За обиду сего времени

1. Остров Вознесения в океане есть…

Заход на остров Вознесения занял всего три часа. Нам было известно, что на северо-западе острова находятся две достаточно глубоких бухты – и в бухте Вознесения, в наше время известной как Клэренс-Бей, мы и выгрузили людей, технику, вооружение, и запасы. Сначала, как водится, промерили глубины и обнаружили, что в южной части залива глубины достигают одиннадцати метров, тогда как на севере – песок и достаточно мелко. Отдельно доставили достаточно большое количество воды – у берега здесь нет пресной воды, так что один из первых строительных проектов – дождевые цистерны. Именно поэтому на острове поселения появились в моей истории лишь в девятнадцатом веке, причём рассчитаны они были лишь для персонала военных баз.

Но пляжи здесь были знатные, вода тёплая, песок белый… Кроме того, недалеко от берега начинались рифы. У меня была мысль поплавать здесь с маской, но Жора Неверов сказал мне "нет" – времени мало. Неожиданно появился выводок девушек-медичек во главе с самой Региной, и совместными усилиями мы смогли уговорить капитана отпустить нас на пляж, "только чтобы были на борту не позже, чем через два часа. Нет, лучше полтора."

Взяв с собой тенты и полотенца, мы спустились по трапу и отправились на север. Минут через десять, Рената царственным жестом нас остановила.

– Сюда. Место красивое, вот только деревьев нет.

– Потому и тенты, – улыбнулась Женя Кравцова, самая бойкая из медичек.

– Вот и хорошо. Ставьте, и пойдём купаться.

Тенты были скорее армейскими навесами, но поставили мы их буквально за три-четыре минуты, положили на песок полотенца, и начали раздеваться, причём Рената вполголоса сказала:

– Вот и хорошо – мужики далеко, нас не увидят.

– А Лёха что, не мужик, – сказала Женя, и остальные засмеялись.

– Лёха – один из нас, – нелогично ответила Рената, и хохот усилился, а я украдкой посмотрел на то самое место – а вдруг я и правда теперь "один из них" по всем параметрам? Вроде обошлось…

Затем Рената заставила нас помазаться мазью от загара (причём трудодоступные места приходилось мазать другим – хорошо ещё, у меня это только часть спины), и лишь потом повела нас в воду, после чего посмотрела на меня озорным глазом и сказала:

– Давай наперегонки вон до того камня!

Три девочки поплыли вместе с нами; я думал, что я всех их побью только так, не напрягаясь, но неожиданно быстрее меня рванули и Женя, и – о, ужас! – Рената. Я еле-еле перегнал их, как Рената вдруг закричала:

– А теперь обратно!

На этот раз я всё-таки вспомнил свою спасательскую юность, и, хоть и не без труда, обогнал их на два-три корпуса, после чего девицы всей толпой набросились на меня и стали топить… В результате полежать на пляже нам практически не удалось, да и вернулись мы минут на двадцать позже, чем нам разрешил Жора. Но тот лишь усмехнулся:

– Сказал бы я вам на два часа, пришли бы через два с половиной. Или через три, как моя жена… – лицо его неожиданно потеряло сардоническое выражение, глаза заблестели, и он отвернулся от нас.

Вышли мы согласно плану, и пошли на север – на Бермуды. Несмотря на то, что я был намазан кремом от загара, да и были мы на пляже недолго, я всё равно умудрился обгореть, причём хуже всего на самом неудобном месте – на седалище, которое я сам перед купанием нормально помазать не сумел, а девочек просить по понятным причинам не хотелось. После этого, я два дня бегал к Ренате на обработку, ел стоя, спал лишь на животе, да и за письменным столом работать не получалось. Так что, когда ко мне на второй день зашёл Саша, он согнулся от хохота – компьютер лежал на койке, а сам я стоял перед ним в голом виде (чтобы не болела обгоревшая партия) на коленях, которые, в отличие от филейной части, почти не болели.

– Я-то думал, ты православный, а ты, оказывается, молишься компьютеру.

– Зря ты с нами не пошёл – сам бы был сейчас в моём положении.

– Пригласил бы, я бы пошёл. А то ты вновь куда-то не в ту степь отправился – жена дома на сносях, а он всех баб на корабле монополизировал.

– Не я приглашал, а дамы. А они мужиков брать с собой не хотели.

– Ага, ясно. Ты, получается, не мужик.

– Да пошёл ты, – что, в переводе, означало "сдаюсь!"

– Ладно, расскажи хоть, чем занимаешься.

Я показал ему карту Бермуды из энциклопедии:

– Вот смотри. Видишь форму? Что напоминает?

– Неполный вытянутый атолл. Или затонувшую кальдеру вулкана. По форме – рыболовный крючок.

– Именно. На севере – "ушко". А геологически – там и правда был вулкан, вокруг – глубины в несколько тысяч метров. Вот только вулкан за многие тысячелетия ушёл под воду. А то, что над водой, было намыто и принесено ветром за долгие годы.

– Ясно. Ну и где здесь столица?

– Видишь – Сент-Джордж? Так он называется и сейчас, но основали её наши ребята и назвали первоначально Новоалексеевкой. Что ты ржёшь, я был бы только за, если бы её переименовали в Новоалександровку. Или Новосикоевку.

– Ну уж нет, у нас здесь культ сугубо твоей личности. Понятно. Значит, здесь несколько островов вокруг этого залива… А южнее – один большой остров и несколько крохотуль.

– Не совсем. Видишь, вот здесь небольшой пролив – он не судоходный – и далее идёт остров, известный в нашей истории как Сомерсет. А здесь – смотри.

И я перелистнул страницу. На экране появился план, нарисованный нашими ребятами, который передал мне Дон Хуан.

– Ага, понятно. Главный остров, Новоросский остров – он как бы острие крючка… Молодцы, ребята, вымерили глубины. Понятно теперь. А пресная вода?

– Реки и озёра только подземные – там целая куча пещер. Но дожди там идут очень часто, так что там, наверное, построили цистерны. Одна проблема – камень пористый. Поэтому мы их изолируем цементом. После победы, конечно.

– Ясно. А что там у англичан?

Я вывел на экран третий план – с "Золотого Кабана".

– Пока они только в Сент-Джордже, там, где при нас была Новоалексеевка, плюс здесь и здесь у них форты. Может, они и ещё что-нибудь построили, но вряд ли, солдат у них маловато.

– А кто строит?

– По словам Кидда, какие-то рыжие в основном. Наверное, ирландцы – возможно, работники по контракту, но скорее – рабы.

– Белые рабы?

– А ты как думал? Их приговаривали к рабству якобы за мятеж либо за другие преступления. Другая форма – люди, которые подписывают контракт на семь лет, а затем им полагалось ружьё и определённая сумма. Но хозяева могли удлинить срок за всякие проступки, настоящие и мнимые. Хотя, в таких случаях, они могли обратиться в суд, и иногда даже выигрывали дело. Но редко…

– Ну и что ты думаешь?

В марте-апреле, как он рассказал, придут первые корабли. Мне кажется, что они привезут ещё солдат, да побольше. Во-первых, прочешут Главный остров, а именно там наши люди. Если они ещё живы. Во-вторых, из них сформируют гарнизоны новых фортов. Ну и, в-третьих, скорее всего, появятся поселения и на Главном острове.

– Ясно, – задумчиво сказал Саша – Значит, наша задача – освободить острова до прихода новых. Ведь, во-первых, своих мы не бросаем. А, во-вторых, чем супостатов больше, тем сложнее будет их оттуда выковыривать.

– Именно так.

2. Командир

Если в Тихом океане великое множество островов, в основном, конечно, в тропиках, то в Атлантике вдали от континентального шельфа их почти буквально можно пересчитать по пальцам, и практически все они – от Бермуды до Тристана да Куньи и от Мадейры до Вознесения – вулканического происхождения. Кроме разве что единственного во всём океане атолла даш Рокаш, находящегося не столь далеко от Бразилии…

И от острова Вознесения до Бермуд – почти семь тысяч километров, или около четырёх тысяч морских миль. А по пути одно сплошное море – и не менее двух недель этого самого пути.

Как только я более или менее смог сидеть и носить одежду, я побежал в радиорубку – а вдруг объявилась Бермуда, или хотя бы Кокосовый остров. На последний я не особо-то и рассчитывал – далековато. Вот поближе к Бермудам можно будет попробовать связаться с ним – а через него и с Россом.

Когда ребята уходили на Бермуду, мы им выдали одну из дальнобойных раций – при хорошей погоде и отсутствии географических шероховатостей её дальность достигала пять тысяч километров. Рация сия жрала достаточно много энергии, поэтому они получили ещё и переносную батарею, а к ней солнечное зарядное устройство. Если бы они её каким-то чудом спасли, то на четвёртый-пятый день после того, как мы покинули остров Вознесения, мы должны были войти в зону приёма. По планам, они должны были бы выходить в эфир два раза в день, в двенадцать и шесть по бермудскому времени, что соответствовало, конечно, при условии, что получилось подзарядить батарею. Разница во времени была четыре часа с Россом и четыре же часа, но в другую сторону, со Святой Еленой и островом Вознесения. Схожие правила были установлены для Кокосового острова, но по их времени – разница составляла два часа после Росса и столько же до Бермуд.

За то время, пока я был вынужденным затворником, я практически наизусть выучил все имевшиеся у нас материалы по Бермудам, и кроме тех моментов, когда я убегал в радиорубку, я ударился в вынужденное безделье – читал, смотрел немногие фильмы, которые загрузил на ноут – обычно в компании то с Сашей и Ринатом, то с девочками. Совещания я пока не созывал – я их не люблю с тех пор, как я был в армии, и, если они не нужны, зачем?

Дней через десять мы получили первое сообщение морзянкой с Кокосового острова. Мол, всё хорошо, база построена, стройтехнику забрали, новая команда пришла. А также новости из Росса, главной из которой был привет и поцелуй от Лизы для меня лично, а также подобные же послания для тех немногих из нашей экспедиции, кто оставил там родных. Ответы у меня уже были заготовлены и переданы ребятам, которые морзянкой же и ответили. Забегая вперёд, это же мы делали и в последующие дни.

К концу светового дня второго февраля мы подошли миль на двадцать-двадцать пять к Бермудам. Я уже отчаялся услышать наших; конечно, Новоалексеевку можно было освободить и без них, но, во-первых, нужно было спасти их, а, во-вторых, получить как можно больше информации с мест. У нас был с собой квадрокоптер со "Святой Елены", но было слишком далеко и слишком ветрено.

В без четверти шесть, я вышел на палубу, чтобы запечатлеть необыкновенные цвета сегодняшнего заката; но не успел я сделать первый десяток снимков, как ко мне подбежал вестовой из радиорубки.

– Лёха, Лёха, иди скорее, Бермуды на связи!

Радиограмму как раз перевели с морзянки: "На Главном острове два муж три жен два млад СОС".

– Я уже сообщил, что мы здесь.

– Молодец. Спроси, где именно мы их сможем забрать.

– Через два часа с южной оконечности острова, у мыса царя Бориса. Осторожно, рифы. Сигнал – свет фонарика. Там проход в рифах с глубинами более двух метров. Агличане не патрулируют.

– Как близко может подойти "Победа"?

– Двести метров. Глубина не менее восемнадцати метров.

– Добро. Ждите.

Я лично пошёл на баркасе вместе с Сашей, десятком "идальго", и двумя медичками – Женькой и ещё одной, Таней. Рината, как он ни рвался, я оставил, разъяснив ему, что, если с нами что случится, то ему предстоит взять на себя командование операцией. Мы вышли по карте к предполагаемой точке рандеву, спустили баркас, и медленно пошли вдоль берега, промеряя на всякий случай глубины, но всё было в пределах нормы. И, наконец, мы увидели тусклое пятно света на берегу – батарейки их фонаря практически сели. Мы мигнули своим фонарём, развернулись, и медленно пошли к берегу.

Я не выдержал и выпрыгнул со всеми, а через минуту держал в объятиях женщину в рваной форме. Затем мы внесли в баркас двоих маленьких детей – худеньких и измождённых. Ещё более исхудавшими оказались их мамы, обе из которых были одеты в лохмотья, судя по тому, что я увидел в свете фонаря, были. Затем я подал руку неизвестной, но она сказала:

– Княже, сначала помоги мужчинам. Они оба ранены.

И тут я её узнал по голосу – она была одной из тех, кого мы спасли в лесу под Курском от татар, только тогда она была ещё ребёнком. Я помог одному из мужчин забраться в баркас, другой отказался от помощи и пошёл сам, а командиршу тем временем перенёс на руках Саша. И баркас, сначала на малых оборотах, а потом и быстро, побежал к "Победе".

После того, как их осмотрела наша врачебная команда, всех, кроме главной, срочно госпитализировали. Её тоже хотели, но она сказала:

– Не сейчас. Сначала мне нужно всё рассказать князю.

Мы сели вместе с Сашей и Ринатом, а также Жорой Неверовым, и приготовились слушать её рассказ. Наталия – именно так её звали – была единственной незамужней из всех, кто ушёл на Бермуды. Как и другие, она была кожа да кости, но следы былой красоты разглядеть было можно. Она лежала на койке под капельницей, но взгляд её был твёрдым и уверенным, и она улыбнулась, отчего измученное её лицо преобразилось.

– Ты ведь спас меня, княже? – спросила она.

– Да нет, не я. Тебя Саша Сикоев нёс, он один из моих заместителей – и я показал на Сашу. – А это – Ринат, он тоже рвался за вами, но я ему не позволил, должен же был кто-то из начальства оставаться на борту. А третий – Георгий Неверов, капитан корабля.

– Розумею, княже. Ему я расскажу про то, как лучше пройти в гавань, где стоят ворожьи суда, и где их крепости.

Жора чуть поклонился ей:

– Именно так, прекрасная барышня.

– Не льстите мне, господине. Видела я себя только что в зеркало – похожа я на чучело. Так я расскажу сначала. Пошла я на Бермуды, дабы мужа себе найти – неженатых было среди мужеска пола много, а среди женска незамужней я одна. Думала, найду своё счастье в дальних землях.

– А почему ты не пошла со всеми на "Победе"?

– Меня спросили, когда я в Николаев-то пришла, сколько мне лет, я и сказала правду. А на "Победу" брали либо восемнадцатилетних, либо замужних.

– Что ж ты ко мне не пришла? Я б сделал для тебя исключение.

– Искали тогда людей для Бермуд, и мне дозволили со всеми идти. Я и пошла.

Во время перехода на острова у неё появился жених – Василий Ложкин. И всё было хорошо, свадьбу они собирались играть вскоре после Великого поста.

– Вася мой служил комендантом форта святого Николая, что над Новоалексеевкой, а я, подумав, тоже попросилась в гарнизон – все равно я замужем не была, силой меня Бог не обделил, а стреляла я лучше, чем почти все мужики наши. Кроме Васи – он был самым лучшим. Он меня и снайпером назначил, сказал, кто знает, вдруг враг на остров высадится. Другие ворчали, пока я на стрельбах лучший результат не показала. Мне и мосинку выдали – у других были николаевские ружья.

