Всемирный следопыт, 1930 № 10-11

Очерк полярного пилота М. Слепнева

I. На выручку «Ставрополя»

Возвращавшийся осенью 1929 года из очередного полярного рейса пароход «Ставрополь» встретил в районе мыса Северного трудно проходимые льды и был затерт ими. Американская шхуна «Манук» из Сеатля, принадлежащая промышленнику Свенсону, возвращавшаяся обратным рейсом с грузом пушнины, тоже зазимовала но соседству со «Ставрополем».

Всего на «Ставрополе» находилось около тридцати пассажиров (из них четыре женщины и трое детей). Капитан судна П. Г. Миловзоров был тяжко болен гнойным плевритом. Зимовка шхуны «Нанук» приносила мистеру Свенсону убытки из-за невозможности реализовать пушнину на аукционах зимы 1929–1930 годов, и он решил перебросить груз со шхуны на американский берег воздушным путем.

Выполнение воздушной переброски взяло на себя авиационное общество «Аляска-Эейрвейс», во главе которого стоял известный американский полярный летчик Эйельсон.

Положение парохода «Ставрополь» внушало опасение, и благополучный выход изо льда весной 1930 пода был под сомнением, а поэтому СНК Союза организовал спасательную экспедицию для снятия пассажиров со «Ставрополя». Во главе этой экспедиции был поставлен капитан ледореза «Ф. Литке» К. А. Дублицкий.

Я был назначен начальником летной части экспедиции, а пилотом второго самолета т. В. Л. Галышев.

II. Нельзя лететь

Ремонт, бункеровка угля и погрузка «Литке» задержали выход судна на неделю сверх плана, и только 7 ноября мы отбыли в нашу полярную экспедицию.

Шестнадцать суток тяжелого штурмового пути и стоянок среди густого, как молоко, тумана…

Наконец мы прибыли в бухту Провидения и вошли в гавань Эмма. Отсюда до «Ставрополя» и стоянки шхуны Свенсона «Нанук» около тысячи с лишним километров. Все местное население было немедленно мобилизовано с собаками на работу.

Условия оплаты чукчей были весьма своеобразны: кроме денег, было необходимо всех поить чаем и подарить по коробке спичек. В фактории Пинкишей (120 километров) — спичек сколько угодно, но оказывается — не дороги твои деньги, а дорога твоя любовь.

Наконец к 28 ноября все приготовления были закончены, оба огромных металлических самолета собраны.

Мы горели нетерпением немедленно вылететь, но началась пурга. Наш маленький домик и оба наши самолета были совершенно засыпаны снегом. По утрам, для того чтобы выйти из домика, приходилось прокапывать ход в снегу.

9 декабря на рассвете ушел ледорез «Литке».

И мы начали зимовку.

Нас — шесть человек. Пилот самолета № 182 — Виктор Львович Галышев, механик Фарих, Эренлрейс, радист Кириленко, Иван Михайлович Дьячков — проводник-каюр — и я.

Началась бесконечная полярная ночь. Ветер перешел в шторм. Громоздкую треногу для под’ема моторов сломало и завалило на один из самолетов. Самолеты стали совершенно невидными под снегом, экипажу начал приедаться хороший аргентинский корнбиф, и все стали… писать дневники.

Безумие лететь в такую погоду!

25 января подлинный герой Арктики — каюр Дьячков под завывание ветра и лай прекрасных камчатских псов, наводивших ужас на всех чукотских собак бухты Про-видения, отправился в далекий путь к «Ставрополю», имея на нартах запасы продуктов и лекарств.

III. Полет на мыс Северный　

… А 28 января, несмотря на то, что полярная ночь только кончалась, два «Юнкерса» на высоте десяти метров от снежной пустыни проносятся над далеко растянувшейся ленточкой собак, и каюры от избытка чувств с остервенением машут нам меховыми рукавицами…　

Мы вылетели в «безумный» поход, вырвав из снега свои самолеты, узнав о трагедии, происшедшей в районе пролива Лонга — об исчезновении мирового полярного летчика Эйельсона и его механика Борланда. К таким же полетам готовились в это время в Сибири летчики Чухновский и Громов.

