Заклинательницы ветров

4

Косые лучи неяркого осеннего солнца золотили проселок.

– Это у них называется дорогой!.. – фыркнула Ки себе под нос, разглядывая две неглубокие колеи, тянувшиеся вдаль через лес. Между колеями успели вырасти кустики, царапавшие днище фургона. Вдоль так называемой дороги росли белоствольные березы, медленно ронявшие наземь желтые листья. Березы перемежались тополями и кучками ив. Попадавшиеся изредка деревья-арфы молча и неподвижно стояли в послеполуденном тепле безветренного осеннего дня. Расслабленно откинувшись к дверце кабинки, Ки вдыхала запахи леса. Пахло мхом и палой листвой. Ки чувствовала себя богатой и к тому же никуда не спешила.

И все же, когда она поглядывала на неспешно шагавших тяжеловозов, совесть чуть-чуть ее беспокоила. И доставка груза к сроку была здесь ни при чем. Даже если нынче она пораньше остановится на ночевку, завтра ей с запасом хватит времени на все дела.

Вандиен. Он ни на чем не настаивал, но она знала, как он обрадуется, если она поспеет к нему в Обманную Гавань. Что ж, она с радостью приехала бы его выручать, приехала бы со всей возможной быстротой… если бы предприятие, в которое его угораздило ввязаться, не было таким беспросветно дурацким. Ки прикусила губу, глядя, как размеренно перекатываются мышцы на двух необъятных серых спинах, двигавшихся перед ней. Ум ее между тем озабоченно подсчитывал дни: вот уже шесть суток, как Вандиен отбыл в Обманную Гавань. Наверное, он уже там, если только удача не изменила ему окончательно. Что до самой Ки, то даже черепашьим шагом она всяко поспевала в Горькухи к вечеру следующего дня, как раз четвертого в ее путешествии.

Была, впрочем, и другая возможность. Немножко пошевелить коней и прикатить в Горькухи еще до полуночи. Благо, Горькухи не какая-нибудь крепость со стеной и воротами, а разросшееся земледельческое поселение. Ни тебе ворот, ни стражи при них, останавливать некому. Да, она вполне могла именно так и сделать. А потом рвануть в Обманную Гавань. Полтора дня – и она там. Успеет к его сроку, да еще и время останется. Другое дело, на кой хрен все это ей нужно?.. Сам влип в историю, сам пускай и выпутывается. Чего это ради она сидит тут и взвешивает всякие возможности, словно кто ее обязал его выручать?.. На кого, интересно, он рассчитывал все эти годы, пока с нею не познакомился? Только на себя самого. Вот и пускай сам разбирается. Небось не будет в следующий раз так вольничать с ее упряжкой и фургоном. Попотеет немножко, только на пользу пойдет…

Озабоченное выражение на лице Ки сменила кривая усмешка. Да, пускай попыхтит. Она подъедет туда к нему денек этак на одиннадцатый, когда он ей на шею готов будет прыгнуть. Такому, как он, задиристому петушку не помешает разок вымочить перышки.

Ки потянула носом, принюхиваясь. Потом поднялась на сиденье во весь рост. Стройное, худенькое тело покачивалось в такт движениям фургона, переваливавшегося на ухабах: Ки потягивалась, разминая онемевшие от долгого сиденья мышцы. Зеленые глаза щурились, пытаясь рассмотреть сквозь чащу, что там, впереди. Дорога состояла из сплошных поворотов, не больно присмотришься. Река еще не показалась, но Ки чувствовала ее близость по влажному запаху в воздухе. И еще по тому, как оживились и насторожили уши серые кони. Ки привычно посмотрела на солнце, потом безразлично пожала плечами. Решено: она выедет к реке и там заночует. Горькухи никуда от нее не убегут. Она остановится пораньше и пустит лошадей попастись, а сама как следует вымоется. И Ки вновь устроилась на сиденье, подумав о том, как славно будет опять ощутить себя чистой.

По мере приближения к реке деревья стали редеть, уступая место широкому заливному лугу, окаймленному кустарником. Сухие сучья и мусор, запутавшийся в траве, указывали границы весенних разливов реки. Осень раскрасила луговую траву во все оттенки желтых и бурых цветов. Ки свернула с проселка и поехала вдоль реки; Высокие колеса хрустели подсохшими стоячими стеблями. Тяжеловозы мотали огромными головами: тянуть стало труднее, и им это не нравилось. Ки, однако, не давала им поблажки, пока не обнаружила то, что искала: уютную, огражденную кустами полянку прямо на берегу. Здесь были и трава для коней, и обширная мелководная заводь, в которой можно выкупаться.

Послеполуденное солнце еще пригревало косыми лучами, когда она кончила распрягать серых и пустила пастись. Степенный, уравновешенный Сигмунд принялся щипать и пережевывать жесткую пищу, Сигурд же для начала опрокинулся на спину и начал валяться, блаженно почесываясь о колючие кочки. Ки невольно улыбнулась. Ей не приходилось бояться, что серые куда-нибудь денутся. Они не ведают другого дома, кроме своего фургона, и даже без привязи далеко не уйдут.

Устройство стоянки не отняло много времени. Для начала Ки проверила груз, подергав крепежные веревки: не ослабли ли они и не перетерлись ли после целого дня тряски? Нет, все было в порядке. Остаток дня и весь вечер принадлежали ей безраздельно.

Вновь забравшись на фургонное сиденье, Ки отодвинула в сторону дверцу кабинки. Глаза не сразу привыкли к относительным потемкам там, внутри. Маленькое окошко была забрано ставнями, так что внутрь проникали лишь слабенькие лучики света. Ки отвернула четыре задвижки, запиравшие ставню, и откинула деревянную створку. В открытый проем сейчас же ворвался речной ветерок. Зима была не за горами; Ки подумала о том, что надо будет купить кусочек промасленной кожи и затянуть им окно. Такая кожа худо-бедно пропускает свет, а от сквозняков все-таки защищает. Можно было бы вставить и стекло, но стекло стоило слишком дорого и к тому же могло не выдержать напряжения, ведь во время движения каждая доска и планка фургона ходила ходуном… Ладно, сказала себе Ки. Беспокоиться об этом будем потом.

