Я и царь

6.2. Четвертое путешествие (продолжение)

Еще минут пять за столом говорили о глупости искровцев. Я же сидела и думала, что тут к чему, но ни к какими дельными выводам все еще не пришла. А потом один из собеседников, который перед этим то и дело нетерпеливо бегал на улицу, ворвался с восторженным криком:

– Идут! Идут, ребзя! И батюшка с ними!

Следом в чайную втекла толпа народа человек, наверно, в двадцать. Этот поток внес в помещение и выбросил на центральный стол молодого священника. Тот нимало не смутился такой трибуны. И буфетчик против не был: кажется, использовать столы в качестве сцены в этой чайной было не в новинку.

Толпа – и новоприбывшие, и те люди, что их ждали, собрались вокруг оратора. Священник заговорил. Он вещал не как поп, а как уличный агитатор-социалист: говорил об угнетении, о необходимости созвать земский собор, об общих выборах… В первую секунду он показался мне подозрительным, но спустя немного времени… О, как он говорил! Его голос был самым приятным из слышанных мной, большие глаза светились умом и добротой, а сам он, очевидно, твердо верил в свои слова. Кажется, если бы Николай Александрович не был моим идеалом, я нашла бы его в этом батюшке! Когда же оратор сказал, что всеобщие выборы надобны для того, чтоб народ проголосовал за государя, а помещики, буржуи и евреи оказались в меньшинстве, я поняла, что передо мной – умнейший человек своего времени.

Похоже, не одна я так считала. Вся чайная смотрела на священника с обожанием.

– … мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать!

Поп читал по бумажке, но гладко, уверенно и с выражением. Часто он отрывался от теста и, кажется, декламировал наизусть. В паузах вся чайная гудела:

– Верно, верно!

– … Нас здесь многие и многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, – в действительности же за нами как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения…

– Верно! – воскликнула я.

Перед глазами нарисовались общага, Люська, самодовольные гимназистики… Вспомнилось, как холодно без шапки… Вспомнилось, как унизительно без трех копеек…

– Россия слишком велика, – продолжал священник, – нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо народное представительство…

– Верно! – вновь крикнула я, повинуясь порыву.

Не знаю, как мне раньше это все в голову не приходило?.. Но как же хорош он!.. Как складно он говорит!.. И какой красивый!.. Понятия не имею, кто это такой и что тут происходит, но чую нутром, что за этим священником правда!

– Вот такую челобитную мы завтра государю-императору дадим, – подытожил оратор. – И он ее не сможет не принять! Потому что, если не примет, то не с народом он.

– Примет! – загомонила аудитория.

– А ежели откажет? – спросил вечно сомневающийся кто-то, но его вопрос потонул в буре общего оптимизма и остался не отвеченным.

– Кто согласен, братья, подпишитесь, – сказал поп. А потом по-отечески улыбнулся мне и добавил: – И сестры тоже.

Я кинулась к предложенным бумаге и перу и подписалась самой первой. Следом стали оставлять автографы остальные.

– Ловко с пером управляешься, даром, что баба, – заметил священник. – И активная какая! Но я тебя раньше не видел. Фабричная?

– Кто? – Я сразу растерялась.

– Ты, конечно. Фабричная, говорю? Или где работаешь?

– Я… я пока не работаю… Только приехала в Питер… Сегодня… Ищу себе место…

– Вот как! Ну, стало быть, быстро найдешь, раз такая активная. С нами пойдешь завтра?

– Что? Куда… с вами?

– Ну как «куда»? К царю!

– Что, прямо к царю?

– Ну, конечно! Неужто не поняла? В том-то и суть, чтоб всем миром собраться – и к Зимнему. Чтобы генералы да помещики не помешали народу с его царем-батюшкой потолковать. Узнает царь, как плохо мы живем – и не сможет не пойти навстречу людям. Только много нас должно быть, чтоб добиться своего. Вот и зову тебя.

– А митинг согласован? – машинально спросила я.

Священник на мгновение нахмурился, растерялся. Но быстро нашелся:

– Ну да, я предупредил полицию… Но это неважно… Ты, главное, приходи завтра. И подруг приводи. Не одна, чай, приехала? Мы со всего города пойдем. Кто от Нарвской, кто от Невской, кто с Васильевского… Ты вот где остановилась? Где живешь?

– Если честно, нигде…

– Вот так так! А ночевать где собираешься?

– Ума ни приложу, – вздохнула я.

– Ну, это не дело. Наше товарищество тебе крышу над головой-то подыщет. Эй, ребята! – восклинул священник. – Слыхали? Кто знает, где женщине голову преклонить?

– Да у вдовы Пироговой как раз одна койка освободилась! Там многие наши живут, ярославские.

– Вот и прекрасно. В обиду ее не давайте… Ну, все подписались? Спасибо вам, братья! Ну, завтра увидимся.

– Завтра увидимся, батюшка!!!

– А я в следующую чайную пойду.

– Давай, отец Георгий!

– До свиданья!

– Скоро встретимся!

– Скоро жизня новая начнется…

– Только б к принял…

– Примет, примет, куда денется…

Человеческая река, на которой приплыл священник, вылилась обратно в темную улицу, унося его за собой.

Я и оглянуться не успела, как обнаружила себя в компании каких-то новых друзей на полпути ко вдове Пироговой.