Заговор

Глава 21

Вскоре мы съехали с большой дороги, и сразу за молодым березняком увидели крепкие стены подмосковной вотчины стольника. Как у большинства российских чиновников, у Нечаева были проблемы со вкусом, но никак не с размахом. Поместье напоминало настоящее городище со своей фортификацией. Я с невольным уважением рассматривали широту замысла и грандиозное воплощение амбиций государева служащего среднего ранга.

— А ты хотел идти сюда один, — сказал я Сидору, — туда и с войском просто так не пробиться!

— Твоя правда, — с гордостью за хозяина подтвердил Алексей. — Пусть все знают, что мы не последние люди на Москве!

— У вас здесь кто сейчас главный? — спросил я.

— Чего? — не понял мужик.

— За хозяина кто остался?

— А, так есть такой, как же не быть, хозяйство большое, глаз да глаз нужен. Мы же, мужики, сами как на работу смотрим? Нам бы только бы свое урвать, так что без строгости никак нельзя!

— И кто здесь управляет? Имя у него есть? Звать управителя как? — прервал я рабские теоретические рассуждения каскадом наводящих вопросов.

— Так есть, конечно, почему и не быть? Как же без имени? — удивился такому вопросу Алексей, а звать просто, — он надолго задумался, вспоминая простое прозвище управляющего, наконец, сказал, — звать его, Василий Григорьич.

Мы наконец добрались до ворот. Алексей оставил лошадку, подошел и постучал в них кнутовищем. На его призыв никто не откликнулся. Он постучал снова.

— Вот, анафемы эти стражники, спят еще, поди! — виновато сказал он. — Ждать придется, покуда не пробудятся.

— И когда они обычно пробуждаются? — поинтересовался я.

— Когда как, когда я ночью уезжал, они еще не ложились, в зернь играли, так что, может, и не скоро. Ничего, нам не к спеху, подождем, глядишь, к обеду проспятся.

— Атак, не через ворота, внутрь попасть можно?

— Почему ж нельзя, только там телега никак не пройдет, там все бревнами завалено.

— Давай оставим ее здесь, потом когда ворота откроют, заберешь.

— А Сивка?

— Сивку распряги, пусть здесь пасется.

— Распрячь оно, конечно, можно, только боязно, как бы лихие люди не попользовались. Хоть кобыла, его матка, дрянь лошадь, нравная, а он сам Сивка-то, конь хоть куда. За таким конем глаз да глаз нужен, а то конокрады уведут! Да и телега-то справная, одним словом хорошая телега. Такая телега…

— Знаю, до Казани доедет, — перебил я. — Покажи нам проход, а сам оставайся своего Сивку стеречь.

Мне показалось, что Алексей оставаться за воротами не захотел и заинтересовался Казанью, но я тему погасил:

— Веди скорее, а то барин осерчает!

Алексей тяжело вздохнул, подозрительно оглядел пустынные просторы родной земли и махнул рукой:

— А, семь бед, один ответ, пошли, коли так.

В пролом крепостной стены телега действительно не прошла бы. Не потому, что он был узок, наоборот, слишком широк, но весь завален рухнувшим строительным материалом. Мы пробрались по бревнам внутрь цитадели. От комментариев я воздержался, с интересом ждал, чем еще порадует архитектурный и хозяйственный гений постельничего. Посмотрел вокруг и решил, что отложу эстетические оценки до другого раза. Задний двор был замусорен, неухожен и убог. Под ногами хлюпала зловонная жижа. Возле скотных помещений высились горы навоза, так что нас сразу же облепили слепни и мухи.

Отмахиваясь от агрессивных насекомых, мы пошли вглубь двора.

— Послушай, Алексей, где, ты говорил, у вас темная, в которой вчерашнюю девку держат? — спросил я, зажимая нос от резких запахов жизнедеятельности людей и животных.

— Так вон, мы мимо прошли, — указал он на один из бревенчатых сараев.

— Посмотреть на нее можно, а то будем за нее перед Василием Григорьевичем хлопотать, а девка окажется не та.

— Так почему не посмотреть, пошли, посмотрим. Там караульным мой кум Степан.

