Всемирный следопыт, 1930 № 10-11

ДВОЕ БЕЛЫХ И ОДИН КОРИЧНЕВЫЙ

Колониальный рассказ В. Пик

Рисунки Апе

Уголок первобытного леса в одном из самых глухих округов восточной Суматры. Густые джунгли вплотную подходят к берегам небольшой, но глубокой и извилистой речки.

За выступом леса слышатся мерные удары весел. Вот показалась узкая бамбуковая пирога. В ней двое белых в форме голландских колониальных войск и малаец-батрак, усердно работающий веслами. Вдруг он бросил грести и с таинственным видом приложил палец к губам. Ван-Леер, старший из европейцев, поднял голову кверху.

На высоте десяти или двенадцати метров, в самой гуще ползучих растений, почти совсем закрывавших оливковый ствол дерева, послышался шорох. Ван-Дееру удалось наконец разобрать очертания очень большой птицы с длинным полосатым хвостом и огромным уродливым клювом, походившим на горб верблюда. Птица внезапным скачком перенеслась на ближайшую развалину и с пронзительным криком снялась оттуда, быстро рассекая воздух мощными крыльями.

— Хомрай[22]), — проговорил малаец, и черные от бетеля губы раскрылись в широкую улыбку.

«И чему радуется этот малаец? — думал Ван-Леер. — Конечно, встрече с птицей-носорогом: они верят, что эта птица приносит счастье. Ну, на этот раз едва ли, мой милый Оранг-Лека[23]), удастся тебе миновать пожизненное заключение в Сурамбайи. А может быть, и к расстрелу приговорят тебя: теперь за поджог плантаций наказывают строже, чем за убийство. Нет, не поможет тебе хомрай, Оранг-Лека…»

Ван-Леер снял белый колониальный шлем и начал утирать пот, обильно струившийся по круглому загорелому лицу.

— Чортова жара, Питер!

Слова относились к третьему пассажиру, сидевшему на корме пироги. Это был очень молодой человек с худым и бледным лицом, без малейших следов тропического загара.

— Что приуныли, Питер? Или вы заснули там, у руля…

— Вам хорошо говорить так, Ван-Леер, — сказал наконец Питер, наклоняясь в сторону, чтобы видеть товарища. — Вы скоро получите ваши тысячу двести гульденов и затем навсегда распроститесь с Суматрой. А мне ждать еще целых пять лет… Веселая сторонка, нечего сказать! Пекло и чаща кругом… чаща и пекло, больше ничего… Я болен, положительно болен от тропиков, Ван-Леер. Это яркое солнце сжигает мозг, этот сплошной океан зелени давит меня своей беспредельностью. Здесь природа властвует над человеком, а не человек над природой.

Малаец сложил весла и, повернувшись, начал пристально смотреть на реку.

— Магар[24]), вероятно? — спросил Ван-Леер и взял в руки винтовку.

Гладкая поверхность воды чуть-чуть курилась. Сплошная чаща растительности отвесно подымалась с обеих сторон, затеняя реку до самой середины и местами вдаваясь в нее причудливым кружевом надводных корней.

Малаец резко замедлил ход лодки, не переставая смотреть в ту же сторону.

Вдруг он схватил весло и несколькими сильными ударами подвел лодку к берегу.

— Polio![25]) — проговорил он, указывая на середину реки.

В нескольких метрах от лодки дрожала мелкая зыбь; цвет воды там был как будто более темный — это все, что мог разглядеть Ван-Леер.

Лодка тихо плыла вдоль берега, пока не миновали опасное место.

— Вы не совсем справедливы к Суматре, дорогой Питер, — заговорил Ван-Леер, когда они опять выехали на середину. — Я уверен, что вы скоро освоитесь с здешним климатом и тогда увидите, что тут много занятного. Здесь чертовски красивая природа, Питер. И потом, — он посмотрел на мерно двигавшиеся, совершенно мокрые лопатки гребца, — потом эти «коричневые» вовсе не такие обезьяны, как вы думаете. Это тоже люди, такие же люди, как мы с вами. За пять лет службы я окончательно убедился в этом. — Да… они совершенно такие же люди, — повторил он с самодовольной улыбкой и, достав из кармана кисет, начал старательно набивать коротенькую глиняную трубку.