Служба-то необременительной была, пока англичане не пришли. Да и тогда никто ничего не думал, токмо Васе сие не понравилось, да Евгений наш, начальник колонии, сказал, что нужно им помочь. Помогли на свою голову…

Она замолчала, и я впервые увидел, как блестят её глаза. Но она справилась с собой и продолжила:

– Через несколько дней, когда их корабли починили, они попросились в гавань выйти, мол, проверим, всё ли в порядке. Один отошёл чуть подальше от берега, а другой, проходя между нашими кораблями, неожиданно открыл пушечные порты и начал стрелять.

Я тогда как раз из крепости вышла – оба нужника в форте были заняты, а у меня тайное место для подобных дел имелось. Когда я выстрелы услышала, я вскочила и сквозь деревья увидела, как оба наших красавца тонут. А потом ушам больно стало – попало в пороховой склад в форте, страшно все разметало. Говорил же Ваня начальству, что нужно было погреб строить, а они – мол, ничего страшного не случится, если порох пока в сарае полежит. Вот и полежал.

Я побежала обратно в форт, и первое, что я вижу – Васина голова. Взрывом оторвало. Ну и другие все мертвы были, только один тяжелораненый, тоже Вася, только Беляев. Я его оттащила в сторону и перевязала, как могла, да умер он почти сразу. А потом англичане пришли, я и спряталась в пещере – они меня не нашли. Трупы они все оттуда убрали, что с ними сделали, не знаю. Зато оставили ружья, точнее, то, что от них осталось; они их связали в две связки и оставили в стороне. А еще выжили три пушки – александровские, хорошие. Кроме того, я нашла две сумки – их взрывом отбросило. В одной были вяленая рыба и фляга с водой, а во второй – патроны к "мосинке", бинокль и три гранаты. У меня и своя сумка была, но в ней только патроны были и вода…

Пока было светло, я связала небольшой плотик и отнесла его к воде, а затем туда же перенесла то оружие, которое можно было восстановить. А под связкой оставшихся стволов я гранату положила, так, что англичане поднимут ружья, и взрыв!

На закате я спустилась, разделась догола, положила всё на плотик, вернулась, чтобы столкнуть пушки со склона, затем спустилась и переплыла через гавань, держась за плот. На Главном острове была наша радиоточка, и при ней всегда дежурило четверо. К ним я и хотела примкнуть. Но на Новониколаевском острове я наткнулась на две парочки – у нас любили отдыхать на тамошнем пляже, и они утром туда ушли, да так там и остались. Девочки именно оттуда, мужья-то их голову сложили…

Затаились мы в роще, а то, что аглицкие вороги делали, в бинокль смотрели. И как за женщинами они бегали, хватали их и измывались над ними, и как их вместе с мужиками вешали, и как младенчиков за ноги хватали и с размаха головой о каменную стену управления били. Всё видели. Вот только одно обрадовало – несколько их в форт поднялось, а потом взорвалось там нечто – не иначе как моя граната. Но, как только вновь чуть стемнело, мы побросали всё в лодку, на которой мои спутники на пляж пошли, и на Главный остров, к радиоточке. Там и Прол Николаев был со своими ребятами – он на себя командование принял.

Пробовали мы хоть кого-нибудь по радио вызвать, да не получилось. Нешто мы не розумели, до наших далече было. Радиостанцию мы тогда спрятали, а от батареи и солнечного устройства потом нашу маленькую рацию питали, и каждый день два сеанса делали. Вот только приходили вороги раза три на наш остров. А мы их встречали, яко дорогих гостей – поубивали, наверное, с дюжину. Но порох начал кончаться, зато и супостаты ходить к нам перестали. Но четверых мы потеряли – двух мужей и двух из охраны, а последним погиб командир. Хороший он был, Прол Иванович. Тогда я стала командовать – другие строителями были, одна токмо я военной. А теперь вас дождались.

– Что же вы ели?

– Удочки у нас были, да сначала у одной леска порвалась, а две недели назад у второй, а запасной не было. Потом рыбу руками ловить пытались, плохо получалось, всё детям отдавали. Когда яйца птичьи находили, их ели. А ещё кузнечиков здешних, большие они такие – сначала тошно было, потом привыкли, вот только мяса в них маловато. Один раз дикую свинью подстрелили – там их немало – но пороха маловато осталось, берегли на крайний случай.

А теперь устала я. Так что слушай – все супостаты в Новоалексеевке и в фортах. Фортов у них три – один над селом, только не там, где наш был, а триста метров на восток, один на Курском острове – он на входе в гавань – и на Новониколаевском острове. Сколько людей – не знаю, но солдат не так много, иначе они бы давно нас выкурили. Карта у вас есть? И карандаш?

Я передал ей и то и другое. Она, бегло взглянув, сделала крестики:

– Здесь их форт, здесь и здесь. Здесь Новоалексеевка – или как её теперь называют. Рядом с ней верфь – ещё мы построили. Здесь рыжие какие-то содержатся – наверное, рабы. Некоторые, наверное, бежали, на Главном острове чуть севернее мы видели четверых, но решили не подходить близко – мало ли что.

– А корабли?

– Неделю назад в гавани было два военных и один гражданский – вряд ли это изменилось, зиму они, как правило, здесь пережидают. Да ещё на верфях три – два строятся, одного купца всё ещё чинят после шторма прошлой осенью. Снаружи они не патрулируют, лагуну тоже с тех пор, как там корабль на риф налетел. Он и до сих пор там, недалеко от западного входа в Новоалексеевскую гавань.

А теперь прости, княже, умаялась я.

Она закрыла глаза и засопела, а мы вышли из её "палаты". Саша бросил на девушку ещё один мечтательный взгляд, затем повернулся и пошёл вместе с нами. Когда мы вышли, он осторожно спросил:

– Лёха, она тебе нравится?

– И даже очень. Классная девушка.

Он поскучнел:

– Значит, ты… имеешь к ней интерес? Как тогда к Эсмеральде?

– Да нет. Ты же знаешь, я женат. И больше не гуляю.

– Ты не против, если я за ней ухаживать начну?

– С условием, что я буду свидетелем на свадьбе.

– Замётано! Ещё бы девушка согласилась. Да и вообще до ухаживаний дожить еще надо, что там о свадьбе говорить…

3. Не ждали?

"Победа" ночью перешла в точку на границе "террасы" – зоны глубиной от восемнадцати метров, находящуюся между рифами и пропастью вокруг острова. Именно пропастью – глубины у её нижней кромки превышали три тысячи метров. А от форта на Курском острове – единственном, смотревшим наружу – нас прикрывал высокий Александровский полуостров Новониколаевского острова.

На совещании, я напомнил собравшимся:

– Убийства женщин, детей и пленных – военные преступления. Пикеринга и всех, кто участвовал в первоначальной операции – повесить. Вне зависимости от наличия дворянского титула.

Ринат аж поперхнулся:

– Не ты ли всегда был против смертной казни?

– После того, что они сделали с нашими, особенно женщинами и детьми – ничуть. Чем эти цивилизаторы лучше Гитлера?

– А если они потребуют иной смерти, мол, дворян вешать не положено, достоинство не позволяет?

– Любой, кто замарал себя подобными преступлениями, никакого достоинства не имеет. Даже если это будет чья-нибудь жена.

– Хорошо, – сказал Саша, – но сначала дай мне с ними поговорить по душам.

– Сделаем. Всех англичан – и военных, и гражданских – под стражу. Будем их проверять на предмет участия в тех событиях.

– А если нет?

– Тогда в зависимости от степени вины. Нам как раз будут нужны рабочие руки, и здесь, и на Барбадосе, и на Тринидаде, а потом вернём их в Англию.

– А что делать с теми, кто здесь подневольно?

– Если так, то, конечно, отпустить. Точнее, доставим их в Ирландию, а там пусть уж сами добираются до родных мест. А если кто захочет стать православным и выучить русский, то можно и разрешить здесь поселиться. Первоначально, конечно, под надзором.

Рано утром, над мысом поднялся квадрокоптер и полетел над заливом, транслируя картинку на экран. Всё было, как мы и ожидали – три форта, поселение, корабли в бухте… Можно было начинать.

"Победа" вышла из-за мыса и двумя снарядами разметала батарею на Курском острове. Затем, не снижая хода, мы прошли по Новониколаевскому проливу в гавань, стреляя одновременно по фортам на Новониколаевском и Новоалексеевском островах. Затем огонь перенесли на Новоалексеевку и на корабли, потопив один из военных первым же выстрелом.

Надо отдать должное оперативности англичан – они повели себя, как французы времён Второй Мировой, и все флаги немедля были спущены. Баркасы с десантом высадились на всех трёх островах, но сопротивления не было нигде, за исключением некой особы лет сорока, которая, когда открыли шкаф, в котором она пряталась, попыталась укусить одного из наших и сломала зуб о металлическую пуговицу на его рукаве. Битва за Новоалексеевку закончилась, не успев начаться.

Я поручил Саше принять капитуляцию, а сам решил облетать острова на загодя подготовленном к полёту вертолёте. На заднее сиденье я усадил Сашу Базарова – Саша был бурятом, небольшого роста, и великолепно там помещался. Да и весил он немного, поэтому мы смогли взять с собой почти столько же гранат, как тогда с Эсмеральдой. Недалеко от верхнего форта, мы увидели прятавшихся в лесу дюжину англичан. Решили не вызывать артиллерию – сами справимся. Саша бросил сначала одну гранату, потом вторую – и герои туманного Альбиона выбежали из леса с поднятыми руками. Дальнейший облёт обнаружил неплохо замаскированный наблюдательный пост на соседней горе – туда тоже полетели две гранаты; потом там нашли четырёх погибших англичан.

Дальнейший облёт Северного и Новониколаевского островов, а также Главного острова, ничего больше не принёс, кроме выявления места, где находилась рация. Как выразился Саша после нашего возвращения – "капец мелкобритам".

Как мне рассказали, пока мы летали над Бермудами, Пикеринга-младшего нашли прячущимся под кроватью в его спальне; супруга его, как сказал бы Гоголь, "довольно почтенная дама", лежала на кровати и визжала, и на кровати под ней расползалась крупная плохо пахнущая лужа.

Пикеринг, когда его привели ко мне и отлепили скотч с его рта, проблеял:

– Протестую! Вы напали на английскую колонию!

– Да нет, мистер Пикеринг (он скривился, когда его назвали всего лишь "мистером"). Мы всего лишь навсего освободили нашу территорию от захвативших её убийц. В отличие от вас, без всякой подлости.

– Но откуда вы взялись?

Я улыбнулся и сказал:

– Что, сволочи, не ждали?..

Как я и предупреждал, Бермуды достаточно сильно изменились (или ещё изменятся) в сборке. Начну с четвёртой части этой главы.

4. Высшая цивилизация

– Ну что ж, мистер Пикеринг… – сказал я с сардонической улыбкой. – Начнём. По какому праву вы напали на Бермуды?

– Не мистер, а сэр Томас Пикеринг. Джентльмен, в отличие от вас, – "джентльмен" развалился поудобнее на своём стуле, и взгляд его, недавно ещё испуганный, вдруг стал весьма и весьма высокомерным.

– Джентльмен, говорите?

– Да, не чета вам.

– Ещё раз. По какому праву вы напали на Бермуды?

– Всю Русскую Америку нам передал русский король Димитрий Благословенный, сын Джона Ужасного. Он же объявил всех вас вне закона. Так что вы – не джентльмены, а самозванцы и преступники.

– Вы правы… Мы не убиваем женщин, детей и мирных жителей. И если это необходимо для того, чтобы быть у вас джентльменом, то грош цена вашей Англии.

Пикеринг привстал и попытался отвесить мне пощёчину. Я отшатнулся – не хотелось распускать руки – но один из стороживших его ребят провёл молниеносный приём, и Томми завопил, с ужасом смотря на своих тюремщиков, один из которых ласковым тоном сказал:

– Так вот, английская свинья. Твой гонор можешь забыть. Отвечать на вопросы точно и без всяких там экивоков. Понятно тебе, мразь?

На лице у Томми появилось выражение неподдельного ужаса – до него только сейчас дошло, что шутки кончились. Он усердно закивал.

– Посадите его обратно на стул, – процедил я сквозь зубы по-английски. – Итак, сколько у вас здесь было человек?

– Сто двадцать солдат, около восьмидесяти моряков, двадцать четыре гражданских лица, включая и меня. Точнее, чуть меньше, несколько умерло в эту зиму. Ещё около двухсот ирландских рабов.

– Ирландцев, говоришь? А откуда здесь ирландцы?

– После того, как мятеж, иногда именуемый "девятилетней войной", был подавлен нашим доблестным войском, было принято решение очистить земли Ирландской короны от паразитов, именующих себя ирландцами.

– Если я не ошибаюсь, – перебил я его, – согласно Меллифонтскому договору, все они получили полное прощение от вашей королевы, и им даже вернули титулы и большую часть земель.

– Именно так. Кроме того, самые знатные из них стали членами ирландской Палаты лордов, а дети их были приглашены в английские школы и университеты. Внешне они соблюдали условия договора, но, когда Её Величество умерла, и на трон взошёл Его Величество король Иаков Первый, он опасался, что при первой же возможности ирландцы ударят в спину. Он и назначил сэра Артура Чичестера Лордом-Депутатом Ирландии.

– То есть губернатором…

– Можно и так сказать, но титул его – лорд-депутат. С тех пор сначала очистили от папистов Ульстер, а теперь принялись за города на юге – Корк, Голуэй, Кинсейл. Кто переходит в Церковь Ирландии[28], тем позволяют остаться, но следят за ними – не вернутся ли они к папизму. Если кто-нибудь не ест мясо перед Пасхой, например, считается доказательством того, что он папист.

– И что вы теперь с ними делаете?

– Их продают в рабство в Виргинии – так именуется наша колония в Северной Америке. Их обыкновенно доставляют прямо в Элизабеттаун[29] – так именуется столица. Только в конце навигации, когда на реке Элизабет[30]. начинается ледостав, и в начале следующей, когда лёд ещё не окончательно растаял, корабли приходят в Сент-Джордж. А в апреле за переселенцами приходят корабли из Элизабеттауна.

– За переселенцами? Ты хочешь сказать, за рабами.

– Есть и переселенцы-англичане. Они обыкновенно подписывают договор, согласно которому они семь лет обязаны работать на человека, ссудившего им деньги на вояж. После этого хозяин обязан им выдать некую сумму денег и ружьё. Если, конечно, они не провинились – тогда срок службы увеличивается.

А ещё Его Величество оказал нам милость и даровал право оставлять часть из них здесь, в колонии. Это, как правило, корабелы, мастеровые, а иногда и крестьяне.

– Понятно… И когда должен прийти следующий корабль с ирландцами?

– Вероятно, в марте – скорее всего, во второй половине месяца.

– А от чего это зависит?

