Заклинательницы ветров

12

Вандиен проснулся в темноте и в тепле. Несколько долгих мгновений он лежал неподвижно, наслаждаясь блаженным покоем на грани бодрствования и сна. Он попробовал заново погрузиться в сон, но это ему не удалось. Отдохнувшее тело чувствовало себя исцеленным, разум был ясен и чист. Его с непреодолимой силой тянуло скорее приступить к делу, к тому же появились новые идеи, которых не было и в помине, когда он засыпал. За работу, скорее за работу!

Скатившись с постели, он приоткрыл ставни и выглянул наружу. День понемногу клонился к вечеру. Вандиен посмотрел вниз, на свою упряжку, и обнаружил, что скильи мирно спали на том же месте, где он их и оставил. Отлично. Ближе к вечеру надо только будет проверить все ремни сбруи, чтобы удостовериться, выдержат ли они ночное испытание. Оторвав взгляд от упряжки, Вандиен обвел глазами низенькие дома Обманной Гавани. Чуть не из каждого окошка торчали на древках пестрые праздничные знамена. Посреди улицы расположился со своим хозяйством кукольник. Ребятишки, которых по малости их лет еще не брали в море за рыбой, кучкой стояли вокруг. Время от времени с той стороны доносились взрывы веселого хохота. Вандиен послушал и улыбнулся.

Отлив уже начался. Придерживая откинутый ставень, Вандиен смотрел на отступавшие волны. Как обманчиво было их движение. Каждая набегавшая волна, казалось, докатывалась точно до того же места, что и предыдущая, однако линия прилива уже обнажилась – отчетливая линия, извилисто проложенная по песку. Ее составлял мелкий мусор, выброшенный морем, пустые раковины и обрывки водорослей. Вандиен знал, что попозже ночью над водой окажется большая часть старой деревни. Изломанные стены домов высунутся наружу, точно сгнившие зубы давно умершего чудовища. Когда отлив достигнет низшей отметки, будет вовсю сиять луна. Обнажится почти все, но только не храм. Он дальше других зданий был выдвинут в сторону моря: собственно, он стоял между деревней и океаном. Когда земля опустилась, храм погрузился всех глубже. А с ним – и все его тайны. Может, там потонул не только таинственный сундук, но и сколько-то Заклинательниц?.. Вандиен не слышал, чтобы хоть кто-нибудь об этом упоминал…

Он различил в море несколько лодок: одни из них двигались к берегу, другие – от него. Плоскодонные шаланды промышляли вдоль отмели, а более мореходные дори, у которых каждый конец мог с равным успехом служить и носом и кормой, отправлялись подальше и искали добычу на глубине. Возле самого берега Вандиен заметил подростков на самодельных лодчонках, а то и вовсе на плотах. Вооружась заточенными палками, они беззвучно и медленно двигались вперед, выжидая, чтобы какая-нибудь придонная тварь выдала себя трепетом плавника или движением клешни. Тут же следовал быстрый удар копьеца; когда его извлекали снова, на нем порою извивалась пронзенная добыча. Ветер холодил Вандиену лицо, и он без труда вообразил себе ледяное прикосновение воды. Тем не менее, ребятня была сплошь босиком, и в основном голая по пояс.

«Ах, эта юность с ее способностью не обращать внимания на погоду…» – вздохнул про себя Вандиен.

Сунув под ставень скрученное полотенце, он заклинил его в полуприкрытом состоянии. Недавняя темнота в комнате сменилась сумерками, что оказалось отнюдь не лишним, когда пришлось влезать в незнакомую чужую одежду. Надо будет не забыть и попросить потом, чтобы принесли свечи. Коричневая рубаха висела мешком: видно, ее шили на человека, который превосходил Вандиена и ростом, и шириной плеч. Взяв свой ремень, он потуже стянул ее в поясе. Слишком широкая рубаха пузырилась выше ремня, что слегка раздражало, но ткань была чистая, мягкая и радовала тело. Штаны, которые он стянул на себе гашником, тоже оказались ему длинноваты, но Вандиен неожиданно для себя нашел, что в просторных штанах даже удобней. И вот уж в чем у него не было ни малейших сомнений, так это в том, что зрелище он собой представлял довольно смешное. Ну и шут с ними, пускай себе смеются. Выйдет у них со Зролан что-нибудь или не выйдет, а остальной деревне почему бы за свои денежки и не похохотать!

Вандиен поискал взглядом сапоги, но там, куда он их бросил, их не было. Они обнаружились возле двери: кто-то счистил с них напластования грязи и от души промаслил морщинистую старую кожу. Кто это так о нем позаботился? Джени? Зролан?.. Вандиен только покачал головой, дивясь собственной беспечности. Мало ли каких еще незваных посетителей он мог проспать. И на том спасибо, что красть у него было совсем нечего. Вандиен собрал слишком длинные штанины у щиколоток и всунул ноги в сапоги.

