Я — авантюрист?

Глава вторая

Виктор очнулся от холода и сырости. Глаза ничего не видели — их захлёстывали капли. Они били по векам и лицу с неистовостью душа Шарко в том вытрезвителе, куда он попал, сражённый известием о катастрофе и гибели Лены. Менты не поверили, что трезвый человек может впасть в ступор, и заподозрили наркотическое опьянение. Только утром врач осмотрел, понял силу реактивного состояния и отправил в психиатрическую лечебницу…

Неприятные воспоминания подействовали на мужчину сильнее водяных струй. Он перевернулся на живот, встал, повернувшись к дождю спиной. Теперь глаза справились, рассмотрели кое-что, похожее на дорогу в парке или лесу.

— Ага, — сообразил Виктор, — так я в бору, рядом с городом. Где вырубился, там и валялся… Прямо на дороге. И никто не наехал, не ограбил.

Тотчас вспомнилось предыстория, начиная с вчерашней драки, в которую он вмешался, разгоняя нацболов или похожую фашиствующую шваль. Те пинали смуглого кудрявого мужика и отшвыривали тощего, неуклюжего паренька, что звал на помощь. В точном соответствии с поговоркой о «шапочном разборе», патруль прикатил, когда побитые Виктором хулиганы разбежались.

Усмехаясь запоздалой радивости стражей порядка, Виктор посоветовал «соратникам» по драке даже не пытаться объяснить что-либо на месте. И оказался прав — после пешей прогулки в отделение, что оказалось совсем рядом, и спокойного разговора с дежурным лейтенантом всё образовалось лучшим образом.

Их отпустили, избитый попросил уделить ему полчаса, а квартира парнишки, которого звали Лёшка, была как раз напротив — улицу перейти. Но и минуты под открытым небом Виктору хватило, чтобы утяжелись обычное минорное настроение. Ввверх смотреть не хотелось — на город навалилось серое, комковато-целлюлитное брюхо низкой облачности, отчего старые коренастые дама словно присели. Асфальт дороги и тротуаров потемнел и мрачно поблескивал недавними лужицами. Непогода, пусть и без дождя, ссутулила Лёшку и его спутников.

Когда они вошли в квартиру и сели на кухне, парнишка поставил чайник, а сам сбегал за соседкой. Так явилась с йодом, ватой, бинтом, ахнула при виде смуглого гостя:

— Это кто тебя так отделал? Хлеще Лёшки!

— Тёть Маш, — пояснил хозяин квартиры, — нацболы его пинали, а мы защитили.

Виктору понравилась шустрая старушка — она ловко оттёрла влажной салфеткой кровь с лица Егиазара и расставила коричневые отметины йода. Тот молча перетерпел процедуру лечения и лишь потом пояснил:

— Они меня за грузина приняли. Передай Саакашвили, что ему не жить, орали, горе-патриоты…

Обработав ссадины парнишке, соседка подошла Виктору:

— Что у тебя? Ты как будто целёхонек…

— Так и есть.

Распрощавшись, соседка убыла восвояси. Прихлёбывая чай, спасённый Егиазар сказал странную вещь:

— Я знал, что вас встречу. То есть, не знал, какие вы, но предчувствовал. Кстати, хотите предсказание? Лёша, дай мне ладони, обе, я прочитаю. О, как… Ты встретишь друга, но необычного, потеряешь и обретёшь его вновь… И женишься, но не здесь…

Его манипуляции и бормотание показались Виктору забавными. Смуглый мужчина уверено водил пальцем по линиям жизни и ещё по каким-то складкам ладони, растягивал их и вещал о будущем. Хотя давно известно — предугадать его невозможно, а уж предсказать и подавно. Самые расхваленные Ванги и Нострадамусы выдавали туманные, многозначительные фразы, которые при желании легко подогнать под любое событие.

«Оракул хренов, — беззлобно подумал он, — ты даже прошлое не угадаешь, а туда же, пророчествуешь. Пифия этакая, мошенник, как все цыгане…»

Идти домой Виктору категорически не хотелось. После Питера он перебрался сюда, к могиле Лены. А крыша над головой его привлекала мало, так как не имела ничего общего с домом, где некто Ефимов когда-то был счастлив с единственной женщиной на свете.

