоял у лееров — спина прямая, как у статуи, словно излучала равнодушное презрение к творящимся вокруг ужасам. Бесстрастный — всегда бесстрастный! — взгляд старшего офицера «Ао Гуна» был устремлен вдаль, где на фоне звёздного неба вырисовывалась угольно-чёрная громада утёса.

Остелецкий шагнул к нему, намереваясь схватить за локоть, утащить за собой. Китаец не шелохнулся, зато отреагировал Сяньг, как всегда, устроившийся на его руках, злобно тявкнула и сделал попытку цапнуть Вениамина за палец. Дэн Шичан успокоил собачонку, погладив её между ушей.

— Старшему офицеру надлежит наблюдать за спасением команды! — сказал Остелецкий. — тем более, что на берегу нас могут ждать ваши соотечественники, настроенные отнюдь не дружелюбно к европейцам, и кому, как не вам оградить наших людей от их гнева!

— Прошу извинить, но к глубокому моему сожалению я не могу исполнить вашу просьбу. — отозвался Дэн Шичан после паузы, показавшейся Вениамину бесконечной. — Слишком велик позор. Однажды меня уже простили, но второго случая, к тому же потери прекрасного корабля я пережить не в состоянии.

Остелецкий едва сдержал матерную тираду, сделавшую бы честь любому боцману прежнего ещё, парусного флота.

— О чём вы говорите? Во-первый, кораблём командовал я, мне и отвечать. А во-вторых — в чём позор-то? Да, «Ао Гуан» потерян, но какой ценой? Мы уничтожили неприятельский корабль, гораздо больше и мощнее нашего, целый броненосец — да мы же победили, как вы не можете этого понять! И учите, вся слава достанется вам: я иностранец, наёмник, тогда как вы — прославленный офицер, ваше имя известно любому моряку этой страны!

Китаец стоял, не шевелясь, и даже собачонка на его руках затихла. Гудело за спиной Остелецкого пламя, охватившее кормовую надстройку — вернее то, что от неё осталось. «Ао Гуан» осел уже по самые раструбы вентиляторов, и море медленно, но верно одолевало огонь.

— К тому же, — добавил Вениамин, — морскому офицеру, тем более, такому прославленному, как вы, не следует выставлять себя на посмешище. В гавани, достаточно мелко, а осадка у нас ой-ой-ой, сами знаете. Пожар, как видите, слабеет, и «Ао Гуан» просто сядет на дно, и при этом мостик останется над водой. Или вы собираетесь, извините за вульгарность, сигать в воду и топиться?

Дэн Шичан, обычно сдержанный, не смог скрыть недоумённой гримасы.

— Верно… спасибо, господин, я об этом не подумал. Действительно, могло бы выйти глупо.

Ещё бы, злорадно подумал Вениамин, только-только изготовился красиво уйти на дно, собачку свою погладил — а тут на тебе, торчи посреди гавани, как памятник на постаменте! В чистом виде потеря лица, а китайцы к подобным вещам чувствительны до крайности.

— И потом… — Остелецкий понизил голос. — адмирал Дин Жучан, погиб а вместе с ним большая часть старших офицеров. Сохраните свою жизнь — тогда и месяца не пройдёт, как вы встанете во главе Бэйянского флота!

— Того, что от него осталось. — китаец горько улыбнулся. — К тому же, господин Ли Хунчжан ни за что этого не допустит. Он и только он решает, кого поставить на этот пост.

Вениамин улыбнулся, стараясь добавить в улыбку как можно больше коварства и двусмысленности.

— А кто его будет спрашивать? Грядут перемены — и поверьте, голос господина Ли Хунчжана при дворе вашей императрицы Цыси будет звучать куда тише, чем раньше — как и уменьшится его власть в северных провинциях Поднебесной!

— Видимо, я недостаточно люблю Китай… — медленно произнёс Дэн Шичан. — Но я вам верю, господин Остелецкий. И если вы окажетесь в итоге правы — клянусь не забыть этой услуги.