Мы вернулись к «темной», но никакого Степана здесь не оказалось, а сама тюрьма была заперта, вернее, подперта деревянным колом. Я его убрал и распахнул дверь.

— Есть тут кто-нибудь? — крикнул в темное помещение.

— Есть, — откликнулся мужской голос, и на свет Божий показался прилично одетый мужчина, правда одежда у него была не в порядке, а лицо помятое и усталое. Он удивленно осмотрел нашу странную компанию.

Алексей низко поклонился арестанту. Мы с Сидором ожидали другого явления и не сразу на него отреагировали.

— Здесь должна была быть женщина, — наконец сказал я.

— Есть и женщина, но она еще спит, — объяснил он.

Разговор у нас получался светский, будто мы зашли сюда в гости.

— Ее не Прасковьей зовут? — не выдержал неизвестности Сидор.

— Не знаю, она не называлась, — ответил арестант и крикнул вглубь сарая, — боярышня, тебя тут спрашивают!

Неожиданно в разговор вмешался наш провожатый, он вновь низко поклонился арестанту:

— Доброго тебе утречка, Василий Григорьич!

— Здравствуй, Алексей, — ответил тот, отстраняясь от двери, из которой, едва его не сбив с ног, выскочила взлохмаченная Прасковья. Она уставилась на нас во все глаза, засмеялась и бросилась мне на шею.

Я только успел про себя отметить, что арестант, скорее всего, и есть управляющий, как был захлестнут эмоциями.

То, что здесь началось, думаю, не требует особых комментариев. Мы обнимались, целовались и радовались встрече. Наконец, девушка немного успокоилась, и я смог переключиться на Василия Григорьевича. Он все это время стоял, прислоняясь плечом к стене узилища, с ироничной улыбкой рассматривая нашу компанию. Я его спросил:

— Ты, если я не ошибаюсь, здешний управляющий?

— Бывший, — ответил он, — сегодняшней ночью стал простым арестантом. — Если вы хотите увезти отсюда девушку, тогда поторапливайтесь, когда вернется хозяин, вам придется составить мне компанию.

— Нам спешить некуда, он теперь сюда нескоро явится, разве что после второго пришествия, — сказал я. — А вот с тобой бы я очень хотел поговорить, у меня есть много вопросов.

— Что значит… Ты хочешь сказать, что постельничий? Я же его вчера вечером видел живым и здоровым, — теряя весь свой иронический настрой, забормотал он.

— Все мы под Богом ходим и не знаем своего последнего часа, — нравоучительно объяснил я. — Сейчас человек жив, через минуту, глядишь, умер. Неисповедимы пути…

Однако он не дослушал сентенцию, перебил на полуслове:

— Значит, умер Нечаев!

Он был так искренно удивлен, можно даже сказать, ошарашен новостью, что начал нервно перебирать застежки на кафтане, потом пробормотал:

— Этот всем новостям новость. Как же это он так сподобился?

— Добрые люди помогли, чтобы случаем не сжег Москву.

В этот момент в наш разговор вмешался Алексей:

— Как же это ты, тезка, сейчас говоришь, что барин помер, а давеча сказывал, что он меня домой отправил? Что он, с того света тебе приказ передал?

— Сначала передал, а потом и умер, — ответил я, — помнишь, сначала крики были, а потом все люди на зады побежали, вот тогда и твой барин преставился.

— Что же ты сразу не сказал, как же так, барин помер, а я даже не перекрестился?! — испуганно воскликнул он.

— Ничего, он тебя с того света простит, — успокоил я верного холопа, потом обратился к управляющему:

— Есть здесь спокойное место поговорить? И прикажи баню, что ли, натопить, нужно дать Прасковье помыться, до чего изверги довели девушку!

— Коли так все хорошо сложилось, то почему бы и не поговорить, — ответил Василий Григорьевич. — И Прасковью вашу отмоем, будет еще чище, чем прежде. Пойдемте в господскую избу, я проверю, что тут за ночь без меня произошло, и о бане распоряжусь.