Собственно, это и была квартира, то есть, четыре стены для ночлега, а никакой не «дом» в истинном смысле слова. Поэтому он допивал чай, вполуха слушал Егиазара и посмеивался, деликатно, почти незаметно, выдавая себя разве что лёгкой скептической улыбкой.

—.. слом былой жизни. Резкий. А дальше всё неясно… Линия судьбы не прерывается, а сдвается в этом месте… Вот и всё, Алексей. — предсказатель отпустил руку парнишки, повернулся к Виктору. — Давай твою, посмотрим.

— Не стоит. Я всё знаю. Жить буду бобылём, долго, а умру случайно… Моему ангелу-хранителю дан строжайший наказ хранить, и он не ослушается.

Егиазар внимательно посмотрел в лицо. Его глаза двигались, как у человека, когда тот читает интересную книгу — забегали в начало строки, опускались до низа страницы, возвращались к нужной строке, замирали, обегали абзац и так далее, неостановимо.

— О, как странно! Твоя жизнь остановилась. Ты не ищешь смысла бытия, и ни одна религия тебе не подходит. А виной всему — Елена…

Виктор вздрогнул — слова Егиазара ковырнули открытую рану. Покинув Питер, он не заводил новых знакомств, поэтому никому и никогда не рассказывал историю любви, смерти и мести. Как этот цыган разузнал?

— Осторожней, ты! — Виктор гневно оборвал гадание, но спохватился, взял себя в руки, увёл разговор в сторону. — У тебя имя, какие берут шарлатаны. Сам смуглый, горбоносый… А русский — родной, это слышно. Ты кто по национальности?

— Имя я не выбирал, родители дали. А кто они — понятия не имею. Наверное, евреи. Но сам я, по призванию если — цыган, бродяга, — речь гадателя обрела размер и рифму. — Увидел табор, к ним примкнул, и так вот странствую по миру… В тебя смотрю, как будто в воду — боль вижу, пролитую кровь. Ты светел и готов к уходу, как неизбытая любовь…

Стихотворная строка прозвучала с таким состраданием, что проникла слишком глубоко, а ужалила больно, в самое сердце.

— Я светел? Убийца — светел? Ай, что ты мелешь! — неожиданно для себя воскликнул Виктор. — Можно подумать, ты мысли читаешь!

— Это несложно. За столько-то лет и болван вроде меня натаскается! — с такой уверенностью и без бахвальства парировал Егиазар, что смеяться никому из собеседников не захотелось, а Лёшка даже спросил, проникшись уважением:

— Вы из шумеров? Атлантида? Древний Египет?

— Не помню, — отказался признаваться гадатель, — да и что это меняет? Важно, не кто я и откуда, а кто вы, и зачем живёте. Я многие народы испытываю, вот вас проверил на искреннее сострадание…

— И как? — воспользовался Виктор возможностью уйти от острой темы своего прошлого. — Сдали мы экзамен?

— Да. — Егиазар не принял иронию. — Пока лишь русские и сербы прошли его, а остальные слишком себя любят…

Гадатель принялся многословно рассуждать про историческое предназначение, не к месту приплёл пассионарность, демонстрируя недурную образованность, но Виктор уже пришёл в себя, закрылся наглухо. Сухо распрощавшись, он вышел под низкое, серое, комковато-целлюлитное небо, поймал «бомбилу» на истрёпанной иномарке и назвал адрес храма святого Владимира. Дождь копил силы, пока они ехали, но зато бегом гнал Виктора от машины до входа.

Под куполом было тихо и скучно. Три старушонки молились на приличном отдалении друг от дружки, служитель с лицом то ли пропойцы, то ли почечного больного продавал предметы культа четвёртой бабке. Вслед за ней Виктор прошёл к подставке, где на разной высоте жалко трепетали пламена тоненьких коричневых свечей.

Нагретый ими воздух струился, напитывался своеобразным ароматом, а отдалённое бормотание старушек можно было принять за журчание этого воздушного ручья, слитого из крошечных струек свечного тепла. Размякшую в руке восковую палочку Виктор запалил, укрепил взамен погасшего огарочка и шепнул:

— Для тебя, Лена.

