— Вставай! Подъем! Глазоньки открой, ути-пути! Ма-а-алы-ыш, утро на дворе, на пару опоздаешь! — за что я люблю свою старшую сестренку, так это за неистребимый оптимизм, умение мертвого достать и загнать в могилу живого. М-м, странно, за то же самое я ее ненавижу. Санька пощекотала мою пятку. Боже, как тяжело не дергать ногами. — Игнорируем старших? Сам напросился… Придется принимать радикальные меры…
Наконец от меня отстали, но что-то не чувствую я удовлетворения от наступившей свободы, уж больно угрожающе звучали слова относительно радикальных мер и пока меня не навернули этими самыми радикалами по хребтине вдоль и поперек плотнее заворачиваюсь в покрывало. Санька тот еще зверь — добрая снаружи, злобная внутри. Даровал мне Всевышний сестренку, у-у-у мегера злобная. И никто не поверит, что это хрупкое создание с внешностью ангела вышло из преисподней и изгаляется над младшим братом как только может. Ну не хочу я идти на первую пару. После вчерашних возлияний организм ощущает себя несколько нехорошо и переться с больным видом в универ, чтобы посмотреть на Гулю и послушать его экзерсисы относительно новейшей истории Российской Федерации нет никакого желания. Хорошо Саньке, молодец, ограничилась вчера парой фужеров шампусика и скачет козочкой поутру, я же ощущаю себя приплюснутым палтусом. Не знаю, что тому виной — пиво после шампанского, коньяка вперемежку с вином или конфеты, которыми я отравился после пива? Ох, плохо мне! Ничему нас не учит история, ни новая, в изложении Гули, ни старая, накрывшаяся медным тазиком после появления на орбите Станции. Русские таки остаются самыми рисковыми парнями из всех рисконавтов нашего голубого шарика под скромным названием Земля. От мала до велика всем известно — если попадешь под луч в состоянии доброго алкогольного м-м, опьянения, то можно навеки прописаться в морге или на третьем километре от города в маленьком домике под полутораметровым слоем земли и крестиком над небольшим холмиком, но ничего нас не останавливает — даже угроза летально исхода. Учеными-генетиками доказано, что на русских, норвежцев, а также шведов и других родственных древним норманнам народов, как ни странно дойчей, сиречь немцев и лиц имеющих добрую примесь крови выше обозначенных наций, излучение действует по другому. Мягче, можно сказать, чем на остальных. Мягче то оно мягче, но нормы никто не отменял, а если бы над нами действительно пролетела Станция и шарахнула? Веселая студенческая свадьба могла бы закончиться такими же веселыми поминками, что-то я о грустном, Санька идет. Изображаю из себя батона. Хр-р, хр-р.
— Твою мать! Сашка! Чтоб…! — дальше пошла непереводимая игра слов, которая так смущает всех иностранцев и переводчиков. Я подлетел над кроватью и нос к носу столкнулся с белокурым ангелом, держащим пустое ведро в правой руке. Почему пустое? Потому, что его ледяное содержимое было подло вылито на меня. — Санька, ты самое… — дальше я не договорил. На самом донышке ведра еще оставалось немного воды и она была выплеснута на мою физиономию с открытым в праведном возмущении ртом. Сестренка не узнала, что я ей хотел сказать такого откровенного, зато я напился.
— Самое нежное, самое милое, самое чудесное и доброе существо на свете и ты гордишься, что я твоя сестра? — мурлыкнула эта оторва, достав из кармана джинс надушенный платочек и утерев им мое лицо. — Признайся, что ты просто пылаешь ко мне братской любовью! От твоей любви чуть-чуть не вспыхнула постель, пришлось тушить и спасать тебя от ожогов.
— Ладно, ты добилась своего, я проснулся, но на пару все равно не пойду.
— Конечно-конечно, перепившим пива на ночь придется теперь сушить свою постельку. Фу-у, как нехорошо.
— Саша, когда-нибудь я тебя задушу. Думаешь, если ты старше меня на одиннадцать месяцев, то тебе позволено все, что угодно?
— На одиннадцать месяцев, один день и пять минут. Вот эти пять минут, Леша, дают мне полное право наставлять тебя на путь истинный и любая твоя попытка свернуть с него или улететь, будут жестоко пресекаться. Вплоть до летального исхода. Знаю, мне будет больно потерять родного брата. — Санька помяла в руках платочек и картинно вытерла выступившую в углу правого глаза слезу. — Но лучше я сама залью тебя холодной водой, чем лучший снайпер курса вылетит из универа за систематические прогулы занятий, тем более, твой вылет черным пятном ляжет на мою белую, поистине ангельскую репутацию.
— Я тебя задушу два раза, первый раз и контрольный, чтобы не ожила. Твоя репутация держится исключительно на моей успеваемости.
— Точно, Лешенька, подмечено и ты у меня будешь грызть гранит науки, а я злобным надсмотрщиком стоять над одним студентом. Я маме с папой обещала приглядеть за тобой и я пригляжу, чего бы это тебе не стоило.
— Хрен ты у меня больше конспекты получишь. — сказал я скатывая матрас вместе с постельными принадлежностями в рулон.
— Санька, ты здесь? — в комнату заглянула Люся Завадская, наша одногруппница, живущая на третьем этаже общаги. Я давно точил на Люську глаз и другие части тела, но цербер, что стоял сейчас рядом со мною, перлюстрировал всех кандидаток в пассии младшего брата хуже цензуры, перлюстрирующей корреспонденцию. И чем ей Люська не нравится? И что, что она чебадка*, кого сейчас этим удивишь? Четверть группы чебады и моделируют тела на свое усмотрение. В плюс Люсе надо сказать, что свои «шарики» она сделала на мое усмотрение и ножки у нее ничего. Половина, если не все голливудские звезды чебады. — Лешка, а чего ты голый? Ты на пары идешь?
— Идете вы с Сашкой. Мелким таким шагом и быстро-быстро. Саша, ведро захвати, иначе я его на твою голову надену! — сквозь зубы прорычал я. Люся хихикнула. Сворачивая матрас я не заметил как белые мокрые семейники сползли и задница начала подсвечивать ягодицами, да и мокрая ткань не скрывала того что спереди. Сашка тут же отпрыгнула на три метра и схватив за локоток свидетельницу моего неглиже, скрылась за дверью. Ведро осталось на полу.
— Казанова, на вторую пару не опоздай! — донесся из секции голос сестры, перебиваемый дробным перестуком каблучков. Коз-за. Саша прекрасно знает, когда я могу пойти на крайние меры, типа надевания ведер на сооруженную с утра прическу и всегда успевает сделать ноги. Что в ней развито, так это инстинкт самосохранения.