Ки сняла с гвоздика чистую рубашку и кожаный поясок. Немного помедлила – и достала из ящичка флакон с душистым маслом. То, что она купила это масло, само по себе было глупостью, а уж раскупоривать его прямо здесь, где и нюхать-то было некому, кроме нее самой, – глупостью вдвойне. Ну и что. Мелкие глупости тоже надо было иногда совершать.

Выйдя на бережок, Ки сбросила с ног сапоги, стянула через голову блузу, потом расстегнула юбку, и широкая юбка свалилась к ногам. Ки перешагнула через ворох и положила сверху чистую рубашку и пузырек с маслом. Потом расплела две толстые косы – такова была ее дорожная прическа, иначе волосы мигом превратились бы в колтун, – и густая русая волна рассыпалась по спине и плечам. Пахли волосы пылью и потом.

С реки веяло прохладой, и тело покрылось гусиной кожей. Ки пробрала было дрожь, но она решительно укрепила свой дух и, разбежавшись по береговой гальке, плашмя бухнулась в воду. Холодная вода оглушила ее. Ки вынырнула, отплевываясь и отдуваясь. Хватая ртом воздух, она подцепила с близкого дна пригоршню черного песка и принялась драить им свою кожу. Очень скоро все ее тело порозовело и прямо-таки засветилось от холода и чистоты.

На всякий случай Ки нашла глазами пасшихся лошадей, потом зашла в реку поглубже. Тут она несколько раз погрузилась в воду с головой, так что с промокших волос побежали ручейки. Ки полоскала волосы, пока стекавшая с них вода не стала совсем чистой, без всякой там пыли и песка. Ки покончила с мытьем и принялась плескаться в воде просто для удовольствия, поднимая брызги, ныряя и наслаждаясь бесподобным ощущением воды, омывающей тело.

Нырнув последний раз, она направилась к берегу. И тут с безоблачного послеполуденного неба послышался удивительный звук. Он был ясен и чист, словно крик птицы, но некоторым образом чувствовалось, что птичье горло не в состоянии издать ничего подобного. Источник звука определить было невозможно; казалось, он исходил непосредственно из небесной синевы. Ки застыла на месте, напряженно вслушиваясь; речные волны плескались вокруг ее бедер. Она не делала никчемных попыток прикрыть свою наготу. Но как бы ей хотелось, чтобы Вандиенова рапира оказалась здесь, рядом, на берегу… а не на своем обычном месте в фургоне. Неведомое лучше встречать во всеоружии…

Странный звук постепенно затих. Ки оставалось только надеяться, что это был-таки крик какой-нибудь особо голосистой речной птицы. Сколько она ни оглядывалась, ей так и не удалось разглядеть на берегу никакого движения. Замерли даже кони – головы подняты, ушки на макушке. Шевелилась только трава, которую ерошил неизвестно откуда взявшийся ветер. Ки опять взял озноб. Она поспешила к берегу…

Ветер между тем стремительно набирал силу, хлеща ее по лицу прядями мокрых волос. Ки выскочила наконец на сушу и обнаружила, что с трудом удерживает равновесие. Ветер обдавал мокрое тело ледяным холодом. Ки начала было вытираться пыльной юбкой, но ветер продолжал усиливаться. Она услышала испуганное ржание Сигурда и поспешно натянула чистую рубашку прямо на мокрые плечи.

Скрутив мокрые волосы, Ки попыталась их выжать, но ветер ударил ее с новой силой и к тому же осыпал с головы до ног листьями, сорванными с ветвей. Коченеющими пальцами Ки как раз застегивала пряжку ремня, когда налетел уже настоящий шквал и попросту сшиб ее с ног. Ки кое-как приподнялась, одной рукой убирая с глаз налипшие волосы. Второй рукой она сгребла сапоги и одежду, не забыв и скляночку с маслом. Прижав к себе вещи и низко пригибаясь под напором сумасшедшего ветра, она неуклюже побежала к фургону. Фургон покачивался, высокие желтые колеса ходили туда-сюда. Ки была уже совсем рядом, когда послышался хлопок оборванной веревки, и одна из коробок с грузом, сброшенная ветром, обрушилась вниз. От удара о землю грубо сколоченные планки лопнули, ящик рассыпался.

Волна неожиданной вони оглушила Ки, словно удар по голове. Она задохнулась и прижала ко рту и носу мокрую одежду, очумело озираясь в поисках источника смрада. Ничего! А запах, мерзкий запах протухшей, разложившейся крови, становился все гуще. Как и этот ветер, он шел ниоткуда. Предчувствие подняло дыбом все волоски на коже Ки, и без того пупырчатой от холода и испуга. Вонища забивала глотку, как кляп, Ки чувствовала, что вот-вот задохнется. Сигмунд заржал, Сигурд поднялся на дыбы, метя страшными передними копытами неизвестно во что. Клочья пены пятнали его серую шкуру. Вновь опустившись на все четыре ноги, он повернулся и кинулся наутек. Тяжеловесный скок сотрясал землю: Сигурд вломился в заросли и исчез в пригибаемом ветром лесу. Вместе с ним исчезла и вонь. Проклятье!..

Швырнув узел с одеждой внутрь фургона, Ки торопливо натянула на ноги сапоги и бросилась выручать груз. Свалившийся ящик оказался невелик. Ки подобрала его с земли. Сквозь трещины виднелась черная глазурь, усеянная мелкими самоцветами. Ки осторожно поставила коробку внутрь и закрыла деревянную дверцу.

Остальные веревки, похоже, не пострадали. Да и уцелевшие сундуки были потяжелее, не больно-то сбросишь. Ветер по-прежнему свистел в ушах и награждал Ки, лазившую по фургону, полновесными оплеухами. Небо, однако, оставалось таким же голубым и чистым, как прежде.

