Я люблю тьму [СИ]

Глава II Лети

А дома, как обычно, с порога — поджатые губы и строгий голос:

— Виктория, объясни немедленно, с какой стати ты решила, что можно проигнорировать урок физкультуры.

Я молча стащила ботинки и поставила в угол рюкзак. Уже позвонили из школы? Вряд ли, физрук обычно и не замечает чьего-то отсутствия. Как же бабушка противно произносит моё имя. Вик-то — ри-я. По слогам, даже по буквам, вымачивая в желчи каждый звук. Словно стреляет из трубочки дротиками, смазанными ядом.

— Вы правы, Светлана Николаевна, — чирикает до боли знакомый весёлый голосок. — Конечно, физкультура — не самый интересный предмет, но ведь нельзя ходить только на те занятия, которые нравятся!

Руки сами собой сжимаются в кулаки. Спокойствие, как говорил Карлсон, главное — спокойствие. Бабушка, хоть и относит пресловутого Карлсона к тем самым «глупым книжкам», сама того не зная, постоянно говорит точно так же, разве что другими словами: настоящая леди должна в любой ситуации «держать лицо». Но само собой вырывается резкое:

— Ты что здесь забыла?!

Катюша, будь она неладна, моя одноклассница. И, на беду, живёт с нами в одном подъезде. Готова поспорить — она специально явилась сюда, чтобы сообщить бабе Свете о моей «вопиющей безответственности». Ябеда проклятая. Жаль, учёные не знают пока, как выглядит человеческая совесть. Я бы сдала Катеньку на опыты, чтобы самолично вскрыть, препарировать и доказать: у данного человеческого экземпляра совесть отсутствует как таковая.

— Виктория, будь вежливее с подругой! — рука в кольцах бесцеремонно сгребает за плечи и заставляет чмокнуть мило улыбающуюся дрянь в щеку. Ну и несёт от неё — нет, не грязью или потом, а мерзкими, удушливо — сладкими духами. Бабуля такие любит. А ещё Катенька и бабушка читают одни и те же книги — всё больше про сопливо — розовую любовь. И одеваются одинаково — никаких брюк, только юбки и платья. Иногда мне кажется, что аисты тоже промахиваются. С кем не бывает! Это ей, Катьке, надо было родиться Романовой, не мне.

— Ой, не ругайтесь, я уже ухожу! — зубы ноют от этой сладенькой улыбочки. Вышибить бы ей парочку зубов, а лучше — проклясть, чтоб сами выпали. А то ещё об её змеиные клыки порежешься. — Я просто забежала на минуточку, книжечку вернуть. Знаете, Светлана Николаевна, мне вторая часть «Поющих в терновнике» совсем — совсем не понравилась!

Убила бы эту тварь. Жаль, карманных денег мало. Почитать бы уголовный кодекс, парочку пособий по криминалистике — глядишь, и получилось бы сделать так, чтобы нашу дорогую Катеньку никто, никогда и нигде не нашёл. Люди имеют свойство пропадать без вести. Растворился же где-то в неизвестности мой папаша. Свалил за хлебом — и ищи ветра в поле. Я так думаю, что просто сбежал от «семейного уюта».

Катенька выскальзывает за дверь, а я снова стою под тяжёлым, укоризненным взглядом бабушки. Сейчас снова будет знакомое ощущение, когда тебя месят и мнут, как глину. Отрывают руки, ноги и голову, меняют между собой местами, чтобы слепить заново — слепить из глупого куска жёсткой глины приличную улыбчивую девочку. Отщипнуть немного тут и там, сломать вот здесь — и, может, выйдет толк. Больно? А ты молчи, терпи. Заплачешь — решат, что вылепили плохо, и начнут заново, и так до бесконечности.

Когда же процесс лепки закончится, бабушка брезгливо подожмёт губы, стряхнёт с них ошмётки глины и спросит:

— Как дела в школе?

Ответ «нормально» не устроит. Нужен список дневных достижений — как в какой-нибудь компьютерной игре: столько-то врагов убито, столько-то ранено. Вот только бабушке не интересны школьные драки или даже оценки.

— Пять за сочинение.

— А что у остальных?

И вот так всегда. Если весь класс получил пятёрки, то твоя хорошая отметка обесценивается разом. К чему нужны знания? Главное — обойти всех, стать не равной, а лучшей, чтобы было чем похвастаться в кругу таких же ухоженных пожилых дам. Как новой сумочкой среди гламурных модниц или элитной сукой на выставке.

Снова череда уроков — почти до вечера. Лишь изредка бабушка отходит — покормить толстую, презрительно мяукающую Руську. Вот уж кого она перелепила на свой лад: Руська никогда не попросится к вам на руки, никогда даже не подойдёт просто так. Вот только кошку, пусть даже персидскую, не отправишь на олимпиаду по математике и не заставишь танцевать и петь. Да и дежурные разговоры о погоде Руська, к несчастью для меня, вести не в состоянии.

В конце концов, бабушка уходит готовить ужин. Хоть какой-то шанс на время остаться без присмотра. Тем временем что-то шевелится на подоконнике. Прыгает, словно вовсе не боясь человека, маленький воробушек: наверное, залетел через форточку.

Говорят, если в дом залетела птица — скоро кто-то умрёт. Интересно, кто умрёт в нашем доме?

Может, я?

— Что там за шум?! — возмущается с кухни бабушка.

Я не отвечаю — лишь распахиваю окно. Птичка понимает, что преграды больше нет — и летит, летит настолько далеко, насколько может на своих маленьких крылышках.

— Лети. Лети быстрее!

Как же хорошо. Хорошо, наверное, быть воробьём: тоже не особо много забот. Интересно, у воробьёв есть школы, где их заставляют запихивать в голову все знания подряд, нужные и ненужные? У них свой мир, мир, где царят совсем другие законы — простые и не такие глупые, как в мире людей.

— Это так-то ты учишь историю?! — бабушка с полотенцем, перекинутым через руку, стоит в дверях. — А ну — ка хватит прохлаждаться!

Даже почти не больно, когда рука в кольцах — бабуля никогда их не снимает, даже когда готовит или моет посуду — тянет обратно к дивану, и почти швыряет в лицо давно зазубренный от корки до корки учебник. За окном весело чирикает воробушек.

— Да лети же ты, глупый.

Вторую часть фразы никто не услышит-только я сама.

— Лети. И, пожалуйста, забери меня с собой…