– В ирландских гаванях обычно нет льда, но море зимой, как правило, весьма бурное. Именно поэтому первые корабли из Ирландии уходят, как правило, не ранее начала февраля, а из Англии в конце февраля-начале марта. Переход через Атлантику продолжается около шести-семи недель. Бывает и быстрее, если ветер попутный, бывает и медленнее.

– А на Бермуды?

– Неделей меньше. С Бермуд до Виргинии – от недели до двух, обычно около десяти дней.

– Значит, корабль из Виргинии должен в скором времени прийти за очередной партией "переселенцев".

– В начале апреля, не раньше.

– А больше вы никого не ожидаете?

– Нет, но это ничего не значит – иногда приходят купеческие корабли, особенно, если им необходим ремонт после шторма – наши верфи уже имеют очень неплохую репутацию.

Я решил задать пленнику ещё один заинтересовавший меня вопрос:

– А для кого вы строите новую часть города?

– Для корсаров. По задумке адмирала Пикеринга, моего отца, именно здесь они будут базироваться – ведь испанские серебряные флотилии обычно проходят мимо Бермуды. Да и до Карибского моря не так уж и далеко. Как я слышал, некоторые из "морских собак"[31]. собирались перебраться из Англии на Бермуды уже в этом году. А один уже поселился здесь, – капитан Кидд. Он ушёл, но вскоре должен вернуться; ему даже уже построили особняк.

Интересно, подумал я. Значит, нужно будет держать ухо востро… Вот только Кидда они вряд ли дождутся – разве что если вплавь. Но я не стал посвящать Пикеринга в подобные детали, а лишь продолжил допрос:

– Есть ли на Бермудах ещё хоть один англичанин, о котором мы ничего не знаем?

– Англичан нету, а вот пятеро ирландцев из первой партии исчезли вместе с одной из вёсельных лодок. Двух из них мы смогли убить на Главном острове во время облавы, а трое других исчезли. А к остальным теперь приставлена дополнительная стража. Там были и предположительно русские – кого-то из них мы, может быть, и убили, но сами потеряли не менее тридцати человек. Ничего, когда придут мартовские корабли, мы устроим там полноценную облаву.

– Или не устроите, – усмехнулся я. Ладно. Расскажи мне, кто приказал убить пленных русских, а в особенности женщин и детей.

– Ректор церкви потребовал. Он сказал, что православные – такие же паписты, и заслуживают смерти. А их попа, который и насаждал богомерзкую ересь, надо сжечь на костре, ибо именно так завещало нам Священное писание.

– А женщин и детей вы за что убили?

– Отец Вильям объявил, что жёны и дети русских – самки и личинки папистов.

– Личинки?

– Именно так. Он сравнил их с гусеницами моли. И добавил, что избавление от них угодно Господу. Впрочем, вряд ли решил так сам ректор – это больше похоже на его супругу.

– А кто принял решение?

– Мой отец, лорд Пикеринг. Но он этого не хотел, уверяю вас! Просто ему не с руки было перечить представителю Церкви.

Я посмотрел на Сашу:

– Твой пациент.

Сам же я поскорее вышел – мне так хотелось набить "джентльмену" морду…

5. Мечты сбываются

Когда-то давно, ещё в 1980-х, мы с той, другой Лизой обсуждали планы нашей грядущей свадьбы – по её задумке, сразу после окончания университета – и последующего медового месяца. И ей очень хотелось именно на Бермуды, на знаменитые пляжи розового песка.

– Знаю, что дороговато для студентов, – улыбалась она. – Но почти все гостиницы там – только для взрослых, так что если лететь, то до того, как у нас дети пойдут…

Тогда я купил себе путеводитель Фроммера по Бермудам и усердно его штудировал, и в результате этот архипелаг стал и моей мечтой. Но потом свадьба расстроилась. Я уже рассказал, как Лиза узнала, что я не всегда хранил ей верность, и прекратила всякое со мною общение, и мне оставалось лишь время от времени штудировать книжку и мечтать о том, что могло бы быть. А через пару лет я книгу более не обнаружил. Сестра, увидев мои поиски, лишь усмехнулась:

– Отвезла её Лизе на свадьбу – тебе она всё равно не понадобится, а у них там медовый месяц намечается.

Так я узнал о том, что всем моим надеждам на возможное примирение пришло то, что Ринат величает "большим полярным лисом".

Зато теперь моя мечта сбылась, причём почти на четыреста лет раньше… Вот только острова были похожи на описанное в путеводителе разве что в очертаниях, да и то не полностью. Ещё не была намыта смычка между Новониколаевским и Новоалександровским островами – именно там англичане впоследствии сделают аэропорт. Точнее, теперь если его кто и построит, то это будем мы…

Да и Новоалексеевка была мало похожа на St. George в моём будущем. На карте, присланной нам через испанцев, были изображены двенадцать длинных зданий с подписью "общежития", храм святого Николая, дом причта. На центральной площади находились администрация, она же и клуб, и школа; столовая с кухней; и общественная баня – куда же русским людям без неё… А чуть в стороне – медпункт с мини-больничкой. С восточной стороны, там, где берег превращался в обрыв, располагался форт, с другой – порт, верфи, склады и мастерские.

На схеме с "Золотого кабана" восемь общежитий были переименованы в "казармы", два – в "гостиницу", на одном была надпись "ирландские мастера", а на последней вместо подписи был изображён цветок. Взорванный форт был восстановлен на том же месте. Верфей стало две, и там же находились новые здания барачного типа, да и мастерских стало больше. Здание администрации перестроили в Дворец губернатора, а храм святого Николая превратили в англиканскую церковь святого Георгия. Кроме того, как мне рассказал Кидд, каждому, кто участвовал в захвате Бермуд, выдали по участку в ещё незастроенных частях "Сент-Джорджа", и на некоторых из них уже стояли частные дома; на медпункте тоже почему-то появилось изображение розы, а баня превратилась в таможню.

И, наконец, на площади появилось здание, на котором была изображена пивная кружка, а посередине площади было нарисовано нечто, напоминавшее русскую букву П.

Теперь же я всё это мог лицезреть воочию – берег Новоалексеевского острова, плавно идущий к гребню холма где-то в полкилометре, или чуть больше; более пологий Новониколаевский остров, на котором вокруг руин только что уничтоженного форта располагались поля; скалистый Курский островок справа, и такие же слева, где из проливов между ними виднеются мачты сразу двух затонувших там судов. От Новоалексеевского причала вверх по склону между складскими помещениями шла дорога, выходившая на площадь с виселицей посередине. На площади – небольшая каменная церковь с деревянной башней, и несколько зданий – частично деревянных, частично каменных; посередине находилась длинная виселица, и впрям напоминавшая искомую букву.

Выше вела ещё одна улочка, на которой стояло и несколько особняков побогаче. Справа – дорога, ощетинившаяся длинными зданиями казарм. За ними по обе стороны дороги располагались здания, похожие на конюшни, а чуть повыше – длинное каменное здание, к востоку к которому примыкала высокая каменная стена, окружавшая три корпуса разной длины. А дальше на восток находились форт – вновь в руинах – и за ним, на скале, строящийся маяк.

Я с удовлетворением заметил, что крыши практически всех зданий были белыми и ступенчатыми – именно такие правила были и в нашей истории с момента заселения острова. Строили их из белого бермудского известняка, который на воздухе быстро затвердевал, а ступеньки помогали собирать воду, которую дождевые трубы отводили в резервуары под домами. Перед тем, как наши ребята ушли на Бермуды, я достаточно долго просидел с организаторами похода и рассказал им всё, что помнил, и показал всё, что было у меня в компьютере, а кое-что и распечатал. Вот только резервуары, как я заметил, находились не под домами, а рядом с ними. Другой возможности обеспечить население водой практически не было – подземные воды на островах были чуть солоноватыми, и подходили разве что для помывки или орошения. Исключения имелись, но точное местоположение так называемых "линз" воды мы найти не смогли; радовало лишь, что одна из таких "линз" находилась где-то на Новоалексеевском острове.

Слева же от площади дорога шла к верфям. Их было две, к одной был пришвартован корабль – вероятно, тот самый купец – а на территории второй находился недостроенный остов корабля. С другой же стороны верфей шло полноценное строительство; именно там, наверное, и возникнет посёлок корсаров.

Ринат настоятельно просил меня не участвовать в зачистке – видите ли, безопасность моей тушки была для них очень важна. Так что я стоял под ласковым зимним бермудским солнцем. В путеводителе было указано, что именно здесь, в Сент-Джордже, самый прохладный и дождливый климат на островах, но с утра было сухо, а поднявшийся ветер разогнал облака, и сейчас я видел перед собой синее небо, по которому лениво бежали кучерявые облака, а под ним зелень островов, лазурное море… Некоторым диссонансом служили дымящиеся развалины фортов, уничтоженных корабельной артиллерией.

Через полчаса пришёл Ринат.

– Зачистка окончена. Потерь нет, сюрпризов тоже. Предварительные итоги такие: В Новоалексеевске и в фортах обнаружено семьдесят три трупа и сорок пять раненых. Кроме того, шестьдесят восемь англичан задержаны, включая гражданских лиц.

– А на потопленном нами корабле?

– Не знаю, но не выплыл никто. Странно, вода не слишком холодная, градусов, наверное, с двадцать. Хоть за деревяшку кто-нибудь мог же ухватиться…

– Да они, как правило, плавать не умеют. Жалко их, конечно.

– Ты это брось. Именно эти милые ребята, или такие же в точности, поубивали всех наших, включая и женщин, и даже младенцев.

Я лишь тяжело вздохнул. Чем эти доблестные цивилизаторы были лучше нацистов, примерно так же расправлявшихся с детьми "низших рас"… И, вспомнив, спросил:

– А местного священника вы взяли?

– Ага. Он, прямо как мадам Пикеринг, обоссался при задержании и никакого сопротивления не оказал. Зато жена его завопила про "папистов" и "слуг дьявола", после чего схватила кочергу и бросилась на нас.

– Надеюсь, никого не покалечила?

– Нет, конечно. Но, когда у неё эту кочергу отобрали, она до крови укусила за руку одного из наших ребят.

– Ринат, если верить Пикерингу, именно муж её потребовал убийства всех наших, даже младенцев, назвав их "хуже, чем папистами" и "самками и личинками папистов".

– Поверь мне, ихний кюре – тряпка, яйца в их семье – у ректорши, он лишь озвучил её слова.

– Хорошо. А прогуляться-то можно?

– Теперь можно. Вот только пока в моём сопровождении.

– А до ветру мне самому можно будет, или тоже под охраной? – сказал я с ноткой сарказма в голосе, но Ринат ответил абсолютно серьёзно.

– Это лучше предварительно сделать здесь, на борту.

– Ясно. Ну что ж, пойдём пока.

Мы прошли между складов на площадь, застроенную со всех сторон домами. Почти все они были деревянными и, судя по внешности, русской постройки. Каменной были только церковь с правой стороны площади и двухэтажное здание с западной стороны. Два других здания были первоначально деревянными, но с каменными пристройками. П-образная структура посередине и правда оказалась виселицей – глаза меня не подвели. Рядом стояли два открытых гроба, в одном уже лежала молодая рыжеволосая девушка, а ребята бережно вынимали из петли второе тело – смуглого молодого человека, в котором прослеживалась испанская кровь[32]. Рядом находились две других верёвки, к счастью, так и не дождавшиеся своих жертв.

Ринат, перехватив мой взгляд, сказал мне:

– Я уже распорядился, чтобы это сооружение выкопали и унесли – не место ему посреди площади. Вообще не понимаю, как такое может нравится. А повесили их три дня назад – сегодня должны были снять…

Я тяжело вздохнул. Ведь, приди мы на пару дней раньше, мы бы смогли их спасти. Зря мы заходили на остров Вознесения.

– Да не убивайся ты. Подумай хотя бы, сколько бы они ещё перевешали.

– Вот только пусть её поставят в другом месте. Временно. Понадобится.

Ринат посмотрел на меня с удивлением, но ничего не сказал, а вместо этого предложил:

– Хочешь небольшую экскурсию?

– Давай. Хотя я всё уже видел на плане.

– Одно дело план, другое – вживую. Вот это, например, таможня.

– А ранее – баня. Таможня нам не нужна, а баня – очень даже.

– Переделаем обратно, в чём проблема. Это – храм святого Георгия, и дом священника.

Верх башни каменной церкви был в английском перпендикулярном стиле, но само здание было похоже на храмы Северо-Запада России, разве что башня заканчивалась навершием, выдержанным в английском перпендикулярном стиле. Я вспомнил:

– Ранее он был храмом святого Николая. Вот только луковки, изображенной на картинке, почему-то нет. Спросим, куда они её дели…

– У нас к ним множество вопросов…

– Именно. Кстати, дом священника достроили уже в английском стиле, и смотрится он несколько странно. Равно как и большое здание с северной стороны, тоже состоящее из двух частей.

– Это – дворец губернатора.

– Так я и подумал. Раньше это было клубом.

– Здесь – чьи-то частные дома. А это – он указал на то самое двухэтажное здание – пивная. Обрати внимание на вывеску.

На доске над входом огромные буквы провозглашали "The Russian Vanquish'd" – "Побеждённый русский", а под ними был изображён человек с огромной бородой и в порванной одежде, валявшийся у ног грозной воительницы в римском шлеме и тунике и со щитом с красным английским крестом на белом фоне. Вот только воительница была выписана со звериным оскалом грубого мясистого лица, короткими толстыми ножками, и жирным бесформенным туловищем; я подумал, что художник, сам того не желая, показал Англию, как она есть.

– Ну что, по пиву? – спросил Ринат.

– Успеем. Давай сначала взглянем на дом губернатора. Или, знаешь, дом священника.

В старой, деревянной части находились кабинет, заставленный книгами на латыни и английском, на письменном столе лежали Вульгата[33] и несколько богослужебных книг, а в углу – книга финансового учёта прихода и реестр, озаглавленный «крещения, венчания, погребения». Крещений было четыре – три на ирландские фамилии с пометкой «перешёл в истинную Церковь» и только одно – ребёнка. Венчаний не было вовсе, зато список погребённых был довольно длинным; здесь ни одной ирландской фамилии не числилось.

Рядом находилась достаточно спартанского вида спальня с кроватью и умывальником, кухня, про которую Ринат сказал, что там работали две девушки-ирландки, и кладовая, а также небольшой зал, служивший, вероятно, для приходских нужд. А за домом располагался дощатый «туалет типа сортир».

В новую часть дома шла резная дверь, а за ней располагались прихожая, нечто вроде огромного стенного шкафа, огромная спальня с кроватью под балдахином, и библиотека, в которой на стеллажах была Библия в кожаном переплёте и больше ничего, зато рядом стоял резной стол и обитый шёлком стул. На столе находились дорогой письменный прибор – три пера, перочинный нож с рукояткой из кости, чернильница из какого-то камня с золотыми вкладками, и ведёрко из такого же материала с песком. Ящик стола был закрыт на замок.