Хлопнула дверь соседней комнаты и ко мне заглянул тезка по фамилии Валетов. Вообще, у нас на этаже жило пять Алексеев и четыре Александра, считая с одной козой женского полу. Одна радость — комнаты с этой «козой» у нас в разных секциях, что, впрочем, нисколько не мешало ей вломиться ко мне в любой час дня и ночи.
— Ты на пары идешь?
— А в глаз? — Валетов подозрительно покосился на небритого индивида, держащего правой рукой мокрый матрас, левой подтягивающего такие же мокрые подштанники и пинающего пластиковое ведро. Судя по мелькнувшему на морде Лехи некоему зерну неуверенности, индивид был вполне способен осчастливить друга дополнительным освещением.
— За что? — решился уточнить тезка.
— За Сашку, придешь на пару и передашь ей, что от меня! — я начал заводиться по новой. В нашей семье заводила сестра, я больше напоминаю флегматичного удава ленивой породы, но если уж завожусь, скрываются даже микробы. — Готов пойти на жертву ради моей сестры?
— Я не уверен, лучше я пойду.. — Леха, придерживая у груди папку с конспектами, и запихнув в карман коробочку хэндкомма*, бочком выскользнул в открытую дверь.
Уф-ф, теперь я действительно остался один. Общаговский шум и гам, когда вечно невысыпающиеся адепты гранита и науки стучат дверьми и, с металлическим грохотом, бегут вниз по лестничным маршам или по десять человек набиваются в четырехместный лифт, чтобы успеть влететь в аудиторию впереди звонка и преподавателя, затих. Кому надо убежали, кому не надо еще спали или занимались другими, не менее важными, делами. Матрас с покрывалом и простынею выл вывешен на балконе, мокрая лужа на полу в комнате прибрана, заодно помыл полы в своей берлоге, постоял, подумал и навел полный марафет с вытиранием пыли и извлечением из-под кровати засохших носков. У меня в комнате всегда идеальный порядок, но носки — это отдельная песня. Этот предмет гардероба живет какой-то своей, отдельной от хозяина жизнью, вечно заползая под кровать или прячась в других укромных уголках, иногда попадая даже в Санькину комнату. С «гостями» сестра боролась, выбрасывая их в помойное ведро, по часу мне потом выговаривая, но я включал полную вентиляцию черепушки и гневные тирады, обдувая ветерком воспаленный мозг, прямоходом проносились из левого уха в правое, или наоборот — все зависело в какое ухо вдувалась нотация.
За суетой прошла головная боль и сухость во рту, припасенная с вечера бутылка пива осталась в холодильнике, накапливая своими стеклянными боками освежающий холодок. Холодный душ смыл остатки похмелья. Жизнь начинала сверкать радостными бликами. Из зеркала на шкафчике на меня глянул молодой человек, двадцати лет от роду. Зазеркальный индивид обладал волевым подбородком, типичными славянскими, четко очерченными скулами, чуть курносым носом, свернутым в драке, а потом вставляемым хирургом, три года назад, голубыми, в отличие от сестры, глазами, припухлыми детскими щечками, на которых рождались ямочки стоило этому индивиду улыбнуться, коротко стриженным ежиком светлых волос и черной щетиной на небритой физиономии. С того момента, как я первый раз взял в руки бритвенный станок, меня мучил один вопрос — почему при светлой шевелюре у меня черная, как смоль, щетина? С правой стороны, под глазом и на виске жгутики шрамов — след от драки в приюте-распределителе. Сколько лет мне тогда было? Восемь? Точно, восемь, досталось мне по мордасам обрезком трубы с рваными краями…
На столе развернулась картинка стройной обнаженной красотки, которая хриплым голосом Лехи Семенова буркнула:
— До второй пары двадцать пять минут. — Санька, зара-з-за, опять она в моем комме полазила. Когда успела-то?
— Залепись. — красотка состроила фак. — Ах-ты… — Изображение моргнуло, сложилось в тонкий луч и исчезло. Держись сестрица, мстя моя будет страшна и ужасна!
— Ты на пару идешь? — над столом нарисовалась ехидная физиономия Сашки, за ее спиной угадывались стены электротехнической лаборатории. — Как тебе мой сюрприз?
— Я не понял, а где Гуля?
— Гуля будет второй парой, а с третьей по шестую военка. Всю группу вывозят на стрельбища. Через месяц соревнования с политехническим. — тут сестра пригнулась к комму и заговорщицки шепнула. — Я краем уха словила, что стрелять будем из чего-то новенького. Вроде как ранцевые рельсовики.
Ух-ты! Если Санька говорит, что словила краем уха, то ее словам можно верить. Уши у нее работают как локаторы и такие же размером. Ничего, что они смотрятся маленькими, кругленькими и аккуратными, на самом деле их невидимая эфирная часть в сто, нет в тысячу раз больше, чем визуально наблюдаемая конструкция для двух пар сережек.
— Ты на пару идешь? — прохрипела и тут же скрылась шизанутая компьютерная красотка. Урою… Иду, куда я денусь. Бриться не буду, пусть сестре будет стыдно…
— Ты что небритый? — услышал я вместо «привет братик», стоило зайти в аудиторию.
— Лень. — народ незаметно отодвинулся от нашей парочки. Попасть под горячую руку моей сестрицы не хотел никто.
— Да ты… — «что я» и с чем его едят, я узнать не успел. Прозвенел звонок, в аудиторию вошел Иван Петрович Голубев, он же Гуля, он же «Так сказать». Тип вредный и нудный, читающий лекции гнусавым монотонным голосом и вечно потом обижающийся на храп с «камчатки». Новейшую историю ввели месяц назад по указке сверху. Деканат пару дней мыкал и хыкал: кого назначить на почетную должность историка? Странно, у всех преподов оказалась такая загрузка, что они, бедные, дни и ночи не спят — все учат и учат тупых остолопов и история ну никак не катит, тут треба пригласить кого-нить из гуманитариев. В конце концов, начальственный палец ткнул в грудь Гули, не успевшего придумать правдоподобную отмазку и на четвертый курс свалилось «щастье».
Ну вот, Гуля еще рта не раскрыл, а я уже спать хочу, сейчас настрою комм на запись и на боковую. Нет, для приличия надо послушать, что нам решит поведать невольный историк, изобразить, так сказать, интерес.
— Сегодня, так сказать, мы с вами окунемся в события недалекого прошлого, свидетелями которого, так сказать, вы сами являетесь. Если вы не забыли, Станция, так сказать, появилась на орбите Земли в две тысячи двадцать втором году. Двадцать второй год, так сказать, является переломным, я не побоюсь сказать, так сказать, эпохальным в истории не только России, но и всего мира в целом. — у-у-у, я готов, как Отелло Дездемону, придушить Гулю за его «так сказать», только неимоверным усилием воли сдерживаю руки от греха убийства.
