Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Ливень необычайного 2: Всё дело в девчонке

- Если будешь двигаться очень, очень медленно, он может и не застрелить тебя, - сказал Кулак умирающему убийце. - Хотя комфорта не обещаю.

Очень, очень медленно Таннер сполз с арбалета и перевернулся. - Прости, что не встаю.

Перед его куртки блестел кровью, черной в свете луны. - Чего хотите знать, ублюдки?

Орбек опустил ствол. - Например, причины, почему нам не пытать тебя, пока не устанем, а потом пристрелить в голову?

- Прошу, начинайте. - Голос Таннера был холоден как камни, на которых он лежал, с монотонным городским выговором Семи Истоков. - Меня нигде не ждут.

Кулак вздохнул. - Было здорово, когда ты казался простым деревенским парнем.

- Что тебе здорово, мне смерть.

- Гм, типа того.

- Может, начнем с имени? - сказал Обрек. - И почему ты пытался убить младшего брата.

Таннер поднял голову и хмуро поглядел на Кулака. - Он сказал - брата?

- Долгая история.

- Должно быть.

Юный огриллон шагнул вперед и оскалил клыки. - Имя, мудак.

- Орбек. Ты слишком близко.

Он оглянулся. - Что он сделает? Обольет меня кровью?

- Да на хрен, Орбек, ну что я могу знать? Не похоже, что я понимаю в драках и прочем. Хочешь подставить серую кожаную задницу под руку парня, который чуть не забил меня до смерти, вооружившись лишь разряженным арбалетом и дурным характером? Давай, вали. Черт, буду сидеть тут со сломанной рукой и лодыжкой и поощрять тебя, пока фингалы совсем глаза не закроют.

Орбек потемнел, но отступил на шаг. И еще на шаг. - Думаю, отсюда его нетрудно будет пристрелить.

- Было не трудно пристрелить его с сотни ярдов выше. Куда тебе и нужно уйти. Правда. Сейчас же.

Жилы вздулись на шее Орбека. - Сначала пусть назовется.

- Знаешь, я лежал и удивлялся, зачем гриллу кинжалы, что за нелепость, - сказал Таннер. - Но увидел длинные рукава и это отличный ответ...

Орбек рывком прижал приклад к плечу. - Если следующим твоим словом будет не имя...

- Ох, ради всего дрянного, - бросил Кулак. - Вы, тупые задницы, еще не поняли, что хотите одного?

Оба глянули на него. Он же был слишком утомлен, чтобы изобретать шуточки, и боль начала просачиваться сквозь Дисциплину Контроля. - Он хочет тебя убить. Ты хочешь быть убитым. И вам обоим нужно отступить и дать мне время поработать.

Таннер, казалось, полон сомнений. - И какое мне дело?

- Хочешь узнать, кончай выдрючиваться.

- Так ты всегда обделываешь дела?

- Только с тобой. И только после того, как пустил тебе кровь. Орбек, давай, вали на скорости. Заметишь лошадиную ведьму, дай знать, то мы здесь.

- А ну, потише! Скажу лошади.

- Твоей лошади?

- Ты не знал? Что говоришь табуну, она узнает.

- Ха.

- Будь осторожен, братишка. - Здоровенный огриллон попятился в темноту, не сводя ствола с Таннера.

Джонатан Кулак посмотрел ему вслед и кивнул раненому ассасину. - Если это будет утешением... ты лучший, о ком я слышал. Не просто лучше меня - лучше того, кем я себя мнил. Кажется, я должен знать, кто ты.

Фырканье звучало скорее влажным кашлем. - Знаменитыми становятся лишь неумехи. - Он дернул плечом, извиняясь. - Без обид.

Кулак отмел все обиды. - Слушай, мне плевать на твое настоящее имя...

- Можешь звать меня Эйтам, лорд Неболтай, маркиз Накось-Выкуси и одиннадцатый граф Занедужья.

- Ага, угу. Нам что, по двенадцать лет?

- Как запястье?

- Сломано. Как поживает рана в груди?

- О, пошла на пользу, не находишь? - просвистел он. - Скажем так, я держу ее под тем, что наше племя зовет Контролем.