Ки некогда было предаваться размышлениям о странностях погоды. Она посвистела Сигмунду. Обычно кроткий и послушный, он так и плясал и дважды вывертывался из рук, прежде чем ей удалось твердо сгрести его за гриву и вскарабкаться на широченную спину. О, Луна, до чего же она не любила ездить на этих тварях верхом!.. Хоть как-то обхватить здоровенного тяжеловоза ногами было попросту невозможно. Никаких ног не хватало. Ки вцепилась обеими руками в густую гриву и заколотила пятками. Сигмунд тряхнул головой: носить на себе всадника ему нравилось не больше, чем Ки – этим всадником быть. Делать нечего, он смирился с судьбой и двинулся вперед. Ки сидела у него на хребте, вцепившись по-обезьяньи. Выследить Сигурда оказалось нетрудно. Его могучие копыта вывернули в стремительной скачке целые пласты лесной земли, а широкая грудь проложила в кустах настоящую дорогу. Дело стало за малым: надо было не только его выследить, но и поймать. Ки знай подгоняла Сигмунда, низко пригибаясь к его шее, чтобы нависшие ветки не разодрали лицо.

Стояла уже глубокая ночь, когда измученная и ощипанная Ки вернулась по следу Сигурда в свой собственный лагерь. Перед этим беглый конь от души попетлял по лесу и дважды пересек реку. Все сходилось на том, что его что-то гоняло туда и сюда. Однако нигде не было никаких следов, кроме принадлежавших ему. Ки не могла уразуметь, что же происходило. Ясно было одно: за всем этим крылась какая-то тайна. Какая-то откровенно сволочная тайна, порядком испортившая ей жизнь.

Впрочем, сейчас ей некогда было предаваться раздумьям о природе странного происшествия. Она была сплошь исцарапана цепкими ветками и с головы до ног облеплена грязью: в довершение всех бед ее угораздило свалиться со спины Сигмунда в какое-то болотце. Сигмунд выглядел не многим лучше ее самой – такой же ободранный и грязный. Никто не ждал их у фургона с ужином и костром. День, начавшийся как праздник, кончился невезением, здорово смахивавшим на издевательство. Ки устало сползла со спины Сигмунда наземь.

Сигурд, свесив голову, стоял у передка фургона, словно ища утешения в близости знакомых предметов. Вся его шкура была заляпана успевшей высохнуть пеной. Когда Ки подошла поближе, он медленно изогнул шею и почесал голову о колено. Он выглядел сконфуженным, если вообще можно представить себе сконфуженного коня. Ки провела ладонью по его жесткой, мокрой, взъерошенной шерсти. Да, сегодня обоим коням требовалась хорошая чистка. Ки запустила пальцы в собственную спутанную гриву и подумала: и мне тоже.

По счастью, ветер, наконец, прекратился. Настала тихая осенняя ночь, выплыл месяц, правда, он не столько светил, сколько сбивал с толку. Сундук, в котором хранилось все необходимое для стоянки, угловатой тенью маячил в потемках. Ки подобралась к нему, едва таща ноги и мысленно распределяя: сперва – костер; потом вымыться; потом привести в порядок коней; потом – поесть. И только тогда можно будет позволить себе задуматься о разбитой коробке и, соответственно, о нарушенной печати.

Знакомая защелка сундука привычно откинулась. Ки вытащила мешочек с кремнем и кресалом. Пучок сухой травы с готовностью разгорелся. Ки сунула его в кучку загодя собранных веток. Славный маленький огонек живо разогнал тьму, внушая надежду, что к завтрему все как-нибудь образуется. По крайней мере, можно было притвориться, будто веришь, что все наладится. Запалив костер, Ки встала, дотягиваясь – у нее болела каждая косточка, – и вернулась к фургону.

И тут же выругалась. Да так, что исторгаемые ею проклятия заставили Сигурда опасливо прижать уши. Когда же запас ругательств иссяк, Ки сжала губы в одну прямую черту и, обойдя фургон, приблизилась к грузу, полностью сброшенному с платформы, переломанному и раскиданному по земле. Схватив из костра горящую головню, она нагнулась рассмотреть поподробнее. Так и есть. Из семи сундуков осталось четыре, да и те были раскрошены в щепы. Содержимое было вывернуто наружу. Земля и камни. Ничего себе фамильные древности. Еще два ящика были разбиты уже так, что сложить их вместе не представлялось возможным. Как и установить, что же в них находилось. И при этом чувствовалось, что потрошил сундуки отнюдь не ветер: расщепленное дерево сохранило следы какого-то острого орудия. Ки смотрела на раскуроченный груз, задыхаясь от бессильной ярости и отчаяния. Здесь ничего уже невозможно было спасти. Совсем ничего.

Семейные реликвии!.. Ки только фыркнула: для того чтобы ощутить удивление, тоже требовались силы, а их у нее не было совершенно. Четыре сундука земли и камней. Странно, с какой стороны ни погляди. Вдвойне странно, что кто-то не поленился наворожить ветер, чтобы раскидать подобную поклажу. Заклинание ветра считалось трудным и дорогостоящим делом. Кто-то не поскупился на затраты – почему?.. Ки осторожно попятилась прочь от развалившихся ящиков, стараясь как можно меньше топтать по земле. Чего доброго, утром, при солнечном свете, удастся разглядеть какие-нибудь следы. Смирившись с неизбежным, Ки взялась чистить коней. А потом – к их изрядному неудовольствию – обоих привязала, использовав уцелевшие веревки от груза. На тот случай, если опять налетит ветер и принесет с собой еще какой-нибудь смрад…

Скоро выяснилось, что с запахами было отнюдь не покончено. Когда она вскарабкалась наверх по колесу и отворила дверцу кабинки, в лицо ей хлынула удушающая волна аромата. Душистое масло!.. Ну конечно же, стеклянный пузырек, брошенный внутрь вместе с одеждой, неизбежно разбился. Вот это и называется – пришла беда, отворяй ворота. Ки набрала в грудь побольше воздуха и, стараясь не дышать, полезла в кабинку, чтобы снять с крючка последнюю оставшуюся рубашку.

Потом она, во второй раз за один вечер, отмывалась в реке и полоскала грязные волосы. Вода была темна и холодна до судорог. Колотясь всем телом и ругаясь сквозь зубы, Ки встала на колени на мелком месте и принялась отстирывать перепачканную одежду. Следовало свыкнуться с мыслью, что запах благовоний не выветрится из синей блузы и юбки до конца дней. Оттирая и полоща, Ки пыталась прикидывать варианты дальнейших действий. Вариантов не было. Ей оставалось только ехать в Горькухи. Ко всему прочему, выплачивать оговоренные шесть дрю из задатка ей было попросту нечем. То есть забавная сцена с владельцами груза ей была обеспечена. И откладывать эту сцену было бессмысленно.

