Взять своё

4

Зимнее солнце медленно поднималось над деревьями. Робкие, совсем не греющие, лучи, падали на покрытые ледяными панцирями ветки деревьев и кустарников, превращая их в сказочные серебряные статуи. В каждом из застывших до весны лесных великанов можно было угадать то легендарного, вставшего на дыбы, единорога; то замахивавшегося узловатой дубиной горного тролля; то приготовившегося к нападению гигантского полоза. Казалось, подожди совсем чуть-чуть, и набирающее силу солнце растопит их ледяную темницы и все они выйдут на свободу…

Однако, немного дальше от леса, все эту зимнюю красоту, все это ледяное волшебство лишь проклинали! Здесь, неожиданно ударивший трескучий мороз явил себя совсем не в роли доброго скульптора — творца, оживлявшего детские легенды. Здесь, посреди обгоревших развалин, пропахших дымом и гарью, он стал настоящим палачом и убийцей, для которого не стало ни правых ни виноватых.

— Быстрее, песьи дети! Резче дергайте! — несколько десятков человек с надрывом тянули толстые веревки, обмотанные вокруг здоровенной бревна над полуразвалившимся домом. — Давай! Давай! — с каждым новым рывком толстенный кусок конька с опаленной сказочной птицей дергался все сильнее и сильнее. — Пошла, пошла! Давай! Еще, раз, еще раз! А вы чего встали? Топоры вам на что? Подрубайте! Быстрее! Пошла, пошла.

Чагарэ, тысячник Сульдэ Неистового и командующий этого злополучного отряда, с дикой тоской смотрел на все эти тщетные попытки спасти ту часть обоза, которая оставалась под развалинами этого и многих других домов. Его опустошенный взгляд скользил по мечущимся легионерам, забрасывавших оставшиеся очаги пожара снегом; черные, обгорелые руины некогда добротных домов и построек; лежавшие прямо на снегу неподвижные тела бессмертных, закутанных в собственные же плащи.

— Господин, вино вытащили, — перед тысячником устало вытянулся один из его телохранителей, незаметно появившийся перед задумавшимся Чагарэ. — Почти пять десятков кувшинов. От других остались лишь одни черепки… От стреломета нашли пока только станину. Она лишь немного обгорела.

Тысячник устало кивнул. Потеря большей части винных запасов его скорее обрадовала, чем огорчила. Мол, злее будут, зная что это враг, а не их командование, лишило выпивки. А вот новость про стреломет была мягко говоря болезненной. Хотя потеря одного из трех крепостных стрелометов серьезно и ослабляла их крепостную артиллерию, но все же оставляла им неплохие шансы на разрушение eкреплений подземного города.

— Нужно еще часа четыре, может быть пять, чтобы проверить всю эту улицу, — телохранитель махнул перевязанной каким-то черным тряпьем рукой в сторону самый близкой к тракту улицы. — На разбор завалов бросить еще бы шесть турий, тогда мы справимся быстрее.

Чагарэ снова кивнул головой, побормотав:

— Забирай десять турий, но вытащи все, что можно. Остальным ждать нападения. В первых двух линиях костры не жечь! Кто закоченел, тех менять…

Резко развернувшись, он тысячник направился к уже спасенной части обоза. Как это ни странно, но лишь около четверти турий лишились своих припасов. Среди невезучих оказались именно те турии, что постарались первыми занять самые добротные дома с большими сараями и дворами. Стараясь по скорее спрятать от непогоды закрепленные за своими туриями повозки, они втискивали их под крышу и запирали. Те же, кому достались самые плохонькие постройки у самого леса или вообще обычные легионные шатры, успели спасти почти все свое имущество.

Возле сгрудившихся кучей повозок, которые успели спасти от огня, толпилось больше сотни легионеров, поверявших содержимое каждой из повозок. В самой середине всего этого со свитком в руках метался старший обозный, громко сокрушавшийся о потерях.

— Что у нас? — пнул сапогом Чагарэ одного из легионеров, замешкавшегося на его пути. — Что уцелело?

Только что голосивший обозный, тут же заткнулся и с озабоченным всеми проблемами мира выражением лица подбежал к тысячнику.

— С продовольствием вроде неплохо. Хотя кое-что мы до вечера еще сможем вытащить из под обгорелых завалов. Примерно четверть турий лишилась запасов, — начал обозный с относительно хорошей новости. — И если мы немного затянем пояса, то еды должно хватить на пару недель, — тут он обернулся и с горечью показал на сваленную в стороне груду горелого мусора — рулоны какого-то тряпья, куски палок, железного хлама. — Хуже со снаряжением, господин… Ни одной повозки с копьями вытащить не удалось — все сгорело. Сгорел почти весь запас шатров и плащей. В добавок мы лишились двух походных кузней. Кое-что мы, конечно, восстановим. Но когда еще…

Однако, страшнее было другое. Как выяснилось, вместе с частью повозок с припасами они лишились почти половины всех тяглых лошадей, большую часть которых просто не успели вывести из сараев. Оставшихся едва-едва хватало для обоза. Везти же многочисленных раненных было и не на чем и нечем.

— Тьфу, — Чагарэ с ненавистью сплюнул на грязный снег. — …

В общем-то, выбор у него был невелик. Он мог освободить часть повозок от продуктов и снаряжения и подарить обожженным надежду на жизнь. Или же бросить их здесь умирать в этой ледяной пустыне с рыскающими по лесу диким зверями и беспощадными врагами. Тем самым он увеличивал шансы выжить остальным легионерам.

Но подумать над этим и найти хоть какой-то более или менее приемлемый выход, ему снова не удалось. Чагарэ тяжело вздохнул, когда увидел, как через ряды копошившихся возле повозок легионеров целеустремленно пробирался перемазанный в саже с головы до ног гном. Это был посланец владыки Кровольда, Торнтон.