Мы с ним пошли впереди, следом Прасковья с Сидором. Парень заботливо поддерживал измученную девушку. Я незаметно рассматривал нового персонажа нашей драмы. На первый взгляд управляющий мне понравился, но я не спешил делать выводы, предполагая, что вся местная братия была замазана и в секс-индустрии, и в государственном заговоре. Мы прошли загаженным двором и вышли к парадным покоям, где была образцовая чистота.

— Хорошо вы здесь управляете, — не удержался я от комментария, — лицо мыто, остальное в дерьме.

— Это точно, потому меня постельничий Нечаев и подрядил порядок навести. Да только не успел я за толком дело взяться, как прогневил хозяина и попал под замок.

— Так ты недавно здесь? — задал я принципиальный для меня вопрос.

— Третью неделю.

— А раньше чем занимался?

— Своей вотчиной владел, да только сожгли ее вольные казаки, крестьяне разбежались, вот и пришлось в Москву перебираться.

— Как ты к стольнику попал?

— Дядька посодействовал, пообещал тут манну небесную, а сам видишь, что получил, едва живота не лишился!

За разговором мы вошли в господскую избу. Как и в большинстве подобных ей, внутри ничего интересного не оказалось. Время было раннее, дворовые еще спали, так что нам пока никто не мешал. Прасковья села рядом со мной и устало сложила руки на коленях. Выглядела она совсем измученной.

— У вас баню вчера топили? — спросил я управляющего.

Тот пожал плечами:

— Не знаю, мне было не до того. Хотя обычно топят, Нечаев любит смывать грехи.

— Хочу в баню! — оживилась девушка.

В горницу, где мы сидели, вошла какая-то заспанная старуха в одной ночной рубашке и уставилась на управляющего и на нас, как на привидения. Тот ее окликнул:

— Бабка Варвара, отведи гостью в баню.

Старуха перекрестилась и, скорбно поджав губы, пошла к выходу. Прасковья заспешила следом, за ней Сидор. Мы с управляющим остались с глазу на глаз. Возникла неловкая пауза, оба не знали, сколь откровенно можно говорить друг с другом.

— Убили, значит, постельничего, — задумчиво сказал он, — не знаешь, кто?

— Знаю, я убил.

— Ты? — только и нашелся переспросить он.

— Другого выхода не было, они с дьяком Ерастовым хотели поджечь Москву.

— А ты сам-то кто таков будешь? — помолчав, спросил он.

Я назвался. Почему-то мое имя произвело на управляющего сильное впечатление. Однако кажется, не негативное. Василий Григорьевич теперь смотрел на меня, скорее как на какое-то чудо морское.

— Тот самый окольничий, значит! — наконец сказал он. — Вот не думал тебя увидеть!

— Ты что, меня знаешь?

— Наслышан! Много о тебе здесь разговоров велось! А уж как ругали, не приведи Господь!

Я молча слушал, ждал, что он скажет еще.

— Сколько к тебе убийц подсылали, а ты все еще жив! — почти восхищенно говорил управляющий. — Я-то думал, ты разбойник из разбойников, а ты вроде совсем и не такой!

— Так это Нечаев меня пытался убить? — перебил я.

— Какое! Против тебя такие силы стоят, что лучше бы тебе в Москву век носа не казать. Я толком не знаю, при мне такие разговоры не велись, но краем уха слышал, что против тебя не только первые бояре ополчились, но и самого царя склонили тебя на дыбе испытать.

— Ты это точно знаешь? — спросил я, внимательно глядя ему в лицо. Я только вчера был в царском дворце, и никому в голову не пришло меня задержать. Управляющий пожал плечами:

— Слышал краем уха, хозяин вот в этой горнице говорил о тебе с каким-то знатным человеком. Голову на заклание класть не стану, может быть, что-то не правильно понял. Я их из-за двери слышал, а когда вошел, они замолчали. — А то, что тебя приказали убить, несколько раз говорили при мне.

— Ну, это не новость, уже несколько раз пытались, — а вот что царя против меня настроили, я не знал. Ты не можешь точно пересказать, что они говорили?

Василий Григорьевич наморщил лоб, пытаясь вспомнить разговор.