Общая комната, бывшая поутру такой пустой и безлюдной, преобразилась. Народ сновал туда-сюда и шумел. Вандиен даже задержался чуть-чуть на ступеньках. Рыбаки внизу развлекались, что называется, от души. Гул голосов нарастал и стихал, подобно морскому прибою; дружный хохот можно было уподобить пенистым гребням волн. Большинство было одето в том же роде, что и Вандиен, только поярче. Женская одежда почти не отличалась от мужской, – он углядел всего одну женщину в свободном платье, да и та была беременна. Рыбаки сопровождали свою речь диковинными жестами и заливисто хохотали, запрокидывая головы. Большинство здешнего народа составляли отменные здоровяки, по сравнению с которыми Вандиен сам себе показался хрупким подростком. Густо пахло пивом и горячей похлебкой. В огромном камине, из которого утром выгребали золу, теперь ревело веселое пламя. Перед ним были расставлены скамьи, и на них, откинувшись, восседали только что вернувшиеся с промысла: от сапог на ногах, вытянутых к огню, поднимался густой пар.

Душа Вандиена живо отозвалась на их непринужденное веселье и заразительный смех. Компанейский дух, царивший внизу, подобно еде, пробуждал аппетит, а сердце радовал еще больше. Мрачная меланхолия, еще недавно владевшая им, улетучилась без следа.

– Вандиен!.. – Из глотки Хелти вырвался такой рев, что весь прочий гвалт на миг прекратился. – Вот он, наш возчик! И, чтоб мне, выглядит возчиком куда больше, чем раньше! Спускайся к нам, парень, а вы, олухи, ну-ка живо освободите ему местечко возле огня! Джени, где ты там! Быстренько сюда миску самого лучшего, что есть в котле, да кружечку самого холодненького!..

Вандиен спустился по скрипучим ступенькам. Разговор в комнате возобновился, несколько тише прежнего, но слышать вокруг себя общий гомон все равно было приятно. Рыбаки приветливо кивали и расступались, пропуская его. Кое-кто поглядывал на его шрам, но и изрядная часть собравшихся могла похвастаться покалеченной рукой или ногой, а иные – и физиономией, разукрашенной не хуже, чем у него самого. Его рубец, чего уж там, был отметиной выдающейся, но здешний народ явно не видел ничего особенного, если у кого-то не хватало пальца или рука была разорвана острым крючком. Среди этих людей Вандиен почувствовал себя своим: если он чем и выделялся, так разве меньшим ростом и изящным телосложением. Он опустился на скамью так, словно это была лодка. Он еще не успел как следует усесться, когда подоспевшая Джени сунула ему в руки миску с горячущим чоудером, а рядом на скамью поставила кружку холодного пива. Вспомнив наставления Зролан, Вандиен воспользовался случаем, чтобы с улыбкой заглянуть девушке в глаза. К его изумлению, щеки у нее так и вспыхнули. Она нахмурилась и спаслась бегством на кухню.

У него не было времени поразмыслить об этом: ему начали представлять присутствовавших, и их было столько, что он, конечно, не запомнил и половины. Вообще-то, когда доходило до общения с местными жителями, равных Вандиену было немного, Он, как бродячий кот, в совершенстве умел пробраться на уютное местечко возле огня и обаять кого надо. Сколько раз именно обаяние и умение им пользоваться помогали ему добыть себе еду и ночлег. Может, кому-то он и казался законченным циником, но в действительности таковым не являлся. Если уж на то пошло, все дело было в древнейшем понятии о гостеприимстве, которого придерживался его народ. В краю, где он вырос, хороший рассказчик, внимательный слушатель, да и просто улыбчивый парень всегда могли рассчитывать на хороший прием…

И не только в том краю. Вандиен давным-давно убедился: в любой деревне, где людям и посплетничать-то было особо не о чем, кроме как о мелких поступках соседа, побасенки путешественника служили самой ходовой монетой. Выше ценилось только одно: возможность поведать свои, давно приевшиеся истории свежему слушателю. Вандиен и слушал, поблескивая глазами и предвкушающе улыбаясь в нужных местах. Приканчивая чоудер, он успел ознакомиться со всеми подробностями и нынешней ловли, и той, что состоялась на прошлой неделе. Он от души посочувствовал Рыжему, которого угораздило зацепить рыбину, слишком крупную для его лодки: пропали не только две сети, но и часть оснастки. Еще он узнал, что Сара, по всей видимости, родит еще до новолуния, и рыбацкую удачливость новорожденного станут предсказывать по тому улову, который завлечет в сети… послед. Прямо у ног Вандиена на полу расположилась Берни: она чертила на досках угольком, извлеченным из очага, и яростно препиралась с Хелти по поводу того, в каком именно месте перевернулась со своей командой Ди – во время страшного шторма прямо перед праздником Храмового Отлива, пять лет назад.