Ринат с видом фокусника вытащил из кармана ключик на длинном шёлковом шнурке – вероятно, ректорша носила его на шее – и открыл ящик. Там оказались несколько тетрадей в кожаном переплёте. Я открыл верхнюю и посмотрел на титульный лист.

«Дневник Хиллари Виктории Роуленд Блайд, возлюбленной супруги Уильяма Генри Гамильтона Блайда, клирика Церкви Англии, ректора церкви Святого Георгия в Сент-Джорже на Бермудах».

Новая версия…

6. Дневник возлюбленной супруги

– Тогда я пока займусь другими делами, – сказал Ринат. – А с тобой ребята останутся. Так что бояться тебе нечего.

– А я и не боюсь, – усмехнулся я. – Пистолет имеется, ежели что. И стрелять я вроде умею.

– И тебе это уже столько раз помогло. И в Мексике, и под Изборском[34]… Не дури. Вот, кстати, – и он протянул мне керамическую кружку. Я отхлебнул – это оказалось типично английское "горькое"[35], комнатной температуры, практически без пузыриков, но, тем не менее, очень даже вкусное.

– У них на кухне початый бочонок. Когда закончишь, поедим в харчевне. Пиво, кстати, оттуда, судя по клейму.

– Спасибо. Тогда до скорого. – И, отсалютовав кружкой Ринату, я принялся за дневники.

В ящике находились восемь томов, аккуратно помеченных на корешках: 1600, 1601, 1602, 1603, 1604, 1605, 1606, 1607. Титульная страница первого тома – выведенная всё тем же каллиграфическим почерком – гласила "Дневник мисс Хиллари Виктории Роуленд, из Бери в Ланкашире, дочери сэра Хью и дамы Барбары Роуленд", но чуть ниже значилось "с 11 июня 1600 года миссис Хиллари Виктория Роуленд Блайд, невеста Вильяма Генри Гамильтона Блайда, викария[36] церкви святого Мартина в Полях в городе Вестминстер."[37]

Я пролистал первый том – свадьба… список гостей, с подробным описанием подарка от каждого… меню праздничного обеда. Переезд в Вестминстер (ныне часть Лондона). А также советы матери Хиллари, дамы Барбары. И они были весьма интересны.

"Приличная женщина не может испытывать никакого удовольствия от мужской похоти. Она должна лежать смирно и не двигаться, чтобы грубый мужлан как можно быстрее закончил своё грязное дело."

С другой стороны, задача жены – рождение детей. И только после того, как она родит по крайней мере двух мальчиков, она может отказать мужу от тела навсегда. Но допустимо отказать мужу в сексе на определённый период – если он провинился. И, конечно, во время менструации или беременности – никаких подобных занятий.

Впрочем, даже если муж таким образом наказан, уважаемая дама рекомендовала своей дочери позволять мужу время от времени удовлетворять свои "звериные желания" на стороне – но только с женщинами низших классов и только под контролем законной супруги.

"Интересно девки пляшут", подумал я. А мы-то всегда думали, что подобное ханжество – это время королевы Виктории, хотя сама вышеназванная королева подобного времяпровождения отнюдь не чуралась.

Следующие годы были не столь интересны – ведение хозяйства, приход и уход денег, а также периоды, когда на мужа накладывался запрет на тело. В первый раз такое случилось в момент, когда вскоре после свадьбы Хиллари забеременела; увы, это закончилось выкидышем. Потом – за то, что муж посмел утаить часть полученных им денег. Далее – потому, что он посмел вступить в связь с одной из служанок без её дозволения. Расправе со служанкой были посвящены четыре страницы, причём это было сделано с такой жестокостью, что маркиз де Сад позавидовал бы. Попытки викария защитить свою "наложницу" лишь подлили масла в огонь. Зато потом Хиллари вспомнила советы матери и позволила супругу раз в неделю посещать весёлые заведения.

В 1603 году её мужу, являвшемуся дальним родственником лорда Пикеринга, последний предложил должность викария церкви в Элизабеттауне, что в Виргинии. Конечно, Виргиния – не Вестминстер, но в церкви святого Мартина один из нескольких викариев получал лишь некий процент от "малой десятины", которая собиралась с ремесленников, а траты были весьма ощутимыми. В Элизабеттауне им полагался дом, земельный участок, "стипендия" от колониальных властей, плюс вся "малая десятина" целиком.

Но не успели они туда отправиться, как было принято решение присоединить Бермуды, "дарованные истинным русским царём". И на сей раз Вильяму предложили место ректора, включая "большую" десятину вместо "малой" – она взималась с сельского хозяйства и, как правило, приносила в несколько раз больше дохода. Кроме того, были обещаны дом, земля, удвоенная "стипендия", плюс доля в добыче, награбленной у русских. Кроме того, им пообещали намного более хороший климат и отсутствие индейцев. Поэтому ректорша заставила мужа согласиться на это место.

Мадам Блайд пофамильно описала состав экспедиции; подробно были описаны помощь от русских, планы по захвату колонии, и сам захват. Решение убить всех женщин и детей, и сжечь "еретического попа", было принято ещё тогда, когда они наслаждались русским гостеприимством. Именно Хиллари предложила схему расправы над "папистами" после захвата власти. Но муж её поначалу воспротивился её предложению – мол, женщин и детей можно оставить в живых – женщин рабынями, а детей для того, чтобы они вели себя прилично. Но ректорша обвинила отца Вильяма в малодушии и объявила ему, что прекращает "удовлетворять его похоть" на три года. В дневнике было указано:

"Я бы наказала его на больший срок, но, как мне сказала мать, рожать нужно в первых раз не позднее двадцати пяти лет. А для этого необходимо возобновить исполнение супружеского долга не позднее двадцати четвёртого дня рождения, каковой у меня случится двадцать первого марта тысяча шестьсот седьмого года от Рождества Христова."

Но, как бы то ни было, муж сдался и добился принятия её требований адмиралом Пикерингом. И, сразу после захвата Новоалексеевки, спешно созванный трибунал принял уже подготовленное решение. Затем всё прошло именно так, как она придумала. Сначала заставили пленных мужчин наблюдать за надругательствами над женщинами – причём женщин привели к повиновению угрозами убить мужчин и младенцев. Затем повесили мужчин, пообещав не трогать женщин. После этого вздёрнули женщин, всех, кроме "самки еретического попа"; те умоляли оставить в живых хоть младенцев и потому безропотно шли на заклание, но обещания и на сей раз были нарушены. Детей, как и рассказал Кидд, поочерёдно хватали за ножки и с размаху били головой о каменный помост. Матушку же отдали ещё раз озверевшим матросам, а затем четвертовали; собрались было отрубить ей голову, но она и так уже испустила дух, о чём наша цивилизаторша сожалела. Последним сожгли нашего священника. Впрочем, и здесь она была недовольна и написала, что сжигаемый на костре "еретический поп" повёл себя весьма стойко и умер "чересчур достойно", читая твёрдым голосом "еретические молитвы".

– Долго ты ещё? – спросил незаметно вошедший Ринат.

Я очнулся, обнаружив, что я сижу с перекошенным от гнева лицом, сжимая кулаки и мечтая о жестокой расправе над нелюдью, именующей себя женщиной и считающей себя богобоязненной. Сделав усилие над собой, я вымученно улыбнулся:

– Подожди, дружище. Ещё минут двадцать.

– Ладно, я пока закажу обед в таверне – ребята тебя приведут, когда ты будешь готов.

– Пусть кто-нибудь потом отнесёт дневники на борт; это – ценнейшие документы, но читать их настолько мерзко – ты себе не представляешь…

– Распоряжусь, – усмехнулся тот. – Не забывай, что я тебя жду.

Где-то через три месяца, Хиллари признала, что погорячилась, потребовав убить всех женщин – ей ох как не помешали бы служанки, да и не только ей, ведь следующий корабль привёз супругу Пикеринга-младшего, который был назначен губернатором, а также мастеровых, крестьян, и даже содержательницу притона из Лондона, которой пришлось оттуда бежать, и пятерых её "работниц". А потом прибыл первый корабль с ирландцами, и Хиллари получила наконец своих служанок, а также лично отобрала девушку для её мужа, который всё ещё был наказан.

Когда первая девушка забеременела от её мужа, ректорша отдала её палачу, который вздёрнул её "за разврат вне брака". За ней последовали ещё две, которые через некоторое время разделили судбу первой. Когда она пришла за четвёртой, она по просьбе миссис Пикеринг отобрала девушку и для губернатора – после того, как его супруга забеременела, любые утехи с ней стали невозможными. На сей раз она решила, что ей нужна кормилица – сама она не собиралась кормить грудью, посчитав этот процесс "мерзким". Поэтому она решила не убивать следующую мужнину наложницу, если та забеременеет, пока её услуги будут нужны. Ведь – хоть это её не радовало – трёхлетний запрет вот-вот должен был кончиться, и она сетовала, что ей опять придётся ложиться под её супруга.

Кстати, Джейн Пикеринг Хиллари не одобряла – мол, слишком мягкотелая, и не понимает, что для женщины благородных кровей возлежать с мужем – долг, а не приятное времяпровождение. И эта "лондонская дура" с трудом дала уговорить себя позволить мужу наложницу – да и то только после того, как она сама забеременела. Мадам Блайд гневно писала: "Казалось бы, дама из семьи, упомянутой в "Книге Страшного суда"[38], а ведёт себя, как дурно пахнущая крестьянка". Как будто сама ректорша когда-нибудь мылась, подумал я.

Но, конечно, её личные переживания меня интересовали мало. Зато именно она, судя по дневнику, была идеологом порядков в колонии – особенно в отношении ирландцев. Ещё до их прихода, в дневнике появилось требование построить тюрьму для "опасных" ирландцев, а остальных поселить всех вместе, невзирая на пол и на семейное положение, в "непременно каменном" здании с "крохотными окнами" и охраняемым входом. Она даже привела картинку – длинное помещение, заставленное многоярусными топчанами, и "дворик" со рвами для естественных потребностей. Сначала она возмущалась, что "этот бесхребетный губернатор" не сразу построил то, что было нужно для "этих животных", в результате чего пятерым "папистским свиньям" удалось бежать. Зато она написала про то, что "размазне" пришлось согласиться на регулярные казни, "а то непорядок, что виселица на Главной площади постоянно пустует". И список казнённый она вела весьма аккуратно, причём жертвы, начиная с прихода ирландцев, были пронумерованы – таковых уже было сорок два, а двух других – Молли МакДаффи, за "дурную болезнь", и Джоанну О’Хара, "мою служанку", за "недобросовестность" – должны были повесить сегодня на закате. Не повесят, усмехнулся я – а потом улыбка моя сошла с лица, когда я подумал, что, прийди мы хоть на месяц раньше, смогли бы спасти от смерти – я пролистал несколько страниц – семь человек, чьи преступления включали в себя и "этот ирландский бездельник заболел, чтобы не работать", и "этот одиннадцатилетний наглец оказал мне недостаточное почтение", и "эта шлюха, работающая в "цветнике", посмела забеременеть" – фамилия последней, кстати, тоже была О’Хара.

Всё, подумал я, сил у меня больше нет. Надо будет, конечно, проштудировать сей документ более тщательно, но сия почтенная дама оказалась даже не Ильзой Кох[39] семнадцатого века, а самым настоящим Гиммлером в юбке.

Отправив дневники на "Победу" и поручив их отсканировать, а затем отнести ко мне в каюту, я отправился в "Побеждённого русского".

Новая версия:

7. "Русский победивший"

Первое, что я заметил, когда подошёл к пивной – вывески там больше не было. Кто снял, я не знал – вряд ли это были наши, подумал я, у нас хватает и дел поважнее.

Трактир, как я уже писал, был построен из камня, хотя внутренняя отделка была деревянной. Зал, в котором достаточно вольготно размещалось четыре длинных стола и два маленьких; стойка с тремя бочонками за ней, и с полками, на которых стояли перевёрнутые глиняные кружки – а вот бармена не наблюдалось. Зато из-за двери доносились весьма вкусные запахи жарящегося мяса и каких-то трав.

За длинным столом сидели Ринат и двое его ребят, и я вместе с сопровождением, состоявшим из двух человек, сел напротив моего второго заместителя. Меня – и ребят – уже ждали по миске мясной похлёбки, а также по кружке свежайшего стаута, тоже тепловатого, но, как мне показалось, намного вкуснее Гиннеса, каким я его помнил из двадцатого века. Я поднял свою и сказал голосом Штирлица:

– За нашу победу!

После того, как все отхлебнули, Ринат улыбнулся:

– Сейчас подоспеет жаркое, а пока ешь суп – поверь мне, он стоит того.

Я ожидал нечто вроде знакомой мне по поездкам в Лоднон pub grub[40], но суп готовил настоящий мастер своего дела – уж не знаю, откуда они брали специи, но бульон был ароматным, мясо в нём – довольно-таки нежным, а ещё в нём были овощи и картофель. Последнее могло лишь означать, что кто-то перенял картофельные грядки, посаженные нашими, и понял, что готовить нужно именно корнеплод.

Я и не заметил, как миска опустела. Ринат, посмеиваясь, сходил за стойку, ещё раз наполнил наши кружки, а затем сказал:

– А теперь рассказывай, что ты вычитал у сей прекрасной дамы.

– Знаешь, Ринат, за год до того, как мы с тобой попали в прошлое, я ездил в Польшу, и из Кракова была у меня поездка в Аушвиц.

– Освенцим.

– Поляки называют город Освенцимом, а лагерь по-немецки – Аушвиц. До сих пор помню газовую камеру и крематорий – остались только первоначальные, в базовом лагере, другие немцы успели взорвать. А в подвалах немцы проверяли действие "Циклона-Б", которым они потом травили заключённых, на советских военнопленных. И множество другого – например, горы обуви и очков, оставшиеся после того, как их хозяев раздели перед тем, как их убить. Так вот, "милая ректорша", как ты её называешь, смело смогла бы заменить коменданта лагеря, да и, наверное, самого Гиммлера.

– Даже так?

– И никак иначе.

И я вкратце рассказал ему всё то, что я прочитал у неё в дневниках.

Никогда я не видел Рината со столь обалдевшим выражением лица. Потом он встряхнулся и сказал мне:

– Ясненько… Ну и что же ты хочешь с ними сделать?

– Мне кажется, что все те, кто имеет хоть какое-то отношение к убийству наших, да и к бесчинствам в отношении ирландцев, заслуживает смертной казни.

– Ты имеешь в виду всех англичан??

– Не всех, а только зверей среди них. И в первую очередь сию, как ты выразился, "прекрасную даму". А также всех, кто участвовал в захвате Бермуд. Всех, кто убивал, и всех, кто принуждал женщин к проституции. Но есть и другие – мастеровые, ирландцы, кабальные слуги[41]. И, наконец, те солдаты и матросы, которые не замешаны в преступлениях.

– Никогда не думал, что ты потребуешь казни для кого-либо. А что прикажешь делать с теми, кто не имеет к этому отношения?