— Постельничий сказал тому человеку, что с Крыловым все решено. Тот спросил, что они будут делать, если опять не получится. Хозяин засмеялся и говорит, что тогда его, ну, значит, тебя, царь на дыбу вздернет, и ты во всем и сознаешься. Потом я вошел, и они замолчали.

То, что он рассказал, было похоже на правду, но ни еще о чем не говорило. Нечаев мог врать или блефовать.

— А что за знатный человек тут был?

Он пожал плечами.

— Не знаю его имени, но приехал он в карете с большой охраной. Тут последние дни много людей побывало, один знатнее другого, разве что самого царя не было.

— Ну, ему-то тут делать было нечего, — задумчиво проговорил я, даже примерно не представляя, что мне дальше предпринимать. Если на меня ополчилось боярство, то конец мог быть только один. Причем гарантированный. К тому же теперь на мне висит убийство двух важных государевых сановников. Поди докажи, что они замышляли заговор. На самого Лжедмитрия я больше не рассчитывал. Он был, как мне казалось, человеком порыва, а не умным правителем. Мог спонтанно помиловать, как простил Василия Шуйского, уличенного в измене и попытке переворота, так же мог приказать и пытать невиновного. Я не имел за спиной могучего семейного клана, как Шуйские или Романовы, а был одиночкой, как говорится, без рода и племени. А теперь царь еще прозевал крупномасштабный заговор. Такие люди на престолах долго не засиживаются…

— У вас тут можно где-нибудь поспать? — неожиданно для собеседника спросил я.

— Что сделать? — не понял он.

— Я всю ночь на ногах, голова гудит как котел, мне бы прикорнуть на пару часиков.

Управляющий смутился.

— Место, конечно, найдется, только как бы худого не случилось. Меня здесь не любят, а теперь и подавно… Придется к себе в вотчину вернуться. Там хоть и погорело все, но дома и солома едома. А отдохнуть тебе лучше на постоялом дворе, когда в людской узнают о смерти хозяина, тут такое начнется!

С этим было не поспорить. Хотя о моей роли в жизни и смерти постельничего пока никто не знал, но укладываться спать в его имении, было, по крайней мере, бестактно.

— Твоя правда, как только вернется Прасковья, мы сразу же уйдем от греха подальше.

— Мне тоже собираться пора, — грустно сказал собеседник, — хотя и собирать-то, правду говоря, нечего. Пока не нажил ни мошны, ни рухляди. Провожу вас и тоже в дорогу…

Он надолго замолчал, говорить нам больше было не о чем, тем более, что на каждого наваливались собственные проблемы. Однако просто молча сидеть друг против друга оказалось неловко, и я спросил:

— Далеко твоя вотчина?

— Нет, считай что рядом, под Калугой. Отсюда всего пять дней пути.

Мы опять замолчали. Я думал, чем мне теперь в первую очередь заняться. Учитывая рассказ управляющего, возвращаться в город было нельзя.

— Что-то долго ваша Прасковья моется, — сказал он. — Может быть, с ней что-нибудь случилось?

— Она же не одна, с ней Семен, ну этот парень, который был со мной. Если бы что произошло, прибежал бы, сказал.

— А… — мне показалось, как-то многозначительно, протянул Василий Григорьевич.

Мне это не понравилось, и я вопросительно на него посмотрел, уж не имеет ли и он видов на Прасковью. Все-таки они вместе провели ночь в темнице. Кто их знает, как они там друг друга утешали. Однако управляющий явно думал в этот момент не о пленных красавицах.

— Скоро вернется, — уверенно ответил я, преодолевая желание пойти посмотреть, чем она там, в бане, занимаются.

— Я не понял, Прасковья кто такая? — спросил он. — Почему ее держали в темной?

— Купеческая дочь, сирота, — начал отвечать я и замолчал. Дверь из сеней широко распахнулась, и в горницу вошел очень тучный пожилой человек в дорогом бархатном камзоле, украшенном золотым шитьем. Как мы все здесь, он выглядел несколько всклоченным. Управляющий вскочил на ноги и низко поклонился. Тот ответил легким кивком головы.

— Здравствуй, дядя, — сказал Василий Григорьевич, — какими судьбами?