Кулак кивнул: - Я же сказал, мне не интересно твое имя и аббатство. Даже не хочу спрашивать о задании, ведь историю мести-за-друга мы уже выслушали. Следующей будет про охотника-за-наградой?

- Сколь бы юный граф Фелтейн ни был благодарен за помощь в наши нелегкие времена, ты обратил в дым его папашу.

- А дальше пойдет про Совет Братьев, приказавший убивать актиров, едва их увидишь.

- Чертовски благородно с твоей стороны было убрать Дана и Черное Древо до меня. Но и за тебя я получу тысячу ройялов.

- Три слоя вранья - стандарт. Ты, наверное, имеешь еще шесть. Забудь это говно. Единственное, что мне интересно - то, что будет похоже на правду.

- Желаю удачи.

- Это девчонка. Лошадиная ведьма. Именно ты свел воедино похитителей табуна, но позволил Дану править, потому что это держало его и Моргана занятыми. Чтобы не грызли тебе плешь.

Таннер закрыл глаза. - Сам знаешь, не скажу.

- Угон ведьмина стада тоже твоя идея, спорим? Хотя уверен, ты внушил ее графу, мы знаем, что у старого графа оставалось мало острых копий в умственном арсенале. Это дало тебе повод привезти в холмы хренову тележку вооруженных громил, чтобы они защищали тебе зад, пока охотишься на ведьму.

- В одном она чертовски права. Много болтаешь.

- Легенда о лошадиной ведьме родилась в землях около границ Фелтейна; чем южнее я шел, тем больше люди знали о ней. Рана в плечо точно пошла на пользу. Ты ушел от работы с красным, получив много времени, чтобы выспрашивать местных. О лошадиной ведьме.

- Ты на нее запал, - отозвался Таннер. - Я понимаю. Лично я люблю фигуристей, но кто заранее знает, от чего заблестит балясина?

- Ты не допускал ошибок. Дал понять, что кто-то выслеживает меня, знал, что начну искать тихое место, где у меня будет опора, а у тебя - нет. Сообразил, что такое место будет поблизости от табуна, и едва уберешь с дороги нас с милашкой-снайпером, никто не встанет между тобой и ней.

- Чарующая сказка.

- Всё отлично сходится, хотя я лишь недавно побывал на фестивале тупой травмы, спасибо тебе. Заметил, как я рассказал целую историю, не задав тебе вопросов, на которые ты не хочешь отвечать?

- Классная работа.

- Знаю, нет способа выбить из тебя информацию. И все же перехожу к основному вопросу. Понятое дело, ты продолжить врать. Но пока врешь, держи в уме кое-какое дерьмо.

- Похоже, ты самый говорливый убийца к востоку от Зубов.

- Я прошел Монастыри, как и ты. Был обучен и введен в Эзотерическое Служение, как и ты. И произнес, без обмана и задней мысли, нашу клятву: поддерживать и приближать Будущее Человечества. Как и ты.

- Только я ее никогда не нарушал.

- Ага, ну, будь я столь же хорошим человеком, как ты, этой беседы не было бы.

- Это не беседа. Это чертова болтовня с периодическими саркастическими комментариями.

- Ты понимаешь, что мы с тобой можем быть, на самом деле, в одной команде?

Таннер уставился на него. Мышцы шевелились на челюстях, Кулак видел напряженные морщинки в уголках глаз. Ассасин решал, не пора ли нанести смертельный удар, ибо было похоже, через несколько минут он потеряет Контроль и тогда истечет кровью за мгновение.

- Если мы враги... ну, тогда сложностей нет. Монастыри пошлют других ребят. Я убью их. Они пошлют больше. Я убью и их, потом убью того, кто их послал. Если будет нужно, убью весь треклятый Совет гребаных Братьев. Выжгу каждый монастырь в мире и посыплю солью почву, на которой они стояли. Погляди в мои глаза и скажи, что я ребячусь.

Таннер не сказал. Отвернулся и прошептал в ночь: - Монастыри были... осведомлены... о фактах относительно Истинного Успения Ма'элКота.

- Если мы не на одной стороне, ты ничего не теряешь. Если на одной - выигрываешь всё.

- Ты нашел ужаснейший способ допроса. Я о таком и не слышал.

- Знаю, за кем ты охотишься. Всего лишь хочу узнать: почему? Что в ней такого, почему Монастыри захотели ее смерти?

