Я и царь

3. Второе путешествие

Очнулась на кровати. Всё болело.

Мне привиделось? Что это было вообще? Странные галлюцинации от таблеток? Или я действительно только что слетала в день 2 марта 1917 года?..

Голова трещала, тело тоже – как при гриппе. Понять, что это было – следствие побоев на перроне от толпы или побочное действие таблеток – не представлялось возможным.

Впрочем, всё равно. В любом случае, это был недолёт. Я не хочу в революцию. Я хочу в благословенное, сладостное самодержавие… Пусть это будет, к примеру, идеальный 1913 год…

Я дотянулась до упаковки и съела 21-ю таблеку.

И тотчас опять взлетела к потолку.

В этот раз был день и было лето.

Я очнулась среди зелени.

На небе не было ни облачка. Солнце светило торжественно-сосредоточенно, и ещё до того, как осмотрелась и толком поняла, где нахожусь, я ощутила разлитое в воздухе напряжение и ощущение значимости момента. Это напряжение мерещилось и в цокании копыт о брусчатку, и в трамвайных звонках, и в криках извозчиков, и в гомоне катящейся по улице толпы.

Секунду спустя до меня дошло, что улица эта – Невский проспект. Меня обнимали крылья Казанского собора, зелень была сквером возле него, а по ту сторону проезжей части, забитой лошадными экипажами с примесью пары автомобилей высилось напыщенное здание в стиле модерн с читаемой даже отсюда вывеской: «Швейныя машины компании Зингеръ». Но главное – слева как по тротуару, так и по проезжей части, распевая песни и размахивая плакатами, перекрыв половину движения, игнорируя всё вокруг, не обращая внимания на растерянных лошадей и застрявший трамвай, двигалась огромная толпа.

Моё сердце вновь заколотилось так, что, кажется, его могли услышать даже у «Зингера», а то и возле Спаса-на-Крови. С одной стороны, меня захлестнул восторг: эти яти и еры на вывесках, эти старинные автомобили, эти коляски, эти господа с тросточками, эти похожие на тарелки цветов и фруктов дамские шляпки, так подходящие к чёрным юбкам до пола, кружевным белым блузкам, закрывающим шею и гордой осанке здешних дам… Это было так прекрасно, это был лучший мир из возможных, это было как свадьба, как Новый год! А с другой… Неужели таблетка сработала не так, как надо, неужели я опять угодила в революцию? Что за толпа иностранных шпионов, неблагодарных холопов, бузотёров и нарушителей общественного порядка несётся в сторону Зимнего? Мне стало страшно – и от происходящего, и от того, что ещё лишь грозило случиться. Тем не менее, полная решимости сделать для спасения монархии всё от меня зависящее, я вылезла из кустов и смело встала на тротуар, готова противостоять толпе.

Между тем, голова толпы уже оказалась в нескольких от меня метрах. По той стороне проспекта она поравнялась с домом Зингера – и вдруг в модернистского монстра из моря людей полетели камни. Стёкла празднично зазвенели. Хруст стекла под ногами перекрыли крики:

– К чёрту немцев!

– Убирайтесь!

– Долой кайзера!

Тут толпа настигла меня, поглотила и принялась обтекать с двух сторон, вопя в уши:

– К победе! Вперёд!

– На защиту братской Сербии!

– Да здравствует государь император и русское воинство!

Меня пронзило счастье. Да ведь это же свои, а не предатели! Роднулики! Братья по разуму! Я скучала по царю – но и по вам! Наконец-то я среди своих!

Не колеблясь, я присоединилась к мирному шествию.

– Слава царю-батюшке! – воскликнул шедший рядом старичок.

– Слава!!! – я присоединилась.

– Ураа-а-а-а! – слились мы все в едином порыве.

– А куда же идём-то? – спросила я старичка.

– Как куда? Известно. На Дворцовую.

– Государя императора речь слушать, – подтвердила дама слева.

От счастья у меня перехватило дыхание. Я онемела. А когда снова обрела дар речи, то сразу же затянула:

– Бо-о-о-оже, цар-я-я-я-я храни…

– …Си-и-и-ильный держа-а-а-авный, – загудели окружающие.

Я была на седьмом небе.