— Здравствуй, Васька, — ответил новоприбывший довольно бодрым голосом, — большое горе у нас приключилось! Твой хозяин приказал долго жить!

Управляющий бросил на меня предупреждающий взгляд и неплохо разыграл удивление:

— Не может быть! Неужели! Нечаев умер? Я же его вчера вечером видел живыми и здоровым!

— Убили, — коротко сказал «дядя». — Подло закололи ножом в спину! Вот такие, брат, дела!

— Вот горе, так горе, — так же хладнокровно согласился с дядей племянник. — Поймали убийц?

— Пока нет, никто ничего не видел. Они, проклятые, отвлекли стражников и зарезали нашего Ваню, как барана!

Василий Григорьевич стоял, будто потрясенный несчастьем, а его родственник искоса рассматривал меня. Одет я был в запачканный на груди высохшей кровью караульного грубошерстный старый кафтан, своими у меня оставались только сапоги.

— Кто такой? — спросил дядя, не удовлетворившись одним визуальным осмотром.

Я хотел ответить, но меня опередил управляющий:

— Это мой сосед по вотчине, дворянский сын Алексей.

Дядя разом потерял ко мне и интерес и больше в мою сторону не смотрел.

— Думаю, не иначе, как свои убили, — сказал он, садясь на лавку, — больше некому. Там только свои были.

— Так как же получилось, что никто не видел? Человек-то какой значительный!

— Да, значительный. Их там двое было, и обоих в спину! Второй побольше твоего Ваньки будет, хоть и простой дьяк!

— А может быть, это тот, на которого охотятся, постарался? Ну, как его там, птичье такое прозвище? — спросил Василий, предупреждая меня красноречивым взглядом, чтобы молчал, не вмешивался в разговор.

— Шутишь! — почему-то сердито ответил дядя. — На того разбойника по всей Москве охота идет, он теперь, как пьяный заяц, по лесу бегает, каждого куста боится. Да его уже, пожалуй, и убили.

— А чем он так всех прогневил, что на него охоту открыли? — продолжил допытываться мой новый союзник.

— Всего не знаю, — в той же своей краткой манере ответил старший родственник, — слышал, из-за него очень выгодное дело пришлось закрыть, многое хорошие люди большие убытки понесли. Потом он царю что-то в уши поет, а что поет, никто не ведает. Одним словом чужак.

— Правду говорят, что царь приказал его изловить и пытать в крамоле на дыбе?

— Кто его знает, может быть, и приказал, с него станется. Своим умом хочет жить, старых законов не почитает и умных людей не слушается! Одно слово, лях! Да, — задумчиво сказал «дядюшка», — не ко времени Ваньку с дьяком зарезали. Встретит лях сегодня Марью, да как та признает его сыном, станет законным царем.

— О чем это ты, дядя? — спросил управляющий родственника.

— Так… не твоего ума это дело. Ты лучше скажи, где покойный Ванька казну прячет?

— Какую казну? Мне про такое неведомо. Я же здесь без году неделя.

— Как это не знаешь? Я тебя зачем на теплое место определил? Все должен знать.

— Да как же узнаешь, дядя? Он, то есть покойник, меня в свои дела не допускал, я больше по холопам и скотному двору управлялся.

— Плохо это, Васька, я не зря сюда первым прискакал, как только о несчастье услышал! Думай, где Ванька мог деньги спрятать! Не его они. Не успею я забрать, другие наследнички набегут, да все и растащат!

«Дядю» так расстроило неожиданное препятствие, что он, забыв и о своей дородности, и о самоуважении, вскочил со скамьи и начал трясти племянника за плечо.

— Экий же ты дурень, Васька! Прямо как мать твоя, покойница! Дурой сестрица была редкой, упокой Господи душу грешную! Меня бы слушалась… Ну, думай же ты, пустой человек!

Василию Григорьевичу такие характеристики ни себя, ни матери явно не понравились. Он взглянул на любимого дядюшку с холодным бешенством. Однако тот в самоуверенной глупости слышал и понимал только себя. Пришлось вмешаться мне.