Если без «так сказать», Станция появилась на орбите старушки Земли одиннадцатого марта две тысячи двадцать второго года. В этот памятный день мы отмечали День Рождения одной прелестной белокурой девочки с большими бантами на голове и восемью свечками на торте, перед которым она сидела важно раздувая щеки. Как же, ей уже восемь, а мне еще семь. Щегол, ей стыдно, что такая малявка учится в одном классе со старшей сестрой. Кому какая разница, что «малявка» на пол головы выше — годов-то ей семь. Так вышло, что я получился несколько незапланированным ребенком, мама кормила грудью старшую, которая только-только начала ходить, а тут народился я, которого тоже требовалось кормить грудью, но ходить я еще даже не помышлял. Как говорил отец — я плод большой любви, долгого послеродового воздержания и пренебрежения некоторыми элементарными мерами контрацепции. Так и получилось, что от мамкиной титьки Саньку отрывали вместе со мной, под слезы и крики дочери «мама дай титю», я же молчал. Ходить, если верить голозаписям, я начал в девять месяцев, правда до двух лет молчал, как партизан на допросе.
Папа говорил, что появление Станции — инопланетной бандуры, пятнадцати километров в диаметре и трех с половиною в поперечнике, было как нельзя кстати. Кстати для России. Почему кстати, спросите вы? Потому, что геополитическая обстановка складывалась далеко не в пользу одной шестой части суши. На востоке и западе сгущались тучи и черные вороны азиатского, заокеанского и европейского происхождения готовились поделить пирог вдоль по Уралу. Возражения и мнение живущих на поверхности пирога не принималось в расчет. «Идеалы демократии должны восторжествовать!» — кричали на западе. «Необходимо вернуть временно оккупированные территории!» — доносилось с востока. Президент и власть предержащие профукали последнюю гордость и готовились к откровенной сдаче позиций и страны. Армия роптала, но штабные штафирки давно уже ни за что не отвечали, народ по-тихому, а где и не по-тихому, вооружался, начинался забытый после девяностых годов прошлого столетия беспредел.
Появление инопланетной махины стало шоком для всего мирового сообщества. Еще бы, Станция повисла над Соединенными Штатами и, в духе Голливудских боевиков, шарахнула широким лучом по Атланте, потом прошлась по западному побережью и скрылась, как после стало модно говорить, в «стазисе». Цитадель демократии лишилась за два часа четырехсот тысяч своих граждан. Через день махина вынырнула над Китаем, широкий луч прошелся по югу страны, свернул на Вьетнам и Камбоджу, переместился на Тайланд и закончил свое путешествие на Индии. Жертвы от удара зигзагом измерялись миллионами. Третьей на очереди оказалась Россия.
Тринадцатого марта, наплевав на работу и школу, отец загрузил всю семью в машину, в багажник были закинуты продукты, весь (как оказалось потом далеко не весь) арсенал и набор первой необходимости и рванул в деревню. Папа, начитавшийся в студенческие годы Беркема Аль-Атоми и Мародера, давно соорудил несколько закладок в паре деревень. Ни я, ни Санька не помним момента удара, за час езды нас разморило и мы дрыхли без задних ног, да и что, казалось, могут запомнить дети? Но папа и мама ощутили все прелести излучения в полной мере. Когда в небе загорелась яркая точка и землю залил неоновый свет, папа съехал на обочину, нажал на тормоза и заглушил машину. Вовремя, надо сказать, заглушил. Родителей скрутило так, что они ни рта раскрыть, ни пальцем пошевелить не могли, мы же продолжали спокойно дрыхнуть. Мимо нашей легковушки пронесся рейсовый автобус и на полной скорости врезался в дерево, его водитель, в этот момент, находился в отключке. Широкий Луч Станции прошелся, с востока на запад по всей стране, излучение зацепило Украину, Польшу и другие европейские мелочи. Конец удара пришелся по Германии. Как итог — сотни тысяч жертв.
На следующий день атаке подверглись Африка и Южная Америка. Мир взорвался, моментально возникли тысячи религиозных конфессий. Одни из них называли станцию орудием Гнева Господня, другие созданием дьявола, но все вместе пророчили скорый конец света. Ведущие мировые державы не спешили сдаваться. Инопланетянам были составлены, оставшиеся без ответа, тысячи радио и телеобращений. Потом пошли жесткие меры. Какой идиот в администрации юсовского недоумка насоветовал нажать на ядерную кнопку и спалить инопланетную хрень к чертовой бабушке сейчас неизвестно, но инициаторами ответного удара выступили американцы. Наш полудурок поддержал заокеанского коллегу. К всеобщему хору голосов присоединились Индия, Китай, Англия с Францией. При очередном появлении Станции из «стазиса», по ней был нанесен одновременный удар с нескольких десятков точек. Затея закончилась пшиком. Ракеты были сбиты, а все места пусков, поочередно, подверглись ответному удару. Отнюдь не ассиметричному. Американские подлодки, осуществлявшие пуски, были сплавлены вместе с экипажами в тугие консервные банки. Места наземных пусков превратились в аккуратные ровные пятаки с зеркальной поверхностью. Диаметр пятаков был десять километров, глубина «прожарки» чуть меньше трех. Биржи рухнули, придавив собой пол, брокеров и маклеров. Доллар установил очередной рекорд падения, пробив собою земную кору и сгорев в раскаленной мантии. Мировая экономика вошла в штопор, над всем этим летала Станция и продолжала поливать мир непонятным излучением.
Привычный мир приказал долго жить. Воздушное сообщение было полностью парализовано, единая Европа развалилась на множество государств, везде царил хаос и беспорядок, из темных щелей повылазили мародеры и подонки различных мастей. Про грабежи магазинов, поджоги домов и машин не стоит даже упоминать.