…Самолет № 177 веду я, справа и немного сзади идет на 182-м Галышев. Мой механик ежится в своем ужасном по величине собачьем комбинезоне, со злостью смотрит на отказавшийся работать указатель скорости, пробует вежливо стучать по нему плоскогубцами и, вижу… беззвучно плюется; не выдержала на этот раз немецкая коробочка, не справилась с пургой и морозом Чукотки, хотя честно служила весь прошлый год и проделала с нами всю Алданскую экспедицию.

Пролетаем над Мечигменской необследованной губой, и я начинаю определять входной мыс в бухту Лаврентия…

Шесть зарытых в снег до крыш домиков — культбаза в Лаврентии— кажутся зданиями лучшего аэропорта. Все население на «аэродроме», а «аэродром» — на береговой галечной косе. Начальник пограничного поста тов. Кучма машет метлой — надо понимать, что это ветроуказатель «аэродрома», а так как машет во все стороны, то полагаю, что ветра нет, — не может же ветер дуть сразу со всех сторон, — и я сажусь по длинной стороне косы.

Завтра надо достигнуть мыса Северного.

29 января начали подготовку до рассвета. Погода теплая — 5°. Когда поднялись — чуть-чуть рассвело. В качестве пассажира взяли с собой тов. Кучму. Взлетел первым, стал набирать высоту. Виктор «идет» сбоку.

Однообразно тянулся полет. От скуки смотрел направо, где изредка в рваных клочьях тумана, рождающихся в проливе Беринга, в моменты прояснения виднелись мыс принца Валлийского в Америке и острова Диомеда. Признаюсь, я мечтал в это время побывать в Америке, слетать в Аляску на минеральную родину Джэка Лондона: ведь это так близко — всего лишь несколько десятков минут пути.

От мыса Инцова пошли в глубь Чукотки. Над астровом Колучиным определился — подсчитал время хода. Неожиданно навстречу, в районе реки Ангуэмы, из слева идущей полосы пурги выскочил красный самолет, биплан с американскими опознавательными знаками.

Подлетев друг к другу, мы вежливо сделали по приветственному кругу — и разминулись. Американец ушел в Аляску.

И вот уж вижу мыс Северный, вижу шхуну «Нанук» и «Ставрополь», чернеющий в открытом море.

Но что это? На земле целых три самолета. И много народу. Настоящий полярный аэропорт «Ле-Бурже».

Иду на посадку. Машина прыгает на застругах. Сажусь. Вслед за мной сел Виктор.

Восторженная встреча. Много американцев Все осматривают с удивлением наши металлические машины.

Ко мне подходят Павел Григорьевич Миловзоров, промышленник Свенсон и его дочь — американская журналистка, корреспондентка «Нью-Йорк-Таймс». Она приветствует нас. Как-то необычайно видеть женщину здесь, за полярным кругом…

Мы идем на «Ставрополь».

Немедленно в эфир улетает радиограмма:

«Москва, Добролет. 29 ноября оба самолета Слепнева достигли мыса Северного, покрыв расстояние бухта Провидения — Пинкигней — Лаврентий — мыс Северный 9 часов».

Американцы с «Нанука» в свою очередь телеграфируют: «Фербенкс. Аляска-Эйрвейс. Два советских самолета прибыли».

IV. Найдены

Мыс Северный встретил нас известием, что летчик Кроссэн видел торчащее из снега крыло в районе устья реки Ангуэмы.

Мы решили полететь к месту аварии на его легкой машине, чтобы до крайнего случая сберечь мой поместительный «Юнкерс».

Взревел, бросая снежный смерч, знаменитый мотор «Вихрь», и через сорок минут мы уже слезали с самолета. Около часа бродили по снежной пустыне и, ничего не определив, сели на обломок крыла…

«Вот и все, что осталось от полярного самолета «Гамильтон 10 002», — думал я, разглядывая исковерканное крыло.

До нашего прилета американцы не сумели наладить поиски и раскопки, а это было необходимо сделать, чтобы выяснить причину гибели самолета.