Легкие облака дыма скоро навеяли еще более приятные мысли. Через десять дней кончается срок его обязательной службы. Он получит наконец долгожданную тысячу гульденов да еще триста в придачу, за отпуска, которые он не использовал. Итого тысяча триста гульденов… Ого! Нет, он получит больше — он получит тысячу четыреста гульденов! Ведь за поимку этого малайца обещана премия в двести гульденов, и половина этой суммы по праву достанется ему, Ван-Лееру. Через десять дней выдадут денежки, и тогда — прощай, Суматра! С первым же пароходом он едет в Голландию в свою деревню около Зандама. Как приятно удивлена будет Гильда. Ведь в последнем письме он нарочно назначил более поздний срок… Интересно, как встретят его ее родители. Капральские нашивки, полторы тысячи гульденов в кармане… Гм…

Не переставая грести, малаец повернул голову и с умоляющим видом стал смотреть на Ван-Леера.

— Устал, господин…

«Прежде всего надо быть человечным», — подумал Ван-Леер, глядя на измученное, пышащее жаром лицо, слипшиеся на лбу черными кудряшками волосы.

— Придется сделать остановку, — сказал он Питеру, понуро сидевшему возле руля.

Малаец радостно захлопал в ладоши и затем быстро направил лодку под свод из корней мангрового дерева, с густо разросшимися наверху эпифитами.

Все трое с аппетитом начали есть рис, обильно приправленный разными пряностями. Ван-Леер достал из корзинки кусок сыра и отрезал от него сначала себе, потом Питеру. После некоторого колебания он отрезал такой же ломоть малайцу, почему-то взглянув при этом на Питера. Затем со дна лодки появилась обвитая соломой бутылка. Ван-Леер осторожно наполнил дорожный плетеный стакан и торжественно поднес товарищу.

— Выпейте за благополучную службу, Питер.

Покончив с едою, малаец расположился среди ветвей и принялся жевать бетель, поглядывая на голландцев кроткими черными глазами. Нет, он не сердится больше на белых, захвативших его вчера в деревне лубусов. Они вовсе не злые люди, эти голландцы, и они хорошо обращаются с бедным Оранг-Лека. Они даже не ударили его ни разу! «Красный Господин» («Белый Господин» почему-то меньше нравилось малайцу) угостил его сейчас вкусным сыром… Оранг-Лека легко мог бы бежать от них, если бы захотел. Разве они догонят его в лесной чаще!..

— Выпей и ты, — сказал Ван-Леер, прерывая нить его мыслей.

Он смотрел на малайца сузившимися, повеселевшими глазами.

Малаец выплюнул в воду бетель и высосал из бутылки остатки пальмового вина. Приятная бодрость разлилась по телу.

Нет, он не хочет бежать в лес, — он поедет в Сурамбайю. Завтра они доставят его к главному судье белых. Он — самый мудрый, самый справедливый из людей. И Оранг-Лека расскажет ему все. Он расскажет, как били его на плантациях, как кормили испорченным, вонючим рисом, от которого пучит живот, а лицо покрывается красными пятнами… Он расскажет судье и про то, как его жену ударил управляющий… Маленькая Лелюль умерла через несколько дней… И тогда, не помня себя, Оранг-Лека поджег дом, где жил управляющий, и бежал в джунгли…

Он подробно расскажет все это справедливому судье белых, и тот простит Оранг-Лека и пошлет его к другому начальнику, такому же доброму, как Красный Господин Оранг-Лека станет спокойно работать у него, а потом возьмет себе другую Лелюль, которая не будет кашлять кровью. Они станут ходить вместе в большие сараи белых, где так забавно Прыгают на полотне удивительные плоские и серые люди…

Придя в самое лучшее настроение, малаец начал тихо мурлыкать песенку, которую он только что придумал:

— В путь, — сказал Ван-Леер, отталкивая лодку. — Надо к утру поспеть в Сурамбайю.

— Много еще осталось? — спросил Питер.

— Не больше шестидесяти километров. Рано утром мы будем там.

Жара немного спала, но душный и влажный воздух попрежнему вызывал испарину. Как-то вдруг сделалось гораздо темнее. Вода приняла более зеленый оттенок и дымилась теперь заметно больше; легкие облачка тумана ясно обозначались на фоне почерневшей листвы. Ночь под экватором наступает почти мгновенно: через четверть часа стало совершенно темно.