На фоне творящегося бедлама, в сети появилась статейка одной умной личности из Гарварда по имени Генри Морган (не правда ли интересная фамилия). В статье были разложены статистические данные по погибшим от излучения. Морган привел анализ по возрастной, социальной и расовой принадлежности. Предложенные вниманию общественности, материалы произвели эффект как от взрыва светошумовой гранаты — на большее они не тянула, так как «бомба» летала на высоте тысяча двести километров. Согласно сухой статистики, наибольшее количество летальных исходов приходилось на людей старшей возрастной категории с условным порогом в пятьдесят пять лет и выше. В североевропейских странах порог сдвигался на пять-семь лет вверх по возрастной шкале. Ноздря в ноздрю с «лидерами» шли наркоманы, алкоголики, люди с генетическими отклонениями всех возрастов, а так же больные раком и хроническими заболеваниями. В возрастной категории до пятидесяти пяти, в затылок лидерам дышали афроамериканцы и афроафриканцы, за ними поспешали монголоиды, от которых сильно отставали белые и латиносы. Все смерти условно здоровых людей от года до пятидесяти пяти и, соответственно, у русских и скандинавов шестидесяти лет, списывались на случайные и побочные факты, типа водитель потерял сознание или оцепенел и поезд, автобус, самолет врезался в другую машину, сошел с рельс или грохнулся на землю. Исследования добровольцев, попавших по инопланетную раздачу и счастливцев, избежавших оной, подтвердили сумасшедшую гипотезу, что излучение каким-то образом изменяет структуру ДНК. Чем это грозило человечеству, было непонятно, но наркоманы, спившиеся алкоголики и старики тест на «профпригодность» не проходили. У первых и вторых были изменения в ДНК из-за употребляемой дури, причем излучение не делало скидку на «тяжесть» и «легкость» «бодрячка» — у третьих элементарные возрастные сбои. Все три категории, в восьмидесяти процентах случаев, погибали быстрой смертью. Что является спусковым механизмом остановки сердца не выявлено до сих пор. Так же ученые не разобрались, чем не понравились Станции обладатели черной и желтой кожи, а ведь прошло больше двенадцати лет, но попутно выяснили, что интенсивность воздействия излучения на организм: напрямую зависит от толщины преграды, которой человек готов прикрыться от гнева небес. Элементарное бомбоубежище ослабляло излучение на девяносто процентов..
Огражденные трехметровым забором, за который нам запрещалось выходить, мы почти ничего не знали, что творится в городах. В стране было объявлено военное положение и комендантский час, все важные узлы и объекты инфраструктуры взяли под охрану военные и войска МВД. По вечерам и ночам мы с Сашкой подслушивали за дверью родительской комнаты звуки телевизора, из которого доносились сообщения о многочисленных перестрелках, боях на Кавказе и новых тысячах жертв, которые уже не имели никакого отношения к инопланетному гостю. Дикторы, с надрывом в голосе говорили о трудной и невыносимой работе похоронных команд, собирающих тела на улицах, проверяющих дома и квартиры. Чуть ли не как о вселенской катастрофе, сообщалось о смертях тех или иных политиков и таких молодых, но уже прославленных звезд шоу-бизнеса и кино. Отец плевался и говорил, что меньше надо было пить, колоться и курить, а старперам туда и дорога. В каждом подслушанном выпуске, красной строкой, делался упор на усилия президента и правительства, направленные на поддержание порядка и о том, какая (благодаря этим усилиям) Россия тихая и спокойная страна, на что отец начинал плеваться еще больше и добавлял, что после таких героических усилий она станет совсем спокойной и кладбищенски тихой. Однажды, к нам приехали военные и папа укатил в часть, в принципе, офицеры наведывались к нам каждый день, но до этого отец в полк не ездил, обходилось тем, что они по долгу о чем-то разговаривали в папиной комнате. Я не знаю в какой конторе работал аналитиком наш отец: Николай Иванович Беров, но, по словам одного военного, фирма называлась «Рога и копыта», причем там больше занимались отшибанием рогов, после чего клиенты сами откидывали копыта.
Десятого апреля папа собрал все вещи и, несмотря на плач и мольбы мамы, мы переехали в военный городок. Двенадцатого, в День Космонавтики, часть была поднята по тревоге. Хорошо помню, с каким восторгом я смотрел на выезжающие за ворота бронетранспортеры и Камазы, полные вооруженных солдат, с которыми уезжал папа. А вечером, в окно, я любовался далеким заревом, подсвечивающим облака в той стороне, где был город. Несколько раз над головами проносились вертолеты и тогда до нас доносился далекий гром. Мама плакала и прижимала Сашку к себе, а я убегал на кухню, выделенной отцу квартиры, забирался на подоконник и смотрел на красивые росчерки в небе.
Двенадцатого апреля двадцать второго года, армия, как самая организованная сила в государстве, решила взять власть в свои руки. Момент был выбран удачно. Соединенные Штаты промухали подготовку военных и не могли вмешаться потому, что на побережье Мексиканского залива обрушился ураган «Присцилла», далеко переплюнувший приснопамятную «Катрину», а американская армия и национальная гвардия траками «Абрамсов» раскатывали в блин баррикады и завалы в черных кварталах. Большая часть чернокожего «афроамериканского» населения, а так же те «снежки» и латиносы, применяющие для лечения от депрессии и черной меланхолии препараты, которые продаются в аптеках только по рецепту с пятью печатями или воскуривание «козьей ножки» с мелко нарезанной травкой, почитав в сети и газетах доклад господина Моргана, крепко обиделись на жизнь и решили взять от нее все, пока Станция не забрала жизнь у них самих. За сутки были разграблены десятки, если не сотни оружейных магазинов, подверглись нападениям полицейские участки и громадные банды «Обреченных» или «Детей Смерти», как они сами себя окрестили, не щадя ни белых, ни черных, двинулись в поход за последним наслаждением. За внутренней суетой, пендосы забыли о внешней. В Китае тоже вовсю полыхало веселье. Миллионы неприбранных трупов принесли с собой такие болезни, как чума и холера. Армия восточного соседа еле справлялась с ситуацией внутри Поднебесной и север ей был глубоко до фени.
Не успело мировое сообщество опомниться, как «полковничий» бунт, вспыхнувший у северных варваров, привел к поражению поддержавших «легитимного» президента частей. Бои, где больше, где меньше, длились неделю, сойдя на нет после смерти «законно избранного» и половины правительства. Вместе с правительством к стенке поставили добрую часть высшего генералитета из тех, кто не отправился к Всевышнему от излучения.
Молодым полковникам и генералам досталось тяжелое наследство: смертельная бандура над головой и различные непримиримые внутри страны, разбившаяся в штопоре экономика и разваливающаяся социальная сфера — и никакой надежды, что заграница нам поможет.
Мама радовалась, что отец жив и бои закончились, но, как оказалось, для нас с Сашкой все только начинается. Отец не вернулся домой, вместо этого он улетел в Москву, а маме сказал, чтобы мы перебирались в часть, которая располагалась недалеко от нашей городской квартиры. По дороге в город на бронетранспортер сопровождения и караван из трех автомашин с семьями военных, было совершено нападение. БТР заработал пару кумулятивных гранат в борт, а на машины обрушился шквальный огонь из автоматов и ручных пулеметов. Было страшно до ужаса… Прибывшие на стрельбу омоновцы нашли больше десятка убитых, дюжину раненых и троих детей без единой царапины. И четверых погибших с родителями. Маму, с двумя тяжелыми огнестрелами, отвезли в госпиталь, а нас определили во временный приют.
