Вторая попытка

Глава 5

В то время Захожему было лет 40 -45. То есть сейчас ему должно быть далеко за семьдесят. Но выглядел он не старше сорока пяти. То то его хрипловатый голос сразу показался знакомым. И тут словно молнией в голове у Вадима сверкнула догадка. Как-то сразу сопоставилось и услышанное из динамика « ИТК-22», «комендант Игуменов», и «тюремный» запах, и не постаревший Захожий… Первые годы работы Вадима после окончания Вильнюсской спецшколы МВД СССР всё именно так и было. И колония называлась ИТК-22. Это уже после объединения с соседней ИТК-14 она и стала называться ИТК-14. И комендантом этой колонии несколько лет был осуждённый Игуменов, сумевший настолько влезть в доверие к начальнику колонии Боголепову, что стал уже фактически диктовать ему свою волю и свысока посматривать на некоторых сотрудников в погонах. Закончилось это тем, что молодой тогда ещё опер Вадим Рагозин сумел через друзей из оперотдела Управления, в обход своего начальника, отправить Игуменова в другую колонию.

«Ни хрена себе подарочек судьбы, – пронеслось в голове у Вадима, – по всей видимости, я не только в чужой шкуре, но и в прошлом!»

Вторая разделочная бригада, бригадиром которой был Захожий, содержалась во втором корпусе в первой камере. Это Вадим помнил хорошо, как и все свои первые годы работы здесь. Первые впечатления были самыми острыми и врезались в память на всю жизнь. Это потом, когда работа стала обыденностью, когда уже врос в эту жизнь с потрохами, в памяти откладывались только самые яркие моменты. В этой самой камере в начале своей карьеры Вадим даже проводил политзанятия по понедельникам. Такой был порядок. Некоторые из мелькавших в камере лиц показались знакомыми, но ни фамилий ни кличек Вадим пока не вспомнил.

Между тем Шпана развернул полученную записку и, пробежав глазами, пробормотал, озадаченно глядя на Вадима:

– Герман спрашивает, кто из нас сегодня пойдёт на биржу, а то он не знает, где мы ключ гасим. Чёрт! Совсем из башки выбило! Там же Мурка с котятами закрыта! Замерзнет нахрен, мороз за тридцать. И подтянувшись к краю нар. свесил вниз голову, позвал:

– Быня! Выйдешь по пятой бригаде, я Германа предупрежу.

– А чё я? Крайний что ли? – Пробурчал чей то сиплый голос с нижнего яруса.

– А кто ещё? Ты повар, ты ключ прячешь, да и скотину в бригаде ты развёл, вот и корми их. И потом, тебе баланы катать не надо, а мужики пусть сил наберутся. Ничё, прогуляешься по свежему воздуху, печку протопишь, а пожрать в пятую сходишь. Да ихнему повару может чем поможешь.

– Ладно…

– Шплинт, позови шныря, – Шпана кряхтя стал спускаться с нар.

Шплинт, подойдя к двери, сначала прижался лицом к решётке, пытаясь что то рассмотреть в коридоре через отверстии в наружной двери, потом громко позвал:

– Кислый, подойди к первой.

Через несколько секунд за дверью послышалось глухое « Чё надо?»

Шпана, отодвинув рукою Шплинта, подошёл вплотную к двери и негромко стал объяснять невидимому собеседнику:

– Передай Герману, что наш Быня выйдет по его бригаде. Да, нарядчику сможешь сказать, чтобы карточку перекинул?

– Сейчас отрядный пойдёт в открытую, через него передам.

– Харэ, давай…

Вернувшись на нары, Шпана, мельком взглянув на Вадима, поинтересовался:

– Чё сидишь как истукан, Валера? Сон интересный приснился? Перевариваешь?

Вадим понимал, что отмалчиваться постоянно у него не получится. Выдавать себя за Валеру, не зная ничего о его жизни, характере, положении в этом тюремном обществе, тоже не получится. Лучший вариант – косить на провал в памяти, что Вадим и сделал:

– Ничего не понимаю, – сказал он, удивившись собственному голосу. Откуда то изнутри организма вырывался рокочущий бас. Полный такой животной силы, что Вадим даже поперхнулся от неожиданности. – Кто я такой. Что здесь делаю? Ничего не понимаю…

– Чё, гонишь что ли? В дурку решил съездить? – С насмешкой спросил Шпана, настороженно присматриваясь к нему.

