Я люблю тьму [СИ]

Глава L: Оглянись!

— Значит так! Да вы поближе встаньте, чего вы где-то там топчетесь, чтобы все слышали… Не люблю, знаете ли, дважды объяснять. Сколько не припоминаю кастингов, а везде народ нервный. В смысле, не претендентки, с ними-то всё понятно, а сами киношники. Побочный эффект творческой натуры, что ли. Все, кому перед камерами не крутиться, из стороны в сторону мечутся — кто аппаратуру проверяет, кто просто места себе не находит. Станислав Аркадьевич, как видно, режиссёр начинающий: ходит туда — сюда, губы кусает, и глаза — серьёзные — серьёзные. Так на людей не смотрят; на материал какой-нибудь, на глину — ближе будет. Он словно бы немного злился: на меня, на актрисок, на парочку снующих рабочих с камерами и проводами, даже слегка — на Стеллу. И постоянно на часы косился. Занятой, наверное. Уговариваешь себя, уговариваешь, а по сторонам зыркаешь: вдруг притаилась где летевшая за автобусом сова. Нечисть, она такая, коварная, где угодно сныкаться может. — У нас, так сказать, планируется большой проект! Спонсирует наша дорогая, уважаемая… — Вы меня в краску вгоняете! — захихикала Стелла. И не сказали вслух, кто спонсор, а дураку всё понятно. Блин, непруха! В титрах же напишут, кому благодарности, ещё решит бабка, что я не за талант пролезла, а чисто мне одолжение сделали… — Итак! Вы играете Настю, это девушка — школьница. У неё проблемы в семье: отец пьёт и избивает её, мать ударилась в религию… Глубокий образ, драматический, м-да. Она находит языческую святыню и обращается к чёрной магии… Он там что-то ещё порол про святыни, но слушать стало неинтересно. Всё — таки русские сериалы есть сериалы: либо сюжета нет вообще, либо берётся упрощённая версия чего-нибудь зарубежного. Того самого зарубежного, где сюжет — смотри пункт один. Ладно, мне не лекции о сценариях читать, мне сосредоточиться. — … Суть сцены: Настя проводит ритуал, чтобы изменить свою жизнь, но она пока не знает, сколь катастрофичными будут последствия… — Нравится сценарий? Моё, родимое! — прозвучало в голове. Может, не такая она сволочь, эта Стелла? Роль как для меня писали: тут вам и магия, и внезапный страх делов наворотить… Разве что папаши — алкоголика и православнутой мамы у меня нет, но это стандартные образы для кино, без них типа нереалистично. — Текста немного, сами видите… Мне важен язык тела, хотя без голоса, конечно, тоже не обойтись… М-да. Закашлялся, снова на часы посмотрел. Да чего он ждёт-то?! То ли лицо у меня перекосилось слишком, то ли Стелле самой ждать надоело, а только она почти сразу надула губки: — Мы начнём сегодня, или нет? Время-то не ждёт! Станислав Аркадьевич посмотрел на неё почти злобно: глядишь, кинется! Но почти сразу его глаза вновь потухли, видно, досчитал мысленно до десяти, повторил про себя нечто вроде: «У кого пиастры, тот и командир». Вскоре один из снующих киношников сунул нам бумажки с текстом под аккомпанемент бормотания режиссёра: — Вот, ознакомьтесь, так сказать… Вслух попрошу не читать — помешаете другим готовиться. Помните, непосредственная реакция — самая ценная, м-да… Так распинается, будто артхаус какой мутит, а не идиотскую поделку на вечерок — другой. Чего стараться, и так ясно: меня выберут. Стелла же всё решает! Скажет этот мужичок: «Не возьму твою девчонку, никакая», — а она ему: «Тогда на свои бабки снимай». Хотя и так справлюсь, невелика наука — покривляться. Реально сыграть, чтоб за душу брало, искусство, конечно: а вы видели, чтоб в сериалах реально играли? Мне не довелось как-то. «Выйду на крыльцо, простоволосою, не помолясь; поворочусь от лика Хорса ко тьме кромешной»… И пометки всякие, в стиле «Настя снимает крест, кладёт в траву, поворачивается лицом к Камню». Как тут на мистическую жуть настроиться?! Интересно, крест хоть дадут? Реквизит, как — никак. Декорации, хоть и плохонькие, да в тему. Представьте: поляна посреди леса, и деревья над этой поляной сплетаются, так, что полумрак кругом. А в центре торчит камень, тот самый, который в сценарии с большой буквы указан. Настоящий, видно, не имитация. Сразу видно, куда бюджет девали. «…Неси, Семаргл быстроскрылый, весть мою: от Даждьбога, прародителя моего — отрекаюсь…» Холодок по коже побежал — и не в ветре дело. Я не язычница, конечно, но кой — чего читала. Нет, оно понятно, в киношных заговорах так обычно и происходит: чем больше настоящего, тем достовернее. Как рассуждают: язычников у нас немного, а те, что есть, ребята не обидчивые. Огляделась: другим вроде нормально, читают себе, бормочут… Чувство-то какое противное! Вроде того, как если бы кто-то левый предложил разрисовать парочку икон, типа, тебе ничего за такие дела не будет. Не в том же дело, будет или нет! Как выкину такие речёвки к чертям собачьим… Ага, а потом бабка меня выкинет. И будет у нас с выдуманной Настей полное духовное единство. — Да чего вы там возитесь? Сказали же вам — непосредственная реакция! Почитали? Посмотрели? Ну и