Так получилось, что я и Санька попали под колесо безликой административной машины. Следующим утром всех детей из приюта, в том числе нас, загрузили в плацкартные вагоны и вывезли в другой город, так как местные детдома был забиты под завязку, а в приют продолжали привозить новых и новых детей. Напрасно мы кричали, что наш папа с военными, а маму увезли в больницу — бесполезно, все документы и личные карточки сгорели в машине, а кроме слов, усов, лап и хвоста, у нас ничего не было. Таких как мы, с папами военными и мамами за ближайшим углом, был полный вагон. Я и Сашка вцепились друг в друга как два клеща. В приюте-распределителе я первый раз в жизни подрался, заступившись за сестру. Потом таких драк у меня было много.
Через неделю нас перевели в другой приют, где нам суждено было провести целый год. Год, когда главным чувством был голод. Год, когда чтобы накормить сестру, приходилось драться из-за каждого куска хлеба и доказывать свое превосходство перед другой «мелочью». Год, который я буду помнить всю жизнь. Тогда я понял, что ближе Сашки у меня никого нет, мы боялись потерять друг друга. Сестренка была старше меня почти на год, но я был выше ее, крепко сбит и выглядел на девять или десять лет и я стал ее защитником. Худенькая Санька просто не могла постоять за себя. После обстрела колонны она шарахалась собственной тени и пугалась громких звуков, люди с оружием заставляли ее сжиматься в комочек. Стоило ей пискнуть, я бросал все дела и бросался на выручку. Через неделю я попал в банду Вадима Сухарева по кличке Сухарь. Многие думают, что приютом управляли директор, воспитатели и надзиратели. Ха и еще три раза ха! Приютом управляли крепкие и ушлые пацаны, сколотившие свои банды, в которых была жесткая иерархия и беспрекословное подчинение старшему. Тот, кто думает, что дети — это безобидные существа, глубоко ошибается.
Сухарю было шестнадцать лет, его банда была второй по значимости, уступая лишь кодле Абрека, в которой верховодили «черные», так мы называли выходцев с гор. Неделю нас продержали в карантине, после чего перевели во второй жилой корпус. Стоило воспитателю младшей группы выйти по своим делам, как в холле нарисовался Сухарь и тройка его приближенных. Что из себя представляет этот мальчишка никто не знал, но по тому, как он вел себя, многие интуитивно угадывали в нем лидера. Сухарь прошелся по комнате «шпаны», хозяйским взглядом пробежался по единичным личным вещам и направился к девочкам. Писк Сашки был для меня полной неожиданностью. Я сорвался с места, схватил стоявшую у двери швабру и рванул к девчачей спальне. Первый сухаревец, стоявший у двери в комнату девчонок, получил черенком в лоб и выбыл из «состязаний». Второй успел среагировать, сбил меня с ног и придавил коленом. Зря он это сделал, я извернулся и до крови укусил его за предплечье, тут же на меня навалился третий и скрутил руки. Я рычал и пинался, но тринадцати и четырнадцатилетним пацанам мои пинки были, что слону дробина.
— Отпустите его. — услышал я спокойный голос. Чужие руки и тяжелое колено на груди тут же исчезли. — Надо мной склонился высокий парнишка с широкими плечами, умным, в конопушках, лицом и аккуратно зачесанными назад каштановыми волосами. В руках он крутил красивую брошь. — Кто тут у нас такой прыткий? Новенький-зелененький малыш. На первый раз прощаю, на второй раз выбьем зубы.
— Отдай! — прохрипел я. — Это мамина брошь.
— Мамина? Значит девочка твоя сестра. А что будет, если я не отдам? Или возьму у твоей сестры еще что-нибудь.
Я набычился и не знал, что сказать.
— Я тебя кирпичом убью. Залезу ночью в вашу спальню и долбану по башке. — ляпнул я первое, что пришло в голову. Ну, что может придти в голову семилетнему пацану? — Не тронь ее.
— Смелый малыш. — протянул Сухарь, который совсем не производил впечатление бандита. — Мне нравятся смелые мальчики, которые не боятся заступиться за родных.
Сухарь смерил меня долгим взглядом и отдал брошь.
— Узнаю кто возьмет: убью. — спокойно сказал он подручным, — А ты приходи ко мне на третий этаж.
Я долго мучился — идти или нет? Но упорные слухи, что Сухарь дает своим отличившимся бойцам консервы, пустой желудок и голодный взгляд сестры, через месяц заставили перешагнуть порог. Таким образом я попал в «Пиранитос».
Кто мог подумать, что основными добытчиками вожделенных стеклянных, жестяных и пластмассовых баночек, емкостей и бутылочек со звучными названиями тушенка, сгущенка, зеленый горошек и других не менее вкусных деликатесов, окажутся семи и восьмилетние «пистоны». В творящемся бедламе, когда воспитатели и надзиратели работают за продуктовые талоны, дети, большую часть времени оказались предоставлены сами себе. Конечно я загнул про «сам себе». Я и десять других мальчишек активно тренировались на бывшей стройке, которую забросили в первые дни от появления Станции. Моим инструктором был Гена Фофан, прозванный так за большое родимое пятно под левым глазом. Я ползал, бегал, учился пролазить под колючей проволокой. Рядом со мной скребли локтями землю остальные мальцы. Через несколько дней, назначенные Сухарем из старших пацанов инструкторы, расставили лазерные указки и мы должны были найти луч, используя маленькие дымовые машинки, потом пролезть между двух лучей не задев их, за всем внимательно следили старшие. Впрочем, мне хватало одного надзирателя — стоило коснуться красного светового жгутика и я вылетал с площадки от мощного пинка Фофана. Генка хватал меня за грудки и орал, что из-за такого уе. ка, остальных перестреляет охрана складов и если я желаю обогатиться девятью граммами свинцовых мыслей, то могу хоть сейчас пи. довать в сторону бывшего овощехранилища… Пока я научился скользить между красными лучами как уж, моя задница окаменела от пинков…
Можно сказать, что Фофан был моим первым сержантом, забегая вперед, скажу — в восемнадцать лет он пошел в армию и через год стал инструктором у новобранцев… Наверное карма у него такая. Несмотря на злобный характер, Генка оказался неплохим парнем, кроме всего прочего, он учил меня драться. «В драке нет благородства», — говорил Генка, — «Если ты начитался рыцарских романов и выходишь на улицу, чтобы драться по правилам, то в первые пару секунд получишь ногой по висюлькам, потом тебя запинают лежачего. Бей по глазам и в горло, не бойся ударить по яйцам». И я дрался… В приютской вольнице поводом для драки служило что угодно. По морде можно было получить или дать за неосторожное слово, взятую, без спроса, если ты не Сухарь или Абрек, чужую вещь, припрятанный кусок хлеба мог обернуться парой выбитых зубов. Я быстро приучил остальных малолеток, что лезть ко мне или Саньке не стоит. Безбашеный пацан может навернуть и табуреткой и разводным ключом. Моя сестра, вообще, неприкосновенна! У Фофана был хороший ученик, да и он оказался неплохим наставником. До первого «дела» Генка успел наставить мне много шишек и надавать тумаков.