— А казна-то у Ивана Ивановича была большая? — спросил я, глупо тараща глаза на замечательно умного родственника.

— А тебе-то что за дело, не знаю, как тебя звать, величать? — сердито спросил он.

— Мое дело известное, сторона, только если казна велика и в сундуке хранилась, так его еще ночью увез один человек. Как Иван Иванович, значит, уехал, так он в карете и увез!

— Кто?! — закричал «дядюшка», срываясь на визг. — Кто увез?

— Так тот боярин, что вчера с постельничим тайно разговаривал, — развернуто объяснил я управляющему, по чьему следу послать родственника.

— Кто такой, почему я не знаю? Зовут его как?! — вскочил тот.

— Имени не знаю, он мне не назывался. Вот может Василий Григорьевич вспомнит.

— Васька, ирод, вспоминай! Кто казну украл, тот и Ваньку убил! Ах, враги рода человеческого, Сатанаилы проклятые! Говори, что ты молчишь, как пень!

— Я тоже его по имени не слышал. В карете он приезжал, в боярском платье. Лошади белые, а сам роста небольшого, но в большом дородстве. Даже солиднее тебя, дядюшка будет!

— А, так вот это кто! Я так на него сразу и подумал! Ну, смотри он у меня! Сам воровать заречется и детям накажет! Будет ему еще на земле геенна огненная! — кричал «дядюшка», выбегая из горницы.

Мы понимающе переглянулись.

— Интересно, — спросил я, — как твой дядюшка сюда попал? Ворота ведь на запоре, а привратники после зерни и пьянки спят беспробудным сном. Неужели при такой солидности через завал перелез?

— Дядя Матвей, не то, что за сундук с золотом, за медную копейку сквозь игольное ушко пролезет, — объяснил ожесточенный племянник.

— Кстати о серебре и злате. Нужно его, пока не поздно, отсюда увезти.

Управляющий смутился и посмотрел на меня с осуждением.

— А что, деньги не постельничего, и все равно попадут в руки плохим людям. А ты подержишь их у себя до нужного времени, а потом отдашь на благое дело, — договорил я.

Такого варианта дележа краденого он не предвидел и задал понятный вопрос:

— А ты?..

— Мне деньги не нужны, возьму немного на расходы, а то я последнее время совсем издержался. Остальные ты увезешь к себе в вотчину и там спрячешь, — оживился я от предстоящего действия. — Веди в хозяйскую светлицу, они у него там, в сундуке лежат.

— Ты-то откуда знаешь?

Я хотел ответить, что от верблюда, но побоялся, что Василий Григорьевич меня не поймет. Все-таки, как никак, уродился он дураком в свою покойную матушку.

— Их просто больше держать негде. Тем более заговорщикам деньги позарез были нужны, потому и находиться должны под рукой. Пошли скорее, пока ваша дворня не пробудилась.

— Пробудятся они, дай бог к обедне! — проворчал он, но послушался.

Мы поднялись по широкой лестнице наверх и оказались в спальне хозяина. Там, прямо на полу, закрывшись тулупом, спал какой-то человек. Присутствие свидетеля нам было явно лишним.

— Кто это? — негромко спросил я.

— Слуга Нечаева, — пренебрежительно сказал управляющий, — напился вчера и полночи песни горланил, его сейчас и пушкой не разбудишь.

Пришлось поверить ему на слово. Я огляделся, в светлице оказался не один, а целых три сундука. Причем все огромные.

— Ну, и в каком казна лежит? — насмешливо спросил Василий Григорьевич.

— Сейчас узнаем, — пообещал я и начал разбираться со здоровенными замками, украшавшими дубовые мастодонты.

Говорят, что замки вешают для честных людей. Эта поговорка как нельзя подходила (и подходит до сих пор) ко всем замкам отечественного производства.

Открываются они, как правило, не только ключами, но и любыми металлическими предметам, которые можно вставить в замочные скважины.

— Эко, как легко у тебя, получается, — поразился Василий, когда я снял первый замок.

Мы подняли тяжелую крышку. В сундуке оказалась одна рухлядь, то есть меховые изделия, рачительно пересыпанные от моли сухими травами. Маленький тяжелый сундучок, в каких обычно богатые люди держат ценности, оказался в следующем большом сундуке.