ладушки! Давайте, сначала с текстом, потом вызубрите! — Стелла хлопнула в ладоши и вдруг ухватила за руку меня. Чего? Куда? Уже?! — Ну, действуй, Рогнеда — хихикнула как-то странно, и руку подняла, будто вот — вот по носу щёлкнет. Я отшатнулась, естественно — не маленькая! — Девочки, девочки, разойдитесь как-нибудь… По краям поляны пристройтесь, что ли! Обзор закрываете, м-да. И куртки снимите, а то что как принцессы, будто минус двадцать… — торопливо, слишком. Актриски пошушукаться-то не успели, как их распихали вокруг камня. И вот стало тихо. — Мотор! С меня куртку, естественно, тоже стянули, и оттого всё стало ещё нереальнее — ноябрь, а не холодно. Магия кино, скажете? Да не, тут без кино, просто магия; все звуки уплыли куда-то, будто выключили голоса, и остались в целом мире я и Камень. Который не бел — горюч, а очень даже сер, как будто мхом даже порос. Слова по горлу карабкались как-то уныло, без энтузиазма, и тут же, у самого рта, срывались обратно. Давай, Рогнеда, не тормози. Кому тут дело до твоих мурашек! — Выйду на крыльцо, простоволосою, не помолясь… — крест на шее из ниоткуда взялся, видать, тоже Стелла постаралась. Крест и крест, подумаешь, чего в нём такого: христианское ж добро, для выдуманной Насти вряд ли значимое. А может, она знает всё — таки? И про то, что вертикальная полоса — мировое древо, а черта в верхней части — мир Прави… — … Поворочусь от лика Хорса ко тьме кромешной… — крестик я в итоге не положила, а уронила, со стороны — будто даже бросила. Ничего, Насте это в самый раз. Так и не найдя за ветками, где солнце, я повернулась к Камню. Мне кажется, или правда темнее стало?.. Наверное, невидимое солнце за тучу зашло… — Неси, Семаргл быстроскрылый, весть мою: от Даждьбога, прародителя моего, — отрекаюсь! Нервно выходит, слишком, и руки трясутся; Станислав Аркадьевич, краем глаза вижу, чуть голову склоняет: нравится ему! Ещё бы, Настя и по сцене должна бояться. Если в потусторонщину не веришь, и то испугаешься, а если веришь… без комментариев. — От Перуна, громовержца, — отрекаюсь! Зубы стучат, и коленки трясутся; чего, казалось бы, такого? Как в темноте оказалась: знаешь, что нет тут чудовищ, а поди ж ты — вглядываешься, боишься, шевельнётся кто. — От Стрибога, ветра несущего, — отрекаюсь! Оглянись… Будто сам ветер слова принёс, грустно, будто вздыхает, жалеет. Воображение?.. — И не видать Мокоши пряжи моей, ибо от неё, как от прочих, — отрекаюсь! И тут я замолчала, хотя заговор ещё не кончился. Почему так темно? День ещё, а не видно ни зги; только листок с текстом как будто светится, взгляд притягивает… Оглянись. — … Правду — истинную знаю, и наперёд принимаю… «Как от богов, от плоти своей отрекаюсь, от дыхания своего, от имени»… Закончить, это же просто! Ведь не я клятву приношу, а выдуманная Настя… Но язык будто примёрз; всё темнее, темнее, и уже в самом деле не видать ничего, кроме Камня. Будто выстроился между мной и Камнем короткий коридор, и не Камень это вовсе — ворота, а за ними ждёт… кто? Оглянись! И, повинуясь голосу в голове, я обернулась. Отступила немного тьма, и дала разглядеть: кружится вокруг поляны хоровод самой разной нечисти. Нет камер, и киношники — уродливые, заросшие шерстью твари; вместо проводов сверкает в траве змеиная чешуя. Не изменились только девочки — актрисы: они настоящие, живые, только смотрят странно. Блестят глаза — и чудятся стеклянные взгляды чучельных сов. Как во сне. Рядом, всё там же стоит Стелла; но что с ней такое? Молодость с лица стекла, как краска. Женщина осталась, черноглазая, светловолосая, но сразу видно: хорошо за сорок, и вовсе не красавица. Обычная. Но не удивительно почему-то: она всегда такая была. Просто я не так видела. Среди веток затерялась та самая сова, только теперь отросли у неё женские космы, и скрюченные руки тянулись то ко мне, то к девчонкам — актрисам; если б не давний сон, не признала бы Маланью. Страшилище, жуткое, но ей так и положено: не Ара она вовсе, а Мара, самая настоящая. Стисни зубы, Вика. Ты знаешь, что увидишь сейчас. На другом конце тёмного коридора, будто отрезая путь к отступлению, стоял вовсе не Станислав Аркадьевич; не уверена даже, что существует такой человек. На меня смотрели знакомые, раздражённо пожелтевшие глаза. На ум шли слова, сами; только не написанные на бумажке — другие, будто всплывавшие из глубин памяти. Моей ли?.. Может, их знала не я, другой кто-то, но сейчас он подсказывал мне, шептал на ухо: — … Ко тьме кромешной поворочусь, и у того, кто сокрыт в ней, спрошу ответа. Правдою многое нарекали, истину же сокрыли. Слова мои яда полны, и потому отрекаюсь от них, покуда не прозвучит ответ. Светозар нахмурился, и клубящихся теней стало больше. Они не тронут, не тронут, пока не произнесена клятва, пока не окончен ритуал. Больше клятв на ум не шло, не шло и вопросов, и потому я закричала, так, что сова-Маланья чуть не рухнула с дерева: — … Так прежде, чем прозвучат слова, скажи мне правду!