Курс молодого бойца завершился зачетным налетом на бывший супермаркет, превращенный в склад. Пока одна группа отвлекала охрану, а вторая вывела из строя электроподстанцию — третья пробиралась под колючей проволокой… В тот вечер нашей добычей стали пять ящиков тушенки и две коробки сайры в масле, можно было утащить и больше, но Фофан махнул отбой, объяснив нам, что фраера губит жадность. С собой, по земле, мы протянули веревку, к которой была привязана длинная брезентовая лента с кармашками под банки. Лента через три метра делилась на отдельные куски, скрепленные между собой карабинами. В случае когда требовалось немедленно сделать ноги, карабин отцеплялся и терялось только часть украденного, вытягиваемого под колючкой, а не вся добыча. После дележки мне досталось две банки тушенки и одна сайры, одну банку тушняка и рыбу я тайно припрятал. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что дальше будет хуже. Жизнь в приюте заставляет взрослеть быстрее и избавляться от радужных иллюзий, запас на черный день приятно грел душу. Второй тушняк слопала Сашка.
Сухарь, показывая аналитический склад ума, всегда тщательно продумывал «операции». За июль и половину августа мы обокрали семь «точек». Лафа закончилась во второй половине последнего месяца лета, когда абсолютно все продовольственные склады и магазины передали под охрану военных и риск словить пулю стал настолько велик, что перевешивал возможный бонус от добычи. Солдаты сначала стреляли, а потом разбирались… «Сытая» жизнь закончилась.
В августе мир узнал о первых чебадах и йома. Ни для кого не являлось секретом, что излучение Станции изменяло человеческую ДНК. У некоторых старших парней были коммы, помогавшие детдомовцам держаться в курсе мировых и Российских событий. Событий же было море. В России шли массовые «чистки» «антисоциальных» элементов. Указом Государственного Совета, отсидки в тюрьмах и колониях заменялись на каторгу, попасть на которую можно было с четырнадцати лет. Возрождался ГУЛАГ, методом народных строек восстанавливали промышленность. Вводился налог на бездетность, закрывались театры и различные развлекательно-увеселительные заведения. Хотите есть? Идите работать на стройку! Крестьяне и аграрии всю произведенную продукцию должны были сдавать в закрома Родины, за что Родина предоставляла им бесплатное топливо в количестве ограниченном пределами разумного, сельхозтехнику отечественного и белорусского производства по чисто символической цене и освобождение от налогообложения на пять лет. Все «ветераны» от науки и перспективная молодежь были переведены в Москву, где они могли не бояться губительного для пожилых людей излучения и спокойно заниматься наукой в подземном городе, расположенном глубоко под стенами Первопрестольной. В Китае полыхала гражданская война, сотни тысяч беженцев, всеми правдами и неправдами, перебирались через границу на Российскую землицу. Бывших граждан поднебесной сортировали по специальностям, но большую часть расселяли по пахотным землям, с условием что переселенцы, получившие крышу над головой и орудия труда в виде лопаты, граблей и набора тяпок, вырастят на своем участке те или иные культуры. Семенами обещали обеспечить. Иммигрантам запрещалось организовывать компактные поселения и чайна-тауны. Недовольные или криминальные элементы ставились к стенке. Под запрет попали шествия, демонстрации и крупные сборища людей. Правительство взяло социальную сферу и ее подготовку к зиме под личный контроль — это обозначало расстрелы нерадивых руководителей. В предприятиях ЖКХ моментально выросла исполнительская дисциплина.
В Соединенных Штатах, больше всех пострадавших от разрушения мировой экономики, было введено чрезвычайное положение. Американцы решили не изобретать велосипед, а полностью скопировали Российские «наработки» по наведению порядка — танки, бронетранспортеры, солдаты с автоматами на каждом углу. В расстреле недовольных американская армия хорошо потренировалась разрушая баррикады.
Привычная Европа приказала долго жить. Франция попала под арабскую раздачу, хлебнув полной ложкой или глубоким половником от таких вещей как толерантность, веротерпимость и других …имостей, о которых не задумывалась арабская молодежь. Немцы, с арийской педантичностью, избавлялись от турок. Поднятый в ружье бундесвер показал им что такое настоящий немецкий орднунг. Дойчей сильно напугали французские события. Пришедшие к власти, на волне гражданских непорядков, ультраправые, принялись закручивать гайки и чистить авгиевы конюшни. В Германии вновь звучали голоса об избранности Арийской расы, к которой кроме немцев теперь причислялись скандинавы и славяне. Особенно русскоязычные славяне. За короткий срок в ФРГ были сформированы сотни штурмовых отрядов, начались погромы на национальной почве. Из страны изгонялись все, кто не захотел принять немецкую культуру. Турки, арабы, негры, проповедники ислама получили ультиматум: им давалось три недели чтобы покинуть страну. Попробуете взять в руки оружие и по вам пройдутся танки. Пример России и США вдохновил новых германских правителей, дошло дело до того, что в Рейхстаге вовсю обсуждался вопрос о возврате восточных территорий, ныне принадлежащих Польше. Не все арийцы равны, некоторые равнее других, да и стремно немцам считать ляхов арийцами. Другое дело русские. На Калининград дойчи не зарились, показанные по телевидению кадры с российскими военными, демонстративно закапывающими на глубине в сто метров ядерные мины мощностью в сто и двести килотонн, остужали даже самые горячие головы. Русские продемонстрировали всему миру, что чужой земли нам не надо и своей хрен отдадим. Сохраняя мир, Российское правительство не поднимало перед Украиной вопрос Крыма… Пока…
Британия, о-о — это была особая песня. Яркий пример, когда от горя крепчает маразм… Британский парламент не признал существования Станции. Все. Точка…
Новой волной войн затопило Балканы и Ближний Восток. Арабы привычно получили по носу от Израиля, которого больше не могло остановить мнение международного сообщества. Армии под синей звездой Давида не только разбили войска арабских оппонентов, они существенно прирастили свою страну «освобожденной» территорией. Иранские ядерные объекты были разбомблены в первые часы конфликта. Израиль пригрозил арабским государствам атомной бомбардировкой, если они начнут применять химическое оружие. Угрожающая нота вояк с земли обетованной не осталась без ответа со стороны ведущих государств — Россия и Германия, ставшая основным политическим игроком старушки Евроаы, выступили одним фронтом с Америкой и обещали устроить Израилю сожжение Содома, примени он ядерное оружие. В этом конфликте обошлось без атомных бомб. Никто в приюте не пытался разобраться в Балканском котле, кровавое варево из которого ошпарило Сербов, Хорватов, Албанцев и многих других. Ясно было одно — Косово вернулось в лоно Сербии. Возврату сильно способствовало оружие и тяжелая техника, предоставленная Сербии одним братским народом.