Потом к огню протолкался молодой человек с арфой, завернутой в полотно. Колли, сообразил Вандиен. Парень только что прибыл с моря: его лицо и руки были красными от холода. Лицо, кстати, у Колли было широкое, квадратное, и ладони такие же, с короткими толстыми пальцами, никак не позволявшими заподозрить в нем музыканта. Однако стоило ему развернуть свою арфу и начать подстраивать струны, как Берни и Хелти прекратили спор, а все, кто был в общей комнате, подошли поближе.

Колли облизал потрескавшиеся губы и с улыбкой оглядел притихших людей. Потом повернулся к Вандиену, и тот обратился в слух. Колли пробежал пальцами по струнам и вопросительно посмотрел на друзей.

– Нет, не эту! – решительно приговорил Хелти. – Слишком она печальная для вечеринки перед Храмовым Отливом. Давай-ка что-нибудь повеселее!

Рыжеватые брови Колли проказливо затрепетали: раздался новый аккорд.

– Ты что, Колли! – возмущенно завопил Рыжий. – Ребятня еще спать не улеглась, а ты такое!.. Ну, может, потом, попозже, когда их по домам разгонят…

– Он умеет разговаривать с помощью арфы, – произнес тихий голос над самым ухом Вандиена. Он покосился в ту сторону и увидел, что Джени сумела отвоевать себе местечко с ним рядом. – Вся деревня хохотала, когда его батюшка отдал половину летнего улова за эту арфу, да еще и отдал ее сыну-простачку. Кто бы мог подумать, что мальчишка так ею овладеет, а голоса такого второго ни у кого больше нет…

Вандиен молча кивнул. Сама того не ведая, Джени сообщила ему гораздо больше, чем можно выразить просто словами. Она не только поведала ему, как Колли стал певцом. Она еще и с полной невинностью объявила ему, к кому по-настоящему стремилось ее сердце.

Колли между тем вопросительно обозревал комнату. Движение плеча, протянутая ладонь, – что, мол, желаете услышать?

– Спой нам песню чинщиков сетей! – раздался голос, и Вандиен этот голос узнал. Вскинув глаза, он увидел Зролан, сидевшую на ступеньках лестницы. Она устроилась на самом верху, там, куда едва достигал мерцающий отблеск свечей, и в полутьме ее лицо и фигура казались совсем девичьими. Вандиен невольно спросил себя, давно ли она сидит здесь, наблюдая за суетой внизу, а сама оставаясь незамеченной. Пальцы Колли тем временем побежали по струнам, извлекая мелодию. Грянул не слишком стройный хор голосов. Мелодия оказалась незамысловатой; ближе к концу песни Вандиен уже орал ее вместе со всеми и, как все, азартно отбивал такт сапогом.

– Давненько мы ее не пели, – заметил Хелти, когда песня кончилась и на какое-то время сделалось тихо.

– Во-во, а я еще одну такую припоминаю, – подал голос седеющий старый рыбак, устроившийся в уголке. – Как там бишь она называлась… ну да Колли наверняка сразу выдаст мотив. А начинается она так: «Луна встает за кормой, серебря мои сети…»

– «Лунная рыба-свеча»! – долетела подсказка Зролан из сумерек наверху.

– Верно!.. – обрадовался старик, а пальцы Колли без промедления отправились в путешествие по струнам.

Эту песню большинство молодежи сперва попросту слушало. Подтягивать начали, только когда удалось запомнить припев. Песня была на Общем, но со всякими старинными словами, которые удачно попадали в рифму. Старая песня, сообразил Вандиен. И поют ее нынче так редко, что молодежь даже и слов не знает. Песня, ко всему прочему, была про любовь, так что старики начали переглядываться с юношеским задором в глазах. А за спиной Вандиена раздавался голосок Джени, и чувствовалось, что девушка подпевала от всего сердца. Улучив момент, он покосился в ее сторону, но она, увлекшись, не заметила. Она не сводила глаз с юного Колли…

А тот не стал дожидаться, пока хор отзвучит до конца: последние аккорды ловко перетекли в начало следующей песни. Старик в углу немедленно узнал ее и расплылся в довольной улыбке, с готовностью вспоминая давно знакомые строки. И вновь старомодные окончания слов выдали весьма почтенный возраст песни. Это была зажигательная баллада о давно прошедших временах, когда местные рыбаки из рода людей оспаривали свои ловища у т'черья с того берега – и победили. Вандиен физически ощутил, как у всех присутствовавших кровь быстрее побежала по жилам. Старики взахлеб воспевали былую славу. Молодые завороженно слушали, а кое-кто, не зная слов, но, желая непременно поучаствовать, подтягивал простым «а-а-а!». Вандиен оглянулся в сторону лестницы. Зролан почти не было видно.