- Это... - Таннер слабо поскреб лицо рукой. Другой зажимая раны в груди. - Слушай, это пленение, не убийство. Стрелы и болты, они заряжены заклятием Удержания. Даже тот, которым стрелял в тебя. Нелетальные.

- Вот почему ты решил пронзить им мое сердце.

- Ты меня спугнул.

- А потом решил раскроить мне череп перекладиной.

- Погляди моими глазами, - отозвался он. - Вот он я, стараюсь поймать в прицел своего дружка Джонни, подарить короткий сон - только чтобы успеть пройти мимо, схватить девчонку и мигом долой. Вдруг вспышки и гром, и какие -то камни ударяют так близко к лицу, что в волосах полно гранитной крошки, а дружок Джонни выскакивает из-за угла и говорит, что не Джонни он вовсе, а самый жуткий долбодятел во всей писаной истории долбодятлов, и желает мне смерти. О нет, сначала мне, потом всей моей семье. Что бы сделал ты?

- Растерял бы шары, как и ты. Схватить девчонку и смыться - куда?

- Куда-то в место темное и потаенное, полагаю.

- Она бы скорее умерла.

- Знаю. - Таннер попытался придать себе менее неудобное положение. Без видимого успеха. - Я дважды ее убивал.

Джонатан Кулак попытался придумать что-то более умное, чем "Ух ты", с тем же успехом.

- Потому оружие и нелетальное, просекаешь?

- Что, фокус "я-вернусь-к-жизни"?

- Она не возвращается. Скорее это замещение. У нас есть не меньше пяти комплектов останков.

- Пяти.

- Пять подтверждено. Доказанные убийства. Пара дюжин вероятных. Насколько мы можем судить, она всегда бывает лишь одна в мире, но почему-то никак не заканчивается.

- Не врубился.

- И я. Не моя часть работы.

Кулак потер лоб, разбередив порез. Дисциплина Контроля и так далее, но болеть начинало зверски. - Так что она такое?

- Это мы и пытаемся понять.

Кулак кивнул, отчего голова заболела еще сильнее. - Не пробовал спросить ее саму?

Таннер выпучил глаза.

Кулак пожал плечами: - Или предпочтешь истечь кровью, пока мы изобретаем что-то еще?

- Ну, если ты к этому клонишь... В Совете Братьев есть один, продвигающий безумную теорию. Но у него хотя бы есть теория. У Дамона из Джантоген-Блаффа.

- Знаю такого. Он не любитель безумных теорий, - сказал Кулак. - Наверное, самый здравомыслящий изо всех моих знакомых.

- Он считает это спонтанной теогонией.

- А повторить?

- Спонтанной теогонией. Это когда...

- Знаю, чтоб тебя. Серьезно?

- Она отнюдь не обычная женщина.

- И на богиню не похожа. - Он попробовал пожать плечами. Было больно. - Мнение эксперта.

- Я слышал. Дела становятся странными в ее присутствии, тоже правда. В присутствии всех них.

Всех них. Кулак позволил голове упасть на холодный камень утеса. - Есть еще?

- Похоже.

- Еще ведьмы?

- Не, другие необычные типы. Знаешь, то человек-дерево, то Дикая Охота. Ливень необычайностей над всем треклятым местом.

- Кто-то сравнил временные линии?

Таннер пожал плечами. Судя по гримасе боли, это тоже оказалось ошибкой. - Не моя часть работы. Мне передавали истории о лошадиной ведьме, что древнее Деомахии. Мне говорили, что есть анонимный липканский перевод западного извода "Данелларии Тффар", где утверждается, что она была на месте, когда сюда явились чертовы эльфы. Это же сколько - тридцать тысяч лет?

Кулак скривился. - Она вообще из людей?

- А сейчас она человек?

- Ты знаешь, о чем я. Так давно не было людей. Во всем мире.

- Если хочешь поспорить с десятитысячелетним эльфом лично, могу подсказать, куда ехать.

- Что случилось с драным Заветом Пиришанте?

- Ты случился, - бросил Таннер. - Ну, так думает Дамон. Ты и твой приятель Ма'элКот.

- Дерьмо собачье. Кто вбросил эти измышления?

