Ястреб с холмов

Пролог

Издали уступы походили на каменные ступени странной формы. Стоя на дне ущелья, за этими уступами, никто не заметил бы человека, который карабкался по этим ступеням на вершину утеса. Считается, что подняться можно даже на отвесную скалу, если на ней достаточно много выбоин и выступов, — и, разумеется, если у тебя достаточно сил. Но только не в том случае, если этот склон покрыт глиной, а любой торчащий из нее камень может выскочить именно в тот момент, когда ты уцепишься за него или используешь как точку опоры. Один неверный шаг, одно неверное движение руки — и ты летишь на дно скалистого каньона глубиной в триста футов.

Но по склону утеса поднимался не кто иной, как Фрэнсис Ксавьер Гордон по прозвищу Аль-Борак, и в его намерения вовсе не входило окропить своими мозгами ни это гималайское ущелье, ни какое-либо другое.

Восхождение подходило к концу. До края верхнего уступа оставалось несколько футов, но этот отрезок пути как раз и был самым опасным. Гордон остановился, чтобы смахнуть пот со лба, и глубоко вздохнул. Потом еще раз поглядел на последний барьер, который предстояло преодолеть, и изо всех сил вцепился в край уступа. Снизу доносились крики, полные ненависти и жажды крови. Верхняя губа Гордона вздернулась. Сейчас он напоминал пантеру, которая услышала голоса охотников. Однако вниз он не посмотрел.

Из-под сломанных ногтей показалась кровь. Он был почти у цели, и как раз в этот момент земля буквально уходила у него из-под ног! По склону зашуршали ручейки осыпающегося гравия. И вдруг, словно в единственном выплеске силы, Гордон зарычал, оттолкнулся ногами от ускользающей опоры и рывком подтянулся на руках — вернее, на одних пальцах. В какой-то миг, вися над бездной и слыша, как галька и валуны с грохотом катятся по склону утеса, Гордон ощутил дыхание вечности. Затем его железные бицепсы вновь напряглись. Еще рывок — и он перекатился через край последнего уступа, тут же сел и пристально посмотрел вниз.

На самом деле, на дне ущелья он не мог разглядеть ничего, кроме непролазных зарослей. Скалы скрывали Гордона от тех, кто находился внизу, но делали невидимыми и самих наблюдателей. Впрочем, он и без того знал: где-то в зарослях рыщут те, на чьих ножах еще не высохла кровь его друзей. Нетерпеливая ярость в голосах преследователей сменилась растерянностью. Перекличка становилась все тише, пока голоса не стихли где-то на западной оконечности ущелья. Они пошли по ложному следу, который непременно приведет их в тупик!

Гордон стоял на краю огромной скалы — единственное живое существо среди каменных твердынь. Горы возвышались со всех сторон, подпирая небо, словно атланты с дочерна загоревшей кожей. Возможно, кто-то почувствовал бы восторг, кто-то ощутил бы себя муравьем, песчинкой мироздания. Но Гордон был далек от поэтических размышлений о мрачном величии окружающего пейзажа, равно как и о собственной незначительности.

Этот величественный пейзаж был для него лишь фоном, декорациями, среди которых разыгралась человеческая трагедия. При воспоминании о ней в душе Гордона закипал гнев, а крики, затихающие где-то вдали, снова пробуждали в нем жажду мести, подобно тому, как порыв ветра заставляет волноваться едва утихшее море. Американец вынул из-за голенища нож, который спрятал перед началом восхождения. Острая сталь еще хранила следы крови, и он ощутил нечто похожее на злорадство. В долине, на дне ущелья, лежат мертвецы. Их много, и далеко не все они — его друзья-африди. Некоторые из них — из племени оракзаи. Подлые гиены, приспешники Афдаль-хана — предателя, который притворялся другом Юсуф-шаху, трем вождям его племени и его союзнику-американцу. И который пригласил их, чтобы по-дружески обсудить дела, и устроил кровавое побоище.

Рубаха Гордона была изрезана в лоскуты, кое-где на коже можно было разглядеть следы ножей — неглубокие, но все еще сочащиеся кровью, черные волосы слиплись от пота. На поясе висели две кобуры, но обе были пусты. Он неподвижно стоял на утесе и издали мог показаться статуей. Увидеть, как поднимается и опускается его грудь, было не проще, чем пламя, которое разгоралось в черных глазах американца, вздувающиеся на висках вены или напряжение, которое превращало его мышцы в сталь.

Убийство — обычное дело в горах. Но убийство предательское? Зачем, из-за чего? Гордон все еще не мог ответить на эти вопросы. Для подобного вероломства не могло быть причин, оно противоречило всякому здравому смыслу. Сначала — дружеская беседа, неторопливая и спокойная, как река на равнине. Люди, сидящие вокруг костров, на которых закипает чай и жарится мясо… И вдруг, без всякой причины — удары ножей, грохот выстрелов… Воины падают замертво, и ни один так и не успевает вскинуть револьвер или выхватить кинжал. Воины из племени африди, его друзья.