— Приветствую тебя, — гаркнул гном, зыркая по сторонам. — Хвала Подгорным богам огненная стихиям вас почти не зацепила, — он бросал жадные взгляды на почерневшие от гари и дыма повозки с мешками и кулями. — Вижу, многое уцелело… Нас же хорошо задело, — угрюмо продолжал мастер войны. — Из моих людей сгинул почти каждый пятый. Кто сгорел в огне, кто задохнулся в дыму, — он заскрипел зубами. — И мы лишились почти всех припасов. Лишь жалкие капли удалось вытащить из огня.

Уже понимая, что последует за этими словами, тысячник скривил в гримасе лицо. Получить на плечи своих легионеров еще и толпу нахлебников, он явно не хотел.

— Подписанный между нашими правителями договор гласит, что мы должны оказывать друг другу помощь, — было видно, что гордому гному тяжело даются эти слова — по форме право, а по сути мольба. — Это время пришло…

В ответ Чагарэ не нашел ничего лучше, чем презрительно усмехнуться. Делиться припасами он был не намерен.

О богатство и великолепии Альканзора за его стенами слагали самые настоящие легенды, в которых, как это ни странно, истины было гораздо больше чем вымысла. Побывавшие здесь хотя бы один раз до конца своих дней с восхищением рассказывали об увиденном… Водители торговых караванов хвалили огромные дорожные чайханы, построенные специально для гостей столица Шамора и с удобством и легкостью вмещавших сотни и сотни торговых гостей со всех концом Тории. Дубленные морскими ветрами капитаны пузатых карак, что регулярно привозили в Альканзор тысячи пудов отборного зерна, восхищались гигантским портом, в котором легко умещались и мелкие флюги, и остроносые каравелы, и неповоротливые баржи. Послы соседних государств, посещавших Шамор в редкие годы мира, с нескрываемой завистью, рассказывали о роскошном убранстве султанского дворца, вил его приближенных, о чистоте городских улиц.

Не рассказывали все эти люди лишь о том, что скрывалось за изнанкой всего этого показного, бросающегося в глаза, великолепия. Ни слова, ни полслова не говорилось о том, что творилось внутри Золотого города, в его сердцевине, гниль которой лишь начинала разъедать этот роскошный плод. Редко кто из них слышал и тем более передавал другому щемящие другу истории о запутанных подземных ходах, которые опутывали Альканзор словно липкой паучьей сетью. Здесь ютились, годами не выходя на дневной свет, тысячи и тысячи рабов и пленников, на костях которых и держалось все это чудо света. Едва заходило солнце, из многочисленных нор и ходов на улицы города выходили и выползали все эти несчастные, принимавшиеся тут же чистить канализационные ямы, выскребать грязь и мусор с каменных плит огромных площадей и амфитеатров, заделывать трещины в стенах. И так происходило каждую ночь, во время которой снова и снова, как и последние два века, широкие улицы Альканзора словно змеи скидывали свою старую грязную шкуру и к утру снова представали во всей своей красе.

И утро нового дня не стало исключением для Золотого города, встретившего своих первых жителей блестевшими каменными мостовыми, натертыми до нестерпимого блеска золотистыми узорами железных ворот, перил, многочисленных ажурных мостиков…

— Что еще там? — с легким недовольством Махмур Великий, султан Шаморской империи, высокий еще нестарый мужчина, но уже обрюзгший и с оплывшей от излишеств фигурой. — Кто там еще шепчется? — его пухлая ручка, унизанная крупными перстнями, лениво отогнуло полупрозрачную штору над своей кроватью. — …

Невнятное шебуршение, что еще мгновение назад раздавалось со стороны выхода из опочивальни султана, моментально прекратилось. Двое же придворных, что и являлись источником этого шума, тут же склонились в низком поклоне и начали мелкими шажками подбираться к огромной, монстрообразной кровати.

— Великий, Наше солнце и луна, что своим светом освещают нам…, — тонким голоском заголосил один из них — плотный лысый мужчина с мясистым красным лицом. — …

— Хватит, — уже проснувшийся султан поморщился от этого голоса. — Кто там с тобой, Барух?

Барух, слуга, единственный кому было доверено входить в опочивальню султана, сразу же прервал свое славословие и тут же начал говорить обычным голосом:

— Ваша мудрость, со мной его светлость Талак аль Захари, великий визирь вашего великолепия, — слуга чуть подвинулся, подпуская к кровати высокого, сухопарого мужчину с крючковатым носом. — У него важные новости.

Судя по дергавшейся словно схваченной судорогой щеке, новости у великого визиря были не только важные, но и в добавок неприятные.

— Великий султан, затмевающий…, — пухлая ручка с роскошными перстнями негодующей хлопнула по атласной простыне, заставляя визиря прерваться. — У меня плохие новости, — спадающая до самого пола штора из альтерианского воздушного шелка резко дернулась и перед визирем показалось опухшее, с темными кругами под глазами, лицо Махмура, который явно гневался. — Простите меня Ваше Великолепие, но ваш Золотой караван не пришел в порт.

В опочивальне на несколько минут повисла тишина, которая отчетливо напоминала предгрозовое затишье. Это ощущение было настолько явственным, что Барух, которого мгновенно с головы до ног пробил противный холодящий пот, крошечными шажками начал пятиться назад, к стене. Его же примеру с радостью последовал бы и визирь, но это было бы слишком заметно.

Султан же спросонья соображал не столь быстро. Он наморщил лоб, отчего над бровями образовалось несколько глубоких морщин. Зашевелил губами. Казалось, можно было услышать как в его голове что-то со скрипом поворачивается и вращается.

— На нем было золото? — наконец, Махмур вычленил главное. — Караван покинул прииски с грузом?

На этот раз Золотой караван должен был вывезти накопившийся груз не за три месяца, как обычно, а за полгода. Поэтому плохо скрываемое раздражение, а может и злость, в голосе Махмура были более чем понятны.

— Еще неделю назад от капитана каравана мы получили послание с голубем. Он пишет, что груз находится на борту и он готовиться отплывать, — откашлявшись от внезапно пересохшего горла, ответил бледнеющий визирь. — Когда же все сроки вышли, то я и бей порта вывели на поиски весь речной и морской флот. Вся морская стража, тысячи рыбаков по всему побережью получили приказ следить за любыми незнакомыми кораблями в наших водах. Великий, мы сделали все, что…

Шторы вдруг с треском оборвалась и ее лохмотья упали на кровать.