— Обмахнись и поклон отбей, нехристь, — бабка заметила нарушение правил, ворчливо принудила перекреститься и оставила в покое.

Роспись стен, потолка и купола была выполнена в нарочито примитивной манере древних художников, насколько помнилось — Феофана Грека и Андрея Рублёва. Видимо, заказчик велел копировать, чтобы не нарушать канон. Иконописные лица выглядели одинаково благообразно и лубочно, без единой эмоции, как фотографии на паспортах. С трудом найдя изображение Спасителя благодаря надписи, опять-таки нарочито старообразной, неопытный прихожанин перекрестился, надеясь, что правильно сложил персты.

Он не понимал, где верующие черпают силу, как успокаивают душу. Обильная позолота, яркие краски раздражали глаз, а одинаково неправильные изображения лиц святых заставляли критически относиться к тем высшим существам, которых следовало умолять. Виктор точно знал, что физическое уродство всегда меняет психику индивида, хочет он того или не хочет. Эти, насколько он помнил, сторонились нормальной жизни, не заводили семей и любовниц.

«Вряд ли меня поймут… Кто сам не любил, тот не знает, каково терять…»

Он вспомнил, как смешно выглядела толпа священников, облаченных в раззолоченые ризы, когда обходила этот храм с хоругвями и заунывным пением.

«Скверный театр… Да, театр. И репертуар одинаковый, уже столько лет… Но ведь зрители ходят, многие, как меломаны, даже ноты выучили и сами подпевают. Значит, есть что-то, а я не понимаю. Так ведь и в другом не больше понимаю, а верю ведь? В неведомую загробную жизнь, где Лена ждёт меня… В электрон, в атом… А представить загробный мир, ту же вечность, которая всегда есть и будет — не могу. И пространство… Наверно, непостигаемое и непонятное и есть Бог… Тогда молить его можно везде, и ни к чему храмы и попы, вся эта пышная декорация…»

Виктор закрыл глаза, чтобы не видеть пестроты, заткнул уши, чтобы бубнение старушек не мешало, и мысленно обратился к Спасителю:

«Если ты есть и всесилен, всевластен, то даруй мне возможность избавиться от этой опостылевшей жизни, не нарушая слово, что я дал Лене. Только возможность, слышишь? Я всё сделаю сам…»

Он поднял лицо вверх, сцепил руки в замок и обращал мысленные слова туда, в небо, хотя прекрасно понимал, что Земля круглая, и небо, то есть, бескрайнее пространство за пределами атмосферы — оно везде, но хотелось как-то подчеркнуть, выделить, что — да, признает он высшую силу, которая безразлична была к нему, как и он был к ней равнодушен, а вот хочет попробовать, призвать её на помощь…

Виктор стоял и повторял самодельную молитву, пока не навалилась усталость. Тогда он направился домой, пешком, чтобы устать, промокнуть под ровным и нудным дождём, озябнуть и от этого провалиться в сон сразу, без томительных воспоминаний. Так и произошло, но перед самым пробуждением к нему пришёл странный, сумбурный сон, будто он вновь встретил Лену, и та жестоко, гневно отчитала его за равнодушие, пренебрежение, тиранство по отношению к ней, к себе и окружающим:

— Ты струсил, сбежал от себя, от друзей! Ты позволил им забыть о тебе, а значит, и обо мне! Ты думаешь о том, как обмануть меня, нарушить обещание, убить себя, а не живёшь! Слепец… — много других слов выкрикивала она, пока Виктор просыпался.

Точные выражения забылись, как обычно происходит со снами, но гнев и направленность его — запали в память. Он поехал в спортзал, кое-как провёл плановые групповые тренировки и немедленно помчался на кладбище, на могилу Лены.

Точнее, это был кенотаф или нечто подобное, ведь урна с прахом являлась не более, чем символом. Обломки самолёта и фрагменты тел разметало на площади больше квадратного километра, а делать генетическую проверку власти не стали, дорого, дескать. Пригоршня пепла, что лежала под плитой, вряд ли относилась к телу, что некогда было любимой женщиной мастера спорта Ефимова.