Ступни у нее были сбиты и к тому же замерзли до потери чувствительности. Она вернулась к костру, ощущая, как жалуется каждая косточка, каждая жилка. Внутри фургона было по-прежнему не продохнуть. Ки вновь задержала дыхание и нырнула внутрь, чтобы добыть себе ужин: жесткий дорожный хлебец, колбаску и сухую заварку для чая. Собрав необходимое, она поспешно выскочила наружу. Выбравшись на сиденье, она откусила конец колбаски и задумчиво его прожевала. Она постояла так некоторое время, жуя и раздумывая. Потом вновь потянулась внутрь кабинки и – чего уж там! – выволокла последнюю коробку с грузом наружу.

Присев у костра и ожидая, пока закипит котелок, Ки откусывала попеременно то от хлеба, то от колбаски, рассматривая ящичек, стоявший в ногах. Камешки, вделанные в черную глазурь, заговорщицки подмигивали ей сквозь трещину в доске. Ки бросила в кипяток пригоршню заварки и отодвинула котелок от огня. Вытаскивая из сундука глиняную кружку, Ки чувствовала, что голова у нее идет кругом. Она уселась на сундук, налила себе чаю и осторожно отпила из кружки. Потом пожала плечами и вытащила нож. И весьма по-деловому принялась отдирать уцелевшие планки, высвобождая внутреннюю, покрытую черным лаком коробку. Завтра ей предстояло расплачиваться за несчастье, в котором она не была виновата. Терять ей было нечего, так почему бы, в самом деле, и не доставить себе маленькое удовольствие, удовлетворив свое любопытство и узнав хотя бы, из-за чего городился огород?..

И вот на землю упала последняя расщепленная планка желтого дерева, и на коленях у Ки осталась черная лакированная коробка. Повертев ее, Ки обнаружила одну грань, на которой отсутствовали украшения, и решила, что это, по всей вероятности, дно. Она поставила коробку дном вниз и задумалась, как же она открывается. Не было видно ни петель, ни чего-либо хоть отдаленно напоминающего замок. Может быть, ящичек отпирался потайной пружиной, спрятанной под одним из вделанных камешков? Ки осторожно ощупала их, выискивая, не пошевелится ли какой. Все было напрасно.

Ки поставила коробку рядом с собой на сундук и задумалась, неторопливо прихлебывая обжигающий чай. Разумно ли было вообще стараться заглянуть внутрь?.. Может, и нет, но тут уж на Ки накатил приступ упрямства. Она решила выяснить, что там, внутри, и она это выяснит. И наплевать. Ки снова взяла ящичек на колени и вынула нож…

Но тут в пальцах правой руки началось какое-то странное покалывание, и пальцы безвольно разжались, выпустив нож. Покалывание распространилось по всей руке до плеча, и рука плетью повисла вдоль тела. Ки обдало холодом, сердце екнуло. Яд, подумала она и сама удивилась бесстрастной логике собственных рассуждений. Яд на одном из камней. Сейчас онемение охватит все тело и…

Против ее ожидания, пальцы вдруг ожили и задвигались, но задвигались сами, по своей собственной воле. Рука поднялась, ладонь легла на боковую стенку коробки. Один из пальцев коснулся красного камешка, но Ки не ощутила не то что нажатия – даже и прикосновения. Рядом с красным самоцветом неожиданно замерцал белый, и другой палец сейчас же накрыл его. За белым камешком последовал синий, и к нему потянулся большой палец. Со стороны казалось, будто камни притянули к себе кончики пальцев и накрепко к ним пристали. Потом рука сдвинулась в сторону, и вместе с ней отошла пятигранная крышка коробки. По-прежнему подчиняясь чужой воле, рука Ки аккуратно положила крышку на сундук и вернулась, чтобы освободить от льняного покрывала то, что покоилось на небольшом постаменте, который Ки первоначально и приняла за дно коробки. Сняв покрывало, рука Ки засунула его в опустевшую крышку. Потом снова легла ей на колени. На какое-то время вернулось покалывание, но вскорости прекратилось, и Ки обнаружила, что ее рука вновь полностью ей принадлежит. Ки ошарашенно уставилась на свои пальцы, сомкнула кулак и вновь разомкнула. Все в порядке.

Ки судорожно вздохнула, ей было жутко. Ночная тьма зловеще нависала над крохотным, слабеньким пламенем ее костерка. Она облизала пересохшие губы и только тогда решилась рассмотреть то, что хранилось в лакированной коробке. Это была голова статуи. Мужская голова. Ки осторожно опустила ее на крышку сундука и слегка наклонила, чтобы как следует рассмотреть при свете огня.

Голова покоилась на низенькой подставке из пористого черного камня с кроваво-красными прожилками, и Ки смутно подивилась тому, какой грубый булыжник пошел на подножие для шедевра. Ибо голова была настоящим шедевром, из тех, что хранят в золотых ларцах и водружают на хрустальные постаменты. Она казалась совершенно живой: неведомый мастер с удивительным искусством передал не только скульптурные формы, но даже и цвет.

Из какого камня, обладавшего фактурой живой человеческой кожи, была изваяна эта плоть? Какой художник покрыл его сероватым налетом, изображавшим, должно быть, смертную бледность?.. Прямые черные волосы были изображены прилизанными, но лишь для того, чтобы подчеркнуть аристократическую лепку черепа. Бледно-серые глаза под тонкими дугами черных бровей были слегка приоткрыты, словно бы в полусне. Нос был тонкий и прямой, а губы – полные, чувственные. Губы вдруг шевельнулись, раздвигаясь в улыбке, и Ки увидела мелкие ровные зубы.

– Что за бардак ты устроила, Ки, из самого простого дела! – заявила голова и повернулась туда-сюда на своей подставке, ни дать ни взять разминая сведенные от долгой неподвижности мышцы. – Я, в общем, ждал, что возникнут кое-какие трудности, но такое!.. Подобной катастрофы мне и в страшном сне… Э, погоди, куда ты?..

Когда прозвучали первые слова, Ки застыла в столбняке. Когда же выяснилось, что ей не примерещилось, – сползла с сундука и стала пятиться прочь, за пределы освещенного круга.