– Зависит от человека. Ирландцам я предложил бы, на выбор, возвращение в Ирландию либо возможность остаться у нас, но только если они согласятся принять православие и выучить русский язык. Кабальным слугам и женщинам, не замешанными в подобные преступления, репатриацию в Англию, либо возможность остаться на таких же условиях – но лишь после определённой проверки. То же и с мастеровыми и крестьянами. А в Ирландию и Англию можно будет их доставить по дороге в Невское устье – мы же пойдём за колонистами, нам они нужны и для Бермуд, и для Барбадоса с Тринидадом.

– Хорошо, а что с остальными?

– Ты про солдат и матросов? Вот они пусть поработают какое-то время – и здесь, и на Карибах. А потом их можно будет вернуть на родину.

Открылась дверь, и вошли двое – светловолосый мужчина лет, наверное, двадцати пяти, и рыжая женщина лет двадцати – чуть "в теле", так, как это обычно бывает у ирландок, но достаточно красивая. Вот только лицо её было заплаканным. Они несли подносы, на которых стояли тарелки с бараниной, щедро присыпанной зеленью, и зелёным соусом – судя по аромату, из мяты. Гарниром был всё тот же картофель, на сей раз жареный. Поставив тарелки на стол, женщина с поклоном удалилась, а мужчина с робкой улыбкой спросил с несомненным североирландским акценом; почти такой же был у моего приятеля, Джона Маккриди из Баллимина, с которым мне довелось работать в далёком будущем.

– Хотят ли джентльмены что-нибудь ещё? Ещё пива?

– Да нет, нам, наверное, хватит, – улыбнулся я. – Скажите, а почему ваша жена такая грустная? Её кто-нибудь обидел?

– А вам это вряд ли будет интересно, – нахмурился ирландец.

– А вы, так мне кажется, из Ольстера? А то мой друг из Баллимины разговаривал почти как вы.

– Из Баллимины? А как его звали?

– Джон Маккриди.

– Знаю я нескольких Маккриди, но Джона не знаю. Может, не из самой Баллимины?

– Может, и нет, – кивнул я. Ведь не рассказывать же ему, где и когда я знал Джона. – А вы, значит, из Баллимины?

– Именно так, господин…

– Принц Николаевский и Радонежский, – сказал замогильным голосом Ринат.

– Проще просто Alexis[42], – усмехнулся я, увидев, как бедный трактирщик побледнел. – А вас как величать?

– Роберт Томпсон, к вашим услугам. Родился в Эдинбурге, но вырос в Ольстере, в Баллимине, как вы и сказали.

– Протестант?

– Да, конечно. Родители потому и переехали, что давали земельный надел. Отец построил там харчевню – если там будете, обязательно зайдите, матушка готовит бесподобно. Называется "Эдинбургский замок".

– А уехали почему?

– Знаете… женился на ирландке, она ещё была паписткой, но ради меня перешла в Церковь Ирландии. Вот только, когда начались зачистки, всю её родню угнали куда-то. И мы решили, что негоже нам оставаться в Ольстере. Я думал открыть таверну в Элизабеттауне, но корабль наш пришёл прошлой осенью в Сент-Джордж, а "Побеждённого русского" его прежний хозяин хотел продать, причём достаточно дёшево. Так мы и остались здесь. И всё бы хорошо, если бы не то, что они здесь делают с ирландцами. Тем более, здесь оказались и две её кузины. Одну взяла к себе служанкой…

– Миссис Блайд?

– Именно так. А другую заставили работать в… в "Цветнике" – так у нас называется…

– Знаю, что это такое, и скажу вам сразу – больше этого "Цветника" не будет, а женщины, и все ирландцы, получат свободу.

– Так вот, ту из них, которая была в "Цветнике", повесили несколько дней назад. Видите ли, она забеременела от… кого-то из тех, с кем её заставили спать. А ту, которая служила у Блайдов, должны были повесить сегодня.

– Её сегодня же освободят, – сказал я. – Скажите, их фамилия О'Хара?

– Именно так! А откуда вы знаете? Это была и девичья фамилия моей жены.

– Успел узнать, – ответил я, не вдаваясь в детали.

– Вот мы и собирались уйти отсюда в Элизабеттаун. Может, подумал я, там будет лучше?

– Лучше будет здесь, если вы захотите остаться, – кивнул я.

– А что для этого нужно?

– Если вы принесёте присягу русскому царю, выучите русский язык…

Ричард кивнул:

– А как же иначе?

– А ещё вам придётся перейти в православие. Не бойтесь, это не так сильно отличается от Церкви Англии.

Тот задумался, потом посмотрел на меня:

– Хорошо. А то нам хватило Церкви Англии, с ректором Блайдом. Точнее, его супругой.

– И вот ещё. За вами оставят харчевню, и будете получать всё, что вам понадобится – и для харчевни, и для вашей семьи. Заботу о детях полностью возьмёт на себя колония. Курсы русского языка, школа тоже. В будущем вы станете полноправным русским американцем. Вот только обратной дороги не будет. И пока у нас деньги не ходят, хотя вскоре это изменится.

– Да и ладно, – невесело усмехнулся тот. – Станем русскими, я же уже когда-то превратился из шотландца в ирландца… Если я вам не нужен, пойду, расскажу супруге. Буду минут через десять. А пока позвольте вам налить ещё по кружечке. И ещё что-нибудь?

– Да нет, всё есть, спасибо! Да и пива больше не надо – у нас ещё много дел. Может, вечером к вам зайдём, если вы не против… Только ещё один вопрос.

– Слушаю!

– А что с вывеской?

– А, это… Её я унаследовал от предыдущего владельца. А теперь решил, что, раз уж русские победили, то она не к месту. Переименую я таверну в "Русский победивший" – The Russian Victorious. Новая вывеска будет к вечеру.

– Вот вечером на неё и посмотрим.

– Жду вас!! – И он, низко поклонившись, ушёл на кухню, а мы принялись за баранину. Сказать, что она была бесподобна, было не сказать ничего, тем более, под соусом из свежей мяты. Да, в лондонском пабе баранину в мятном соусе не брал острый нож, а эта таяла во рту…

Вскоре вышла миссис Томпсон, подошла к нам и низко поклонилась.

– Спасибо вам, ваша милость[43].

И попыталась поцеловать мою руку. Я лишь улыбнулся:

– А вот этого не надо. У нас, русских, всё намного проще. Зовите меня просто Alexis. И не бойтесь ничего – как я уже сказал вашему мужу, вам ничего не грозит. А вашу кузину вы вскоре увидите живой и здоровой.

Та зарыдала вслух, затем чуть успокоилась и неуверенно спросила:

– Ваша милость… Алексей… вы ещё что-нибудь желаете?

– Желаю, чтобы вы перестали плакать. Вечером мы к вам ещё раз придём, хорошо?

– Ждём вас, ваша милость! – И она, всхлипывая, ушла на кухню, а Ринат лишь усмехнулся:

– Узнаю брата Федю. Точнее, моего друга Лёху.

– Хоть вы бы, Штирлиц не подкалывали, – сказал я голосом Броневого.

– Вообще-то в анекдоте это говорил Адольф, а не Мюллер. Да и не подкалываю я – просто хочу сказать, что ты молодец. А теперь нам с тобой куда?

– К ирландцам. Но сначала в медпункт. Там они держали наложниц.

8. Цветник

Пока мы пили и ели, погода резко переменилась – небо стало свинцово-серым, моросил косой дождь (к счастью, довольно тёплый), а под ногами хлюпала грязь.

– Да, Ринат, надо бы вымостить хотя бы площадь местным камнем, – с сожалением сказал я. Тот лишь кивнул.

– Хотя бы виселицу убрали. А куда мы с тобой направляемся?

– А вон туда, – и я показал на медпункт. Вывеску с изображением розы так никто и не снял, зато на деревянном фасаде кто-то успел намалевать красный крест. Над фасадом вдоль крыши был встроен длинный козырёк, под которым стояли две лавочки – наверное, для пациентов, ожидающих очереди на приём. Впрочем, сейчас навес помогал мало – платья двух рыжих девушек, сидевших на одной из скамеек, успели подмокнуть, делая одну из них – красавицу лет, наверное, восемнадцати – практически неотразимой. Вторую же красавицей было назвать сложно – она была плотно сложена, а лицо украшали мясистый нос картошкой, водянисто-голубые глаза, и ниточка бледных губ на круглом лице, покрытом веснушками. Сидели они в обнимку, и полненькая плакала, а другая, судя по тону, утешала подругу, как могла, хотя и у неё белки зелёных глаз были красными. Говорили они по-гэльски, так что я их не понимал.

Увидев нас, худая злым тоном спросила уже на английском:

– Новые хозяева?

– Какие хозяева?

– Я – наложница губернатора Пикеринга, а Мейв – ректора Блайда. Точнее, мы были ими. А теперь, я так понимаю, перешли к победителям.

– Вы видели, чтобы наши люди кого-либо насиловали либо побуждали к соитию?

Та задумалась.

Пока нет, но что вам помешает этим заняться?

– То, что мы русские.

– В любом случае, мы вам не подходим. У Мейви задержка… этих дней, а меня Его превосходительство наградил дурной болезнью. Так что, как только ваши женщины обследуют нас, нам будет одна дорога – на виселицу.

А вы не заметили, что виселицу убрали?

Девушка подняла глаза, замешкалась – лицо её из злого стало недоумённым – и, наконец, робко произнесла:

– А… а что случилось с теми, кто…

– Кто там висел? Мы их сняли. Завтра похороним их – по православному обряду, уж не обессудьте… других священников с нами нет. А вас… не бойтесь, дурную болезнь мы вылечим. Абортов мы не делаем, но ребёночек не виноват, что произошло это в результате насилия. Но бояться вашей подруге нечего – ребёнка вырастим мы, у нас все дети – наши дети.

– Простите меня, мистер…

– Алексеев. Принц[44] Николаевский и Радонежский. Зовите меня просто Алекс – так будет проще. А это – Ринат. А вас как величать?

Лицо девушки побледнело, и она грохнулась на колени:

– Простите меня, милорд, что позволила себе так с вами разговаривать…

Я поднял её за плечи и усадил её обратно на лавочку.

– Вот и правильно. Вы же не знали, кто я. Да даже если бы и знали, то в Русской Америке так можно. Чай, мы не англичане. Так как же вас зовут?

Девушка спохватилась, вскочила, сделала книксен, и наконец-то представилась:

– Орла О'Рорк, милорд.

– Вы не из рода О'Рорков из Брефне[45]?

– Я – потомок Уалгарга Мора, но кого это сейчас интересует? – с горечью ответила она.

– Короля Западного Брефне? – сказал я с удивлением. Когда-то я про него читал, но ничего не помню. Но Орла посмотрела на меня с удивлением и восхищением:

– Вы знаете про него? Большинство ирландцев про него не слышали…

– Читал, – сказал я чистую правду. – Девушки, а что вам сказали в медпункте? В этом здании, – и я показал на красный крест (который, справедливости ради, стал символом врачей лишь в 1863 году).

– Что они готовят комнату для осмотра, и нас осмотрят первыми.

– Не бойтесь. Я же говорю, вас вылечат.

– А что потом?

– Как захотите. Можете вернуться в Ирландию, если хотите. Или можем доставить вас в испанские владения.

– Нет, – отрезала Орла. – Для своих мы теперь шлюхи, и нам там одна дорога – в монастырь. А это не для меня. Боюсь, что и испанцы нам рады не будут. Можно… остаться здесь, у вас? Или податься в вашу Русскую Америку?

– Вы уже в Русской Америке – Бермуды такая же часть её, как любая другая. Если хотите стать русскими подданными, вам придётся выучить русский язык и принять православие.

– Но кому мы здесь будем нужны? Проститутками мы больше не хотим.

– Проституток у нас нет, и, надеюсь, не будет. Нужно вам будет найти себе профессию – но этому здесь вас обучат. Наши женщины все ведь кем-то работают – кто врачом или медсестрой – так именуются помощницы врачей, кто бухгалтером, кто учителем, а кто и воином – вспомил я Варвару. И у вас получится.

– Но не будет ли наше прошлое позором в глазах других?

– Вы ни в чём не виноваты – тем более, вас заставили. И шлюхами вас никто называть не будет. Если захотите, сможете выйти замуж – особенно здесь, на Бермудах, либо в наших антильских владениях. Ведь, пока не прибыли наши женщины, у вас практически не будет конкуренции.

Орла поклонилась мне, перевела всё Мейв, затем сказала:

– Милорд, благодарю вас. Мы обе согласны. А нельзя ли было бы рассказать всё то же самое моим подругам по несчастью, ведь их тоже сделали проститутками против их воли, а теперь они такие же изгои, как и мы? Там, в "цветнике" – так со смехом именуют англичане наш дом позора.

– Хорошо. Пойдёте с нами? Переведёте мои слова, да заодно и расскажете им от себя. А здесь пока посмотрят вашу подругу.

– Пойду!

– Тогда подождите…

Медпункт состоял из двух комнат для осмотра, которые при англичанах превратились в комнаты для приёма "дорогих гостей", и двух палат, служивших при англичанах спальнями для девушек. И то, и другое успели вылизать, уже стояли столы для осмотра, а в одном кабинете – ещё и гинекологическое кресло. В качестве освещения принесли яркие фонари – вероятно, со "Святой Елены".

– Когда будет электричество, установим и рентген, и другие приборы. А пока приходится так, – улыбнулась Рената. – Через пять минут можешь засылать первую пациентку.

– Я ей скажу. А пока пойду подготовлю других, что в публичном доме. Бывшем публичном доме.

– Первая, я так поняла, беременна. А что со второй?

– Заразили её чем-то, то ли сифилисом, то ли гонореей. У них, как я читал, второе считалось чуть ли не первым этапом первого.

– Ничего, сообразим. Антибиотики есть, а резистенции здесь ни у кого не наблюдается. Узнай только, кто ещё заразился.

Пока мы шли к "цветнику", я расспросил Орлу. Оказалось, что миссис Пикеринг беременна, и именно поэтому ректорша настояла на том, чтобы губернатор получил наложницу, строго запретив губернаторше "услаждать его низменные порывы – ведь ты до родов нечистая".

– Именно так мне сказал губернатор. А что выбрали именно меня… всё-таки я из гэльского дворянства, поэтому миссис Блайд было особенно приятно меня унизить. Да и некрасивая совсем миссис Пикеринг – а миссис Блайд с удовольствием делала своей сопернице мелкие гадости, ведь я раньше считалась красивой…

– Вы и сейчас одна из самых прекрасных девушек, которых я когда-либо видел.

Конечно, это было небольшим преувеличением, но лишь небольшим – теперь, когда Орла начала улыбаться, я не мог ей не любоваться.

– А неделю назад у меня были месячные, и губернатор пошёл в "цветник". А там одну из девушек – а, может, и не одну – заразил капитан Джонсон – тот самый, чей корабль пришёл сюда прошлой осенью, и его не успели починить до конца навигации. Вот с ней и переспал мистер Пикеринг.

– Ясно. Вот только… Неужто администрация публичного дома этого не знала?