Когда мы миновали арку Главного штаба и через Большую Морскую улицу, словно вода через носик чайника, вылились в чашу Дворцовой площади, я была уже готова плакать: от предвкушения, от радости, от волнения, от передавшегося мне общего настроения дорогих братьев по разуму. Не сговариваясь, но, однако ж, и не толкаясь, выстроились стройными рядами за спинами специальных жандармов так, что от первых, от самых счастливых, до входа в Зимний было всего несколько шагов.

Мне не так повезло. Я стояла возле Александровской колонны.

Стояла – и смотрела безотрывно.

Смотрела на непривычного красного цвета фасад, на золотых орлов, украшавших еще не тронутые святотатственной рукой Эйзенштейна кованые ворота, на заветный балкон. Боялась даже на чуть-чуть отвести взгляд, упустить момент его появления… Ползла через секунды, считала удары собственного сердца, слушала дыхание… Я шла к этой встрече годами, но последние мгновения до неё показались дольше этих лет…

И вот он вышел!

Тут слёзы, конечно же, хлынули сами собой.

Мой царь, мой господин, центр моего мира… да что там! Весь мир для меня! Даже больше! Он стоял сейчас передо мной – живой, реальный, царственный, во всей своей красе… То есть, всей его красы-то я не видела, а видела лишь крохотную фигурку на отдалении. Но фигурка эта, словно маленькое солнце, светила, грела и придавала всему происходящему смысл.

Окружающие чувствовали то же. Несколько человек справа и слева встали на колени. Я последовала их примеру.

Повисла почтительная тишина.

– Объявляем всем верным Нашим подданным…

Голос Его Величества звучал недостаточно громко для площади таких размеров. Но разобрать слова мне всё-таки удалось.

– Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови со славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования. Презрев уступчивый и миролюбивый ответ Сербского Правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда…

Братские чувства к славянам накрыли меня с головой. Хотелось смеяться и плакать, кричать и молчать, запрыгать и при этом упасть в обморок. В голове взрывались фейерверки. В этот момент я особенно остро почувствовала, что Николай Александрович – мой господин, я – его.

– …Вынужденные, в силу создавшихся условий, принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием Наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров. Среди дружественных сношений, союзная Австрии Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены, и встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну…

Война! О да, война! Прекрасно! Не боимся! Можем повторить!

Фейерверки принялись взрываться в животе. В нём стало горячо и очень сладко.

– Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную, родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди Великих Держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные. В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага…

Дерзкий натиск! Я тоже хочу дерзкий натиск!

Фейерверки спустились ещё ниже. Да-да-да!

О, мой государь, не заканчивай!

Говори, прошу, подольше!

Я счастлива видеть тебя живьём, но если бы ты был в записи, я бы могла переслушивать эту речь бесконечно!

– С глубокою верою в правоту Нашего дела и смиренным упованием на Всемогущий Промысел Мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска Наши Божие благословение.

Всё кончилось. Я больше не могла. Я точно знала, что люблю Государя больше любого человека в этой толпе. И знала, что он меня любит – хотя, может быть, и не знает пока что об этом. Я должна подать сигнал! Мы с ним соединимся!

Уступая инстинктам и пренебрегая правилами приличия, я вскочила на ноги и принялась распихивать толпу перед собой. Удивлённые моим напором, люди расступались. Минуту спустя я стояла у самой решётки. Под самым балконом.

– Эй, ты! Стой! – закричали жандармы. – Нельзя!

Но я, не дожидаясь их реакции и повинуясь неясному чувству, залезла к себе под юбку, сняла там кружевные панталоны и метнула на балкон.

– Государь! Я люблю вас! Я ваша! – воскликнула я. – На Берлин!

– Бомба, бомба! – загудела вся Дворцовая.

Государь странно дёрнулся, спрятался за спины тех, кто стоял рядом с ним. Но напрасно. Панталоны всё равно не долетели до него и, сделав параболу, приземлились на голову одного из подскочивших ко мне жандармов.

В следующую секунду он и его коллеги уже крутили меня, а ешё через мгновение к ним присоединились люди из толпы.

Я опять лежала на земле. Всё повторилось…