– Ты куда, Ки? – продолжала голова. – Неужели ты бросишь меня, своих коней и фургон и убежишь в лес? Ну убежишь, только отчет перед теми, кто снарядил тебя в эту поездку, держать все равно придется. Что же касается меня… Даже и в этом состоянии у меня еще есть кое-какие способности, но я все же чувствовал бы себя гораздо уютнее, будь при мне мое собственное тело. Руки и ноги, понимаешь? Заметим, те самые руки и ноги, которые ты столь безответственно потеряла…

Ки стояла у самого края освещенного круга, и волосы у нее слегка шевелились. И в то же время незатронутая ужасом часть сознания понимала: ей знакомо это лицо и этот голос, вот бы еще вспомнить, кому они принадлежали. И, ко всему прочему, голова говорила здравые и разумные вещи, от которых даже в столь удивительных и жутких обстоятельствах отмахнуться было невозможно. А может, не «даже», а «в особенности»… Ки молча смотрела на незнакомца, не решаясь ни удрать, ни вернуться.

– Да ладно тебе бояться! – продолжала голова снисходительным тоном. – Имей, в конце концов, вежливость. Я был бы весьма благодарен тебе, если бы ты дала мне хлебнуть своего чаю. В моем нынешнем состоянии телесные потребности не столь велики, но горло пересохло – сил нет. Неужели я по твоей милости еще и просижу тут всю ночь один?..

Ки расправила плечи и вернулась к нему, всем своим видом изображая храбрую решимость, которой на самом деле не было и в помине. Взяла свою кружку… Когда она поднесла ее к губам головы, ее руки дрожали, но лишь чуть-чуть. Незнакомец отпил. Ки поставила кружку и ретировалась на другую сторону костра.

– Вот так-то лучше, – вздохнула голова, и Ки показалось, что серый оттенок начал покидать ее кожу. – Но я, кажется, тоже начинаю забывать, как надо себя вести. Я – Дреш, до недавнего времени – одно из влиятельных лиц Дайяла, а в будущем, надеюсь, – одно из влиятельных лиц Горькух. Это, впрочем, зависит от того, сколь успешно ты выполнишь обязательства, оговоренные подписанным тобою контрактом. Покамест ты, хм-хм… Надеюсь, это-то ты понимаешь?

– Покамест я понимаю, что мне всучили груз, который я нипочем не повезла бы, если бы знала заранее, что он в действительности собой представляет! – отрезала Ки. Подхлынувшая ярость смыла страх. – И рожу твою я, кстати, узнала! Это ты изображал пьяного медника и мутил народ в той дайяльской таверне, толкая дурацкую речь против Заклинательниц. Это ты подбивал земледельцев и ткачей к открытому неповиновению, призывал сжигать шерсть и зерно, только чтобы дань Заклинательницам не платить! А когда началась заварушка, ты сбежал и предоставил мне возмещать все убытки…

Пока Ки говорила, лицо Дреша начало неуловимо меняться. Его веки пьяно отяжелели, щеки обрюзгли и отвисли, мокрый рот приоткрылся… Еще мгновение, и пьяного медника как не бывало. Перед Ки снова было красивое, утонченное мужское лицо. И оно ей улыбалось. Будь оно при соответствующем теле, да в несколько иных обстоятельствах, и Ки, вполне возможно, улыбнулась бы в ответ. Но теперь его усмешка только обозлила ее.

– Кто-то хочет намять тебе холку, Дреш, – сказала она. – Ой как хочет! Так хочет, что расстегнулся и аж заплатил золотом за заклинание ветра. Это магия не из дешевых! Тот, кто охотится за тобой, видно, достаточно богат, чтобы удовлетворять любую свою прихоть. И мне почему-то кажется, что мое вмешательство его вряд ли обрадует. Ты же, Дреш, нанял меня в качестве возчицы, а не телохранителя…

– «Обязуюсь предпринять все от меня зависящее, дабы груз прибыл к месту своего назначения в целости и сохранности», – процитировал Дреш. – Сие было подписано, причем не просто твоим именем, но еще и знаком свободнорожденной, с пометкой об отсутствии вассальной зависимости. Так что твое собственное тщеславие, Ки, привязало тебя ко мне куда крепче, чем даже я сам мог бы подстроить. И, – тут Дреш поднял бровь, предупреждая новую вспышку со стороны Ки, – подумай вот еще о чем. Ты боишься, что навлекла на себя гнев некоторых богатых и влиятельных персон, которые, допустим, хотят до меня добраться. Так вот, это действительно так. Только Заклинательниц никто не нанимал, Ки. Они сами действуют против меня. И если ты меня здесь бросишь, любовью к тебе из-за этого они все равно не проникнутся. Ты прекрасно знаешь, что ромни их особым расположением не пользовались никогда. Уже то, что ты довезла меня сюда из Дайяла, они расценят как дерзкий акт прямого неповиновения и чуть ли не бунт. Так что вставай-ка лучше на мою сторону и помоги собрать мое тело воедино. По крайней мере хоть будешь под моим покровительством. И защитой, ибо я не так уж бессилен.

Ки зло смотрела на него сузившимися кошачьими глазами, взвешивая про себя возможности, о которых он не упомянул. Во-первых, она могла попросту засунуть его голову в свой фургон и отвезти ее в Горькухи. Да, но там придется иметь дело с союзниками Дреша, или кто там его еще ждет. Во-вторых, она могла сама разыскать Заклинательниц, изъявить им нижайшую покорность и по доброй воле вручить им эту треклятую башку, если… Слишком много «если». Если они ей поверят. Если они вообще пожелают ее выслушать. Если она разыщет их прежде, чем они разыщут ее. И, самое главное, если БЫ она уже не дала своего слова. Не подписалась в том, что обязуется в целости и сохранности доставить этот, прах его подери, груз. Боги, ну и дела!.. Этот тип держал ее на тройном поводке: имя, рождение, вассальная верность. И врагов она по его милости себе нажила, каких врагу не пожелаешь: Заклинательниц Ветров!.. Ки чувствовала себя так, словно ввязалась в игру, где даже и начальные ставки были ей не по карману. Что остается делать? Разве только помереть…

Она коротко кивнула голове, которая, словно читая ее мысли, следила за нею с самодовольной усмешкой.