— Вот и казна, — сказал я, — помоги вытащить.

Мы извлекли на свет божий иноземное произведение средневекового искусства и поставили его на стол.

— И этот откроешь? — усомнился управляющий, рассматривая замысловатые внутренние замочки.

— Окрою, только не сейчас, — пообещал я, — давай снесем его вниз.

Мы вернулись в горницу. Пока шли, я придумал, как с наименьшим риском увезти отсюда деньги. Самое простое и надежное было угнать лошадь с телегой у нашего ночного знакомого Алексея. На такого одра и такую телегу не позарится не только вор или разбойник, но даже самый добросовестный государственный чиновник.

— Куда же запропастилась Прасковья? — опять спросил управляющий. — Сколько можно мыться!

Действительно времени у нас было в образ.

— У вас с ней что-нибудь было? — как бы между делом, озвучил я интересующий меня вопрос.

— Нет, что ты, ничего такого не было, — слишком поспешно ответил он. — Она скромная девушка!

Мне стало интересно узнать, что он имеет в виду, говоря «ничего такого», и с чего заключил, что она скромная.

Однако в тот момент было не до выяснения отношений.

— Пошли, по пути зайдем за ними, — предложил я. Мы взяли сундучок за ручки и вышли во двор.

— Где у вас баня? — спросил я.

— Там, — кивнул он в сторону заднего двора,

— Пошли скорее!

Баня располагалась недалеко от провала в стене, так что нам было почти по пути. Возле нее на лавочке дремала давешняя сердитая старуха, Сидора видно не было.

— А где парень? — спросил я. Бабка молча указала на двери.

— Погоди здесь, я их потороплю, — сказал я управляющему и вошел в предбанник.

Со света я первым делом наткнулся на деревянное ведро и больно стукнулся косточкой щиколотки.

— Черт! Что здесь понаставлено! — невольно воскликнул я. — Прасковья, вы где?

Сначала мне не ответили, потом Прасковья взвизгнула, и передо мной в полутьме предбанника заметались два белых тела.

— Вы что?! — начал я, но не договорил, выскочил во двор.

— Что там? Что они? — излишне заинтересовано спросил Василий.

— То! — односложно ответил я, отворачиваясь, чтобы ему не было видно мое лицо.

— Правда? — переспросил он и вдруг засмеялся.

— Чего это ты развеселился? — удивился я такой странной в данных обстоятельствах реакции.

— Ну, девка, ну огонь! Всю ночь мне минутки спать не дала, а ей все мало! Я думал, она утром ходить не сможет, а она!.. — хохотал он.

— Что делать, — невольно усмехнулся и я, — есть еще женщины в русских селеньях! — И закричал в открытую дверь: — Быстрее одеться можете, мы уходим!

Будто в ответ из бани медленно вышел красный как рак Сидор и повалился на колени:

— Прости нас, дядя Алексей Григорьевич, благослови, нам с Прасковьей теперь друг без друга не жить!

Что тут было делать! Пришлось впервые в жизни выступить в роли патриарха.

— А сама Прасковья что думает? Согласна? — спросил я.

— Согласна! — пискнула из-за двери девушка. — Сидор мне больше жизни люб!

Теперь уже я начал смеяться. Рядом покатывался управляющий.

— Ну, что с вами делать! Если любите друг друга, благословляю вас, дети мои, живите в мире и согласии, плодитесь и размножайтесь! А теперь бегом за нами, а то голов не сносите! А ты, бабушка, передай эту ефимку Алексею, пусть купит себе новую лошадь! — сказал я, бросая в подол старухи серебряную монету. После чего мы с Василием подхватили сундучок и быстрым шагом направились к пролому.

— Ну, девка, ну, огонь! — то ли восхищаясь, то ли ища сочувствия, повторял управляющий. — Нет, это надо же!

Маломерная мохнатая лошадка понуро стояла в придорожном бурьяне и лакомилась пыльной травой.

— Вот тебе и скакун! — сказал я. — Зовут его Сивка-бурка!