На фоне кровавых локальных войн, человечество, казалось, забыло о летающей над головой опасности, но «летающая опасность» о людях не забыла. Станция напомнила о себе чебадами.
Изменения ДНК из-за излучения привели к тому, что некоторые люди в возрастной категории от шестнадцати до тридцати лет приобрели умение, управлять своим телом на генном уровне, стали полиморфами. Телевидение, сеть и газеты были забиты материалами о полиморфизме, изменении фенотипических форм, биохимическом и хромосомно-генетическом отличии полиморфов от простых людей. Слово «чебад» запустил в обиход ведущий новостей первого канала Михаил Ковальчук. Родилось оно от английских «ченч бади» и, с легкой руки Миши, пошло гулять по всей планете. Чебады, усилием воли, перестраивали и изменяли мягкие ткани, хрящи и кожу своих организмов, могли наращивать мускулатуру и кубике на прессе. Сложнее было со скелетом, костяк изменению почти не поддавался, но и того, что было — хватало за глаза. Девушки чебадки забывали о диетах. Зачем им ограничивать себя в пище, если они могли просто «сжечь» лишний жировой запасец, сформировать идеальные ягодицы и грудь, размер которой можно менять пять раз на день… Чебады не болели, обладали повышенной регенерацией тканей, быстрой реакцией и феноменальной приспособляемостью к окружающей среде. К изучению феномена полиморфизма немедленно подключились закрытые НИИ, секреты которых любовно оберегали спецслужбы. Военные мечтали о суперсолдатах…
Не успел мир привыкнуть к чебадам, посмаковать плюсы от небесного подарка, как на другую чашу весов, зверски скалясь, размахивая щупальцами, лапами с когтями и плюясь ядом, забрались «йома-демоны». Первый случай превращения человека в йома или демона, был зафиксирован в Японии. Отсюда и название. Йома, как и чебады, являлись полиморфами, в отличие от вторых, не имели проблем с изменением скелета, но зато имели проблему с головой. В состоянии йома человек не контролировал себя, превращаясь в кровожадного монстра. Были другие ситуации, помягче — вместо монстров, жрущих людей, они становились сексуальными маньяками и маньячками, с несколькими «орудиями» труда, частенько совмещая в себе признаки обоих полов, что-то сдвигалось у них на гормональной почве. …Уместно ли говорить о психическом здоровье йома? До превращения Йома не подвергался никакому выявлению. Возвращаясь к Японии, первым демонов в истории полиморфов стал скромный клерк по имени Эдано Фунакоси, превратившийся в монстра посреди переполненного вагона Токийской подземки. Двадцать человек, растерзанных заживо, такой был итог у получасового безумия… Надо ли добавлять, что феноменом йома в закрытых НИИ заинтересовались гораздо больше, чем простыми полиморфами? Йома обладали фантастической живучестью, бешеной регенерацией и ненасытной утробой.
Несколько дней весь приют ходил по одной половице, потому, что вторая была зажата в руке — каждый добропорядочный человек должен уметь отбиваться от нападения демонов, пусть той же половицей. И тогда, и сейчас мне было страшно — сойти с ума может любой человек и начать убивать друзей и близких. Я каждый день молю Бога — упаси Саньку и родителей…
Все приютские выглядели словно сомнамбулы. Детям было страшно — «йома»-демоном, в любой момент, мог стать любой старшеклассник. Безопасные места перестали существовать. Превратившаяся в демона семиклассница из пятьдесят третьей школы, в припадке, убила голыми руками пятерых спецназовцев. Сколько она убила учеников нам не говорили. Ходили слухи, что много. Жить стало лучше, жизнь стала веселее…
Так, под постоянные, космические, доморощенные и международные передряги мы дожили до октября. До октября то мы дотянули, а вот как быть дальше, никто не знал. Осень выдалась холодная, к ноябрю навалило по колено снега, ударили морозы, занятия в школе для нас закончились. Ходить на уроки в летней одежке, по сугробам и в минус двадцать, было не совсем комильфо. Зимней одеждой для нас никто не озаботился. Жизнь в приюте замерла, покрывшись инеем. Несмотря на все усилия властей, котельная оказалась неподготовлена к зиме. Столбики термометров в комнатах поднимались едва ли до десяти градусов тепла, окна обледенели, стены, с северной стороны, покрывала изморозь. Дети, по несколько человек, забивались под одеяла и грелись друг о друга. Санька переселилась в мою комнату и мы спали под двумя одеялами. Начались перебои со снабжением продуктами. Суп в столовой превратился из жидкой баланды в очень жидкую баланду, тогда и пригодились мои летние консервные «закладки». Я частенько наведывался к Сухарю на третий этаж чтобы посмотреть по комму новости. Новостные каналы пестрели победными реляциями. Ведущие, с гордостью, рассказывали об очередном запущенном в производство заводе, который ГУЛАГовские доходяги закопали под землю или освещали открытие новой электростанции, качающей атмосферное электричество. Идеи Николы Теслы получили реальное воплощение в жизни. Генетики разработали специальные тестеры, напоминающие стрип-тесты, с помощью которых можно было определить является человек чебадом или нет. Многие полиморфы просто не подозревали о своих особенностях. Точный результат можно было получить уколов палец маркером, прибором, делающим анализ ДНК.
С голубого экрана вещали о продовольственной программе правительства. Как оказалось, дела с продуктами в стране обстоят пусть и не вполне благополучно, но созданный запас позволяет прожить зиму. Озабоченная надвигающимися холодами, Европа обратилась к Председателю Высшего Государственного Совета России (смотрите Диктатору) генералу Григорию Ермолову с просьбой возобновить поставки газа, прерванные весной. Поставки возобновили в обмен на продовольствие. Из Польши, Венгрии и Болгарии везли продукты, Германия гнала в Россию новейшие станки и оборудование. Вопроса о бумажках, называемых деньгами, не поднимали. Стране были нужны еда и реорганизация промышленности, нарезанная туалетная бумага с водяными знаками и несколькими степенями защиты никого не интересовала и сильно упала в цене. Русских проклинали, но отрывали от себя хлеб и масло. Сидеть на диете и в тепле, европейцам нравилось больше, чем замерзать сытыми в холоде. Почему же тогда я и Санька, голодные, сидели под одеялом в выстуженной комнате? В январе, во время очередного, ставшего обыденным удара Станции, когда дети привычно проигнорировали спуск в бомбоубежище (ага, бежать в тапках по льду и снегу за триста метров от приюта — увольте), двое мальчишек из «горцев» превратилось в йома, но от голода демоны получились хилые — их забили дубинками за пару минут. Избиение йома переросло в масштабную драку между бандами, где я имел неосторожность вылезти вперед и получить обрезком трубы по лицу. Драку разогнали налетевшие надзиратели, которые совсем не выглядели худыми, но сбежали сразу, как только увидели истекающего слюной зубастого монстра вместо пятнадцатилетнего мальчишки. Дети покончили с мутантами, взрослые мужики разобрались с детьми. Обстановка в приюте становилась напряженней с каждым днем. Через две с половиной недели, когда меня выписали с медицинского лазарета, разразилась гроза. Приют взбунтовался.