— Вы сделали…, — с перины выползал шипящий от ярости султан. — …, — с красным перекошенным лицом он чуть не свалился с кровати, запутавшись в длинной ночной рубахе. — Ты, помесь осла и…

Барух своим отнюдь немаленьким телом уже сумел так вжаться в угол опочивальни, что его почти не было видно за огромным пухлым креслом. Визирь начал медленно отступать перед разъяренным Махмуром.

По натоптанной тропинке, окруженной со всех сторон лесными стражами — покрытыми ледяными доспехами дубами, пробирался небольшой отряд — около двух десятков людей и гномов в сопровождении неказистой повозки.

Судя по веселому и довольному гомону, который они издавали, опасаться им было нечего и некого.

— … Я его раз! Вот этим кулачищем! А он и слег сразу, — судя по кислому выражению лица закутанного в мешковатый ватник человека, эту историю он слышал уже раз десть, если не больше. — А я ведь сразу приметил, что этот оборванец горелый не прост, — Кром горделиво приосанился; мол вот он какой. — Кто бы другой вон бродягу какого притащил, а я же целого комтура.

Тут шедший за ним гном с роскошной окладистой бородой, прикрывавшей его грудь словно еще один панцирь, громко высморкался и прозвучало это как-то вызывающе. Кром сразу же развернулся к нему; его дико бесило то, что кто-то посмел не поверить ему.

— Сколь нам еще слушать твою болтовню? — однако наткнувшись на строгий взгляд своего дяди, он сразу же присмирел. У меня уже изжога от нее… Ты лучше бы узнал, почему владыка не дал нам испробовать на врагах эти чудные штуки, — головой гном кивнул на притороченный к своей спине огромный мешок с разобранным арбалетом. — Я же видел как они бьют. Со ста шагов бревно в обхвате насквозь прошибает. Да мы бы этих людишек…, — тут его взгляд упирается в съёжившегося возницу, которому явно не понравились эти слова. — Шаморцев бы пощипали, — медленно, словно нехотя, поправился он. — …

К разговору присоединились еще несколько гномов, обрадованные возможностью потрепать языком. Монотонная ходьба уже им надоела.

— И не говори, брат Горди, — с сожалением в голосе поддержал его гном с точно таким же мешком за плечами. — Мы бы им так дали, что у них только бы пятки сверкали, — его борода при этом воинственно загнулась вперед. — Куда им супротив нас! Вона от слабенького огонька, как тараканы забегали. А уж если бы мы наддали немного, то вообще… Слабаки, одно слово!

Присмиревший было Кром снова не выдержал.

— А я ведь так втемяшил одному в голову своим кулачищем…, — в ответ шедшие за ним гномы во главе с его дядей гулко захохотали. — …

Вид надувшегося от обиды Крома был так комичен, что к общему хохоту присоединился и возница.

— Ха-ха-ха! Он бы один их всех разогнал! — дядя с чувством хлопнул по плечу своего племянника. — Ха-ха-ха! Своими кулачищами… Ха-ха-ха! До самого бы Шамора бежали от моего племянника! — гномы уже ржали так, что продрогшие насквозь вороны, сидевшие на деревьях, с встревоженным карканьем срывались со своих мест и улетали. — Ха-ха-ха! А мы бы в это время сидели и пиво потягивали. Ха-ха-ха!

Вскоре привлеченные шумом к ним подтянулись и остальные члены отряда, которые, едва узнав в чем дело, то же начинали хохотать…

Но лишь одного из них веселье совсем не коснулось. Оно обошло его мимо, словно стремительный ручей выступающий камень. Этот гном, шедший самым последним, был чернее тучи и одним своим видом отбивал всякое желание говорить с ним.

— Болваны, олухи… Бог мой, какие же они олухи, — вряд ли бы кто понял это невнятное бормотание Колина. — Чему они радуются? Чему? Этим двум — трем десятка сгоревших бессмертных? Бараны! — он с трудом сдерживался, чтобы не заорать на продолжавших хохотать гномов и людей. — Это же никакая не победа. Мы всего лишь раззадорили их, как надоедливый комар кусает человека… Нет! — он внезапно остановился, пораженный одной мыслью. — Это же я и олух, и болван и баран! И все это в одном флаконе!

Колин вдруг пришла мысль о тщетности всех его усилий по спасению своего клана, своих новых близких в этом мире. Эта мысль, словно молоток со всей силы врезалась по его голове, заставляя его застонать. «… Это же все бесполезно! Это-все-бесполезно! Их же тысячи, тысячи воинов, чей хлеб это убийство. Их работа убивать. А что есть у нас? Полсотни, сотня или даже может быть полторы гномов, которые смогут тащить на себе больше центнера доспехов, щитов и секир. Чуть меньше женщин и подростков, способных натянуть тетиву арбалета и выстрелить в сторону врага. Еще гранаты, дымовухи, самодельный — это же все просто капля в море! Или метания крошечного насекомого против человека, который может одним хлопком ладони его пригвоздить к земле… Что мы сможем сделать против целого мира? Боже…».

Это было странное чувство, для возникновения которого, казалось бы, и не было никаких причин. Оно напоминало прозрение, разрушение плотной пелены, которая все это время непроницаемой стеной стояла перед его глазами. «Это я во всем виноват! Я! Я же все делал неправильно! Не-правильно! Герой, бля! Возомнил себя спасителем целого мира! — сейчас все свои прошлые поступки, все свои планы он видел в совершенно ином свете; ему совершенно отчетливо стали видны совершенные им ошибки, его ни на чем не основанная уверенность в своей правоте, нежелание прислушиваться к другим. — Какой же я баран!».

А услужливая память, словно нарочно, тут же начала подкидывать ему старые воспоминания, где он вел себя, как последний идиот. Эти образы, яркие и живые картинки, словно красочный калейдоскоп начали сменять друг друга, заставляя его их проживать заново… Вот он вываливает из холщового мешка несколько десятков блестяще матовых наконечников, топоров и с довольны видом смотрит на обалдевшего городского кузнеца, в руки которого словно с небес свалилось баснословное богатство. И тут же перед его глазами всплывает лицо торговца Батисты, с неземным восхищением в глазах перебиравшего черные брусочки металла.