– Ну хорошо, – отпив из кружки, сказала Ки. – Если ты хочешь, чтобы я тебе помогала в этом сумасшествии, я должна по крайней мере знать, что происходит. Почему?..

– Что «почему»?

– Во-первых, почему ты расчленен? Каким образом – этого я вообще знать не хочу. Во-вторых, с какой стати тебя понесло в таком виде путешествовать? В-третьих, почему мне предложили бешеные деньги за перевозку земли и камней? В-четвертых, зачем ты затеял ту свалку в таверне? В-пятых, почему они, захватив остальные твои части, не добрались до головы? И в-шестых, на что ты им нужен-то?..

– А в головке этой возчицы-ромни, оказывается, прячется недюжинный и любопытный умишко, – заметил Дреш. – Слушай, Ки, почему бы тебе просто не довериться мне и не делать то, что я скажу? Видишь ли, если я приоткрою тебе кое-какие истины, они могут смутить неподготовленный разум и вызвать страх, вовсе не соответствующий действительности. Ты же возчица и сама знаешь, что упряжка в шорах иногда идет надежнее, чем…

– Я не лошадь, – мрачно заявила Ки.

– Конечно нет. Я вовсе не имел в виду ничего подобного. Просто, как говорится, меньше знаешь – лучше спишь. Если…

– Дреш, я не намерена пускаться темной ночью по незнакомой тропе, и…

– О, эти причудливые иносказания ромни! Этот язык, так похожий на некий диалект Общего… Ты упряма, и у меня нет времени на пустые споры с тобой. Знай же… и сожалей о том, что тебе довелось это узнать! Да, объяснить тебе – это, пожалуй, будет короче, чем отговаривать. Так вот, уже некоторое время Заклинательницы видят во мне определенную помеху. Ну хотя бы то, что я слишком много знаю о них. Знаю – и потому страшусь их совершенно иначе, чем какой-нибудь невежественный обыватель. Удовольствуйся этим, ибо дальнейшие подробности – сугубо личного свойства. Зачем я себя расчленил? Видишь ли, мне стало известно, что Заклинательницы решили-таки освободить мой дух от его земной оболочки и отправить скитаться в глубинах Вселенной. А это меня не слишком устраивает. Те же охранные заклятия, которыми я окружил себя в Дайяле, с течением времени начали утрачивать силу. Слишком часто приходилось мне их обновлять. Мне нужен новый дом, который я смог бы окружить новыми оберегами. В Горькухах подвернулось нечто подходящее, но как туда добраться? Ехать в моем обычном телесном обличье – слишком опасно. Я бы сразу угодил к ним в лапы, едва шагнув за ворота. Сменить внешность? Это не провело бы их, разве что сделало бы игру немного занятнее. Дело в том, что я – маг. Это значит, что в тонких мирах я имею вполне определенный облик, свою собственную ауру. И этот облик они знают не хуже, чем ты – шрам на физиономии Вандиена…

Дреш помолчал, улыбаясь, давая Ки время почувствовать этот укол. Потом продолжал:

– Есть несколько – хотя и не особенно много – способов исказить свою ауру. Я мог бы, например, пригласить поприсутствовать вместе со мной в моем теле какой-нибудь менее значительный дух. Но я не хочу. Я мог бы также… впрочем, не будем отвлекаться, перечисляя, что я мог бы еще сделать, но не захотел. Я предпочел расчленить свое тело. Таким образом, мое отражение в тонких мирах будет также расчленено и изменится до неузнаваемости. И на некоторое время это в самом деле сбило их с толку. На какое-то время… Увы, они раскусили мою хитрость раньше, чем я предполагал. – Голова со вздохом умолкла. Дреш облизнул губы и задумчиво уставился на огонь.

Ки вздохнула в ответ и, не дожидаясь просьбы, обошла костер, подлила в кружку горячего чая и поднесла к его губам. Он отпил немного и стал наблюдать за тем, как пьет она.

– Ящики, которые ты везла, должны были пустить их по ложному следу. Этой же цели служил и черный дом, в котором ты подписывала контракт. Они должны были счесть, что твой груз слишком велик, чтобы являть собой всего-навсего бренное тело Дреша. Увы, и это отвлекло их ненадолго. А что касается того, почему они до меня не добрались… – Мелкие белые зубы раздумчиво прикусили полную нижнюю губу. – Вероятно, следует назвать это везением. Они не знали, на сколько частей я расчленен. Посланное ими существо стоит на низшей ступени разума – оно вдвое примитивней, чем даже возчица-ромни. Возможно, ему было ведено забрать и принести эмалевые коробки: эмаль, понимаешь ли, немаловажная часть магии, которую я применил. Так вот, коробка с моей головой, находившаяся внутри фургона, не привлекла его внимания. К счастью для нас обоих, они не сразу поймут, что произошло. В отличие от… некоторых дур, они относятся к моим ящикам с должным почтением и не станут ковырять их ножом. Они догадаются, что секрет замка – в камнях. Камней же на каждой коробке много, возможных сочетаний – не перечесть. Однако при достаточном терпении и упорстве их можно открыть, ну а упорства и решимости им не занимать. К тому же самого главного – времени – у них в избытке, и они это знают. Я не могу бесконечно долго существовать в своем нынешнем состоянии. Драгоценное время уходит, причем прямо сейчас, пока мы с тобой разговариваем. Я отсюда чувствую, как некто наделенный Силой трудится над коробкой, в которой лежат мои руки. Еще одна Сила, помельче первой, бдит над ящиком с моим телом. Мы должны отбить у них мои разрозненные части, и чем скорее, тем лучше. Если они сумеют открыть коробки, они опустошат меня, и я умру. Мы должны действовать быстро, но не безоглядно, чтобы не оказаться полностью в их власти. И потом, сообразить, у кого находится, моя бренная плоть, это полдела. Надо еще угадать где…

На какое-то время голова замерла в неподвижности. Потом, странновато улыбнувшись, Дреш кивнул в сторону кружки с чаем. Ки наклонилась и поднесла кружку к его губам. Он отпил, а когда она отняла кружку, прошептал:

– Поцелуй меня, Ки.