– Да не гоню я! – Рявкнул Вадим неожиданно громко и с каким то волнением и надрывом. – Говорю же ничего не помню!

В камере мгновенно наступила тишина, все головы повернулись к Вадиму. В их взглядах любопытство было смешано с каким то непонятным испугом.

– Ты, Валера, не волнуйся… и, главное, не психуй. – Шпана положил ему руку на плечо. – А то мы тебя знаем. Распсихуешься, куда мы тут гаситься будем? Тут речки нет! – Добавил он с улыбкой. Его поддержали подобострастно – угодливыми смешками.

– Да я и не психую. Просто не помню ничего… Какая речка? О чём ты?

– Ты чё, в натуре ни хрена не помнишь?! Подожди! Карташ! Вы вчера случайно с Бурым ничего не пили? Может таблетки какие попробовали или курнули чего? Я видел, вы на съёме о чём то шушукались в загоне…

– Не, ты чё, Вова, – сидевший на постели слева от Вадима крепкий с виду мужик помотал стриженой налысо головой. – С последнего этапа в механизацию наш земляк пришёл, тоже визовский, вот я Бурому и рассказывал последние новости, что от него слышал. А насчёт бухалова, – после того случая летом – Бурый вообще ни капли не пил, я слежу, да он и сам не хочет. Колёса и травку он никогда в жизни не употреблял. Тут чё то не то… Слышь, Бурый, а ты вообще ничего не помнишь? Нас то узнаёшь?

– И вас я не знаю, и как я здесь оказался не понимаю. А то, что я помню вот к этому, – Вадим обвёл рукой камеру, – никакого отношения не имеет. И почему я Бурый?

– Потому что фамилия у тебя Бурдаков. Да и вообще ты по жизни бурый, в смысле борзый, чуть что, – прёшь буром, как трактор. Напролом. А силой тебя Бог не обделил, за пятерых отмерил. Помнишь, как ты летом бухой всю нашу бригаду в речку загнал? И нас со Шпаной не узнаёшь? Мы с тобой уже три года пайку ломаем. Что ты вообще помнишь?

– Подождите. Какое сейчас число, месяц, год?

– Девятое, нет, уже десятое ноября восемьдесят второго года, – Шпана широко улыбнулся, сверкнув золотой фиксой, – мне до звонка ровно неделя осталась. Семнадцатого свалю от хозяина.

– Тысяча девятьсот восемьдесят второго года? – Переспросил Вадим, ошалело глядя на Шпану.

– Ну не восемьсот же, – хохотнул тот.

– Так вот… – Вадим выдержал паузу, лихорадочно прикидывая, что можно сказать, а что – нет. – Так вот, вчера у меня было 15 марта 2011 года. Мне было пятьдесят шесть лет. Офицер запаса, шестнадцать лет на пенсии, лежал в больнице в городе Витебске, готовился к операции по удалению камня в желчном пузыре. У меня была жена, с которой прожил более тридцати лет, двое взрослых детей. Последнее, что я помню, это как меня вкатили в операционную, сделали укол в вену и дали понюхать маску с наркозом. Проснулся здесь.

Вадим говорил негромко, но чувствовал, как его мощный бас наполняет собой всю комнату. Его слышали все сокамерники. Шпана смотрел на него с жалостью, как на больного. У Карташа отвисла челюсть. Он пару раз судорожно сглотнул, потом медленно протянул, растягивая слова:

– Ни хрена себе, как у тебя башню сорвало. Такое в натуре только под наркотой может померещиться. Офицер запаса, жена, дети… Какие дети, ты с малолетки отсюда не вылазишь! На свободе был один раз несколько дней и опять сюда…

– А вот этого я совсем не помню. Бурый… Валера… зона, ни малейшего проблеска…

– Подожди Карташ, – Шпана огляделся вокруг и рявкнул, – ну, хуля уставились! У нас тут свой базар… Слиняли все! Быстро!

Вокруг мгновенно стало пусто. На верхних нарах они остались втроём. Хотя куда можно слинять в закрытой камере Вадиму было непонятно.

– Слышь, – добавил Шпана вполголоса, обращаясь к Карташу, – ты обратил внимание, что он базарит как то не так… Бурый больше трёх слов подряд вообще редко когда говорил, а тут целая речь. И ещё как то, – Шпана замялся, подбирая слово, – грамотно уж больно, что ли…

– Точно ты подметил! А я смотрю, чё то не то… и не пойму, что именно.