- Подозреваю, на Дамона вышли Инквизиторы и Братья-Чтецы со всего мира, они рылись в Склепах три или четыре десятка дней. Три года назад, со скромным гаком. Дата кажется знакомой, папаша? Гонг зазвенел?

Глаза плавали за сомкнутыми веками. - Раздолбать меня навыворот.

- Неужели это большой сюрприз, а? Ты мог бы заподозрить, учитывая, что самолично стал физическим Аспектом Ма'элКота.

- Думаю, я надеялся, что Завет здесь не применим.

- Потом надежды пали во прах и людям стало худо.

- Чертовски слишком верно. - Он качал головой, вздыхая. - Сказал бы мне это месяц назад, не помирал бы здесь и сейчас.

- А если бы ты сказал мне, кто ты на самом деле, месяц назад... Я бы тоже не умирал здесь. Вместо меня в горы пришли бы десять или двенадцать ударных групп. Может, с драконом. Или пятью.

- Стой. Я уже краснею от похвал.

Таннер смотрел сквозь тусклые лунные лучи, словно не был уверен, кого видит. - Ты не знал, да? И правда не знал.

- Так эти, как-их-мать, типа-полу-недо-боги - лошадиная ведьма и прочие мать-их-таки. У них есть нечто общее, кроме общей невероятности?

- Думаю, этот вопрос можешь задать себе.

- И с какого хрена я должен знать?

- Причин, думаю, нет. Кроме той, что ты один из них.

Спина прижата к холодному, мокрому от ночной росы камню, он поджидал лошадиную ведьму.

Он ушел выше по склону, подальше от Таннера. Нет смысла испытывать удачу. Потерявший сознание убийца лежал там, где упал, дыхание слабое и нерегулярное, глаза закачены, так что лунный свет отражают лишь белки. Он был совершенно уверен, что на сей раз Таннер не притворяется... но тем гаже будет оказаться неправым.

Поджидая, он пытался мысленно сложить всё воедино, но не мог. Дела стали сложнее, чем он ожидал. Чем мог представить. Он потерялся в этом. В "что" и "почему". И "когда". И даже "как". И кто, если взглянуть с другой стороны...

Тут раздалось бряцание камней и кто-то оказался у локтя. Промельком быстрее мысли рука была схвачена и выкручена под крик боли сломанного запястья, голова прижалась к камню и нож чуть не успел вонзиться в торс, выпал и звякнул о скалу.

- Чтоб тебя, не делай так! Я мог тебя убить! - зарычал он. - Скажи что-то, когда подходишь не видимая. Что угодно. "Эй, тупая задница, я здесь" вполне годится.

- Эй, тупая задница, - ответила лошадиная ведьма, - я здесь.

Он сполз по стенке. - Иисус Христос-страдалец.

Нож лежал там, где упал, тускло блестя отраженным лунным светом. Он не мог его поднять. Не мог на него смотреть. И на нее не мог. - Орбек сказал, ты зла на меня.

- Точно.

- И решила наказать тем, что дашь себя убить?

- Я пришла не наказывать, тупая задница.

- Так произносишь, будто это мое имя.

- Не оно? - Отфильтрованный облаками свет луны заставил ведовской глаз мерцать снежным опалом. - Но тебе нравится?

Он потряс головой, качая сломанную руку. - И всё это время я не мог избавиться от мыслей, как хочу увидеть тебя, а теперь не понимаю, зачем...

- Я могла бы подсказать...

- Но я тебе не поверил бы. Да, помню. Хотя это не так. Совсем наоборот.

- Я хочу сказать, - промурлыкала она, - что ты не желаешь знать.

И едва он открыл рот, чтобы напомнить - в самых цветистых и преувеличенных из доступных ему выражений - сколь невероятно утомительной она умеет быть, последнее облако разошлось, огибая луну и он смог увидеть ее улыбку, лукавый взгляд искоса, "помнишь-сколько-радостей-мы-пережили-вместе", и какой-то затвор внутри него наконец-то сломался, чуть-чуть, и часть привычной блеклой ярости начала вытекать. Как будто ее можно было просто выжать и вылить подальше.

Как будто она не была вечно ему присуща.

И, поскольку такого никогда раньше не случалось, он понял, что не знает, что делать. Он только понимал, что происходящее вовсе не плохо.