— Боже… Что я делал? — бормотал Тимур, автоматически перебирая ногами по протоптанной перед ним дороге. — Надо было сидеть и слушать, сидеть и слушать. А лучше бы, залезть в какую-нибудь нору и лежать там не отсвечивая! Я же всех их поставил! Все! Весь клан!

Память же ни как не успокаивалась, вытаскивая из своих глубин все новые и новые картины. Чего только здесь не было… И десятки городских зевак, целыми днями толпящихся перед строящимся диковинным серым домом; и пронизанные священным страхом и восхищением лица гномов, не отрываясь смотрящих на пламя из его рта; и дергавшегося в дико испуге отльстерского солдата, пожелавшего посмотреть на легендарного чешуйчатого зверя.

— Это все из-за меня, — в отчаянии шептал он. — Из-за меня…

В какой-то момент все эти беспорядочно возникавшие в его голове кусочки прошлого стали превращаться в связанные друг с другом фрагменты одного целого, суть которого только сейчас стала доходить до Тимура. «Я… Я привлек к клану внимание. Если бы не мои безумные идеи, то о них бы никто и не вспомнил. Топоры так бы и жили в своем городе, как и сотни лет до моего прихода, — это понимание своей виновности во всех мыслимых и немыслимых бедах, которые обрушились на тех, кто стал ему дорог, все сильнее и сильнее наполняло его. — Что же я наделал…».

С каждым новым шагом валенки на его ногах становились все тяжелее и тяжелее, а их жесткий войлок все больше напоминал железные тиски.

«Это же именно я втянул их всех в войну! Я! Я! — дикое чувство вины из всех сил рвалось из него; ему хотелось кричать — до хрипа, до стона. — Сначала с Шамором, а теперь и со всем остальным подгорным народом. Боже мой… Я же их всех обрёк на гибель…, — в груди словно поселился маленький зверек, который медленно с урчанием глодал его внутренности; дышать становилось тяжелее, он начала задыхаться. — …».

— А-а-а-а, — еле слышный стон вырвался его рта, пересохшего словно пустыня. — А-а-а-а…, — сделав его несколько шагов, Колин остановился, не в силах сделать больше ни шага. — Стойте…

Ноги гнома подкосились, и он подрубленным деревом свалился на дорогу, продолжая тянуть руку в сторону своего нового дома.

— Стойте…, — шептал он, замечая, как небольшие темные фигурки мелькают между стволами деревьев. — Стойте…, — Тимур начал скрести слежавшийся снег утоптанной дороги пальцами, разрезая их до крови кусочками льда. — Как же красиво…, — он перевернулся на спину и не отрываясь смотрел на сверкающие заледеневшие ветки деревьев, накрывавшие дорогу подобно сказочному шатру. — Как дома… под новый год. Красиво… Но почему так жарко? Мне очень жарко…

Непослушными расцарапанными в кровь пальцами, он скинул с головы мохнатую шапку и начал расстегивать ворот своего мешковатого ватника, но что-то ему мешало.

— Держите его, держите, — кто-то шептал или кричал (он не мог этого понять) возле его уха. — Кром, тролья отрыжка, хватай его за руки!

Колина подхватили на руки и куда-то потащили. Потом осторожно положили на что-то мягкое и пахнущее травами.

— Вот же дурьи бошки, не уберегли главу-то, — а все это время тот же голос продолжал что-то надоедливо бубнить прямо у него под ухом. — Застудился, похоже, лежа на снегу. Эх, бараньи головы! А я тоже хорош…, — что-то обжигающе горячее коснулось его пальцев, и он почувствовал боль. — Племяш, снегом чуть пальцы его разотри. Вишь, совсем заледенели. Осторожнее, осторожнее.

Мерно покачиваясь, телега тронулась с места. С хрустом оббитые железом широкие колеса катились по твердой дороге, везя мечущегося в бреду главу клана.

— Не уберегли, олухи, не уберегли, — с горечью продолжал бормотать плечистый гном с окладистой головой, ни на шаг не отходя от мерно двигающейся телеги. — Такую кровь загубили…, — он почти шептал. — Королевскую кровь загубили… Эх…

Подобно самому Горди, окружив телегу почетным караулом, шли и остальные. Только сейчас уже не было слышно ни хохота, ни радостного гогота. И гномы и люди шли рядом, стараясь не смотреть друг другу в лица. Каждый из них прекрасно понимал, что эта за болезнь уложила главу клана подобно бездыханному мертвецу. Пылающее от иссушающего жара тело, глухие хрипы в груди, прерывистая и непонятная речь — все это предвестники Бледной лихорадки, страшной болезни, косившей гномов и людей в зимнее время года… Зимой, когда от трескучих морозов в лесу лопались деревья и рыба замерзала в реках, она приходила в хижины бедняков, каменные дома торговцев и купцов, поместья и дворцы знатных особ. Ей было все равно, кого забирать с собой. Будь ты одет в ветхое рубище нищего или нежнейший шелк дворянина, она забирал всех…

— Кром, костер давай! Живо! — Горди, наконец, очнулся и отпрянул от телеги. — Что встал, как остолоп?! Воды теплой надо. Поить его надо часто, а то иссохнет от жара…, — гном начал что-то вытаскивать из-за пазухи, ковыряясь под бородой. — Да и есть у меня снадобье одно… Может и довезем главу-то. Ну-ка, придержи ему голову.

У остановившейся телеги уже стоял Кром и бережно держал голову Колина.

— Сильный жар, тролчья отрыжка! — покачал головой Горди, прикладывая лопатообразную ладонь ко лбу главы клана. — Лицо просто огненное. Плохо дело, — темная жидкость из фляжки гнома стекала по подбородку Колина, мимо его рта. — Эх, косорукий, голову выше подними…Варево мое даже не принимает. Не дай Подгорные боги, отходит…

— Дядя, как же так? — в ужасе взгляд Крома метался по воспаленному лицу Колина, отмечая заострившиеся черты лица, черные круги под глазами и ввалившиеся глазницы. — Но… мастер же великий маг. Дядя, — оторопелый гном вцепился в руку Горди, словно утопающий за соломинку. — Я… мы все видели, как он выпускал пламя из своего рта и рукой касался расплавленного металла. Он же не может умереть!