«Это придется сделать нам, — думал я, — во что бы то ей стало летчики должны быть найдены… Им незачем итти на южный берег Чукотки, как предполагают американцы, — естественно, что они должны пойти к ближайшим жилым пунктам — зимовкам охотников или на мыс Северный, если только они остались в живых».

Но зловеще зиял разрыв металла исковерканного крыла.

И трудно было думать о жизни, о живом Эйельооне…

Кроссам встал, мы переглянулись, я махнул рукой в сторону мыса Северного, Кроссэн сказал «yes» — и мы полетели обратно.

V. Всем, всем, всем…

Я назначил совещание для выяснения обстановки, составления акта и принятия мер. Предварительно информировал по радио Арктическую комиссию и получил ответ от тов. С. С. Каменева.

Вот несколько пунктов протокола нашего совещания.

Работу парохода «Ставрополь», шхуны «Нанук», группы американских летчиков и нашего летного звена об’единить.

Для выяснения участи Эйельоона и Борланда пойти на риск экипажем и одним тяжелым самолетом.

Розыски производить до нахождения.

Начальником группы назначить пилота Слепнева.

И вот началась беготня с судна на судно и на факторию. Стали выволакиваться из трюмов лопаты, пилы, консервы.

Ночью радиотелеграфист «Ставрополя» выстукивал радиограмму, облетевшую газеты всего мира:

«Всем, всем, всем.

Самолет Эйельсона и Борланда «Гамильтон 10 002» разбился в 50 милях от мыса Северного, в районе жилища охотника Брюханова, в девяти милях от берега. Летчики пока не найдены. Пилот Слепнев».

VI. Жизнь в ледяной пустыне

Организация разыскной группы была мною закончена к вечеру 4 февраля. План похода был тщательно продуман всеми нами. Каждый участник был прикреплен к той или иной партии: санной, летной или лыжной.

5 февраля, взяв на самолет студента Дубровина и кочегара Костенко, я взлетел с площадки у мыса Северного и пошел к месту аварии.

Стоял морозный день. Лицо жгло холодом. Через сорок две минуты прилетели к месту гибели «Гамильтона». Зайдя далеко в лагуну Ангуэмы, я повел самолет на посадку, пренебрегая направлением ветра и намереваясь посадить самолет вдоль заструг. Это было рискованно — кто знает, устоит ли шасси при такой неподобающей посадке?

Выдерживаю самолет до потери скорости и сажаю на заструги. Машина дергается, крылья пляшут вверх и вниз, вот-вот, кажется, зацепят за заструг, пробег замедляется — и мы на снегу. Контакт выключен. Вое благополучно.

Завтра люди на лыжах и собаках привезут лопаты, пилы, продукты, а сегодня нужно так или иначе переночевать на морозе.

Под крылом самолета выкапываем в снегу яму, натягиваем палатку и пытаемся устроиться. Молча, обжигаясь, пьем чай. По небу полыхает северное сияние. Сбоку на белизне поблескивает крылом зловещий «Гамильтон 10 002». После чая гасим примус, залезаем в кабину «Юнкерса» и засыпаем тяжелым сном. Всю ночь брезент хлопает по кабине. Нестерпимо холодно. Тогда механик на несколько минут разжигает примус, но вот он погас — и холод снова пожирает нас.

Утром, часов в десять пришла первая группа людей.

Момент аварии, по моему мнению, был воссоздан вполне правдоподобно, и я смог поставить раскопки, уже имея известные соображения. Было очевидно: Эйельсон, подлетев к реке Ангуэме, попал в полосу сильной пурги и стал терять ориентировку. Пришлось сильно снизиться. Над избушкой охотника Петушкова он сделал два круга, повидимому, определился, так как взял прямой курс на мыс Северный и решил к нему пробиваться сквозь снег и ветер. Лагуну Ангуэмы он перелетел на высоте не более пяти метров и за лагуной ударился колесом о тундровый берег. Колесо самолета снесло. Затем машина, подкинутая вверх, пронеслась метров на двести вперед, с силой ударилась о землю и разбилась.

VII. Начальник!.. Нога…

Каждый день приносил находку — то какие-либо части от самолета, то обломки груза, находившегося в кабине.