В тот проклятый миг он сам действовал, не рассуждая, повинуясь первобытным инстинктам. Для этих инстинктов нет понятия «друг», есть лишь «враг», который угрожает твоей жизни, — но только твоей и ничьей больше. Еще не успев понять, что происходит, Гордон уже был на ногах, а в его руках грозно сверкал клинок. Потом была отчаянная рукопашная схватка и бегство… Он долго бежал и еще дольше взбирался по скалам. Если бы не темное, заросшее кустарником узкое ущелье, его бы непременно догнали.

Но теперь он в безопасности. Теперь можно отдышаться и подумать, зачем Афдаль-хану, вождю племени оракзаи, понадобилось убить четырех вождей африди из Куррама… а заодно и его самого.

Однако ничего путного ему в голову не приходило. Убийство казалось совершенно бессмысленным. Впрочем… Достаточно того, что его друзья мертвы, и он поименно знает убийц.

За спиной Гордона возвышалась гряда скал, прорезанная узкой извилистой расщелиной. До нее было несколько ярдов. Пожалуй, именно туда и стоило идти. Вряд ли он встретит там своих недругов — все они внизу, в ущелье, продираются сквозь заросли, пытаясь отыскать его. Однако рука сама собой сжала рукоятку ножа.

Это движение было чисто инстинктивным — так, наверно, пантера выпускает когти, еще не почуяв опасность. Смуглое лицо Гордона стало неподвижным, как медная маска, как часто случалось в минуты по-настоящему сильного гнева, но в черных глазах бушевало пламя. Он был опасней, чем раненый тигр, — сейчас, когда слово «месть» звучало в его голове, словно набат, и все его существо отзывалось на этот призыв. Волна гнева смыла тонкий налет цивилизации, который образовался за последний миллион лет, — обманчиво прочный, с обманчивой надежностью скрывающий первобытную сущность, древнюю, как сами Гималаи.

Гордон знал: за выступом скалы, который он сейчас обогнет, начнется извилистая горная тропа. Прежде, чем тропа выведет его из ущелья, он окажется за пределами земель оракзаи. У него не было причин ожидать встречи с кем-нибудь из преследователей. Поэтому американец весьма удивился, когда сразу же за гранитным выступом нос к носу столкнулся с высоким человеком, который непринужденно привалился к скале.

Это не мешало ему целиться из пистолета прямо в грудь Гордону.

Американец остановился. От его солнечного сплетения до кончика ствола было не больше двенадцати футов. Чуть поотдаль стоял кабульский жеребец, покрытый великолепной попоной.

— Али-Багатур! — пробормотал Гордон и прищурился, словно хотел скрыть горящую в глазах ярость.

— Он самый, клянусь Аллахом!

Али-Багатур выглядел столь же роскошно, как и его жеребец. Сапоги были расшиты золотой нитью, полосатый халат подпоясан цветастым кушаком, картину завершал тюрбан из великолепного розового шелка. Лицо, чуть менее смуглое, чем у Гордона, худое, с орлиным носом, было бы по-своему красиво, если бы не злобная усмешка, кривившая губы, и жестокое торжество в глазах.

— Я не ошибся, Аль-Борак. Я не побежал за тобой в ущелье, хотя других ты смог обмануть. Они бежали со всех ног и ревели, подобно буйволам, завидевшим корову. Но я не стал уподобляться этим глупцам, потому что знал: зачем тебе бежать вниз, чтобы попасться в ловушку? И еще я знал: ты опередишь всех и тотчас полезешь вверх по утесу, хотя до сих пор никому еще не удавалось по ней забраться. Но я был уверен, что ты — заберешься, хотя даже Шайтан не мог бы подняться по этим отвесным обрывам! Я галопом поскакал назад по долине, туда, где в миле к северу от нашего лагеря начинается другое ущелье, идущее на запад. Я не сомневался, что ты знаешь об этом. Жеребец у меня быстрый! Я знал, что только здесь ты можешь добраться до этой тропы. Но, прискакав сюда, я не увидел твоих следов в пыли и понял, что ты еще здесь не проходил. Едва остановившись, я услышал камнепад, тотчас спешился и стал ожидать твоего появления! Ведь только через эту расщелину ты мог выйти к этой тропе!

— Ты пришел один, — сказал Гордон, с презрением глядя на оракзаи. — В тебе больше храбрости, чем я думал.

— Я знал, что у тебя нет пистолетов, — ответил Али-Багатур. — Ты расстрелял все патроны, а потом выбросил их и, выхватив нож, стал пробиваться сквозь ряды наших воинов. Что же до храбрости… Что толку в храбрости, если Аллах обделил тебя умом, и ты не видишь дальше собственного носа?