После воинственной баллады зазвучала другая, на сей раз – печальная, о рыбаках, что вернулись с промысла и обнаружили свою деревню затопленной, а родственников – ушедшими в морскую пучину.

Шестое чувство подсказывало Вандиену, что кто-то здесь пытался объединить жителей деревни и на что-то их подвигнуть. Уж не сговорился ли со Зролан тот дед в углу?.. Может, они сообща пытались обратить мысли земляков к славному прошлому?..

…Под конец песни кое у кого увлажнились глаза. Умерли под пальцами Колли последние ноты, и стало совсем тихо. Примолк даже Хелти и бесшумно двигался сквозь толчею, подавая кружки всем вновь подошедшим, между тем как Джени разливала из огромного кувшина холодный горьковатый эль. Потом кое-кто заговорил, но в основном вполголоса. Родство!.. Дух родства витал в комнате. Здесь происходила не просто встреча друзей у огонька в промозглый вечер. Здесь собралась одна большая семья. И опять Вандиен прямо-таки кожей ощутил заново возникшее единение деревни. А тут еще Берни подняла взгляд от своего рисунка на полу и сказала:

– Слышь, Колли, сыграй-ка нам Песню о Храмовом Колоколе…

Общая комната притихла в ожидании и предвкушении. Какое-то время Колли сидел неподвижно, вялыми пальцами лениво трогая струны. Вандиену не было нужды всматриваться в потемки там, на лестнице. Он и не глядя мог догадаться, как торжествовала Зролан. Это ведь она, ну, может, с помощью деда в углу, так их завела. А теперь дело и само двигалось туда, куда ей было нужно. Мысли и чувства, охватившие людей, напоминали реку в половодье, сметающую запруды.

Пальцы Колли вдруг проснулись к жизни и залетали над струнами. Никто не пел; была только музыка. Скорбная мелодия выплетала темные кружева, рассказывая о горе столь глубоком, что никакие слова не сумели бы его выразить. Мотиву вторили низкие удары басовых струн, в самом деле напоминавшие звуки храмового колокола. Казалось, даже язычки огня на фитильках свечей начали медленно колебаться в такт песне, вздыхавшей горестно и размеренно, словно вечный прилив… И только тогда в нее вплелись голоса. Сперва один, потом другой, за ними еще и еще. Сколько ни прислушивался Вандиен, он так и не сумел разобрать ни единого слова. Только то, что и старые, и молодые выпевали их со знанием дела и с глубоким чувством. Постепенно до него дошло: песня была сложена на языке столь древнем, что на нем вообще больше никто не разговаривал. Похоже, она сохранила старинное наречие, бытовавшее в здешних местах во времена затопления деревни. Что ж. Общий неплохо подходил для общения по каждодневным делам. Но когда пришла пора вспомнить и спеть о чем-то почти не выразимом словами и не предназначенном для понимания чужаков, люди обратились к своему родному языку.

Песня оказалась весьма длинной. Это была не какая-нибудь кабацкая баллада в десяток стихов. И не любовная песенка в три-четыре куплета с душещипательным припевом. Эта песня ткалась, как гобелен: порою арфа грустила одна, затем к ней присоединялись человеческие голоса, чтобы, в свою очередь, схлынуть, и вновь только струны всхлипывали в тишине. Певцы то сосредоточенно пели, то зачарованно слушали. Вандиен отметил про себя, что никто ни разу не поднес кружки к губам, промочить пересохшее горло, никто не бросил полена в очаг, хотя дрова начали уже прогорать. Больше того: он ощутил, что общее настроение и его затянуло почти так же, как деревенских. Он не понимал слов, – ну и что с того? Песня дышала силой, вызывая могучее чувство сопричастности, росшее из очень глубоких, прямо-таки общечеловеческих корней. Песня говорила о незапамятных временах, когда горе было, словно свежая, кровоточащая рана. И никакой надежды, никакой надежды впереди…

Свет в комнате меркнул вместе с пламенем, гаснувшим в очаге; оплывшие свечи давно превратились в огарки. Длинные тени колебались на шершавых стенах. Стих прибой голосов, а пение арфы сошло почти на нет, превратившись в едва различимый, умирающий шепот. Вандиен расслышал даже шорох волн, набегавших на берег. И вот арфа смолкла совсем… но, как оказалось, только затем, чтобы неожиданно взорваться яростным, страстным аккордом. И вместе с нею отчаянно и непокорно грянул хор. Трижды он прозвучал, несломленный и гневный. И все стихло, – и арфа, и голоса.