Когда были найдены револьвер Эйельсона, шлемы и патроны, стало ясно, что пилот и механик погибли.

13 февраля матрос «Ставрополя» Джекопсон крикнул:

— Начальник!.. Нога!..

Все бросились к месту, где из-под слоя снега виднелся брошенный меховой сапог или… нога в сапоге.

Спеша и волнуясь, но вместе с тем осторожно снимали пласты снега и обнажили труп человека, лежавшего лицом вниз, со страшным смерзшимся натеком крови. Никто не знал, кто это — Эйельсон или Борланд? Я приказал закрыть труп железным листом и снегом, чтобы не тронули собаки. И мы стали ждать прилета летчика Гильома.

Летчик Гильом посмотрел на труп и тихо сказал:

— Борланд…

VIII. Летчик Эйельсон

17-го пришла санная партия, положение людей и собак улучшилось. Оставалось найти Эйельсона. И 18-ю днем, на сравнительно небольшой глубине, под тем снегом, по которому проходили десятки людей, был найден Эйельсон — мертвый.

Задача по отысканию была выполнена, нужно было начинать труднейшую часть работы — отступление.

Первой партией я отправил самых слабых и обмороженных. Затем «наладил» на лыжах, дав немного собачьих упряжек, здоровых и сильных.

Больше нужды в дежурном советском самолете не было, и летчик Галышев на 182-м повез в бухту Лаврентия женщин и детей, пассажиров «Ставрополя».

Остались я, механик Фарих, два матроса со «Ставрополя» и двое мертвых в самолете.

И тогда со стороны Америки показался желтый «Ферчальд» капитана Рида, сделал два красивых круга и пошел на посадку.

Коснувшись заструг, самолет подскочил, треснул и, снеся шасси и пропеллер, врезался грудью в снег. Все бросились к разбитой машине. Из нее вышел пилот и, приложив рукавицу к шлему, отрапортовал:

— По специальному заданию. Сел, чтобы вручить вам телеграмму из Вашингтона.

IX. Поле мертвых

22 февраля ночью мороз дошел до 50°, и Фарих с большим трудом завел мотор.

Мертвые Эйельсон и Борланд находились в пассажирской кабинке. Над самолетом развевалось черное траурное полотнище.

Рид полетел на самолете летчика Гильома, а примерзший к снегу «Юнкерс» едва оторвался земли.

Скоро впереди сказались очертания «Нанука» и «Ставрополя», и Лильом вежливо отошел в сторону. Я спустился и встал рядом с самолетом Галышева, украшенным приспущенным советским флагом. На шхуне «Нанук» и на «Ставрополе» флага тоже были приспущены.

К нам подошли американцы с нартами, на которые и были положены трупы. Их немедленно прикрыли американскими звездными флагами. И печальное шествие двинулось к помещению на берегу.

Помещение — избушка, принадлежащая фактории было декорировано флагами.

По моему предложению, тела погибших до передачи их Америке, должны были быть осмотрены смешанной комиссией, состоящей из представителей Союза, САСШ и Канады.

Врач парохода «Ставрополь», тов. Комартовский, раздел трупы, для того чтобы тела оттаяли. К трупам был приставлен караул. Только через два дня, когда тела совершенно оттаяли, в присутствии всех членов комиссии был произведен осмотр и составлен акт.

27 февраля мертвые Эйельоон и Борланд были зашиты в полотно и перевезены на борт «Нанука».

Я передал трупы — в лице старшего американского летчика Ионга — американскому дароду.

От имени правительства САСШ Ионг благодарил нас…

X. Отправка пассажиров со «Ставрополя»

Отлет самолетов разыскной экспедиции был предположен на 1 марта. Решено было так: американец Ионг на «Ферчальде», Гильом на легком разведчике, и я на своем «Юнкерсе» полетим в Америку. Галышев заберет вторую партию пассажиров и уйдет в лаврентьевскую культ-базу. Разбитый самолет канадского ка, — питана Рид останется на нашей территории под охраной, сам Рид сядет на самолет Гильома. Летчик Кроссэн свой поврежденный самолет оставит на мысу Северном и полетит на самолете вместе с Ионгом.