Но Виктору было достаточно, что есть место, принадлежащее только ему и ей. Он вошёл внутрь оградки, сел на скамейку, положил пакетик с едой на колени и закрыл глаза. Почему Лена возникла перед мысленным взором и продолжила, как наяву, обвинять, на каждый его аргумент приводя свой — Виктор не понял. Наверное, это было сумасшествие, помешательство, если в одной голове очутились сразу двое. Наверно, но времени на осмысление своего состояния во время спора он не сумел выкроить — разговор получился трудный, тяжелый, и длился до темноты.

Совершенно разбитый, как после ударной разгрузки вагона, что было знакомо по студенческим годам, он заказал такси и задремал у кладбищенских ворот. Спустя полчаса сторож разбудил, угостил стаканом крепкого кофе. Слабость отступила, но сморила его снова, уже по дороге домой, а в самой гуще бора, где ночью машин почти нет — неудержимая тошнота взяла за горло. Когда Виктор склонился над кюветом, уступая спазмам, таксист вдруг рванул прочь. Сознание ушло точно так же — резко и внезапно.

А вернулось лишь сейчас, в кромешной тьме, под ливнем.

Кроме грохота и потоков воды с небес, в представлении участвовали молнии. Они ветвисто полосовали небо, упирались в землю, на краткий миг создавая изумительно непостоянные конструкции. Свет останавливал всё, что удавалось осветить — капли дождя, сорванную ветром листву, падающие деревья, мокрую лису, бегущую через дорогу.

Виктора беспокоила собственная неспособность держаться на ногах. Его натурально «штормило», как после существенного перепоя, когда земля под ногами ходуном ходит, и даже на четвереньках устоять сложно. Сейчас он был трезв, но потерял опору и свалился, хотя сгруппироваться все-таки успел. Однако земля продолжила трясись и колыхаться, когда Виктор распластался, в надежде переждать внезапный приступ головокружения.

— Так это землетрясение, — осенило его, — а не я вырубился!

Однако головокружение усилилось, сокрушило слабую попытку овладеть собой, и закрутилось в тонкий чёрный жгут, типа торнадо. А тот всосался в небо и унёс сознание…

Виктор чихнул, приоткрыл глаза. Бор выглядел сплошным буреломом и ветровалом. Сосны валялись в беспорядке, многие стволы щетинились свежими переломами. Но с каждой минутой видимость становилась хуже и хуже — неведомо откуда наползала пыль, что и заставила его чихнуть. Густая, серая, с запахом бетона или сухой извести, она заполоняла всё.

Виктор сел, затем встал, проверяя свое состояние. Вроде бы голова не кружилась. Да и в целом — он чувствовал себя здоровым и сильным.

— До города недалеко, надо идти, — пришло решение, — там явно что-то неладное. Ночью так трясло, наверняка старые дома разрушены. Но мой-то сейсмоустойчивый… Хотя, случаи бывают разные…

После ночного дождя было душно, и пот струился по лицу, затекал в глаза. Приходилось ежеминутно смахивать его со лба и бровей. Мутная пелена, что застилала всё, поднесла ещё сюрприз. Виктор старался дышать носом, и пыль почти мгновенно забила его, а отсмаркивать плотную корку оказалось трудно и очень неприятно. На счастье, в кювете блеснула лужица, где удалось ополоснуть лицо, промыть нос и намочить майку. Обвязав ею нижнюю часть лица, парень двинулся вперёд. Дорога хоть и выглядела заброшенной, но для ходьбы годилась лучше, нежели бурелом за обочинами.

Скоро лес отступил в стороны или остался позади — поди разгляди в такой серой мгле! Что оставалось Виктору? Идти по дороге, которая становилась лучше с каждым километром. Когда пучки травы и кустарники поредели, а покрытие обрело прочность — спереди послышались странные звуки, похожие на гул толпы. Виктор прибавил ходу.

Впереди и выше горизонта что-то происходило. Серая пелена в той стороне приобрела красноватый оттенок, который присущ, как правило, открытому огню. Плюс к этому — воздух ощутимо пришёл в движение и стремился к зареву.

«Пожар, — сделал предварительный вывод Виктор, ускоряя шаг, — надо глянуть, вдруг помощь нужна».