Лишь это он и смог подумать, пока луна светила в глаза. А может, выдумал позже. Когда не смотрел на нее.

- Так ладно, эх... - Он закашлялся. - Эх, привет.

- Привет.

- Рад видеть.

- Спасибо. Сказала бы еще что-то приятное, но еще зла.

- Ладно. Хм, слушай... если бы ты не злилась на меня, знала бы... Хм, может, ты расскажешь, что такое приятное хотела сказать? А? Если бы не злилась.

- Я сказала бы, что со дня нашей встречи каждый день без тебя похож на тысячу лет, а каждая ночь без тебя тянется вечно.

Он раззявил рот так надолго, что решил закрыть рукой, пока не потекла слюна. - Ух. Мм. Ну...

Он пожала плечами. - Если не хочешь знать...

- Ага, ага. Да. Мне следовало бы записать.

- Не пугайся. Начало всегда трудно.

- Кажется, ты справилась.

- Это не мое начало. И не наше начало. Только твое.

- Я, э... Я, э...

- Шшш. - Она коснулась его губ пальцем. - Поговорим потом. Сейчас работа.

- Работа? Лошадиное ведовство или еще какая хрень?

Она коснулась своего лица двумя пальцами, указав на глаза. И он понял.

"Прощение. Позволение"

- Я так и не догнал.

Он передала ему мех с водой, висевший на плече. - Вино. Прополощи рот.

Он едва сдержал мгновенное удивительное побуждение сказать, как любит ее - ибо не был уверен, верно ли это. - Хм, когда ты уже перестанешь злиться...

Она прошла мимо, не уделив ему взгляда. - Дам знать.

Он вытащил пробку и влил вино в рот. Оно было терпким и смолистым, оно разбудило поразительное множество порезов и ссадин внутри, дико заболевших, и оно было чертовски великолепным. Он сплюнул, прополоскал и еще плюнул, и продолжил, но уже не плюясь, ведь не пил почти десять дней и вполне заслужил.

Она вынула из-под туники неполную пригоршню вялых, сырых на вид листьев. В другой руке оказался кисет какого-то порошка. Она отмерила дозу, всыпав в листья, и спрятала кисет в тот же несуществующий карман, из которого достала. Вероятно, рядом были и кармашки для ножей. Покатала листья в ладонях, пока не получился темный липкий шарик. Когда шарик начал издавать мерзкий запашок, она прилепила его к скале шлепком ладони, так высоко, как могла дотянуться. - Не смотри на него прямо.

Он прикрыл глаза здоровой рукой, а вонючая лепешка заискрилась, плюясь магниево-белым пламенем. Даже сквозь ладонь глаза жгло. Когда зрение вернулось, он увидел лошадиную ведьму над Таннером, глядящим на рваную одежду и арбалет и всю кровь, ими пролитую.

Она произнесла: - Теперь веришь мне?

- Насчет чего?

- Что проще было бы дать ему убить себя.

Весь месяц разлуки Джонатан Кулак повторял себе: если встретишь ее снова, остановись и подумай секунду-другую, прежде чем раскрыть дурацкий проклятый рот.

- Я верю, что ты так думаешь, - сказал он медленно, - и думаю, что понимаю причину. Но я не согласен. Резко возражаю. И всегда буду.

- Знаю, - сказала она сурово. - Я чувствую то же к тебе. Вот почему я была так зла.

- Была? То есть так ты говоришь, что уже не злишься?

- Нет, злюсь. Но уже по иной причине. - Она присела рядом на корточки, осматривая раны. - Хочу, чтобы ты лучше следил за собой.

- Попробую, - ответил он. - Так и будет.

- Верю тебе. - Она прогладила шишки на лбу, оставленные прикладом арбалета, нахмурилась и кивнула себе. - Ты говоришь по-другому.

- Вся вина на одной случайной встречной.

Пальцы надавили на опухоль вокруг запястья, так сильно, что лоб его покрылся бусинами пота. - Нужно поправить кость. Будет больно.

- Пусть.

- Могу дать кое-что от боли. Будет больно, но ты как бы не заметишь.

- А в сон впаду?

- Обычно так бывает.

- Тогда не сейчас.