Погода первых чисел марта была хотя и не совсем удовлетворительной, но позволила бы вылет, если бы… не телеграммы из Теллора на американском берегу: «Снежный шторм, ветер 8 баллов, видимость отсутствует».

Так как санной партии нужно было итти не в Америку, а к заливу Лаврентия, то, «снарядив» Ивана Михайловича Дьячкова шестью пассажирами с соответствующим количеством чая, галет и сахара, я отправил санную партию в обратный путь.

XI. Отлет в Аляску

4 марта мыс Северный, который привлек к себе внимание всего мира, перестал быть аэропортом. Утром радист «Нанука» — его все звали просто «марконик» — пропищал с полчаса на своем ключе и затем, постучав на пишущей машинке, спокойно сказал, что погода в Теллоре «не очень плохая».

Ежедневные телеграммы «шторм со снегом» так прискучили, ежедневные разогревы моторов на самолетах так надоели механикам, что все высказались за вылет в «не очень плохую погоду».

Собачьи нарты в полчаса разнесли весть, что самолеты готовятся к отлету, и к мысу Северному из фактории, «Ставрополя» и чукотских яранг стало стягиваться все живое.

Три самолета, сделав по кругу над мысом, взяли курс на место гибели американцев. Я шел справа от Ионга и через сорок пять минут с воздуха увидел те траншеи, которыми был изборожден весь район, где разыгралась трагедия.

Самолеты то немного нагоняли друг друга, то отставали. Показалась Колючинская губа, и Галышев повернул вправо, к Лаврентию. У мыса Сердце-Камень стало покачивать, я поднялся выше, до 2000 метров, и впереди не засинело, как это принято писать про море, но засерело Берингово море. Уж очень разительна была разница между яркими переливами, расцветкой льдов на горах и тусклым однообразием поверхности моря.

Где-то внизу, почта под крылом, запомнился скалистый обрывающийся прямо в воду мрачный мыс Дионисия.

«Это последний кусок советской земли… покидаю Союз», — подумал я.

ХII. Самолет СССР над Америкой

В 14 часов 20 минут на высоте свыше 2000 метров пролетаю над воображаемой разграничительной линией СССР — САСШ. Хлопаю Фариха по плечу и говорю:

— Ну, браток, мы над Америкой.

Он не слышит меня, но, повидимому, понимает — улыбается.

На море появляются льдины, переходят в прибрежную тундру, и неприятное чувство полета на лыжах над водой проходит. Мой самолет ведь был на лыжах. Под самолетом знакомая белая даль без признаков жилья. Разворачиваюсь та девяносто градусов и вдоль береговой кромки иду та юг. Теперь на юг, на юг — до самого Теллора. Можно доставить себе удовольствие снизиться до 1500 метров и посмотреть с воздуха на Америку. Что подо мною Америка, об этом говорила только карта на английском языке, подаренная мне перед отлетом капитаном Ридом.

Когда в черневшем внизу городке Теллоре стали выявляться дома не нашей постройки, сразу стало понятно, что мы действительно в Америке.

На большинстве зданий бурно полоскались красно-белые полосатые флаги, и все население городка было на аэродроме. Машина качалась от сильных порывов ветра, мела пурга, и нам было очень холодно. Сделав несколько кругов над городом и определив местонахождение предательских проводов радиостанции, я пошел на посадку. «Юнкере» коснулся лыжами плотного, как лед, снега, прокатился вдоль линии, отмеченной маленькими флажками, и стал замедлять свой пробег. Первая посадка в Америке сошла благополучно.

Сбоку бежали люди, щелкали фото-аппаратами, махали руками и что-то кричали. Когда мы с Фарихом вылезли в своих ужасных кухлянках из самолета, нас, замерзших, прежде всего установили у стабилизатора самолета, несколько раз сняли, и затем только мистер Варрен — мэр города — сказал свою приветственную речь. С подошедшими Ридом и Гильомом я поздоровался, как уже со своими старыми друзьями, и все вместе мы направились к квартире мэра.