Горди же на эту полную отчаяния тираду лишь грустно улыбнулся и понимающе покачал головой.

— Такое случается… Даже великие короли древности были смертны, а ведь им подчинялись стихии огня, земли, воды и воздуха, — гном вновь наклонился к лежавшему и стал осторожно вливать Колину в рот настой из своей фляжки. — Подожди-ка, вроде очнулся. Владыка очнулся.

Лежавший, действительно, пошевелился. Сначала дернулась его рука, словно пытавшаяся что-то ухватить, потом он начал что-то шептать.

— Они идут, идут… А где все? — Колин с широко раскрытыми красными глазами вцепился взглядом в склонившегося перед ним гнома. — Враг уже близко! Что вы стоите? — он пытался повернуть голову в сторону, но скованное болью тело его не слушалось. — Все на стены! Хватайте копья и секиры и быстрее на стены! — тело Колина еще раз дернулось, словно он пытался привстать. — Что это? Вы слышите? — глаза его бешено метались в глазницах. — Слышите? Это враги! Они уже близко! Они уже на стенах! Поднимите меня! Быстрее! Поднимите меня! Я должен быть там…, — вдруг он шепчет уже другое. — Торгрим где? Где он? Позовите его кто-нибудь… Скорее. Пусть вскрывает арсенал. Мы взорвем к черту эту гору! Что он там возится? Мы же с ним обо всем договорились. Быстрее! Прячьтесь! Все со стены! Уводите всех в дальние штольни…

Тимур снова и снова порывается встать, но удерживаемый крепкими руками все равно оставался на месте. Он еще что-то шептал, то и дело срываясь на хрип, пока окончательно не провалился в небытие.

Его болезненное беспамятство было настолько глубоким, что он практически ни чего не чувствовал… Не чувствовал, как его телега неслась по зимней дороге, как вполголоса причитал опечаленный возница, как по приезду на место его осторожно тащили Священный зал клана.

Первое пробуждение Тимура было недолгим и осталось совсем незамеченным остальными. Он словно на мгновение всплыл на поверхность озера, чтобы вдохнуть воздуха перед очередным длительным погружением под воду.

— … Почти пять суток прошло с тех пор, как глава впал в беспамятство. Проклятая лихорадка его пожирает, но хвала подгорным богам он держится, — чей-то знакомый хриплый голос с трудом пробивался через плотный, тяжелый ватный туман, заполнивший голову Колина. — Даже не знаю, сколько еще это будет продолжаться.

Тут голос говорившего прервался еле слышными рыданиями.

— Ну, полно тебе, дочка, — голос вновь появился. — Подгорные боги милостивы. Иди принеси еще отвару…, — с шуршанием ткани послышался звук отдалявшихся шагов. — Кажется ушла. Совсем девка голову потеряла… Проклятье, если не случится чуда, то и мы все потеряем свои головы! — говоривший был явно на взводе; голос его чуть дрожал от злости. — Мы не можем больше ждать, Кром. Сегодня утром передовой отряд шаморцев появился у старой развилки дороги. Извести старейшин клана, что я прошу провести совет сегодня же… Надеюсь у них хватит ума послушаться меня…

Хриплый голос еще что продолжал говорить, но Колин уже не разбирал его слова. Он снова погружался в это болезненное ватное болото, которое окутывало его непроницаемым покрывалом.

… Второе пробуждение Колина также прошло незамеченным. Судя по тусклому освещению и ощущаемой сырости, очнулся он вновь в Священном зале совета клана. Правда, на этот раз разбудившие его голоса были чем-то сильно раздражены, если не сказать больше.

— … Как ты смеешь так со мной говорить? Ты безродный червь, изгнанный из своего клана! И твое слово здесь ничего не значит! — первый, разгневанный голос, явно принадлежал Тимболу, отцу Амины; эти повелительные нотки в голосе недавнего главы клана Колин узнал даже в таком состоянии. — Ты здесь никто! — голос Тимбола, набирая силу, уже гремел на весь зал, эхо повторяясь в его закутках. — Совет старейшин дал мне власть мастера войны и… если ты не отдашь мне громовые камни, то я раздавлю тебя.

— Безродный, раздавлю… Мастер войны… Вижу, Тимбол, — в голосе второго наряду слышалось издевательство. — Ты уже похоронил владыку Колина. Не рано ли? Лихорадка ведь, кажется, спадает… Неужели, са метишь на место главы клана?

В это мгновение раздался звон разбиваемой посуды и чей-то удивительно знакомый женский голос с недоумение воскликнул:

— Отец, что мастер Торгрим такое говорит? Такого же не может быть… Отец, почему ты молчишь? — в отчаянии вскрикнула Амина. — Скажи, что это не правда!

Торгрим же ни как не мог успокоиться, продолжая «подливать масла в огонь».

— Расскажи ей Тимбол, все расскажи… И про то, как ты шептался со старейшиной Дарином. Мол, глава клана еще слишком юн и неопытен, а в такое время во главе клана должен встать настоящий вождь, который сможет спасти клан, Торгрим говорил и говорил, выдавая то, что долгое время скрывалось. — Расскажи и про то, как послал гонцов в ставку шаморцев, чтобы договориться о клане за спиной владыки Колина… И что они тебе ответили? Дай я угадаю. На нужно встать на колени и целовать руки победителей, в надежде, что они смилостивятся и позволят нам пожить еще немного… Владыка Колин никогда бы на такое не пошел.

Снова услышав свое имя, Тимур в очередной раз попытался пошевелить руками. Однако, слабость свинцовыми оковами держала их, не давая ни шанса позвать на помощь.