Малаец пристроил к борту большой кусок дерева, густо обмазанный черной смолистой массой. Ярко запылало пламя, отражаясь и прыгая в темной воде, треща и бросаясь в нее снопами искр. И казалось, что лодка неподвижно стоит на середине озера, а по сторонам медленно движется бесконечная вереница неясных фантастических чудовищ…

— Что это? — спросил Питер, указывая рукой на странные зеленые пятна в темноте, слабо светившиеся холодным фосфорическим светом.

— Это светящиеся грибы. Такие ли чудеса вы здесь увидите!.. Скажите, слыхали вы когда-нибудь про раффлезию? Нет, конечно Мне только раз удалось ее видеть. Это было два года назад, когда прокладывалась дорога из Сурамбайи в Педанг. Я услышал сначала явственный запах испорченного мяса. Смотрю по сторонам, наконец вижу: шагах в двадцати, под стволом упавшего дерева, лежит огромный кусок мяса, ярко красный такой, с белыми крапинками. Подхожу ближе — и что же оказывается? Гигантская раффлезия, самый большой цветок в мире.

— Какой же он был величины?

— Больше метра в поперечнике… может быть, и все полтора.

— Все это очень интересно, Ван-Леер, — сказал Питер, глубоко вздохнув, — но только, чем больше я слышу про подобные чудеса, тем сильнее хочется вернуться в Голландию… Мне кажется, этого никогда не будет.

— Верне-е-тесь, — уверенно протянул Ван-Леер. — Я сам был раньше таким же… Или вы оставили там кого-нибудь?.. Минна?.. Может быть, Гретель?

Питер молчал, водя по воде опущенной за борт рукой!

Ван-Леер не спеша набил трубку и с удовлетворением затянулся. Меньше чем через два месяца он будет в Голландии.

Опять каналы, мельницы… опять саговый пудинг с вареньем, который так вкусно готовит мать…

— Факел, огонь! — раздался вдруг крик с кормы.

Малаец потянулся к факелу, который, склонившись к самой воде, шипел и дымил, собираясь погаснуть.

В этот момент Ван-Леер почувствовал, что лодку относит куда-то в сторону. Малаец метнулся к веслам и начал со страшной быстротой работать ими. Он видел согнутую фигуру Питера, который что-то громко кричал, держась руками за оба борта… Потом все погрузилось в темноту…

Ван-Леер плохо понимал, что происходило дальше. Он чувствовал только, что лодку куда-то несет… Вот она как будто остановилась, но затем их опять закружило и закачало, и вдруг локоть и плечо его оказались в воде…

— Крепче держитесь, как можно крепче!.. — послышался голос над самым ухом.

Малаец, поводимому, все еще работал веслами, напрягая последние усилия…

— Ложитесь на дно!..

Горячее колено придавило Ван-Леера к доскам…

Потом сильный толчок, боль, неприятное ощущение холода… Дальше он ничего не помнит…

Ван-Леер открыл глаза. Он лежал на дне лодки, ногами к корме. Голова была перевязана и покоилась на чем-то мягком. Он видел над собой только мутносинее небо, на котором уже гасли звезды. Все остальное скрывали борта лодки, мокрые и грязные, скрипевшие при каждом его движении.

Ван-Леер приподнялся и сел. Никого не было видно. Лодка стояла у берега, в глубокой развилине надводных корней, к которым она оказалась привязанной. Кто-то причалил лодку и перевязал ему голову. Ван-Леер посмотрел на место, где он лежал: там находился большой ворох мягкой травы, тщательно взбитой.

Кто сделал все это? Две фигуры вдруг живо встали перед Ван-Леером: беспомощно стоящий на корме Питер и затем малаец, яростно гребущий из последних сил… Лодка ночью попала в водоворот, в один из тех «Polio», который им удалось избежать днем. Она не затонула, значит, оба спутника остались живы. Но тогда куда же они могли деться…

Страшная догадка внезапно прорезала мозг. Несомненно это так. Малаец бежал в лес. Питер, конечно, бросился за ним и теперь валяется где-нибудь мертвый. Разве он справится с этой обезьяной.

Ван-Леер провел рукой по лбу. Что делать ему, если все это окажется правдой? Он опять потрогал голову: на затылке была рана.