- Ух, - сказал Таннер, кашляя, будто застарелый курильщик посреди ночи. - Будет слишком невежливо напомнить, что он не умирает? А я вот умираю?

- Вовсе нет, - отозвалась она, даже не бросив взгляд в его сторону. - Думал, я не знаю? Теперь вижу, что ты склонен к ошибкам. Думаешь, я не знаю и мне есть дело до тебя. Совсем наоборот.

- Очаровательна, как всегда.

- Не обязана быть вежливой с теми, кто меня убивает.

- Ну, если ты так считаешь... - Он вздохнул и снова кашлянул. - Полагаю, лучше отойти ко сну. Разбудите или похороните. Вам решать.

Она оставалась подле Джонатана Кулака, прямо глядя ему в глаза, чуть склонив голову набок, удерживая взором сине-серого льда. Он сказал: - Чего?

- Будет жить?

Кулак пожал плечами. - Ты скажи.

- Нет. Ты решай.

Он понял. - Ага. Прости. Ночка выдалась тяжелая.

- Знаю. Но решать надо.

- Ага. Ага, погоди, минутку. - Он закрыл глаза. - Он хочет знать, кто ты. Люди, на которых он работает, хотят знать.

- Я лошадиная ведьма.

- Думаю, - произнес он с расстановкой, - настоящий вопрос в том, почему тут есть лошадиная ведьма. Вообще.

- Ее нет. Мы лишь прикидываемся.

- Окей.

- Тебя смущают имена, - сказала она. - Как большинство людей.

- Эм...

- Люди зовут меня лошадиной ведьмой, - продолжала она терпеливо, - потому что находят странной. Волшебной. И находят среди лошадей. Но я среди лошадей потому, что люблю лошадей, и они любят меня. Мы понимаем друг друга. Мы делимся силой. Большинство лошадей достойны меня. Большинство людей - нет.

- Думаю, имя Ведьма-Прощающая-и-Позволяющая лениво выговорить.

- Некоторые вещи трудно объяснить, ибо они сложны. Другие объяснить еще труднее, настолько они просты. Прощение и позволение - абстракции. То, что я делаю - конкретно и специфично.

- Ага. Может, сможешь объяснить мне? Словами попроще.

- Я умею пользоваться словами, если нужно. Кажется, тебе они нужны.

Ледяное око открылось перед ним, словно цветок, и в глубине он узрел ужасы, которые было трудно вообразить. - Все живое понимает наказание: боль за неправильные поступки. Мы рождаемся, познавая ее. Для того и создана боль. Шлепок по ладони за кражу сахара. Ожог за касание каленого железа. Пощечина за то, что коснулся женщины неподобающим образом, и побои за то, что коснулся не той женщины. Но глубоко внутри, там, куда мы не можем заглянуть, наказание стало истоком любой боли. Когда нас порабощают, когда нас секут и пытают, насилуют и убивают - в темном месте внутри души мы знаем, что заслужили. Если бы мы не были плохими, с нами не произошло бы что-то плохое.

- Но это же... то есть, ты вырастаешь и понимаешь, что это лишь...

- Но ты так и не веришь до конца.

- Ну, думаю... То есть уверен, некоторые так и не могут...

- Ты не слушаешь. - Лицо потемнело и стало диким, а за глазами плясало пламя ярости, способное сжечь его - и горы, наверное. - Я сказала, ты не веришь до конца.

Он замолчал.

Долгое, долгое время он мог лишь моргать.

Медленно.

Она сказала: - Ты не понял что-то конкретное? Или специфичное?

- Нет, - тупо ответил он. - Нет, я понял. Но просто... я натворил столько дерьма...

- Не имеет отношения ко мне. Ты однажды можешь предстать пред правосудием, если есть такая штука и если тебе не повезет с ним встретиться. А твой бог может отпустить тебе грехи.

- Тогда... - Он качал головой, еще тупя. - Догадываюсь, мне так и не понять.

- Слушай меня, - сказала она наставительно. - Знаю, ты сам себя зовешь дурным человеком. Знаю, что ты вредил людям, которые не несли тебе угрозы. Ты оставил за собой след ужаса, ты изранил лик нашего мира. Знаю всё это, и многое еще, и мне не важно. Это не имеет ко мне отношения. Не с этим я работаю.

- Может, ты наконец расскажешь о своей работе? Без сплошных отрицаний?