— …, — Тимбол приглушенно прикрикнул на дочь, которая все еще пыталась добиться от него ответа, и продолжил громче. — Да, доча, все это правда. Безродный не солгал. Только он не понял для чего это я это все делал… За всей этой поганой мишурой, Торгрим не разглядел главного — судьбы клана Черного топора. Вы же все слепцы! Ты, ты, они! Вы же не видите, что этот мальчишка своими безумными идеями погубить весь клан! Он за бесценок раздает черное железо, помогает этому чертовому Ольстеру и… занимается проклятой магией.

Голос Тимбола зазвучал чуть тише. Чувствовалось, что он совершенно искренне верил в то, о чем говорил.

— И почему он меня не слушал? Я же говорил ему, все время говорил, — это был какой-то надрыв и отчаяние; он понимал, что многого из этого уже не исправить. — Пока еще была такая возможность, надо было бросать короля Роланда и идти на поклон к командующему Сульдэ. Я о нем много слышал. Этот старый лис наверняка бы нас выслушал. У нас же есть, что ему предложить — оружие из черного металла, боевые стрелометы, настоящие доспехи. Мы бы стали его курочкой, несущей золотые яйца. И тогда бы хранители не посмели бы и гавкнуть в нашу сторону, а на троне подгорных владык сидел бы не этот безумец, Кровольд, а носитель древней королевской крови, Колин…, — из его голоса уже окончательно исчезла злость и осталась лишь усталость. — А что теперь? Торгрим, что? Смотрю, и ты тоже молчишь. Тогда я тебе помогу… Против клана Черного топора ополчилось пол мира — могущественный Шамор и большая часть кланов наших собратьев. А теперь поднимись на одну из крепостных башен и увидишь еще кое-что… Перед городом клана стоит почти тысячная шаморская армия. Еще там есть гномы. За последние два дня они уже пытались взобраться на стены, а значит, не отступятся и дальше. Хвала Подгорным богам наши стены высоки, а потери не так велики. Но я бы не обольщался… Я своими собственными глазами видел, как они копошатся около леса. Ставлю свою голубую секиру против твоего молота, что они строят крытую повозку с тараном. И если это так, то наши ворота продержаться лишь сутки, может двое… А потом, мы как крысы спрячемся в подземном городе, откуда нас станут выкуривать.

Тимур все это прекрасно слышал, но проклятая лихорадка совсем лишила его сил. Тело же превратилось кованный железный панцирь.

— Про врага у наши ворот я знаю не хуже тебя Тимбол. И поверь мне, это тоже разрывает мне сердце, но… Колин был и остается нашим владыкой, — бывший изгой, которого вместе с сыном Тимур спас от смерти и принял в свой клан, помнил это и даже не помышлял о предательстве. — Тимбол, я не должен отдавать тебе громовые камни и кое-что другое, но… похоже у меня не остается другого выхода. Пошли на стену, надо все обдумать еще раз.

Их голоса стали отдаляться и затихать, а Тимур вновь затих. В Священном зале совета вновь все стало таким же, как и было до этого… И тусклый свет светильников, и еле ощущаемый ветер сквозняка, и бледная с темными кругами под глазами Амина, склонившаяся на неподвижным телом. С неизменной тряпкой в руках он бережно стирала испарину с лица Колина, даже не помышляя, что стирает и слезы.

… Очнувшись в очередной раз, Тимур несколько минут просто лежал, даже не пробуя пошевелиться. Он наслаждался отсутствием боли. Ушел и жар, что забирал его силы все это время.

— Эй! — крикнуть у него не получилось; скорее это был шепот, с трудом пробившийся из иссохшего до состояния песка горла. — Кто-нибудь здесь есть? Амина? — она точно должна быть где-то рядом; каждый раз, когда он выныривал из-за забытья, он всякий раз чувствовал ее присутствие. — Амина?

Ответом была лишь тишина. Раздавался лишь треск нескольких горевших свечей, едва разгонявших темноту зала. Почему-то совсем не горели светильники.

— Черт их всех побери, — забормотал Тимур, с трудом сгибаясь и садясь на свое ложе; тело отозвалось мучительной слабостью и еле слышны хрустом. — Бросили что ли… О, спасибо, хоть воды оставили, — увидев рядом стоявший кувшин, он тут же приложился к нему. — Хорошо, боже, как хорошо… А теперь посмотрим, куда-то все попрятались…

Однако с трудом сделав несколько шагов в направлении выхода из Священного зала совета, Тимур застонал. Он вдруг вспомнил обрывки чьих-то разговоров, что слышал, когда приходил в сознание.

— Это что мне привиделось что ли? Неужели я столько дней был в отключке? Да, нет. Не может быть… Ну день, может быть два, — убеждал он сам себя, медленно шагая дальше. — Все должно быть в порядке. Этим ублюдкам сюда было еще шагать и шагать. Если верхами тут больше суток скакать, а уж в такой мороз, да еще без жратвы и теплых шмоток им неделю нужно было идти… Черт, ослабел-то я как…

В этот момент ему и в голову не могло прийти, что как раз его слабость и могла бы опровергнуть все его рассуждения.

— А вот кто-то шумит, — около первого перехода между подземными уровнями, парень, наконец-то, что-то услышал. — Кто-то идет. Нет, идут и похоже много… А почему вниз-то? Это же тоннель в дальние штольни, а там одни грибницы и подземное озеро.

Шум десятков шагов быстро нарастал. Под землей, в замкнутом пространстве тоннеля, все слышалось иначе, чем на поверхности. Здесь два — три идущих гнома своей шаркающей походкой могли создать впечатление и сотни живых существ.

— Мамочка, я боюсь, — донеслось из-за поворота до Тимура; плакала какая-то кроха. — Там темно и страшно. Почему мы туда идем?

— Уйми ее, Кайла! — кто-то грубо прервал ребенка. — Нам сейчас только этого не хватало. Вон, того и гляди и остальные примутся гундосить.

Тимура, почти оказавшегося у поворота, охватили страшные подозрения. Однако он не успел ничего толком подумать, как прямо на него буквально выскочила какая-то полная гнома с большой корзинкой в одно руке и светильников в другой. Сразу же за ней, вцепившись, как клещ в ее юбку, держалась маленькая девочка в темном чепчике.