И… Ки обнаружила, что послушно наклоняется к нему, а ее губы ищут его губы. Они показались ей совсем холодными. Поцелуй оказался долгим, но, наконец, Дреш отпустил ее. Ки отшатнулась, а потом взвилась на ноги, тыльной стороной ладони утирая рот и глядя на Дреша как на змею. Потом, медленно, она опустила руку и плюнула наземь. И спросила, вернее, почти прорычала:

– Как… как ты это сделал?

– Надеюсь, ты меня простишь, – отвечал он невозмутимо. – Как я уже говорил, я волшебник, а большая часть нашей силы сосредоточена в голове и руках. Я просто решил устроить маленькое испытание, дабы доподлинно выяснить, какую часть своего могущества я еще сохраняю. Сознаюсь, кстати, – подобный эксперимент занимал мои мысли с той самой минуты, когда я впервые увидел тебя в таверне. И осмелюсь предположить, все это показалось бы тебе куда менее отвратительным, если бы моя голова сидела, как ей положено, на шее и руки были бы при мне, а не неизвестно где. Я знаю, вы, ромни, страшитесь колдовства и не доверяете ему. С другой стороны, голова, оставшаяся без тела, должна уж как-нибудь расстараться…

И Дреш весело рассмеялся. Ки не разделила его веселья.

– Это верно, у меня есть перед тобой некоторые обязательства, – негромко проговорила она. – Но если ты и впредь намерен поступать со мной как с игрушкой… смотри, не пришлось бы пожалеть. Не вздумала бы я купить расположение Заклинательниц, выдав им твою башку…

– Ты этого не сделаешь, – спокойно заявил Дреш. – Ты ко мне привязана, причем трижды.

– Может, и так. Но что помешает мне отвезти твою голову в Горькухи, разобраться с задатком и убраться на все четыре стороны?

– Помешает, дорогая моя, помешает. Во-первых, твоя гордость. А во-вторых, отсутствие денег. Спешу, однако, заверить тебя, что подобных шуток я с тобой шутить больше не собираюсь. Увы, поддался первому побуждению. Помимо прочего, теперь я знаю все, что мне хотелось, так что и времени на милые пустяки у нас больше нет. Оставим забавы до того времени, когда мое тело снова будет при мне. Уверен, что тогда ты посмотришь на вещи несколько иначе, нежели теперь. Ты увидишь, что, составленный вместе, я отнюдь не дурен собой. У меня маленькие, но весьма ловкие руки, причем гораздо мягче твоих. Кроме того, у меня узкие бедра, а в плечах я пошире этого твоего бродяги Вандиена, так что…

– Что тебе известно о Вандиене? – перебила Ки.

– Все, что вообще можно о нем разузнать. Когда я нанимаю возчика для перевозки моих бренных членов, не следует покупать кота в мешке, а? Однако мы отвлеклись. Помимо прочего, у меня маленькие ноги и плоский живот. С левой стороны на груди есть небольшой шрам, но он меня отнюдь не портит, наоборот, многие женщины уверяли меня, что он лишь подчеркивает… Стой, Ки, ты куда?

– Спать, – отрезала она. – Может, мне и придется помочь тебе отвоевывать твои руки-ноги, но выслушивать их подробное описание я уж точно не нанималась!

– Какое же ты примитивное маленькое создание, Ки. Когда у тебя нет четкого плана дальнейших действий, а живот полон, тебя тянет только ко сну. Надеюсь, однако, ты не собираешься спать внутри фургона?..

– А почему бы и нет?

– Там царит кошмарная вонь! – сказал Дреш. – Твое ароматическое масло сегодня едва не добило меня вернее всех, вместе взятых, ветровых заклинаний. Может, вынесешь свои одеяла наружу? Ты будешь спать, а я – караулить твой сон…

– Не сомневаюсь, – буркнула Ки и полезла в кабинку.

К ее молчаливому негодованию, выяснилось, что Дреш был совершенно прав. Запах душистого масла был до того густ, что вызывал тошноту. Ки сгребла одеяла и на всякий случай сунула под мышку вдетую в ножны рапиру. В кои веки раз ей потребовалось, чтобы за эту рукоять взялась умелая рука Вандиена, – и нате вам пожалуйста, этому типу потребовалось устроить себе отдых на морском берегу. Сама она тоже пыталась фехтовать, но получалось весьма неуклюже. Так или иначе, другого оружия в фургоне не было. Ки забралась на сиденье и задвинула за собой дверцу.

И впервые поразилась странности представшего ей зрелища. Какое-то время она просто сидела на сиденье, соображая, действительно ли все это реально или просто приснилось. Перед ней догорал маленький костерок, казавшийся еще меньше под непомерно громадным куполом ночного черного неба. Немногочисленные звезды не давали почти никакого света, скорее, они казались бесстрастными глазами, наблюдавшими из немыслимой дали. Река за гранью светового круга казалась колышущимся омутом тьмы. А совсем рядом, черным силуэтом на фоне мечущегося пламени, виднелась воздвигнутая на походный сундук живая голова.

По спине у Ки пробежали мурашки, но холод был тут ни при чем. Как бы она хотела оказаться как можно дальше отсюда… от всех этих дел. Насколько ей было известно, магия никого еще до добра не доводила. Что же касалось магии Заклинательниц… Более грозной мощи невозможно было себе вообразить, и против этой-то мощи она, слабосильная, собиралась ополчиться. Причем не по своей воле. Заклинательницы славились потрясающим бессердечием и какой-то небрежной жестокостью по отношению к смертным, в частности к людям. И это при том, что довольно большая часть Заклинательниц воспитывалась из обычных человеческих девочек. То, что впоследствии они поступали таким образом со своей собственной плотью и кровью, лишь увеличивало отвращение и страх, терзавшие Ки.

Она бросила свои одеяла наземь, поближе к огню. И, против обыкновения, улеглась полностью одетой, даже не стряхнув с ног сапоги. Что-то подсказывало ей, что, возможно, придется двигаться и действовать быстро. Дреш молчал, вперив гипнотический взгляд в пляшущие языки огня. Ки проследила за ним и сонно подивилась вздымавшимся башням, сотканным из пламени, и углям, рушившимся, как разгромленные города. Когда она сомкнула веки и погрузилась в сон, огненные видения еще некоторое время плыли у нее перед глазами…

– Ки!.. Просыпайся скорее, нужны твои руки!..