- Моя работа - безумие твоего отца, - сурово сказала она. - Моя работа - убийство твоей матери. Моя работа - боль и страх, и обязанность стать родителем родителю, когда ты еще ребенок.

- Как ты... откуда ты вообще знаешь...

Она положила ладонь ему на плечо. Касание было теплым, но и холодным, и оно размотало катушку вечности в его голове. - Как ты себя зовешь, как тебя зовут другие, что ты сделал - для меня ничего не значит. Я знаю тебя. Ты встретил меня несколько дней назад. Я знала тебя до рождения мира. Всё, что ты есть - таково, каким и должно быть. Всё, чем ты должен быть - уже в тебе. Я знаю тебя всего, и нет в тебе ничего, чего я не любила бы.

Бездонные глубины вечности были для него слишком темны, чтобы осмелиться взглянуть; он отшатнулся, словно его бросали в пламя. - Не надо... только не надо... - но она держала его так близко, что он мог видеть лишь ее, лишь ее мог слышать и ощущать и вкушать и касаться и она не произнесла это, она ничего не сказала, но и не нужно было говорить

дитя

ты прощен

Это было слишком. И всегда будет слишком. - Ты не смеешь... я не заслуживаю...

- Твои заслуги не имеют отношения ко мне.

- Думаю, повезло. - Он отдернул руку и застонал от внезапной боли. Успел забыть, что запястье сломано. Другой рукой почесал над глазами. - Знаешь, я... - Пришлось покашлять, чтобы обрести голос. - Я слишком стар, чтобы поддаться сентиментальному дерьму, этим цветочкам-и-сердечкам.

- Нам нужно еще раз поговорить о возрасте?

- Нет, - сказал он. - Точно нет. Помню.

- Я говорю тебе то же, что сказала Орбеку. Что скажу умирающему убийце. Что говорю каждой израненной лошади, с трудом добредшей до ведьмина табуна. - Она наклонилась и шепнула, щекоча губами ухо: - Не бойся, дитя. Будь самим собой.

Он оглянулся на Таннера, тот лежал неподвижно, глаза закрыты, дыхание редкое и хриплое.

"Кроме того, что ты один из них", сказал он.

Лошадиная ведьма улыбнулась. - Все хорошо, знаешь.

- Что?

- Мир не требует от нас убивать друзей.

- Друзей. Моя жопа! - Он сверкнул глазами. - Был у меня приятель, звали его Стелтон. Он сказал бы иначе.

Она лишь шевельнула плечами.

Он поглядел на Таннера, не зная, жив ли еще ассасин и слышит ли их. - В жопу мир. Мне не нужны извинения, чтобы его убить. Не нужны оправдания, чтобы оставить в живых.

- Такому пониманию я и помогала.

Он повернул голову к ней, хмурясь. - Позволение...

- Просто слово, - ответила она.

Он мигнул. И еще раз, и когда открыл глаза - увидел именно то, о чем говорила ведьма. - Таннер, - сказал он медленно. - Передай аббату - нет, скажи Дамону. Лично, если получится. Скажи, что лошадиная ведьма - моя.

- Прости?

Итак, он в сознании. И слушает. Следовало бы догадаться. - Скажи, что она моя. Скажи, я сообщу обо всем, что узнаю. И что мне не нужна ничья треклятая помощь.

- Гм...

- Скажи Совету Братьев: между нами может быть мир, если они оставят лошадиную ведьму в покое. Если не оставят, будет... что-то другое.

- Понимаю. Все знают, каково твое "другое".

- Скажи, что отныне лошадиная ведьма - семья. Моя семья. Они поймут, что это значит.

- Я и сам способен сообразить.

- Надеюсь, я тебя понял верно. Надеюсь, ты достаточно умен, чтобы больше не лезть в мои дела.

- Что? Как насчет волшебного третьего раза?

- Третий раз хуже первых двух, Таннер. Уж поверь.

- Не готов усомниться. Эй, если благодарность для тебя чего-то...

- Не надо.

- Ага, ладно. - Таннер расслабился, позволив глазам сомкнуться. - Семья, хе? Давно ли?

Он поглядел на нее. Она поглядела на него.

- Кажется, - ответил он, - почти с начала вечности.