Вандиен почувствовал, что дрожит. Было темно. Кругом никто не двигался. Даже руки Колли, смутно очерченные последними отсветами пламени, неподвижно покоились на струнах. Однако тишина не несла в себе успокоения. Скорее, она была пронизана ощущением ожидания и предчувствия. Некое обещание было дано. Некий долг следовало исполнить.

– Заклинательницы Ветров!.. – тихо, но с отчетливым презрением выговорил старец в углу. Кто-то звучно сплюнул в ответ.

Вандиен услышал шаги, и комната неожиданно озарилась: это Хелти взял потрескивающий огарок и затеплил от него новую свечу. Джени протянула ему еще одну. Берни принялась совать поленья в очаг. Вскоре в комнату вернулись свет и тепло, но громко разговаривать никому по-прежнему не хотелось. Колли склонился над своей арфой, и было видно, что его волосы надо лбом и на шее слиплись от пота.

– Поднесла бы ты арфисту кружечку, Джени, – негромко предложил Вандиен.

– Все, что будет угодно возчику, – безропотно согласилась она и проворно отправилась исполнять его пожелание.

Постепенно то тут, то там начали завязываться беседы. Другое дело, никого не тянуло на разухабистые истории вроде тех, что Вандиен услышал несколько раньше. Все как-то посерьезнели, и он заметил, что говорили в основном старики, а молодые почтительно слушали.

Что до Колли, то он вытер руки о штаны и взял у Джени кружку холодного. Его умолкшая арфа оставила после себя некую пустоту, которую и заполняли вновь начавшиеся разговоры. Джени стояла у Колли за плечом, чтобы забрать кружку, когда она опустеет. Берни продолжала что-то рисовать на полу у ног Вандиена. Он невольно подумал о том, как она выглядела при огне, пока звучала песня. Ее волнистые каштановые волосы разметались по спине, богатое контральто выводило каждое слово настолько отчетливо, что Вандиену казалось: еще немного – и он начнет понимать. Да, песня была для нее, без сомнения, глубоким и искренним переживанием. Даже и теперь на загорелых щеках был заметен румянец.

– Что она означала? – тихо обратился он к ней.

Берни вздрогнула так, словно он ее разбудил. У нее оказались карие глаза, несколько светлее его собственных. Они освещали ее тонкое, умное лицо. Но теперь в них отражалось недоумение:

– Ты про что?..

– Про песню. Ту, про Храмовый Колокол. Что она означала?

Берни пребывала в затруднении, не зная, как объяснить.

– Ну… там рассказывается, как все это было. Мы поем ее каждый год, только не всякий раз получается, как сегодня. Я так вовсе не припомню подобного. Там говорится, с чего все началось и…

– Не понял. Что, собственно, началось? – Вандиен наклонился пониже, опершись локтем о колено. Он ничего больше не добавил, только улыбнулся, зная, что его молчание будет для Берни самой лучшей подсказкой.

– Там рассказывается, с чего начались праздники Храмовых Отливов. Про то, как потонула деревня, и всякое такое прочее… – Берни помедлила, призадумавшись. – Даже и не знаю, как бы перевести все это на Общий, больно уж оно… Ну да ладно, хоть кратенько. – Она набрала полную грудь воздуха и огляделась по сторонам, словно подыскивая зацепку. И, наконец, заговорила: – Когда-то давно… очень давно… наша деревня была тихим приличным местом, с отличной глубокой гаванью и рыбацким флотом что надо. Храм же Заклинательниц стоял на длинном мысу, далеко выдававшемся в море. Не то чтобы они были нашими возлюбленными соседями, но уж нарочно вызывать их гнев мы вовсе не собирались. Деревня и храм, так сказать, просто старались обращать друг на друга поменьше внимания. Звон храмового колокола отмечал прилив и отлив, и так день за днем. Дружбы между нами не было, но был мир. До тех пор, пока Заклинательницы Ветров не устроили нам веселую жизнь. Это ведь из-за них задрожала земля и деревня ушла под воду…

– Каким же образом? – негромко переспросил Вандиен.