Мистеру Варрену принадлежала честь принимать в своем доме Роальда Амундсена по окончании полета через Северный полюс на дирижабле «Норвегия». Великий старик ежегодно в день своей посадки в Теллоре присылал телеграмму Варрену, и эта телеграммы и кусок оболочки дирижабля были реликвиями города.

Через несколько минут мы отправились в магазин м-ра Варрена, представляющий собой нечто в роде местного клуба,

XIII. Вечер в городе Теллор

Большой магазин м-ра Варрена можно назвать универмагом. Здесь все, что нужно людям на Севере, — от привесных лодочных моторов и ружей до не тухнущих на ветру спичек. Посредине в проходе стоит круглая аляскинская печь. Магазин постепенно наполняется жителями Теллора, полуэскимосами и американцами, которые сдержанно и неназойливо нас рассматривают. В столовой — она же и кухня — жена Варрена возится у плиты. Она в зеленом целлулоидном козырьке. В магазине и комнате горят бензинокалильные лампы, слегка шипят и разливают мягкий белый свет, которого мы давно не видели. Мы мало-по-малу приходим в себя, моемся, бреемся, садимся за стол.

То, что мы нашли Эйельсона и Борланда, произвело большое впечатление в Соединенных Штатах. Это впечатление особенно было сильно в тех местах, где Эйельсона знали лично, где он работал и откуда начал свой смертельный полет через Северное Полярное море. Таким именно местом и была Аляска.

После обеда вся летная группа перебралась во второй этаж дома, в гостиницу, и расположилась на ночлег.

Всхрапнули наславу и проснулись только лишь к 12 часам следующего дня.

Выла пурга, с радио принесли «утешительную» телеграмму, что полеты невозможны, и капитан Рид снова стал ругать теперь уже не «Сиберию», а эту «чортову Аляску».

С мыса Северного я вылетел 4 мартами в тот же день к вечеру прилетел в Теллор. Расписываясь в книге прибывающих в гостиницу, я поставил 4 марта. Мистер Варрен вежливо предупредил меня, что я ошибся и что сегодня 3-е. Я настаивал на своем числе. Он не уступал. Дело в том, что, вылетев 4 марта, я прилетел в Америку 3-го, и даже теперь я не знаю, какого же числа в 14 часов 20 минут я пролетел границу обоих государств и границу, где зарождается новое число месяца.

Следующий день мы провели за осмотром Теллора, городской радиостанции и магазинов. Интересна работа радиостанции.

Когда мы пришли, радист надел наушники, повертел рычаги, постукал ключом, и через три минуты сообщил, что везде по пути — в Коме, Кулато, Руби и Фербенксе — метель, мороз, что ожидается несомненное улучшение погоды, хотя с уменьшением температуры Все было проделано без бланков и записей, очень быстро и бесплатно.

5 марта мы вылетели с Ионгом из Теллора через Коми и Кулато в Руби на Юкон.

Был ветреный, хмурый день, в воздухе болтало, но мы теперь знали, что впереди чистое небо и улучшение погоды, на Аляску находил антициклон. В поле сесть не представилось возможным, аэродром был весь в застругах. Любезность американцев, укатывавших аэродром тракторами, пропала даром: сделав несколько приветственных виражей над городом, я взял курс строго на восток, перелетел залив Нортон-бой и стал переваливать через водораздельный хребет между-морем и Юконом.

Местность была заселена только в районе городу Ноом, богатейшем золотоносном районе, а дальше снова пошло безлюдье, и только за Нортон-боем зачернела пятнами тайга, все гуще и чернее, а за горами у Кулато по тайге поползла широкая белая лента. Эго и был замерзший Юкон. Самолет «ССС—177» летел над богатейшим золотым Алданом, над «золотым запасом» Аляски, над Юконом.

Наконец-то подо мной мечта моей юности, литературная родина Джэка Лондона.