– Знала. Но капитан – уважаемый человек. А найти новую ирландку взамен старой стоит недорого.

"Цветник" был первым же общежитием со стороны площади с южной стороны. Бандерш и охранников здесь больше не было, а вот девушки до сих пор находились здесь. Ринат сказал хмуро:

– Завтра же их переселим. Не нужно им оставаться там, где они подвергались такому позору.

Мы вошли. Как мне разъяснил Ринат, каждое здание состояло из длинного коридора, по шесть комнат с каждой стороны которого предназначались для двоих – либо двух соседей одного пола, либо мужа и жены. В конце коридора располагались ещё две комнаты – общая кухня – хотя, конечно, питался народ, как правило, в столовой – и ванная; точнее, там находились раковина с умывальником и холодный душ. Вода подавалась из резервуара по другую сторону стены, наполняемого дождевой водой. За дверью, на улице, для каждого здания были построены два сортира.

Теперь же в первой комнате слева обитали бандерши, а напротив находилась комната ожидания для "приличных" гостей. В трёх комнатах обитали – и "работали" – девушки "для элиты", в одной – столовая для всех, а в оставшихся шести – по два матраса, на которых "принимали" гостей попроще – матросов, солдат, рабочих. Кухня так и осталась кухней, а помывочная превратилась в зал для осмотра девушек – этой своей "обязанностью" бандерши никак не пренебрегали.

Орла пошла по комнатам и пригласила всех на улицу. Те шли неохотно – более того, за парочкой Орле пришлось ходить ещё раз. Но, услышав, что их мучения кончились, и что у них есть возможность остаться на Бермудах, отправится в Новую Испанию, или вернуться в Ирландию, девушки загалдели на своём языке. Потом одна из них вышла ко мне и сказала на неплохом английском:

– Спасибо вам, милорд! Все мы хотим остаться здесь. Все мы готовы перейти в вашу веру и выучить ваш язык. Вот только… три из нас беременны – мисс Мэй и мисс Тэтчер не успели об этом узнать, иначе несчастных тоже повесили бы. Ведь намедни за это казнили одну нашу товарку, а вторую – за то, что её заразил капитан. Что будет с теми из нас, с кем такое тоже произошло?

– О беременных, и об их детях после родов, позаботится Русская Америка. А больных мы вылечим – мы умеем лечить дурные болезни. Так что не бойтесь.

Орла перевела мои слова, после чего, к моему удивлению, все девушки стали на колени. Я сказал Орле:

– Скажи им, что в Русской Америке на колени становятся только перед Богом, но никак не перед людьми. И что пусть они расселяются по всем комнатам – топчаны мы им принесём. Ни Мэй, ни Тэтчер, – я усмехнулся про себя, уж больно говорящая у второй фамилия, – сюда не вернутся.

По дороге обратно к медпункту, Орла спросила:

– Милорд…

– Алексей. Мы не очень любим титулы…

– Алексей, а вы… женаты?

– Женат. Зато Ринат холост, – и я показал на своего друга.

9. Ирландский быт

Как мне рассказала Орла, она прибыла на Бермуды на "Primrose" – по-русски "Примуле" – именно так назывался купец, перевозивший ирландцев в Новый Свет, но застрявший на Бермудах. Причина – это я уже прочитал в дневнике милой миссис Блайд – крылась в позднем его выходе из Кинсейла – капитан решил набрать как можно больше "пассажиров", ведь получал он их бесплатно, а в Элизабеттауне их покупали за меха, причём одного рейса, как правило, хватало для того, чтобы сделать капитана и команду богатыми. К северо-востоку от Бермуд они попали в шторм, погнавший их к островам, и, хотя корабль потерял лишь одну мачту, капитан решил остаться на островах до начала следующей навигации. Ирландцев на корабле было около ста пятидесяти, из них примерно половина женщин – англичане выселяли из "зачищенных" районов Ирландии всех под гребёнку, разве что маленьких детей отправляли, как правило, осенью.

А Мейв прибыла на "Cygnet", что означает "Лебедёнок" – он, точно так же, как и "Примула", был застигнут тем же "нор'истером", но при этом находился дальше на север и лишь благодаря мастерству капитана Перкинса сумел дохромать до Бермуд – шансов добраться до Виргинии у него не оставалось вообще. В отличие от "Примулы", на нём передвигались не только ирландцы, предназначенные для продажи в рабство, но и два десятка англо-ирландских "кабальных слуг" – тех самых, кто подписал договор о том, что в счёт оплаты трансатлантического вояжа их отдадут в семилетнюю кабалу по прибытии в Виргинию, после чего они получали свободу, некую сумму денег, и ружьё – такая схема была прописана в акте Парламента. Тот же закон определял и запрет на перепродажу кабальных без их согласия, а также на разделение семей, и, кроме того, там были прописаны минимальные условия содержания и питания, а также возможность подать иск в суд на несоблюдение условий, гарантированных законом. Но и на "Лебедёнке" находились сто двадцать четыре ирландца – семьдесят два мужчины и пятьдесят две женщины, причем пятерых везли отдельно – они считались весьма опасными.

Так получилось, что единственный подготовленный для ирландцев корпус оказался переполненным теми, кто прибыл на "Примуле", и часть несчастных с "Лебедёнка" были размещены в одной из казарм, пока их же руками строилась тюрьма. И надо же, что именно пятерке "особо опасных" удалось ночью выскользнуть из здания, украсть лодку – в которой "какой-то растяпа" забыл вёсла (после чего был отдан под трибунал и продан в рабство на новую верфь), и уйти. Интересно, что об их побеге узнали только тогда, когда кто-то хватился лодки – другие ирландцы якобы ничего не заметили, а учёт рабов тогда ещё не вёлся.

Вокруг островов был послан "Золотой дракон" – один из двух военных кораблей, базировавшихся на Бермудах. Лодку дозорный обнаружил спрятанной у берега на севере Главного острова, но на обратном пути "Дракон" попал на рифы в одном из проходов из Новоалексеевской гавани во Внутреннюю лагуну – именно его мачты мы видели торчащими из воды, причём выжило не более дюжины моряков. Были предприняты две попытки послать туда отряды для поимки преступников, но каждый раз они несли ощутимые потери, хотя двоих ирландцев они всё-таки смогли найти и убить. Судя по всему, написала миссис Блайд, с ними заодно действовали и русские, которые смогли бежать на тот остров. Было решено подождать прибытия морских пехотинцев весной следующего года по дороге в Элизабеттаун, где намечалась акция против местных индейцев.

Всё это я рассказал Ринату, пока мы шли к ирландскому бараку. В отличие от общежитий, он был построен из камня, с маленькими отверстиями под потолком, в которые не пролез бы даже ребёнок. Вход и выход был через домик с постом охраны; далее находился обнесённый стеной внутренний двор, в котором находились рвы для отправления естественных надобностей – для мужчин и женщин, у всех на виду, что мне сразу показалось возмутительным; даже у нас, с весьма либеральным отношением к наготе, строились отдельные сортиры. Помыть руки можно было лишь в каменном чану, в который изредка подливали воду. Кормили и поили их, как мне потом рассказали, весьма скверно, а в случае, если чья-то работа была признана недобросовестной, могли их лишить и этого. Как ни странно, если в первую зиму многие поумирали от болезней, то среди последних завозов, как с некоторым сожалением писала ректорша, таковых были единицы.

Кабальным же слугам предложили их выкупить прямо здесь, на тех же условиях, что и в Виргинии. Конечно, капитанам пришлось уступить их где-то за две трети цены, но иначе они платили бы за их содержание – в отличие от ирландцев, их нельзя было привлекать к принудительным работам. Схожее предложение получили те ирландцы, который владели ремёслами и были готовы перейти в англиканство; таких оказалось около двух десятков. И тех, и других переселили в одну из казарм – как правило, по две семьи на комнату, но всё было лучше, чем жизнь в бараке. Или тем более в тюрьме.

Последняя, как я и ожидал, оказалась тем самым комплексом зданий, окружённым стеной. Как и в бараке, вход был через здание охраны, которое здесь было двухэтажном; на верхнем этаже располагались комната отдыха и апартаменты палача. В малом корпусе сидели смертники, также там находился карцер – каменный мешок без окон и даже без соломы на полу. Средний же корпус состоял из дюжины камер, каждая из которых была, по моему мнению, похуже карцера, разве что в каждой было одно крохотное окошко под потолком и гнилая солома, кишащая насекомыми, на холодном полу, а также ведро для нечистот в углу – их давно не меняли, поэтому всё вокруг было в продуктах человеческой жизнедеятельности. Как мне рассказали, сначала в каждой камере находилось по трое-четверо, но почти половина скончалась от болезней, а другие, по словам медичек, были крайне истощены и практически все больны.

Имелся ещё и большой корпус, стоявший параллельно первым двум. Его только что построили, и в нём ещё никого не содержали. Камер здесь было двадцать две, и выглядели они так же, как и в среднем корпусе, разве что солома была пока ещё свежей, а вёдра пустыми.

На плацу между корпусами пленные англичане как раз устанавливали виселицу, перенесённую с главной площади. Как мне рассказал один из наших ребят, проблема была в том, что никто из наших не хотел работать палачами. Попросили кое-кого из ирландцев – те сначала испугались, но, когда им сказали, что вешать будут преступников среди англичан, семеро предложили свои кандидатуры. Подумав, я согласился – вряд ли кто-либо из наших пришёл бы в восторг от подобных обязанностей.

Мы с Ринатом вернулись в барак, где люди паковали свои немудрёные пожитки – практически ни у кого ничего не было. Их – мужчин и женщин отдельно – отведут на помывку и на осмотр, а потом расселят по казармам. То же мы собирались сделать и с бывшими узниками.

При моём появлении, ирландцы притихли, глядя на меня с опаской. Я улыбнулся и произнёс:

– Друзья, вы все свободны. У вас есть выбор – кто хочет, того мы доставим обратно в Ирландию, а кто желает остаться на Бермудах и жить здесь свободными людьми, для тех у нас есть два условия. Во-первых, вам придётся принять православие. Во-вторых, научиться говорить, читать и писать по-русски, а также арифметике и начаткам русской культуры. После трёх лет, вы получите русское подданство, и у вас будут те же права и обязанности, как у каждого из нас. Но ваше решение я хотел бы узнать не позднее чем через неделю.

– Свободны? Мы? – И женщина лет, наверное, тридцати-тридцати пяти подбежала ко мне, бросилась на колени, обняла мои ноги, и запричитала:

– Мы все ожидали тяжёлый труд и смерть в Виргинии. Спасибо вам, мистер…

– Князь Алексей Николаевский и Радонежский, – подсказал Ринат. Та лишь заплакала:

– Не наказывайте меня за мою дерзость, светлейший князь, не знала я, кто вы…

Я взял её за плечи и поставил на ноги, сказав ей:

– Милая, у нас становиться на колени нужно лишь перед Богом и царём. Как вас зовут:

– Миссис Джейн Монахан. Муж мой томится в тюрьме…

– Уже не томится – мы всех освободили. Вы его сегодня же увидите. Если, конечно, он…

– Ещё жив? – и она зарыдала ещё громче.

– Дай-то Боже, – сказал я. – Кстати, никто не знает, кто именно бежал на Главный остров?

Как я и предполагал, на лицах многих появилось упрямое выражение – не скажем, и всё. Но, судя по всему, это знали все. Ну что ж…

– Хорошо. Тогда до свидания. Вам всем придётся помыться, а потом врачи вас осмотрят. Русские, кстати, моются часто…

– Мы, ирландцы, тоже, светлейший князь – сказала сквозь рыдания миссис Монахан. – Вот только англичане нам этого не давали делать.

10. Кролики и гадюка

Пока мы говорили с ирландцами, вновь засветило солнце, а потом неожиданно пошёл ливень, к тому же и холодный. Да, подумал я, климат здесь почти как в Россе, всё меняется по нескольку раз на дню. Вот разве что намного теплее, да и вода вполне приемлемой температуры, даже в январе.

– Ну что, пойдём обратно? – спросил я у Рината.

– Я тебя провожу, но потом всё-таки здесь останусь – дела…

Ага, подумал я, одно из дел – это, вероятно, визит к Орле, всё-таки посмотрела она на него вполне благосклонно, но ничего не сказал. А Ринат переменил тему:

– Лёха, кто у тебя в списке на казнь?

– Мне кажется, что все, кто участвовал в расправе над нашими, а также те, кто измывался над девушками, и кто третировал ирландцев. Ну и капитан, как там его, который знал, что болен, но девушек заражал.

– Согласен. И ещё палач, так мне кажется.

– Но сначала должен состояться суд над ними. Других же англичан заставим поработать – мы уже об этом говорили. А жён их – кроме, понятно, ректорши – можно будет высадить в Англии по дороге на Балтику.

– Правильно. Кстати, ремесленникам можно предложить остаться здесь.

– Именно так. Ну ладно, передавай привет Орле, – и я, отсалютовав ему так, как это делается в американской армии, взошёл по трапу на корабль, где меня встретил Саша Сикоев самолично.

– А ты что под дождём бегаешь?

– Навестил Вареньку в лазарете, – смутился тот.

– Вот и хорошо. А теперь отведи меня к мадам Пикеринг.

Губернаторша была практически точной копией Гленн Клоуз из концовки "Рокового влечения", тем более, что, как и героиня фильма, она была в начале беременности. Увидев меня, она спросила с аристократическом прононсом:

– Очередной тюремщик? Если хотите меня… использовать, то имейте в виду, я беременна. Вам же будет хуже.

– Позвольте представиться, миссис Пикеринг – Алексей, князь Николаевский и Радонежский, можно просто Алексис. Никто вас "использовать" не хочет – мы, русские, этим не занимаемся. Хотя, должен вам сказать, беременность, согласно нашим врачам, не препятствие для того, чтобы муж и жена наслаждались друг другом.

– Вот, значит, как, вы князь. Ну что же, милорд, это, наверное, меняет дело. Вот только… что со мной будет?

– Миссис Пикеринг, вы не замешаны ни в едином преступлении. Поэтому, как только мы сможем это сделать, мы доставим вас в Англию.

– И отпустите?

– И отпустим.

– А как насчёт моего супруга?

– Его, увы, будут судить.

– За что?

– За то, что он был председателем трибунала, который послал всех русских на смерть – мужчин, женщин и младенцев.

Она замолчала, потом спросила слабым голосом:

– Это… правда?

– Об этом пишет и свидетель тех времён – миссис Блайд. Причём это было сделано с её подачи.

– Я ненавижу эту женщину! Именно она заправляет всем, что происходит на этих островах! И, после того, как я ей это сказала, она мне запретила спать с моим мужем после того, как я оказалась беременна, и нашла ему красивую ирландку, – и тут она зарыдала. – Представьте себе, я-то знаю, что я не красавица, но Томас на меня больше не смотрел и проводил всё своё время с этой шлюхой…

– Не надо её так называть, миссис Пикеринг. Представьте себе, что вас заставили бы совокупляться с человеком, вам неприятным – причём всегда, когда ему этого хочется. А потом ещё заражают дурной болезнью. Да, ваш муж побывал и в "цветнике", где и подцепил её от девушки, с которой до него переспал капитан Джонсон – так его, кажется, зовут? Вот так. И да, те, кто в "цветнике", ещё более несчастны – их заставляли заниматься… этим самым… не с любимым человеком, а с теми, кого им приводили содержательницы притона.