Берни нахмурилась:

– Ну… ничего определенного на этот счет песня не говорит. Я не могу… просто слов не хватает перевести то, что именно сказано в песне. Что-то вроде того, что пение Заклинательниц отдало морю нашу деревню. В общем, это была их вина. Их вина! – Дыхание Берни участилось. Вандиен кивнул, желая услышать продолжение истории. Тем не менее, в каком-то уголке сознания продолжал скрестись назойливый вопрос: ПОЧЕМУ? За каким шутом понадобилось Заклинательницам Ветров своим волшебством погружать в море деревню, да не только ее, но и свой собственный храм? С какой стати? И потом, каким образом?.. Они ведь властвовали над воздухом и ветрами, а вовсе не над каменным костяком земли…

– Когда это случилось, – продолжала Берни, – большинство народу было в море, на рыбной ловле. В деревне оставались только старики да ребятня, да еще те, кто лежал покалеченным или больным. Понимаешь, они были совсем одиноки и беззащитны, когда земля вдруг содрогнулась, а море отступило от берега. Люди в лодках, те, что рыбачили в открытом море, внезапно увидели вереницу огромных волн, накативших из ниоткуда, потом все услышали безумный набат храмового колокола… Но только когда мы возвратились, то поняли, что нет больше ни нашей деревни, ни прекрасной гавани…

Вандиен видел, что рассказ захватил Берни с той же силой, что и недавно спетая песня. Она вполне отождествляла себя с теми «мы», от лица которых шла речь, и говорила так, словно сама была очевидцем случившегося.

– Деревня была сметена. Неузнаваемо изменился и зеленый холм за деревней: половина его рухнула вниз, обнажив изломанную скалу. А дно гавани вспучилось так, что крупным лодкам негде было встать на якорь. И всюду, всюду по морским волнам плавали ошметки того, что еще утром нас окружало. Сучья деревьев, бревна из разрушенных домов, и там и сям – мертвые тела… Кто-то заметил маленькую девочку, уцепившуюся за бревно, и рыбаки вытащили ее из воды. Она наглоталась воды, мокрая одежда прилипла к телу, и сперва мы приняли ее за свою, но скоро поняли, что ошиблись. Наверное, она была одной из тех девочек, которых Заклинательницы крадут у безутешных родителей, чтобы воспитывать из них подобных себе. Она плакала навзрыд, и ее то и дело рвало соленой морской водой. Но потом она рассказала, как все было, – настолько, насколько это по силам ребенку. Когда началось землетрясение, она с другими детьми была внизу, в огромном покое под храмом, о существовании которого мы, деревенские, и не подозревали. Чертог тот был предназначен не то для учения, не то для богослужения, ну да не в этом суть. Когда малыши почувствовали содрогания земли и увидели, что сквозь трещины в стенах просачивается вода, они попытались спасти всякие там реликвии, которые чтят Заклинательницы. Девочка рассказывала, как они пробовали тащить вверх по ступенькам тяжелые сундуки, – пять-шесть карапузов, облепят и волокут… Она тоже пыталась помочь, но тут весь храм начал рушиться им на головы. Ей сломало камнем руку выше локтя. Она слышала крики тех, кто оказался придавлен и не мог выбраться, а вода все прибывала. Ей было очень страшно, и она бросила все и попробовала выбраться наружу. Никто не знает, каким образом, но ей это удалось. Вода подхватила и понесла ее, и она умудрилась уцепиться здоровой рукой за проплывавшую мимо балку. Так ее и выловили наши рыбаки: беленькая рубашонка прилипла к телу, и кость переломанной руки выпирала сквозь кожу. Совсем человеческий ребенок, на ней еще не успела как следует вырасти чешуя, а уши – пропасть, они были еще заметны под вымокшим капюшоном. Но вот над ее сердечком Заклинательницы успели уже потрудиться. Она все время плакала, хотя ее вытерли насухо и обогрели, плакала безутешно, и знаешь о чем? О сундуке, который они пытались вытащить, но не смогли!.. Она плакала и причитала, что она, мол, теперь недостойна своего капюшона, что она – вечный позор всех на свете Заклинательниц, и в особенности – тех своих сестер, что погибли, вытаскивая сундук, который она по своему малодушию бросила… Когда же она, наконец, притихла, мы решили, что она заснула. Но, притронувшись, мы поняли, что она не уснула, а умерла. И в тот самый момент под водой впервые прозвонил колокол, подавая голос с самого морского дна…

Берни остановилась перевести дух. Карие глаза обратились на Вандиена, и он увидел, что ни следа мягкосердечия и чувствительности в них не осталось.

– Вот откуда, – сказала она, – нам известно, что в храме Заклинательниц кое-что есть! Причем такое, за что им не жалко было и умереть! Вот о чем рассказала нам перед смертью маленькая девочка, когда-то бывшая человеком. Что именно оставили там Заклинательницы, мы не знаем. Но мы это разыщем. А когда найдем, то уж сообразим, как им воспользоваться! И да постигнет их горе, – их, по чьей вине погибла наша деревня, погибли дети людей и те, что были раньше людьми!