— Ой! Кто это тут?! — растерянно вскрикнула гнома, едва тусклый пучок света попал на Тимура. — А-а-а-а! — вдруг завопила она, начав пятиться назад. — Ледяной владыка! А-а-а-а! — она бросает из своих рук и корзинку и светильник. — Ледяной владыка восстал из камня!

Едва не оглохший от этого визга Тимур тут же остановился. «Чего она орет? Какой еще к черту Ледяной владыка? — промелькнуло у него в голове. — И визжит ведь как резанная… Вот же черт, опять ничего не видно, — упавший светильник почти погас. — Вот же дура!». Он наклонился за медной лампой с крошечным огоньком на фитиле и с удивлением хмыкнул.

— Вот же дерьмо, — вырвалось у него, когда он увидел свои руки. — В чем это я? Меня чего всего что ли измазали?

При свете разгоревшейся лампы Тимур внимательно оглядел себя. Все его тело — руки, ноги, открытая часть груди, бородка и похоже лицо (пальцем он провел по лбу и на нем осталась белая полоска) — было пепельно-серого цвета.

— Вот же черти, уже закапывать что ли собрались, — ему сразу вспомнился один из старых гномьих ритуалом, во время которого безнадежно больного густо обмазывали особым серой мазью из горных смол. — Ну и молодцы, — с горечью рассеялся он. — Быстро они меня в трупы определили… А эта, мать ее, еще и за давно сгинувшего Ледяного владыку гномов приняла. Ха-ха-ха. А что, рожа-то у меня сейчас наверное очень похожая на этого древнего отморозка. Решила поди, что я после двух сотен лет в усыпальнице изголодался и пришел по ее душу. Ха-ха-ха! Не могу, больше. Ха-ха-ха!

Отсмеявшись, он высоко над собой поднял светильник (чтобы его было видно хорошо, а то, не дай бог, испуганные гномы шарахнут чем-нибудь) и шагнул за угол тоннеля, где его вновь скрутило от смеха…

— Вот же черт! Ха-ха-ха! — в паре метров от него с испуганными лицами застыло несколько десятков женщин, напяливших на себя старинные боевые шлемы и вытянувших в его сторону кучу острых предметов — от кухонных ножей до разделочных тесаков. — Ха-ха-ха! Воины, черт побери! Ха-ха-ха-ха! Одни бабы! Ха-ха-ха-ха! — он ни как не мог остановиться, а его смех уже напоминал больше что-то болезненное. — Так и зарежут ведь своего главу! Ха-ха-ха-ха!

Вдруг на него налетело что-то мягкое, теплое и пахнущее травами. Амина, а никто другой и не мог так благоухать, сначала крепко его облапила и зацеловала, а потом начало что-то бормотать и всхлипывать.

— Успокойся, успокойся, — рыдающий ураган становился все сильнее и сильнее. — Вон он я, тут, перед тобой. Смотри, я целый и невредимый, — девушка вцепилась в него как клещ. — Я выздоровел, хотя кто-то сейчас меня может задушить…

Успокоить ее удалось с трудом. Амина все никак не могла поверить, что ледяная лихорадка отступила от своей добычи. Она то касалась его лба, то взъерошивала волосы, заглядывала ему в глаза.

— Все нормально со мной, все нормально, — продолжал повторять Тимур одно и то же, хотя ему адски хотелось узнать, что происходит в клане. — Амина, успокойся! Успокойся. Возьми себя в руки… и скажи мне, что тут у вас происходит? Слышишь меня? Куда вы все идете? И где остальные? Где Торгрим, Кром? Почему здесь никого нет? Куда за эти пару дней все могли разбежаться? Да, не плачь ты! Не плачь!

Наконец, она всхлипывания стали реже и гнома начала рассказывать.

— Не пару дней, Колин. Совсем не пару, — рассказ ее все равно время от времени прерывался всхлипами. — Ты почти две седмицы лежал без движения. Совсем как мертвый. Мы тебя и мазями натирали, и отварами отпаивали. Да, все было без толку…, — Амина снова начала рыдать, отчего рассказывать продолжила чуть позже. — А пятого дня эти… вышли из леса. Шаморские легионеры и гномы, Колин. Их было очень много. Я сильно тогда испугалась…

Тимур слушал ее и с трудом верил в ее рассказ. Это все напоминало игру в покер двух людей. Первый при этом тщательно просчитывает варианты игры, кропотливо пытается собрать выигрышную комбинацию. Второй же, не утруждая себя соблюдением правил, берет табуретку и со всей силы лупить первого по голове… Вот и вся игра! «Охренеть! Две недели валялся, как мертвец! Вот это я дал дрозда…, — мысли в его голове носились как безумные, с трудом поспевая за испытываемыми им эмоциями. — Значит, шаморцы уже под стенами… Стены-то вроде крепкие, народу должно хватить, чтобы отсидеться. Если конечно, не свалять дурака… Черт, а какого хрена тогда женщины и дети бегут?».

Мимо него не прекращающим потоком шли гномы — старики и старухи, женщины с детьми, державшие в руках разные корзинки, мешочки, связки сушеного мяса и какой-то пахучей травки. Всякий раз, проходя мимо, они с опаской оглядывали его выбеленную фигуру и старались быстрее прошмыгнуть.

— … А второго дня они первый раз полезли на стены… Ой, как же, Колин, было мне было страшно! С самого утра они костров у рощи поразжигали, а потом пошли к воротам… Идут, а сами в это время молчат. Лишь в щиты мечами стучат. Бах! Бах! Бах! — Амина с испуганным выражением лица пыталась воспроизвести ритмичный грохочущий звук, с которым легионеры шли на приступ надвратных башен. — Бах! Бах! Бах!