— Ты думаешь, на нем можно ехать? — с испугом спросил Василий.

— Ты что, коняга хорошая, сундук легко увезет! Зато никто тебя не остановит. Рви траву, нужно его прикрыть, чтобы его не было видно.

Василий мою мысль понял, кивнул и принялся рвать траву. Пока мы с ним маскировали сундучок, подошли счастливые молодые. Прасковья застенчиво тупила глазки, а все ее недавние любовники смотрели на нее разными взглядами. Бывшие, надо сказать, не очень ласково.

Пока мы тащили сундук и перебирались через завалы рухнувшей стены, я почти успокоился. В конце концов, все, что ни делается, к лучшему. Перспектив у наших с ней отношений не было никаких. Тем более, в связи со вскрывшимися обстоятельствами. Я имею в виду не только случай в бане, а мое шаткое положение в обществе.

— Вы что делаете? — стараясь казаться независимым, спросил Сидор.

— Траву рвем, — холодно ответил я.

— А… — разочаровано протянул он.

— Значит так, — начал я инструктаж или, лучше сказать, свое последнее слово. — Мы с Василием Григорьевичем остаемся здесь, вы возвращайтесь в Москву. Твои родители уже, наверное, сходят с ума от беспокойства, — сказал я парню. — А ты, — обратился я к Прасковье, — найди Ваню и передай, что я в Москву не вернусь. Пусть сам устраивается, деньги у него на первое время есть. Ваш бывший управляющий у Вани под арестом, можешь делать с ним все что хочешь. Ты уже, судя по всему, большая девочка!

— Почему ты не вернешься? — вскинулась девушка, решив, что меня сразила сцена в бане.

— Убить меня там хотят. Придется переждать какое-то время. Если больше не свидимся, то не поминай лихом, спасибо тебе за все хорошее и будь счастлива. А теперь идите, у нас еще много дел.

Кажется, такое сухое прощание молодым людям не понравилось, но времени у нас действительно не оставалось. Амур и Психея помялись, поняли, что нам не до них, и ушли, держась за руки. Мы с управляющим, покончив с маскировкой, двинулись следом. Сивку-Бурку я вел в поводу. Мой кафтан вполне соответствовал образу владельцу такого одра. Напарник шел стороной, по бездорожью. Соратники постельничего знали его в лицо, и это могло привести к лишним осложнениям. Пока нашей первостепенной задачей было убраться подальше от имения.

До большой дороги мы добрались беспрепятственно, но только когда мы отошли от Москвы пару верст, я вздохнул с облегчением. Василий присоединился ко мне и дальше мы пошли вместе. Отдохнувшая лошадка легко везла пустую телегу. Уже ближе к полудню мы съехали на проселок и остановились на отдых. Управляющего разбирало любопытство, что в себе заключает похищенный сундучок, и он уговорил меня открыть его прямо здесь. Я вяло сопротивлялся, мечтая поспать хотя бы час, но он упросил, и мне пришлось таки возиться с замками.

— Господи! Какое богатство! — воскликнул Василий Григорьевич, глядя загоревшимися глазами на груду монет самого разного достоинства, навалом лежащих в сундуке. — Откуда столько серебра и золота может быть у одного человека. Да в царской казне, наверное, меньше!

— Не знаю, — лениво ответил я, растягиваясь на высокой траве, — что чужие деньги считать. Они у тебя останутся только на хранение. Когда придет время, отвезешь их в Нижний Новгород и передашь говядарю Кузьме Минину.

— Говядарю? — переспросил он, глядя на меня во все глаза. — Почему говядарю?

— Когда придет время, тогда и узнаешь.

— А когда оно придет? — осторожно спросил он, явно подозревая, что у меня не все в порядке с головой.

— Тогда, когда в стране начнется раздор и разбой. Вот тогда гражданин Кузьма Минин и начнет собирать деньги на русскую рать, — загадочно ответил я.

— А что, такое время придет?

— Придет, и уже скоро.

— Откуда ты все это знаешь? — задал он вполне резонный вопрос.

Ответ у меня был готов, простой и не требующий доказательств:

— Нагадал! А теперь не мешай мне спать!