Оставалось только подождать Питера, и, если тот не вернется, одному плыть в Сурамбайю. Там он расскажет, как было дело… «Но как вы могли довериться этому дикарю, капрал Ван-Леер! Вы обязаны были везти его связанным…» Нет, все это никуда не годится! Лучше сказать, что он так и не смог поймать малайца. За это ему ничего не сделают… Эх, пропали сто гульденов!..

Ван-Леер вздрогнул. Знакомый голос прервал его мысли.

— О, господин встал… Господин скоро будет здоров! — Из чащи показался Оранг-Лека, веселый, улыбающийся, со связкой плодов в руке.

— Где Питер?

Оранг-Лека молча показал на воду.

Ван-Леер рассвирепел.

— Я тебя спрашиваю, где Питер, паршивая обезьяна?

— Там, господин… упал в воду… я не видал, господин… — малаец сразу принял жалкий, растерянный вид.

Быстро отвернувшись, Ван-Леер опустился на прежнее место.

— Отчего же не смог ты спасти его? — все еще строго сказал он, не поворачивая головы.

— Виноват, господин…

Ван-Леер поглядел на ворох травы — и ему сделалось не по себе. Ведь малаец спас ему жизнь. Если бы не он…

Дрожь пробежала по телу… Хотя он и коричневый, Ван-Леер должен пожать ему руку. Он обязан это сделать.

Голландец встал с торжественным видом.

— Я тебе страшно благодарен, Оранг-Лека. Если бы не ты, я, может быть, тоже упал бы в воду.

Малаец просиял. Он вовсе не был смущен словами Ван-Леера, он даже плохо понял их; он видел только, что Красный Господин сделался опять добрым, опять начал ласково разговаривать с ним.

— Вот плоды дурьяна, господин… спелые…

— Я страшно тебе благодарен, — машинально повторил Ван-Леер, чувствуя, что не в силах отделаться от мучительной непрошеной мысли.

Он взял питательный мучнистый плод и начал есть, напряженно думая…

Стало совсем светло. Кроны деревьев отчетливо рисовались на фоне неба.

— Поедем, — решительно сказал Ван-Леер и сел у руля.

Они долго плыли молча. Ван-Леер задумчиво дымил трубкой, взглядывая по временам на сидевшего теперь к нему лицом малайца. Оранг-Лека, напротив, был спокоен и весел. Он усердно греб, думая о том, что не станет искать себе нового господина, когда справедливый судья белых отпустит его. Он всю жизнь будет служить Красному Господину.

— Оранг-Лека! — Ван-Леер пристально глядел на малайца.

— Что, господин?

— Хоч… что, далеко до Сурамбайи, Оранг-Лека?

— Нет, господин, совсем близко.

Минут двадцать они снова ехали молча.

Ван-Леер продолжал курить, мрачно уставившись в одну точку.

— Оранг-Лека, — наконец проговорил он, делая над собою усилие, — ты… ты желал бы быть свободным?

Малаец вряд ли понял все значение этого вопроса. С самого раннего детства работал он на плантациях и слово «свобода» представлялось ему чем-то в роде временного отдыха после побоев и тяжелой изнурительной работы.

— Ты спас мне жизнь. Хочешь, я отпущу тебя на свободу?

— Зачем, господин, я опять стану работать. Когда великий судья простит меня…

— Какой великий судья?

— Великий судья белых в Сурамбайи.

С минуту они смотрели в глаза друг другу, и вдруг Ван-Леер почему-то отвернулся…

— Ты… уверен, что великий судья простит тебе? — тихо сказал он после небольшой паузы.

— Да, господин, он простит. Так передал вчера мне мудрый Хомрай.

Ван-Леер начал глядеть на кольцо, привинченное к борту лодки. Оно ярко горело на солнце и мерно подпрыгивало при каждом ударе весел. Долго смотрел на это кольцо Ван-Леер… Вдруг он с решительным видом поднял голову.

— Возьми, — сказал он, подавая малайцу большой кусок сыра — все, что у него оставалось, — возьми, только греби скорее… как можно скорее…

И лодка быстрей понеслась, бороздя носом гладкую поверхность реки.

Вдали показалась Сурамбайя.

Несколько дней спустя Ван-Леер уехал на родину и вскоре женился там на Тильде Шенротт.

Накануне его от’езда малаец-батрак Оранг-Лека был расстрелян по приговору военного суда.