Она смотрела Вандиену прямо в глаза, и он ощутил, как в нем зарождается сопереживание. Пламя ее мести готово было разжечь что-то и в его собственном сердце… Но тут Берни разорвала протянувшуюся между ними ниточку, – обернувшись, взяла свою кружку и стала пить. Отставив ее, рыбачка смущенно улыбнулась Вандиену:

– Вот такая песня. Трогательная, правда? И я всегда так завожусь, когда мы ее поем. Ее сочинил один менестрель, который, верно, знал душевные струны и умел играть на них не хуже, чем на своей арфе. Нет, ну до чего люблю всякие старинные истории!.. Жаль только, знаю их мало. Так что, если еще что захочешь послушать про стародавние времена, спроси лучше кого постарше. Ну там, Зролан или, скажем, Корри…

– Ну, зачем уж так, ты очень славно мне все рассказала, – похвалил ее Вандиен. Потом он оглядел внутренность таверны, и это было сродни пробуждению ото сна. Почти религиозное напряжение духа, сопутствовавшее Песни о Храмовом Колоколе, успело едва ли не полностью рассеяться. Народ разбился на кучки у столиков и вовсю стучал кружками, предвкушая завтрашнее празднество. Завтра ни одна лодка в море не высунется. Ветер будет раздувать праздничные знамена и разносить аромат пирогов. Деревня облачится в лучшее платье, что у кого припасено для зимы, и выйдет на улицы гулять и веселиться. Благо кукольник, приехавший из Горькух, рассказал, что в Обманную Гавань сулилось заглянуть несколько жонглеров и, может быть, даже предсказатель судеб…

Еще, конечно, в таверне говорили о возчиках, перебывавших здесь в прежние годы. Кое-кого, выглядевшего бледно и жалко, вспоминали со смехом, зато тех, кто не подкачал и выдержал марку, – с благодарностью и восторгом. Вандиен отметил, что Зролан спустилась, наконец, со своего насеста и умело направила общую беседу опять-таки на изначальные времена и тогдашних возчиков. Вандиен навострил уши, внимая рассказам о том, как упряжки застревали в илистой грязи и тонули, когда накатывался прилив. О том, как яростный шторм, накликанный Заклинательницами, швырнул одного возчика на каменные развалины храма и переломал несчастному ребра. И так далее, и тому подобное. Однако Вандиен, рассчитывавший прояснить для себя кое-какие детали, был крепко разочарован.

Дождавшись мгновения тишины, он задал вопрос:

– Как именно выглядит сундук?

– Какой сундук? – с деланным непониманием отозвался темноволосый юнец, и несколько его дружков захихикали. Кинжальные взгляды, которыми наградили их рыбаки постарше, заставили молодых людей спрятать свой скептицизм.

– Никто не знает, – пробормотала Берни.

А Хелти добавил:

– Никто никогда не видел его.

– Неправда! – В юном голосе Джени смущение боролось с вызовом. – Отец моей матери своими руками его трогал!

– Коли так, что ж он его до берега-то не дотащил? – язвительно осведомился все тот же юнец.

– Он не смог. Сундук был слишком тяжелый… И потом, Пол… – Мужество явно изменяло Джени, и Вандиен готов был поспорить, что из-за этой самой истории девушку уже не раз поднимали на смех.

– Ну так что там про Пола? – издевался темноволосый юноша.

– Не скажу! Ты все равно только посмеешься и надо мной, и над ним!

– Пьяницей он жил и пьяницей помер. И поболтать был отнюдь не дурак, вот только доказать никогда ничего не мог, – ехидно вклинился еще чей-то голос.

– А ну, вы там, заткнитесь! – рявкнула Берни. Но Джени, загнанная в угол, вскочила на ноги, решившись на сей раз не отступать и окончательно свести счеты с насмешниками.

– Ты ведь хорошо знал его, не правда ли, Дирк? – ласково осведомилась она, но глаза метали молнии. – Здорово же ты в таком случае сохранился для своих лет…

– Ты-то будто сама его знала! – огрызнулся Дирк.

– Нет, но уж свою-то маму я знала, а она мне рассказывала все как оно было, все доподлинно так, как слышала от него самого!

– Половина деревни твою матушку знала…

Джени сперва побелела, потом залилась темной краской до самых корней волос. Видимо, тут было затронуто нечто очень личное, нечто такое, о чем, в принципе, знали все, но говорить вслух было не принято.

– Заткнись, говорю! – взревела Берни, но дело было уже сделано. Джени не то чтобы выбежала из комнаты – просто вышла, но чувствовалось, что ее глубоко оскорбили. Колли поднялся со своего места и молча стал заворачивать арфу. Движения его явственно говорили о том, чего он не мог выразить словами: что, мол, за радость играть, если твою музыку тотчас же таким вот образом испоганят…

Его уход что-то нарушил в благополучном течении вечеринки. Люди завозились на скамьях, начали вставать, натягивать дождевики и желать друзьям доброй ночи.