Миссис Пикеринг замолчала, потом сказала слабым голосом:

– Это правда?

– Истинная правда.

– Милорд, я всё поняла. А где я буду, пока вы не доставите меня в Англию?

– В этой самой каюте, миссис Пикеринг. Вам будут разрешаться прогулки, а кормить вас будут здесь. И, как я уже сказал, никаких санкций к вам применяться не будет. Кроме того, наши врачи возьмут вас под наблюдение, чтобы по возможности обезопасить ход вашей беременности.

– А что будет с… другими жёнами?

– То же самое. Если хотите, вас будут кормить и водить на прогулки вместе. Кроме, конечно, миссис Блайд.

– Спасибо вам, милорд! – И она заплакала. Я поцеловал ей руку и пошёл к следующему "кролику" – так я окрестил про себя жертв миссис Блайд.

Вильям Блайд, ректор церкви святого Георгия, оказался очень похож на мистера Бина, разве что выражение его лица было весьма хмурым. Когда я вошёл и представился, он сказал:

– Милорд, я понимаю, что своими действиями заслужил смерти. И я не буду просить за свою жизнь – у меня до сих пор в глазах сцена обесчещенных и убитых женщин, горящего священника, всё время возносившего молитву, а, самое главное, окровавленных головок маленьких детей, убитых моряками о стену. Поверьте мне, ни дня не проходит, чтобы я не вознёс к Господу молитву за упокоение душ их.

– Но именно с вашей подачи их убили, – сказал я. – Причём таким жестоким способом.

Я ожидал, что он скажет что-нибудь про ректоршу, но он лишь склонил голову.

– Милорд, я заслужил самой жестокой смерти, и полагаю, что, как только я окажусь перед Судьёй, он отправит меня туда, где плач и скрежет зубовный. Поэтому за себя я не прошу. Вот только… нельзя ли помиловать мою супругу?

– Насколько я понял, что именно она заставила вас пойти на эти преступления.

Лицо ректора стало строже, и он сказал твёрдым голосом:

– Негоже так говорить, милорд. Она женщина, а муж несёт ответ за поступки своей жены – именно так написано в Библии. Даже Адама наказали за то, что сотворила Ева.

– И за то, что у него не оказалось сил ей противостоять.

– Именно так. Но, видите ли, моя жена попала под пагубное влияние друга своих родителей, Джона Дода, знаменитого пуританина. Не судите её строго, в ней говорит нетерпимость, которую сей пресвитер привел её родителям и ей самой. А вообще она хорошая женщина. Прошу вас, если можно, помилуйте её!

– Простите меня, мистер Блайд, это решит суд. Равно как и вашу судьбу.

– Вы поговорите с ней и увидите, что она – хороший человек! Умоляю вас! – И Блайд встал на колени. Я поднял его за плечи и сказал:

– Хорошо, мистер Блайд, я её сейчас же навещу.

По дороге к той самой "хорошей женщине" я понял, что не хочу я казнить Блайда, не хочу. Хоть он и преступник…

Сама миссис Блайд оказалась худощавой, как и положено англичанкам определённого социального статуса, и довольно-таки хорошо сложенной. Больше всего она напомнила мне британскую актрису Эмму Томпсон в молодости – не красавица, но довольно-таки миловидная дама. Смотрела она на меня без фанатизма в глазах. Если бы я не читал её дневников, я бы подумал, что не Хиллари Блайд является автором всех этих ужасов. Я представился и спросил:

– Госпожа Блайд, вам известно, что вас обвиняют в весьма серьёзных преступлениях.

– Наверное, мой муженёк? Я так и думала, что он начнёт нести на меня напраслину. Поверьте мне, он – слизняк и слабак, но именно он убедил лорда Пикеринга поубивать ваших людей, и именно на его руках кровь, а не на моих, не на моих! – и она зарыдала. Я подождал пару минут, и, убедившись, что спектакль одного актёра не прекращается, сказал:

– Поздравляю, вы весьма неплохая актриса. Если бы я не читал ваших дневников, я бы вам, наверное, поверил.

Она перешла на истошный вопль:

– Вы посмели заглянуть в мои дневники? Вы не джентльмен, принц как вас там, не джентльмен. Вы изверг и ничем не лучше моего убийцы-супруга.

– Ваш муж просил за вас, миссис Блайд. Если бы он знал, как вы его попытаетесь оболгать… Хорошего вам вечера.

И я подошёл к двери и постучал. Но, пока её отпирали, на меня неожиданно кто-то прыгнул со спины и впился зубами в мою шею – к счастью, сзади. Одновременно, пальцы с острыми ногтями расцарапали мне лицо, пытаясь добраться до моих глаз. Я упал от неожиданности и закрыл глаза, но понадобились Саша Сикоев и один из его людей, чтобы стащить с меня эту мегеру. Саша связал ей руки, но она ухитрилась и его укусить за палец, причём до крови. После этого, Сашин человек, Денис Муромцев, сказал:

– Ребята, вы бы пошли в санчасть. Кто знает, какие бактерии на зубах и когтях этой гадюки.

Рената захохотала, увидев меня, но, когда узнала, что случилось, начала споро обеззараживать наши раны, лишь бросив:

– Хорошо ещё, что всем вам сделали прививки от столбняка. Хотя, наверное, надо было и от бешенства.

А я подумал, что я ожидал увидеть кроликов – миссис Пикеринг и мистера Блайда – и удава в виде жёнушки последнего. Но Денис был прав – она действительно оказалась скорее гадюкой.

11. Ещё один потомок королей

Конечно, хотелось поскорее отправиться в Россию, точнее, в Невское устье, за поселенцами – для Бермуд, для Барбадоса с Тринидадом и островом Провидения, но в первую очередь для Калифорнии и Новой Тавриды. Но февраль – не лучшее время в Финском заливе; скорее всего, льды растают не ранее конца марта – это если очень повезёт. Так что идти ранее середины марта большого смысла не было – скорее даже конца месяца, ведь дорога в Невское устье занимала чуть более двух недель. Конечно, придётся задержаться на день-другой в Копенгагене, куда же без этого, но я решил, что спешить нам всё равно было некуда. Тем более, было ясно, что при любом раскладе до начала мая в Росс я не попаду и рождения своего ребёнка не застану.

Тем более, работы и на берегу для практически всех нас было невпроворот. Дела ежедневные решались и без меня – комендантом Бермуд назначили старшего Заборщикова, Ивана, а он уже по пути сюда подготовил весьма неплохую команду; впрочем, Рината я придал ему в качестве советника, а Саша занялся обороноспособностью островов. Я же решил не вмешиваться – все, я надеюсь, помнят "вертолётную теорию менеджмента", заключающуюся в том, чтобы спускаться с небес, поднимая кучу пыли и заставляя всех без нужды бегать, а затем благополучно отчаливать. Именно таким "эффективным манагером" я быть не хотел.

Кое-какие решения мне, впрочем, принимать пришлось. Во-первых, нужно было создать трибунал для суда над преступниками. Но для этого необходимо было сформировать судебную коллегию, найти прокуроров и адвокатов, а также определить законы, по которым мы будем судить англичан. Английское право решительно не подходит – острова были русскими в момент их подлого и вероломного захвата, и расправа над населением должна преследоваться по нашим законам, да и после этого они оставались в силе. Но уголовного кодекса в Русской Америке пока ещё не имеется. Подумав, я перепоручил эти вопросы ребятам с юридическим образованием – таких у нас оказалось трое, один с "Паустовского" и двое с "Москвы". Хотя, конечно, окончательное решение придётся принимать мне после обсуждения с советом.

Но меня заинтриговал вопрос об ирландцах, бежавших на Главный остров. Во-первых, они, скорее всего, тоже не в лучшем виде. А, во-вторых, всё-таки это наш остров, и нам не хотелось бы, чтобы там действовали неучтённые люди, которые, в частности, могут принять нас за врагов.

– К моему счастью, я к этому отношения не имел. – вымученно улыбнулся Пикеринг, когда я задал ему этот вопрос. – Несколько человек привёз королевский бейлиф, некто сэр Вильям Фитцсаймон. Именно он настоял на том, чтобы пятеро из них содержались под охраной его людей в Малом корпусе тюрьмы. Но на все вопросы он отвечал, что не может раскрыть нам их имён. Когда они бежали на Главный остров, сэр Вильям возглавил две экспедиции, чтобы их вновь задержать. Это стоило жизни многим моим людям, а во время второй экспедиции он и сам погиб вместе со своими тюремщиками.

– А сами ирландцы?

– Рассказывали, что кого-то якобы подстрелили. Впрочем, кого, неизвестно – там же были и русские. Но я вам уже рассказывал, что весной здесь сделает остановку отряд для Элизабеттауна; мы рассчитывали, что они и зачистят остров.

Ну что ж, англичане не знают, а ирландцы, судя по всему, что-то знают, но ничего не скажут. Остаётся самому спросить у беглецов.

Ничто сегодня не напоминало про вчерашний дождь – синее-синее небо, яркое солнце, пение местных птиц, и, главное, практически никакого ветра… Подумав, я поднял квадрокоптер и направил его туда, где, по словам Варвары, она видела неопознанных людей. И мне сразу же повезло – из какой-то дыры в земле буквально выползли, один за другим, двое – один рыжий, другой белобрысый. Огляделись, и побрели к воде с самодельной удочкой. Даже с квадрокоптера было видно, насколько они были оборванные и исхудалые.

Ну что ж, по крайней мере ясно, где их лежбище находится. Сегодня уже было поздновато – всё-таки в начале февраля солнце садится довольно-таки рано. Поэтому я попросил наших девушек сшить мне некое подобие ирландского флага тех времён – золотую арфу на зелёном фоне. А на следующее утро, едва забрезжил первый свет, мы уже летели на моторке в направлении Внутренней гавани – лодка всяко должна была обойти препятствия. И менее чем через полчаса мы были на месте.

Мы – это я, Саша, и отделение морпехов при полном параде. Мы пришвартовались у мыса метрах в трехстах от места и тихо (как мне показалось) подобрались к входу в пещеру. Я шёл первым, с ирландским флагом в руках.

Но когда оставалось метров, наверное, с тридцать, из пещеры сквозь кусты показались голова и ствол ружья, а затем слабый голос спросил:

– Кто вы и что вам надо? Предупреждаю, живыми мы не дадимся.

– Можно поговорить с вашим главным? Я приду один и без оружия.

Саша покрутил пальцем у виска, но я уже отдал ему свою винтовку, затем пистолет и нож, и приказал:

– Ждите меня здесь ровно десять минут. Если я умру…

– Считать тебя коммунистом?

– Только не это. Можете их зачистить.

Меня втащили за ноги и посадили на какой-то чурбан. После яркого солнца, мои глаза не сразу привыкли к полутьме, но вскоре я увидел, что нахожусь в вестибюле метра два на три, освещаемый той самой дырой в потолке. Пещера шла под наклоном вниз, а в этой её части находились три охапки сопревшей травы и ещё четыре чурбана, вроде моего. На двух из них сидели вооружённые люди – один из них был, мне показалось, тем самым, с кем я имел удовольствие пообщаться наверху. Третий лежал на одной из охапок, такое впечатление, что в полузабытье.

– Здравствуйте. Я Алексей, русский князь Николаевский и Радонежский.

– Русский? – удивился тот, что сидел подальше. – А я слышал, что всех русских перебили эти проклятые англичане.

– Было дело. А теперь мы вернулись. И Бермуды вновь наши.

– И что вы хотите от нас?

– Мы предлагаем вам еду, ночлег и медицинскую помощь – вашему приятелю она, похоже, ох как нужна, да и вам, наверное, тоже.

– А после этого нас продадут в рабство… – протянул тот.

– Зачем в рабство? – удивился я. – У нас нет рабов. И, если бы у меня были нехорошие мотивы, то я бы, наверное, сам бы не пришёл.

– Да, если ты и правда князь, – усмехнулся тот. – Да и люди твои не похожи на англичан. И флаг наш в твоих руках… хоть арфа и неправильная. Да и воевать с вами нам вряд ли по силам. Но…

– Я им верю, – раздался тихий голос того, кто лежал на соломе. – Позвольте представиться, Ао О'Нил, граф Тиронский.

– Очень приятно. Вы, я так понимаю, сын того самого Ао? И потомок Высокого короля Ирландии Нила Глундуба?

– Вы, я вижу, неплохо разбираетесь в нашей истории.

– Да, но давайте поговорим потом, когда вас подлечат. А пока нужно вас поднять на поверхность. Могу позвать своих людей.

– Мои люди справятся. Они были со мной всё это время – точнее, они и ещё двое, которых убили наши враги. Это – честь, которую я не могу у них отобрать.

– Хорошо, я выйду и скажу своим, чтобы были готовы.

Оба ирландца, хоть и падали с ног от слабости и усталости, донесли своего сюзерена до шлюпки, после чего отключились сами. Мы доставили их к Ренате, которая, осмотрев всю троицу, сказала мне, чтобы я приходил не раньше, чем через три дня. Как ни странно, первым оклемался Ао, о чём мне немедленно сообщила гроза медчасти.

Увидев меня, наследник ирландских высоких королей улыбнулся:

– Англичане говорили, что русские – исчадия ада. А ваши врачи меня спасли. Благодарю вас, князь.

– Благодарите врачей. Они вас спасли.

– Если бы не вы, мы бы так и подохли в той проклятой пещере.

– Скажите спасибо вашим людям, что решили меня выслушать. Иначе кто знает, как дело бы обернулось…

– А что, кстати, с ними?

– Они тоже на пути к выздоровлению. По словам врачей, дня через два вы сможете повидаться, а ещё через неделю или две вас выпишут.

– И что теперь будет с нами?

– Всем ирландцам мы даём выбор. Или вы принимаете российское подданство и остаётесь здесь – при условии, что вы выучите русский язык и перейдёте в православие. Либо мы можем доставить вас в испанские владения. Они – католики, англичан они не жалуют, вас примут с распростёртыми объятиями.

– Благодарю вас за столь щедрое предложение, милорд. Но я не хочу жить в мире и довольствии, пока наши враги топчут священную землю Эйре[46]. Поэтому я предпочёл бы пренебречь возможными опасностями и вернуться на родину.

– Но…

– Давайте я вам немного расскажу про себя. Тогда вы поймёте, что выбора у меня нет.

Вы знали моё имя. Следовательно, вам знакома и история Тиронского восстания, которое англичане называют Девятилетней войной.

– Самая малость. В том числе и то, что именно ваш отец возглавил это восстание.