Искрой, от которой вспыхнуло пламя бунта, была смерть троих пацанов из средней группы, запертых на сутки, за какие-то провинности, в карцере — холодной не отапливаемой комнате. Мальчишки замерзли… Кто-то из девочек увидел в окно, как охрана выволакивает на улицу тела. Сволочи, они даже не потрудились завернуть их в простыни. Весть моментально разнеслась по корпусам.
Я как-то говорил, что дети бывают далеко не безобидными существами, данное утверждение опробовало на себе большинство обслуживающего приют персонала, за исключением нескольких воспитателей и нянечек. Две с половиной сотни мальчишек и девчонок от десяти до семнадцати лет, вооруженные обрезками труб, заточками, ножками от табуреток и штакетинами смели охрану и надзирателей, как морская волна сметает песчаный домик на берегу. Общими усилиями был взломан склад, в котором оказалось достаточно продуктов, чтобы делать горячую столовскую водичку, называемую супом, несколько гуще. Вставший на бочку Сухарь, под страхом смерти, запретил бунтарям растаскивать балабасы, Вадима, чего раньше никогда не случалось, поддержал Абрек. Старшие пацаны приволокли к складу связанных директрису и завхоза, с помощью пинков и дубинок пригнали избитых, сцепленных наручниками за ноги, охранников…
… В полной тишине, царящей у складского помещения, под взглядами нескольких сотен пар детских глаз, толстая директриса давилась перловкой, пшеницей и гречневой крупой, рядом несколько пацанов заломали завхоза и кормили его сушеным горохом, наверное мы все тогда стали немножко йома, раз спокойно взирали на казнь. Некоторые охранники, заливались слезами, ожидая своей участи. Отец потом говорил, что в нас убили жалость. Папа, ты не прав — в нас убили детство, жалость умерла сама. Хорошо, что я запретил Саньке выходить из комнаты… Не стоило ей смотреть, как мы убиваем в себе людей. Само по себе страшно было то, что в восемь лет я думал не о игрушках — машинках, компьютере и головизоре, а о том, как прожить наступающий день, умудриться стащить с подноса лишний кусок хлеба и отдать его сестре.
Приезд милиции и пятерика грузовиков с военными, вызванных кем-то из нетронутых воспитателей, не помог большинству связанных уродов избежать смерти. Назначенные комендантом города следователи быстро раскрутили преступную цепочку, сбывавшую усиленные детские пайки на сторону. По приговору трибунала было расстреляно пятнадцать человек, тридцать получило по пятнадцать лет каторги. Говорят, что комендант хотел собственноручно пристрелить директрису и завхоза… С санкции коменданта, тотальной проверке были подвергнуты все детские дома и приюты в районе.
Весна пришла неожиданно, резко стаял снег, припекло солнце, зазеленела трава, прилетели перелетные птицы. Вместе с птицами прилетели слухи, что детдома и приюты переформировывают. Согласно указу Высшего Совета, все профильные детским домам заведения передаются под юрисдикцию министерства обороны. Содержание детей в новых детдомах будет раздельным. Естественно, в приюте тут же появились страшные истории о новых заведениях. В конце марта к нам десантировалась целая бригада врачей. Всех осмотрели, измерили, ощупали со всех сторон, взяли анализы мочи и выкачали море крови, провели генный анализ на выявление полиморфизма. Следом за врачами, в воротах показались пустые автобусы. С автобусами приехала какая-то комиссия из штаба округа. Воспитатели и военные прошли ко комнатам, выводя на улицу девочек. В комиссии были, в основном, женщины в армейской форме. Девочкам давали десять минут на сборы. Чего там собирать? У многих, кроме зубных щеток, ничего за душой небыло. Крик Саньки заставил меня встрепенуться, здоровенный солдат выволок ее на улицу, я выскочил следом, увернулся от охраны на входе, добежал до центрального дворика и столкнулся с женщиной, затянутой в армейский мундир.
— Осторожней, мальчик. — сказала женщина, я замер и выронил на песок заточку, подаренную Фофаном на День рождения. Этот голос я мог узнать из тысяч. Офицерша повернулась ко мне.
— Мама!!!
С той поры утекло одиннадцать лет. Мама долго не могла поверить, что это мы. Живые и относительно здоровые. Им с папой сообщили, что их дети погибли во время обстрела колонны. Вернувшемуся из Москвы отцу выдали урны с прахом. На городском кладбище появились две маленькие могилки…
Радость от возвращения домой была омрачена чувством вины перед остальными пацанами и девчонками. Мои мама и папа нашлись, а у них? Как им будет на новом месте?
Когда мы, вечером, приехали в родной город, отец встречал нас у подъезда. Он, не замечая катящихся по щекам слез, долго смотрел на меня и Саньку, потом протянул мне, как взрослому, руку. Я пожал широкую ладонь и оказался подхвачен, вместе с сестрой, в сильные и добрые объятия. Дома папа подарил нам пару латунных сувениров. На сувенирах были наши с сестрой имена и даты — родился, умер. Отец снял с памятников таблички…
Мама долго не могла отучить нас прятать по загашникам хлеб, консервы и редкие конфеты. Призраки приюта долго преследовали нас. Саньке было проще, все время она жила надеждой, а я, с высоты своих нынешних двадцати лет, понимаю, что попав к Сухарю жил по принципу трех «НЕ» — не верь, не бойся, не проси, только чудом не превратившись в озлобленного волчонка.
Осенью мы пошли во второй класс, многие бывшие одноклассники взирали на нас с интересом, я числился чуть ли не суперменом и не спешил разочаровывать народ. Санька тоже купалась в лучах славы. Я тогда попросил ее никогда и ничего, без моего разрешения, не рассказывать про меня. Саша обещала, а обещания она держать умеет. Моя жизнь покатилась по размеренной колее.