По Юкону тянется узкая дорожка для собачьих нарт, на берегу стоит красные здания телеграфа, начинают попадаться селения и прииски. Вот на левом высоком берегу конечный пункт нашего сегодняшнего полета — Руби На ровном без тороса льду, покрытом снегом, наставлены елочки, ограничивающие аэродром. Самолет мягко плюхается в пушистый снег, подруливает к берегу и останавливается. Рид, Хьюс, Гильом, как будто служащие в одном авиационном обществе, помогают нам заправлять машину бензином. Фарих подвертывает помпу. «Леди» Руби лезут на крыло в своих красивых индейских мокасинах, усаживают в средину «командора Слипнева», и снова все снимаются (американцы любят сниматься).

Затем после обеда в доме мистера Рида вокруг нас собрались все жители местечка, и можно было окунуться в настоящего Джэка Лондона, так как все разговоры вертелись около темы, сколько унций золота дают сто футов породы. Было несколько лиц, говорящих по-русски, потомков старых русских аляскинцев… Пришло несколько настоящих северо американских индейцев. Они, к нашему удивлению, были в костюмах и галстуках и тоже разговаривали про золото. Все интересовались русским аэропланом, удивлялись, что он у нас есть, выявили очень и очень отдаленное представление о нашей стране и спросили, мой ли это аэроплан или я только на нем работаю пилотом. Я через переводчика кое-как об’яснил структуру о-ва Добролет, все удовлетворились и согласились, что это хороший аэроплан… частного акционерного о-ва. Одним словом, мой переводчик меня не совсем понял!

Вечером пришла телеграмма из Фербенкса. Наш прилет ожидают к трем часам дня.

Телеграф уже разнес по всему Юкону весть, что летчики Эйельсон и Борланд совершают свой последний путь и летит серебряная машина из далекой страны, из «Сиберии». И когда низко над Юконом, на высоте не более ста метров, несутся три самолета, жители запрокидывают головы, с любопытством рассматривая непонятные им знаки на крыльях «Юнкерса».

Наконец самолеты снижаются, я уступаю право сесть первым летчику Эйельсону. Самолет Ионга, самолет Гильома, мой самолет на аэродроме, крик толпы и — приспущенные флаги на зданиях. Директор «Аляска-Эйрвейс» распоряжается закреплением самолетов, кто-то на русском языке представляет меня мэру города де-Ляверну, жене Борланда и старику-отцу Эйельсона.

Я помню, как на траурном ужине типичный американский голос, немолодой и уверенный, с металлической ноткой, в которой чувствовалась большая власть больших денег, сказал:

— Сэр… я не знаю вашей страны… я приеду ее посмотреть… я прошу, чтобы на гроб моего сына вместе с канадским и американским флагом был возложен и ваш флаг.

Этот флаг, откровенно говоря, принес мне много хлопот. Во-первых, флаг на нашем самолете был очень грязный и старый. Пришлось заказать новый. А во-вторых… выплыл вопрос дипломатический. Возлагать флаг или нет? Запросил по телеграфу свое начальство.

На панихиде сижу в первом ряду с отцом и вдовой. Флаг в кармане. На гробах лежат американский и английский флаги. Панихида подходит к концу. Подходит распорядитель церемонии и очень тонко и вежливо осведомляется, когда я буду возлагать флаг? Хватаюсь за последнюю соломинку и объясняю, что по нашим законам нельзя возлагать флага в церкви. Все удовлетворены и извиняются. Оба гроба переносят в клуб. Телеграммы мне нет, решаюсь возложить флаг. Подходим с Фарихом к гробам, возлагаю флаг на оба гроба, и… воинский караул отдает салют советскому флагу.

Положение спасено. Все довольны.

В Фербенксе мы пробыли несколько дней и затем всей экспедицией, погрузив покойных в вагон, отправились в путь по Аляске, в город Сьюару, где пересели на пароход. Затем, отдав последний долг Эйельсону и Борланду в Сеатле, мы там же погрузили свой самолет на советский пароход и через Калифорнию стали возвращаться домой.

Гибель Эйельсона и Борланда и нашего летчика — полярника Кальвица с Леонгардом, три замерзших судна показывают, что наш восточно-сибирский север еще не сдается, не покорен, что нужны базы, аэропланы, местами аэросани, рации, нужны люди — энтузиасты-полярники, чтобы завоевать Север и помочь выбраться из состояния каменного века чукчам.