Чем ближе он подходил, тем сильнее становился поток воздуха. Ветерок уже не шевелил волосы на затылке, а развевал их. С учётом липкой и пыльной духоты это было приятно, однако встречный жар тоже усилился и сильно нагревал лицо и руки.

Гомон толпы распался на отдельные выкрики, плач и причитания. Из мути выступили темные силуэты, которые за несколько последних шагов обрели выразительность мужских и женских фигур. В поле зрения Виктора оказалось около двух десятков человек, которые вели себя странно, если не сказать больше.

В студенческие годы нашему герою повезло устроиться санитаром в психиатрический диспансер. Это случилось благодаря протекции спарринг-партнёра по самбо, который постоянно работал в отделении «буйных», если выражаться общепринятым языком. Проще говоря, скручивал и удерживал больных на несколько минут, пока подействует лекарство. Виктор попервоначалу пугался, действовал неоправданно жёстко, но потом приобрёл опыт, научился распознавать, кого можно взять на болевой, а кого придётся удерживать бережно, чтобы тот не сломал себе что-нибудь, яростно вырываясь из захвата.

Толпа, которую он увидел перед собой, выглядела сборищем тихопомешанных. Несколько человек сидели на земле, обхватив голову или зажав уши. Они покачивались из стороны в сторону, словно слушали внутреннюю музыку и полностью отрешились от реальности. Три или больше полуголых мужчины — сосчитать и различить было трудно, настолько быстро и беспорядочно они вбегали и выбегали из обозримого Виктору пространства — именно что метались, словно мальки в поисках укрытия от голодного окуня.

Другие, числом пятеро, одетые в одежды одинакового покроя — просторные шаровары на манер казацких, «шириной с Чёрное море», и блузы, которые привычно видеть на цыганском хоре, с нарочито просторными, даже мешковатыми рукавами — тихонько плакали, обнявшись и поскуливая. Они напомнили Виктору щенков, одновременно отнятых, отлученных от материнских сосцов, которые помнят тепло её живота, и сгрудились в плотную кучку, утешаясь взаимным запахом молока, ещё не выветренного с их мордашек. Остальные — большинство — лежали, скорчившись калачиком.

Поймав за руку мужчину, что «нарезал круги» в темпе хорошего марафонца, Виктор сдвинул на шею майку, которой прикрывал нос от пыли, и потребовал ответа:

— Эй, что происходит?

Лицо, покрытое слоем пыли, с многочисленными дорожками, промытыми потом ото лба до подбородка, повернулось к парню. Глаза, в уголках которых скопились комки грязи, сверкнули разумом, а голос выразил надежду, неизвестно на что, но явственную:

— Вы не отключены? Узнайте, когда они наладят? — и захлебнулся кашлем.

Возьми любого человека — тот из встречного вопроса понял бы только, что ничего не понял. Мало кто, разве что единицы, смогли бы сразу извлечь важную информацию: случилась авария в системе связи, на которую замкнуты эти люди. А вот навык, привитый Виктору всей прошлой жизнью — искать в необычном потенциальную опасность — мгновенно сработал и выдал тревожный сигнал:

«Это секретный полигон, где ставят опыты на людях… Надо убираться, пока не сцапали!»

Он отпустил мужчину и повернулся спиной к зареву, чтобы уйти. Но радостный крик хлестнул в спину:

— Куда? Вы обязаны нам помочь! Держите, у него вапам исправен! Стой!

Виктор ускорил шаг, слыша, как множество шагов спешит за ним. Крики и мольбы не стихали, преследовали его. Он вынужден был оглянуться, чтобы оценить ситуацию и похолодел — все бежали за ним. Ему стало страшно, ведь заповедь единоборца — никогда не вступать в схватку с толпой — родилась на похоронах тех рукопашников, которые погибли под ногами яростной людской массы.

Виктор тоже попробовал бежать, но серая муть предательски скрыла какое-то препятствие под ногами. Он зацепился носком, споткнулся, полетел наземь, выставляя перед собой руки. По закону подлости и это не помогло. Из мути вырос столбик, бетонный или железный, который прошёл между растопыренных ладоней и устремился в лицо. Всё, что удалось — согнуть шею и повернуть голову, спасая нос и зубы.

Ослепительной вспышкой отдалась боль где-то выше уха.

Мир исчез.