— Ты хорошо говоришь, — пробормотал Гордон. Да уж, что правда, то правда… Он попался, как последний дурак. Без пистолетов, без сабли, с одним ножом… Стоит ему шелохнуться, и Али-Багатур, не долго думая, спустит курок.

Впрочем, пока американец стоял смирно, и его противник не спешил стрелять.

— Мой брат Афдаль-хан похвалит меня, когда я принесу ему твою голову! — сообщил он. Тщеславие у большинства уроженцев Востока в крови, и изобретенные ими жестокие пытки — лишь извращенный и отвратительный способ покуражиться над недругом. Гордон уже понял, что Али-Багатура погубят именно бахвальство и самоуверенность. Оракзаи мог просто спрятаться за скалой и пристрелить американца, едва он вышел из расщелины — вместо того чтобы кичиться своей смекалкой.

— Почему Афдаль-хан пригласил нас на праздник и перебил моих друзей? — спросил Гордон. — Между нашими племенами уже много лет мир.

Али-Багатур высокомерно хмыкнул.

— Мой брат хочет подняться выше. А твои друзья встали у него на пути, сами того не ведая, как дерево, что растет на горной тропе и мешает караванам. И мой брат придумал, как извести вождей африди, а своих людей не погубить. Воистину, безумен тот, кто предупреждает, прежде чем нанести удар.

— И проклят тот, кто предает дружбу! — отрезал Гордон.

— Мы не были друзьями, — возразил Али. — Люди из Куррама были безумцами и глупцами, как и ты!

Себя Али-Багатур не причислял ни к глупцам, ни к безумцам, и прекрасно понимал, что уже давно должен выстрелить, но не мог остановиться. Он хотел подольше насладиться триумфом. Прославленный Аль-Борак, первый клинок Востока, стоит перед ним, под дулом его пистолета, его жизнь во власти Али-Багатура из племени оракзаи, и стоит ему, Али-Багатуру, спустить курок… Он уже заметил неуловимую напряженность, которая вдруг появилась в позе Гордона, и знал, что недобрые огоньки в его глазах — не просто отблески солнца. Оракзаи ощутил под ложечкой неприятный холодок. Гордон не зря получил прозвище Аль-Борак — «Стремительный». Но ни один человек не способен двигаться быстрее пули, выпущенной из пистолета. Воображение уже рисовало Али-Багатуру картину, достойно венчающую его победу: чуть заметное движение Аль-Борака — и его палец нажимает спусковой крючок.

Словно собираясь что-то сказать, Гордон приоткрыл рот, но тут же передумал. Али-Багатур подобрался. Это было явно неспроста. А когда Гордон стрельнул глазами куда-то в сторону, потом украдкой взглянул на афганца, потом снова посмотрел ему через плечо, все стало понятно — вернее, почти все. Гордон заметил нечто важное и теперь пытался незаметно разглядеть это получше. И очень хочет, чтобы он, Али-Багатур, ничего не заподозрил и не обернулся.

И Али-Багатур обернулся.

Лишь с опозданием он обнаружил обман, резко повернул голову обратно — и успел мельком заметить движение правой руки американца, быстрое, как молния. Выстрел прогремел в тот миг, когда это движение было окончено. Словно сраженный параличом, Али-Багатур рухнул на колени и повалился набок. В горле у него что-то забулькало, глаза вылезли из орбит. Растянув рот в предсмертном оскале и задыхаясь, он попытался приподняться на локте. Из его горла торчала рукоятка ножа.

Последним усилием Али поднял пистолет обеими руками, попытался взвести курок, но пальцы уже не слушались. Посиневшие губы приоткрылись, извергнув фонтан крови, и пистолет выскользнул из рук. Еще секунду оракзаи словно цеплялся за землю, потом замер и припал к окровавленным камням. Казалось, он прислушивается к каким-то подземным звукам.

После того единственного движения Гордон стоял неподвижно, как статуя. Из круглой ранки на левом плече медленно текла кровь, но он не замечал этого. Наконец Али-Багатур дернулся в последний раз и замер. Тогда он издал странный басовый рык, словно дикий обитатель джунглей, и шагнул к оракзаи.

Гордон не потрудился ни забрать свой нож, который метнул с такой силой и меткостью, ни поднять не остывший пистолет. Уверенным шагом он подошел к жеребцу, который фыркал и вздрагивал, почуяв запах свежей крови. Отвязав скакуна, американец вскочил в расшитое золотом седло и тронул повод.

На тропинке, прихотливо вьющейся по склонам холма, он обернулся туда, где остались его враги, и погрозил кулаком. Это была не пустая угроза. Игра началась. Пролилась кровь, и непримиримая вражда, словно волна, прокатится по холмам. Поселения опустеют, смерть соберет жатву, и правители не смогут спокойно уснуть.