– Чтоб у этого засранца Дирка отсох его вонючий язык! – присаживаясь возле Вандиена, в сердцах плюнула Зролан. – Каждый раз, когда Джени пытается что-то сказать, он затыкает ей рот. Не могу понять, зачем бы ему это было надо, – знать, просто таким уж уродился…

– А в чем дело-то? – тихо спросил Вандиен. – Что было дальше?

– Никто не знает, в том-то и загадка. Джени слышала от своей матушки, но та больше никому не рассказывала. Что толку гадать, где там правда, где выдумки? Сколько раз я оставалась с Джени наедине и пыталась ее разговорить! Так-то она выглядит заправской болтушкой, а попробуй коснись ее – мигом замыкается, и молчок! Когда речь заходит о ее семье, она либо просто молчит в тряпочку, либо говорит ровно то же, что все в деревне, причем с тем же бессердечием: что, мол, ее мать была пьянчужкой, как и все ее предки. А пьяница, дескать, за порцию выпивки чего только не наболтает…

– Но ТУ историю она никому, кроме Джени, так и не рассказала?

– Вот именно. Поэтому я и думаю, что хоть какая-то крупица правды в ней обязана быть. Бедной женщине просто нечего больше было передать дочке, кроме славы, да и то не своей… «Твой дедушка, – наверное, говорила она ей, – был последним из нынешнего поколения, кто самолично трогал руками сундук Заклинательниц…» Ей, конечно, хотелось внушить ребенку хоть каплю гордости за свою семью, и притом хватило же ума внушить, что рассказ этот надо держать при себе и ни в коем случае не позволять, чтобы его делали поводом для насмешек и болтовни… В общем, только от нее эту историю можно получить в первозданном виде, точно такой, как ее рассказывал дедушка Джени. У каждого из наших балбесов, конечно, есть своя версия, но все это из пятых рук и через два поколения. Слухи и досужие вымыслы, из которых ничего полезного уже не выловишь. Истину, если она там вообще есть, знает одна только Джени.

– А мне она захочет ее рассказать, как ты думаешь, Зролан? – спросил Вандиен. – Помнится, некоторое время назад она была не прочь мне угодить…

Зролан покачала головой:

– Попробуй заговори с ней теперь, когда она закрылась в раковине и захлопнула створки. А тогда, в комнате, она не беседовать с тобой собиралась. Она шла дать тебе то, о чем и мечтать не смеют наши деревенские парни. Они, видишь ли, не решаются за ней приударить: она кажется им обиженной на весь свет, да притом еще ядовитой и злой на язык. Правду сказать, так она себя и ведет, но только потому, что ей кажется: они за ней не ухаживают, ибо презирают ее. Вот она и решила забраться к тебе в постель, чтобы всем показать: зря, мол, дерете носы, другие меня вон как желают. И стало быть, лучше уж с чужаком-возчиком, чем с такими, как они…

– Не очень я это понимаю, – смутился Вандиен.

– Она сама толком не понимает. Сама в себе, бедняжка, запуталась. Приходится ей расплачиваться за матушкину репутацию, вот она и замкнулась в самой себе. Нет, сегодня ты ни словечка от девочки не добьешься. И потом, ты уже раз ей отказал, а заново предлагать она не станет. Чтобы ты от нее опять отвернулся? Ну уж нет. Да и про тот-то раз ни словом, ни взглядом не признается, что что-то было. Уж такая она у нас щепетильная, самой себе на беду…

– Что же ты мне посоветуешь?

– Сделать то же, что всякий раз делают возчики. Отправляйся туда и потрать большую часть времени, разыскивая неведомо что и неведомо где. Барахтайся, поднимай тучу брызг… – Она вздохнула так глубоко и с таким чувством, что едва ли не сделалась меньше телом. – Я уже стара, Вандиен. Каждый раз, когда наступает Храмовый Отлив, я надеюсь, что этот раз окажется-таки последним, что сундук будет, наконец, найден. Но этого не происходит. И, по всему видать, не произойдет и теперь, как ты ни лезь из кожи вон… Так что иди-ка лучше спать, парень. Отдохни как следует и приготовься к завтрашнему. Самый отлив будет завтра вечером, не раньше, в общем, спи сколько влезет. Спокойной ночи…

Она поднялась и пошла прочь, и походка у нее была действительно старческая. Вандиен огляделся и увидел, что посетители успели разойтись. Он один еще сидел у гаснущего огня, а на другом конце комнаты Джени с угрюмым видом собирала пустые кружки на поднос. Вандиен встал, потянулся и попробовал улыбнуться девушке. Она смотрела сквозь него, словно не замечая. Вандиен сходил проверить, как там его упряжка, и отправился спать.