Выдернутая из весьма странного сна, Ки пробудилась к еще более странной действительности. Голос Дреша звучал требовательно и напряженно, темные брови сдвинулись к переносице.

– Что случилось?.. – Ки выпуталась из одеял и встревоженно вскочила на ноги, подхватывая ножны с рапирой. Огонь почти совсем погас, и Ки тщетно вглядывалась во тьму. Ничего не было видно; тяжеловозы мирно пощипывали траву. – Что такое?.. Где?..

– Да уж не на телесном плане, дуреха!.. Заклинательницы вызвали обладающую Силой… колоссальной Силой! Я слышал их зов. Перед ней все мои коробки – что паутина, она видит их насквозь. Но, воззвав к ней, они тем самым выдали ее местонахождение. Я должен действовать немедленно – либо распроститься с надеждой. Для этого мне нужны руки, а рук у меня нет. Я воспользуюсь твоими, ведь, как-никак, это ты виновата в том, что мои не при мне. Сейчас ты будешь делать то, что я прикажу. Положи левую руку мне на голову. Правую вытяни прямо вверх…

Ки не двинулась с места, только нахмурилась.

– Поторопись, женщина!..

– Сперва объясни мне, что ты собираешься сделать, и я решу, стоит мне в это впутываться или нет.

– Мы вызовем существо, которое поможет нам перенестись. Я засек место, где они держат мое тело, и мы полетим его отбивать. Живо клади левую руку на…

– Нет, а с какой стати я с тобой полечу? Брошу коней и фургон на милость любого мимохожего вора?..

– Я уже окружил их, по мере моих нынешних сил, защитным кругом. Заклинательницу он, конечно, не удержит, но для какого-нибудь воришки его более чем достаточно. Я ведь, в отличие от тебя, не спал. Давай клади левую руку…

– Что за существо ты собираешься вызвать?

– Одно из тех, что странствуют между планами бытия, соединяя миры. Ну что, так и будем терять время? Может, ты еще потребуешь, чтобы я слепому от рождения объяснил, что такое цвета? Объяснять тебе, скудоумной, что это за существо, – примерно то же самое. Ну, положи левую руку мне на голову! Пожалуйста!..

– Пожалуйста, – прошептала Ки с ядовитым удовлетворением и медленно выполнила то, о чем он просил.

– Подними правую руку вверх, перпендикулярно земле. Растопырь пальцы так широко, как только можешь. Очисти свое сознание от посторонних мыслей… насколько ты вообще на это способна. Еще не хватало, чтобы твои мыслишки помешали воззванию… Ну же!

Опустив левую руку на темные кудрявые волосы колдуна, Ки испытала странное ощущение. Тугие, теплые, шелковистые завитки. Неведомо почему, Ки вдруг захотелось погладить их, как гладят по головке случайно встреченного ребенка. Конечно, она этого не сделала, но, глядя сверху вниз в серые глаза Дреша, поняла, что он, вполне возможно, перехватил ее мимолетный порыв. Ки попыталась очистить сознание, но волосы Дреша под ее ладонью по-прежнему не давали ей покоя.

– Сперва изводишь вопросами, потом принимаешься льстить! – немедленно отреагировал он. – Воистину, с чем только не приходится сталкиваться… Но все, хватит! Воздень правую руку прямо над головой и коснись средним пальцем ладони, не складывая всех остальных…

Ки попробовала, но удержать подобное положение пальцев оказалось очень непросто. Она попыталась выпрямить другие пальцы, и кисть сразу свело судорогой.

– Выпрямляй! – рявкнул Дреш. – Живо!..

А в следующий миг Ки показалось, будто ее руку, державшую его мягкие волосы, приморозило к ним насмерть. Холод истекал из черепа Дреша и поднимался по внутренней стороне ее руки. Кости Ки превратились в трубки, по которым медленно полз вверх ледяной студень. Пальцы онемели и отнялись, а за ними и вся рука. Локоть, потом плечо, потом… Незримые щупальца холода оплели ее плечи и двинулись дальше по воздетой правой руке. Все существо Ки колотилось от ужаса, решаясь вырваться и бежать прочь от этого отвратительного внутреннего прикосновения. Тело, однако, двигаться не желало. Ки оставалось лишь бессильно наблюдать за собственным ужасом. Ее тело стало послушным орудием Дреша; ее воля была здесь больше не властна. Холодные, противные слизни вползли в кости ее правой руки, наполнили пальцы, и пальцы выпрямились сами собой, заняв требуемое положение. Ки успела подумать, что, верно, перенапряженные сухожилия сейчас начнут отрываться от костей, – но нет, они как будто даже расслабились, словно вспомнив некие давние навыки, которыми, как казалось Ки, ее тело никогда не обладало.

Знак был составлен.

И тут же из черепа Дреша ринулась вверх раскаленная струя жгучей кислоты. Ки испытала миг запредельной муки, которую не смог бы выразить никакой вопль, никакой крик. Кипящая кислота пронеслась из левой руки в правую, выжигая в костях мозг. Ки задохнулась, рот сам собой раскрылся, но не вырвалось ни звука. Боль вырвалась из четырех воздетых вверх пальцев и четырьмя вспышками унеслась в небо. Вспышки были невидимы и беззвучны, но Ки поняла, что это и был зов. А значит, где-то в далеких мирах было создание, готовое на него ответить. Ки с неожиданной яркостью представила себе стервятника, который кружится над облюбованной добычей… садится…

– Теперь отдохни. – Ки узнала голос Дреша, но не взялась бы утверждать, как именно он к ней обратился – просто вслух или как-то еще. От перенесенной боли и душевного смущения в голове у нее помутилось. Она еще почувствовала, как ее тело наполнила сила, ей не принадлежавшая. Эта сила помогла ей совершить три коротких шажка, а потом оставила ее, и Ки рухнула на свои одеяла, как кукла-марионетка с обрезанными нитками. Некая весьма отдаленная часть ее сознания люто ненавидела Дреша и была полна решимости задушить его, как только… как только она чуть-чуть оправится. Все правильно, но у Ки уже не было сил прислушиваться. Она закрыла глаза и погрузилась в забытье более глубокое, чем сон.