Ее путанный и эмоциональный рассказ тем не менее многое прояснял. «Все, амба, похоже… Доигрался! — присвистнул Тимур про себя, проникаясь размером нарисовавшихся неприятностей. — Значит, бессмертные с первого раза чуть не прорвались через укрепления… Неслабая у них подготовка. Тут ров с кольями, каменные стены с десяток метров в высоту, баллисты, крепостные самострелы и арбалеты… А им все это получается по хрену?!». До этого момента, он был глубоко уверен, что обо все это шаморцы разобьют свои зубы и в первом же бою останутся под стенами крепости. «… Хотя Амина могла и ошибаться. Ее же на стене не было…, — тут он ухватился за спасительную соломинку, что все не так плохо, как он нарисовал себе. — Сочно нужен кто-то другой! Черт, где Тимбол или Кром? Надо рвать когти на стену, пока не стало поздно… И гранат надо с собой взять. Сейчас-то их чего жалеть?! Да, к черту, все из арсенала тащить надо!».

Вырвавшись из рук Амины и отправив ее на помощь остальным женщинам, Колин рванул (ну как рванул, поковылял из-за своей слабости) в сторону арсенала. Под таким громким названием значилась одна из запретных для большей части клана пещер, где он вместе с Торгримом хранил все взрывающееся, горючее и отравляющее оружие. Именно там был его запас на черный день, который, по всей видимости, настал еще пару дней назад.

— Черт, тяжело-то как, — через пару десятков метров ковыляющего бега, Тимур перешел на шаг. — Так и сдохнуть не долго, — бормотал он, чувствуя как горят его легкие. — Через… свинарник надо. Срежу так хоть немного.

Свернув влево, он попал к началу целой анфилады старых залов, приспособленных кланов для выращивания свиней.

— А запашок-то, ядреный! Аж в горле першит, — шептал Колин, быстро проходя мимо загонов со свиньями. — Никого здесь… Похоже все наверху, на стене… А эти, спятили что ли? Неужто жрать так хотят…

Свинья, действительно, вели себя очень странно. Здоровенные хряки-производители, запертые отдельно, просто бесновались. Туши под несколько центнеров раз за разом бросались на закрытые двери, пытаясь мощными клыками разодрать дерево. Свиноматки с детенышами истошно визжали по своим углам, словно подогревали боевой настрой первых…

— Ух, вырвался, — Колин, наконец-то, увидел впереди полуоткрытые створки ворот в ответвлении одного из боковых тоннелей. — Открытые…, — при нем арсенал был всегда заперт; он не раз говорил об этом Торгриму, помня старый случай с взрывом. — Опа-на, а это что за хрен меня грабит? — толкая ворота спиной, в тоннель выбирался здоровенный гном с плетеной корзиной в руках. — Стоять, гад! — заорал он, что было духу; верно сказывались все эти последние пережитые события. — А ну положь на место, что взял!

Бедный гном от этого окрика аж осел на задницу вместе со своей корзиной, из которой словно шары для боулинга выкатились несколько металлических бомб-гранат.

— А-а! Ледяной влады…, — это было надо видеть: лицо Крома в какие-то мгновения сменило несколько гримас — жутко разгневанное на испуганное и потом на обрадовано-расслабленное. — Ма-а-астер… Мастер, это ты! — и снова ребра Колина прошли испытания на прочность; радостно заревев, здоровяк бросился обнимать главу клана. — Мастер! Мастер живой! Лихорадка отступила! — металлические шары, попадая ему под ноги, с грохотом разлетались по сторонам; от зрелища катящихся шаром с взрывоопасной начинкой у Тимура чуть приступ не случился. — Мастер!

Вдруг объятия ослабли. Гном, тяжело вздохнув, сделал шаг назад и с обидой в голосе произнес:

— Что же так долго, мастер? Я же знал, что ты не умрешь от ледяной лихорадки. Магу ведь она нипочем, — с упреком он смотрел на главу клана; казалось, Кром обвинял его во всех несчастьях, которые свалились на клан в последнее время. — Почему ты лежал так долго?! Бессметные чуть не прорвались через ворота. Еле сдержали их… Тальгара вон зарубили прямо на башне…, — вдруг что-то в его лице меняется; морщины на лбу исчезают, а губы медленно растягиваются в улыбке. — Я… же понял мастер. Я понял! — уже громче проговорил он. — Ты же набирался сил. Точно! Матушка Шаша же рассказывала, как древние владыки подгорного трона также долго-долго лежали без движения. И все думали, что они больше никогда не встанут… Ха-ха-ха! А они вдруг вставали и становились еще сильнее, чем раньше.

Тимур, слушая весь этот бред, непроизвольно улыбнулся. «Боже, какая же каша у него в голове… и похоже у всех остальных, — и он, к своему собственному удивлению, утвердительно качнул головой. — А я, самый настоящий недоумок, чуть не угробил их всех своими безумными идеями, — парень смотрел на что-то восторженно говорящего Крома и продолжал грустно улыбаться. — А сейчас значит пришло время за все это заплатить…».

— Хватит, Кром, — Тимур дернул головой, словно прощался с чем-то постыдным в своей жизни. — Хватит… Собирай гранаты! А я в арсенал, кое-какую отраву заберу. Подпорчу этим уродам воздух, — бормотал он, забегая в пещеру и высматривая глазами кувшины с известью и серой. — Хорошо, эти берем, — с десяток полукилограммовых кувшинчиков быстро перекочевали в его сумку. — А где с перцем? Были же где-то… Слабенькая конечно штука, но на безрыбье и рак рыба, — наконец, и гранаты с перцем нашлись; он вспомнил, что после не очень яркого испытания, сам же и их запрятал их в самый дальний угол. — Однозначно надо брать…

И уже при выходе он случайно зацепился взглядом за что-то небольшое и серое, мелькнувшее возле одного из деревянных ящиков. Присмотревшись, Тимур заметил с десяток крупных крыс, деловито, не обращая ни на кого внимания, выбегавших из арсенала.

— А, мастер, эти…, — вновь нагруженный здоровенной корзинкой Кром, лишь устало кивнул головой в сторону крыс. — С самого утра эти распроклятущие твари бегут… Носятся, как угорелые. Демон с ними, мастер! Спешить нам надо, — договаривал он уже, исчезая в воротах арсенала. — Как бы нового штурма не было.

Тимур молча кивнул и поспешил за ним, пытаясь выбросить из своей головы это странное поведение крыс…, а до них свиней…