– Как вам, наверное, тогда известно, мой отец был сторонником мира с англичанами. После преждевременной смерти матушки, он даже женился на сестре английского правителя Ольстера, Генри Бэгнэла – и это после того, как проклятый валлиец казнил МакМагона, правителя Монахана. Впрочем, Бэгнэл ненавидел и моего папу – ведь для англичанина, пусть он на самом деле из Уэльса, женитьба сестры на "грязном ирландце" – позор. Но всё-таки отец стал его родственником, и потому Генри вымещал свою злость на других вождях кланов, и казни продолжались под надуманными предлогами. В частности, на эшафот повели вождя О'Фарреллов в Лонгфорде и О'Рейлли в Восточном Брейфне. После этого, Ольстер восстал, а за ним и вся Ирландия, кроме земель вокруг Дублина, где уже давно живут лишь англичане. И отец его возглавил.

Первоначально, фортуна была на нашей стороне, но англичане вспомнили про правило "Разделяй и властвуй". А после поражения при Кённсале, который англичане именуют Кинсейлом, победа англичан была лишь вопросом времени. И в 1603 году к моему отцу прибыли гонцы от Елизаветы с предложением мира. Условия были вполне приемлемые – разве что обязателен был переход на английский язык – и отец подписал договор, известный под названием Меллифонтского. Сначала казалось, что англичане выполнят свои обязательства – ему и другим вернули некоторую часть земель и вновь признали их титулы. А меня, как и сыновей некоторых других гэльских дворян, послали учиться в Англию. Я оказался в Кембридже, в колледж пресвятой девы Марии[47]. Мне там нравилось, удручало лишь то, что в колледже не было других ирландцев, точнее, были – но из дублинских англо-норманских дворян, которые ко мне относились весьма неприветливо.

Вскоре умерла королева Елизавета, и на престол взошёл Яков I, шотландский король. Первым делом он назначил Лордом-наместником Ирландии сэра Артура Чичестера, чему несказанно обрадовались дублинцы. Меня это не заинтересовало – мне нравилась жизнь студента, походы в местные пабы, театры, а иногда и в дома терпимости.

А в один прекрасный день меня вызвал ректор колледжа. Недоумевая, чем вызвана такая честь – вроде я последние два месяца ни в чём замечен не был уже потому, что отец по какой-то причине прекратил присылать деньги. Но, когда я подошёл к двери кабинета, я не успел даже постучаться, как меня под белы рученьки взяли вооружённые люди, сковали и препроводили в лондонский Тауэр, где я попал в камеру в подвале одного из зданий. Мне сообщили, что меня обвиняют в измене. На моё требование рассмотреть моё дело в суде мне было сказано, что, так как я подданный Ирландского королевства (монархом которого являлся всё тот же Яков), то решение принимает лично лорд-наместник Ирландии, после чего приговор утверждается Его Величеством.

Тогда я впервые услышал про Артура Чичестера. Я попросил перо, чернила и бумагу, чтобы написать прошение о помиловании на имя короля, но мне было сказано, что приговор уже утверждён.

Через неделю, один из тюремщиков с усмешкой мне доложил: "Поздравляю, милорд. Послезавтра я вас отведу на Тауэр-Грин, где топор Томаса Деррика, знаменитого лондонского палача, перерубит вашу шею. Вы удостоились великой милости – вы даже не успеете понять, что с вами произойдёт. Вот другим палачам иногда приходится бить по три-четыре раза, и для казнимого это – лишние страдания."

А на следующий день ко мне в камеру наведался Эдвард Сомерсет, Конюший Её Величества Елизаветы. С его племянником я дружил в Кембридже. Лорд Сомерсет объявил мне, что, за два месяца до моего ареста, мой отец получил высочайшее повеление немедленно прибыть в Лондон, где состоится суд по подозрению в измене. Доставили этот приказ десяток вооружённых людей. На его слова о том, что он получил полное прощение от Её Величества королевы Елизаветы и с тех пор ничем предосудительным не занимался, его схватили и попытались увезти силой. Люди моего отца сумели помочь ему бежать через Баллишаннон; с ним отправились и несколько других бывших мятежников, которых он успел оповестить.[48]

Поэтому за измену завтра будут судить меня, как наследника моего отца, а послезавтра, вместе с другими "преступниками", казнят на Тауэр-Грин. Точнее, должны были казнить. Лорд Сомерсет объявил мне, что он сумел добиться замены смертного приговора на рабство в Элизабеттауне. Более того, через семь лет мне будет разрешено подать прошение на имя правящего монарха о возвращении в Англию.

Я принял мнимую монаршую милость с внешней кротостью, пообещав себе, что убегу, как только представится такая возможность. Лучше смерть от диких зверей либо индейцев, чем жизнь под кнутом английского самодура.

В начале сентября того же года меня и десяток других препроводили в трюм знакомого нам галеона "Сент-Эндрю". В Белфасте, следующей остановке по пути в Новый Свет, мы провели более двух недель – приводили всё новых ирландцев, пока трюм не был забит до отказа. По пути в Элизабеттаун галеон попал в ранний нористер[49], и еле-еле сумел добраться до Бермуд, где и остался на ремонт. Тогда мы и сумели бежать из лагеря и перебрались на украденной лодочке на Главный остров и тем самым избежали транспортировки в Виргинию.

Пока мы прятались на Главном острове, я успел многое обдумать. Я понял, что, когда я принял приглашение учиться в Кембридже от моих заклятых врагов, я смалодушничал. И что, пока других ирландцев сгоняли с земель и продавали в рабство, я пьянствовал со своими друзьями и радовался жизни. И я понял, что больше я так не могу.

Именно поэтому, милорд, я не хочу ни оставатся здесь, ни бежать в Испанию. Моё место – на родине, среди людей, с оружием в руках борющихся против завоевателей. И если я погибну – что ж, умереть с оружием в руках всяко лучше, чем далеко от дома.

– Но вас могут и захватить в плен, и вы закончите ваши дни на плахе.

– Это случилось с Вильямом Уоллесом в Шотландии. Но его смерть стала боевым кличем шотландцев, и они на долгие две сотни лет отвоевали свою свободу.

– Хорошо. Тогда поговорите с моими друзьями – они намного лучше меня разбираются в партизанской войне. Кое-какое оружие, захваченное у англичан, мы вам отдадим. И, как только мы уйдём в Россию, мы забросим вас по дороге в Ирландию. Это будет, наверное, ближе к концу марта или началу апреля.

– Могу ли я обратиться к другим ирландцам на этом острове?

– Конечно. И все, кто захочет уйти с вами, получат такую возможность.

12. К нам приехал, к нам приехал…

На следующее утро ко мне пришёл Вася Сапожников, которого я назначил главой юридической комиссии.

– Алексей Иванович, у меня есть хорошие новости и есть плохие.

Василий Иванович был из "москвичей" – пришедших в наш мир на борту парохода "Москва", который ушёл из Владивостока в 1922 году в основном с ранеными на борту и в нашем мире пропал без вести. Он только-только успел отучиться на юриста в Московском университете, как началась Первая мировая война. Шинель он снял только в двадцать первом году во Владивостоке, когда казалось, что Приамурский земский край – это надолго, но в сентябре двадцать второго вновь записался в действующую армию и был ранен под Спасском. Но юристом он был хорошим, хотя в Русской Америке в них пока что не нуждались, и он служил заместителем командира роты новосозданного Бермудского гарнизона.

– Вась, я ж тебя просил, зови меня просто Алексеем. Или лучше Лёхой.

– Тяжело мне это, Алексей – он сделал над собой усилие и всё-таки не произнёс моего отчества. – Всё-таки у нас было принято по-другому. Но постараюсь. Здесь – выдержка из Свода законов Русской Америки. Не смотрите… не смотри на меня так – я помогал его создавать, пока ты ходил в Россию. А приняли мы его в феврале тысяча шестисотого. Вкратце – законы Русской Америки действовали на территории Бермуд даже после того, как их захватили англичане. Следовательно, любые преступления, совершённые ими на нашей земле, подпадают под нашу юрисдикцию.

Смертная казнь у нас предусмотрена за убийство при отягчающих обстоятельствах, измену, а также участие в группе, виновной в данных преступлениях. Следовательно, теоретически все, кто участвовал в вооружённом захвате островов и расправе над нашими людьми подпадают пот эту статью. То же и про тех, кто участвовал в расправах над девушками, которых заставили заниматься проституцией. Это если следовать букве закона.

Так что, во-первых, нужно будет выявить поимённо всех виновных в этих преступлениях. Во-вторых, вполне вероятно, что кого-нибудь из них ты захочешь помиловать – у тебя, как у представителя Совета Русской Америки на Бермудах, есть это право. Но это только после вынесения приговора.

Слушать дело будет военный трибунал, состав которого утверждаешь ты. Я предлагаю трёх членов – меня, Евгения Алексеевича Решетова, и Андрея Карловича фон Неймана. И тот, и другой – недоучившиеся студенты юрфака, хоть и из разных времён. Четверых оставшихся я бы определил в прокуроры и адвокаты, по двое. Все приговоры будут переданы вам… тебе… на утверждение.

– Спасибо, Вася. Так и сделаем. А в чём проблема с определением круга подсудимых, если у нас есть поимённый список из дневников мадам Блайд?

– Есть там, например, Джон Смит. Именно так зовут хозяина Старой верфи. Но имя это не менее распространённое, чем, например, Иван Сидоров. Так что тот это Смит или нет, мы пока не знаем. Вот в этом списке – те фамилии, в которых я не уверен. Далее. Майкл Мэррей – корабельный плотник, ныне работающий на Старой верфи. Он, насколько я знаю, не участвовал ни в изнасилованиях, ни в расправах, и, более того, спас своего товарища, которого хотели казнить за то, что он воспротивился расправе. Тебе неплохо бы решить, что с ним и с тремя другими, чья вина тоже, как мне кажется, неоднозначна.

Далее. Всех остальных англичан я предлагаю объявить военнопленными и, кроме офицеров, заставить работать на восстановительных работах. Вопрос в сроках.

– Не "кроме офицеров", а всех, кроме тех гражданских, кто захочет остаться – после испытательного периода, а также экзамена по русскому языку и нашему праву, и переходу в православную веру, они тоже смогут стать "нашими". Особенно это касается тех, кто обучен какому-либо ремеслу. Женщин, кроме преступниц, мы высадим в Англии. Насчёт же твоего списка… Спрошу-ка я у Пикеринга и у Блайда – они, вероятно, смогут сказать стопроцентно, те ли это Смит или просто однофамильцы. А у тебя ещё много работы по этой линии?

– Я тоже попробую кое-что узнать, но, в общем, всё практически готово. Разве что такой вопрос. Что делать с капитаном, который заражал девушек сифилисом?

– Так это всё-таки был сифилис… Знаешь, к нему у меня снисхождения нет. Это, как ни крути, тоже умышленное убийство. Ведь кое-кого из девушек эти нелюди успели казнить.

– Так точно. Подготовлю коллегию и прокуроров с адвокатами. Заседания предлагаю проводить в клубе – там есть зал, подходящий по размерам. Как прикажете… прикажешь по срокам?

– Давай в начале марта – всё-таки во всём надо будет разобраться перед началом слушаний.

– Так точно. Разрешите идти?

– Иди. И держи меня в курсе.

И Пикеринг, и Блайд подтвердили, что все персоны из списка действительно присутствовали при расправе. Блайд, впрочем, назвал мне несколько имён людей, которые либо не участвовали в изнасилованиях, либо потом искренне раскаялись, и попросил о моём снисхождении. В основном это были люди, про которых мне говорил Вася, но не только. Я записал его показания и подробные рассказы о каждом из них, после чего он меня спросил:

– Могу ли я попросить вас кое о чём?

– Конечно.

– Мне хотелось бы увидеть миссис Блайд.

– Хорошо, но супружеского визита обещать не могу – вы будете в присутствии наших людей.

– Да какой там супружеский визит… – Он хотел сказать что-то ещё, но сдержался. А я не показал виду, что знаю про то, как его дама сердца держала его без секса уже столько времени.

Встреча состоялась на следующее утро, после чего ко мне прибежал Ринат:

– Лёха, плохие новости. Мадам так наорала на бедного ректора, что у него случился то ли инфаркт, то ли инсульт. Рената пытается его откачать.

Но Блайд в тот же вечер умер, так и не придя в сознание, а я корил себя за то, что согласился на эту встречу. Ведь я уже почти решил помиловать незадачливого клерика. А счёт к миссис Блайд пополнился ещё одним именем.

А на берегу всё шло своим чередом. Подозреваемые, за исключением Пикеринга и миссис Блайд, ныне населяли камеры двух тюремных блоков; двух главных виновных разместили в малом блоке, в штрафных камерах, которые мы, впрочем, тоже оснастили топчанами и парашами. Форты восстанавливались силами пленных, а другие занимались посадками пшеницы и другими сельскохозяйственными работами. Жизнь потихоньку налаживалась.

Первого и второго марта прошли судебные слушания, и почти все получили высшую меру. Семерых из списка Блайда я, впрочем, помиловал, включая обоих плотников. Кстати, ремесленники все до единого захотели остаться у нас и согласились на наши условия, с пятилетним испытательным сроком. А тех двух, кто во время захвата воспротивился расправе, я распорядился принять в русское подданство сразу после экзамена по русскому и крещения в православие.

Казнь была назначена на пятницу, шестнадцатого марта. Корабли, найденные в гавани, были отремонтированы и вооружены новыми орудиями, так что семнадцатого марта мы планировали выйти из гавани курсом на Балтику. А пока я позволил себе небольшое послабление – третьего марта я организовал поход на розовые пляжи Южного берега Главного острова. Со мной пошли Ринат с Орлой, в святом крещении ставшей Ольгой, Саша с Варей, примерно половина медичек, частично с молодыми людьми, с которыми у части из них начались романы, и Рената. Вода успела потеплеть до двадцати-двадцати одного градуса, и мы накупались вдоволь, а потом почти все разошлись по парам. Я же остался с Ренатой и девушками, у которых кавалеров либо не было, либо они не смогли по службе. Я поймал себя на мысли, что я окружён нагими девами, причём все, кроме, наверное, Ренаты, были по крайней мере внешне в моём вкусе. Но я изменился – то, что я видел вокруг меня, теперь нравилось мне эстетически, но не более того.

Всем так понравилось, что мы ходили туда ещё три раза; в третий раз, двенадцатого марта, на нас набросилось стадо одичавших свиней – мы расположились слишком близко к самке с детёнышами. Убивать их не хотелось, хотя оружие при себе было. Я предложил переместиться на соседний пляж, но девушки попросились домой – мол, не в последний раз.

А на обратном пути мне показалось, что с надстройки баркаса на горизонте я вижу какие-то точки. То, что я увидел в бинокль, мне не понравилось. Я протянул его Саше, который, присмотревшись, схватил гарнитуру рации:

– Гнездо, ответь Осине. Гнездо – Осине.

– Гнездо на проводе.

– Вижу два корабля на ост-норд-ост. Ориентировочно примерно в десяти-двенадцати кэмэ. Будем через пятнадцать минут.

– Вас понял.