Всемирный следопыт, 1927 № 06

ПИГМЕНТИН Д-РА РОФ

Фантастический рассказ И. Окстона

Рисунки худ. А. Шпира

Андрея встретила старушка Фрина, исполнявшая в доме Рофа обязанности экономки. Сам дядя Роф за неделю до приезда Андрея уехал в научную командировку в Париж. В оставленном на имя Андрея письме он объяснял, что не имел возможности отложить отъезд, попросил Андрея «быть как дома» и непременно дождаться его возвращения.

В Трулль Андрея влекло не столько желание увидеть дядю Рофа, сколько другие соображения, и потому он хладнокровно отнесся к факту отсутствия хозяина. Дочь директора коммерческого училища Эмма Нойль приехала на летние каникулы в Трулль двумя неделями позже Андрея. Встреча молодых людей была самая сердечная.

За три года разлуки Эмма Нойль из хорошенького подростка превратилась в изящную молодую девушку. Никогда не покидавшее Андрея чувство симпатии к Эмме, с которой он ранее находился в товарищеских отношениях, теперь приобрело характер влюбленности. Эмма отвечала Андрею тем же чувством — и это обстоятельство озарило пребывание молодого человека в Трулле светом спокойной радости.

Беседуя на берегу живописного Трулльского озера, молодые люди делились воспоминаниями о минувших днях. Островок, на котором они когда-то играли в «робинзонов», попрежнему красиво зеленел среди озера; только вязовая поросль на нем стала выше и темнее. Всматриваясь в лицо своего друга, Эмма заметила:

— Ты удивительно загорел, хотя лето еще только начинается. У тебя совершенно коричневый цвет лица.

— Я и сам этому удивляюсь, — сказал Андрей, любуясь нежной белизной лица Эммы. — Прежде я так никогда не загорал.

Они прошли парком к широкому полю, где, бывало, резвились в детстве. Город остался за деревьями парка, кругом не было ни души. На горизонте виднелась зубчатая стена отдаленного леса. Переходя болотце, молодые люди ощутили тонкий аромат болотных цветов. Они сели на широкий камень — поблизости от журчащего ручейка. Было тихо, над горизонтом всходила луна в виде большого красноватого диска.

— Есть бесчисленное множество миров, — сказал Андрей, настроенный астрономически под влиянием восхода луны и тишины вечера. — Но мы совершенно неправильно считаем самостоятельными мирами отдельные небесные тела. Это— миры воображаемые. Точно так же, как воображаемый мир — земной шар.

Взор Эммы выразил удивление. Андрей продолжал:

— Действительный мир всегда непосредственно воспринимается чувствами. Сейчас для нас двоих действительный мир состоит из этого земного круга, некоторого количества воздуха над ним, облаков и восходящего лунного диска. Все, что находится вне этой видимости, не существует. Мы двое — единственные разумные существа этого мира…

— Правильнее сказать, единственные неразумные существа! — поправила Эмма, остановившись и снимая с ноги вымокший в болоте ботинок. — Было бы гораздо разумнее обойти это болотце, а не лезть в него.

Не слушая Эмму, Андрей продолжал философствовать.

— А вот эта луна сейчас гораздо ближе и реальнее для нас, чем, например, Париж. Луну мы сейчас видим перед собой, а о Париже мы только предполагаем, что он существует.

— О! — возразила Эмма. — Неужели ты думаешь, что можно доверять только непосредственному ощущению? Я полагаю, что логические выводы, имеющие за собой человеческий опыт во всем его многообразии, не менее достойны доверия, чем непосредственное наблюдение, и даже более. Ведь зрение нередко выдает мираж за действительность, а с логикой такого казуса произойти не может, если только не извращены законы мышления.

Появившийся из-за деревьев парка третий обитатель этого «изолированного мира» прошел мимо молодых людей, с удивлением смотря в лицо Андрею. Потом он нерешительно поклонился.

— Это Биллингтон, он едва узнал меня, — засмеялся Андрей. — Должно быть, действительно, я сильно загорел.

Эмма пристально заглянула в лицо Андрея. Выражение ее лица было тревожное.

С болотца потянуло вечерней прохладой.

— Оставим этот тихий мирок в распоряжение лягушек и пойдем, уже темнеет, — сказала Эмма.

Андрею пришлось прервать свое философствование.

В следующее утро Эмма уехала с отцом на три дня к какому-то родственнику, и Андрею предстояло все это время скучать дома в одиночестве. Он обратил внимание, что бабушка Фрина тоже за эти дни стала похожа на негритянку, при чем чернота на ее лице и руках разлилась пятнами. Теперь они со страхом и недоумением смотрели друг на друга.

— Мы постепенно превращаемся в негров, — сказал Андрей старушке.

Бабушка Фрина взглянула на черную канарейку, взяла клетку с птицей и отнесла ее в комнату дяди Рофа. Андрей улыбнулся при мысли, что старушка считает канарейку виновницей их необыкновенного загара.

Через два дня после этого Андрей взглянул утром в зеркало— и в ужасе отшатнулся от отражения. Из зеркала на него смотрел чернокожий… Даже светло-русые волосы Андрея почернели, и нехватало только, чтобы они стали курчавые и жесткие, как у негра. Бабушка Фрина усердно молилась, надеясь вымолить прощение себе и Андрею за некий, неведомый ей самой грех. Андрей с тревогой ожидал часа свидания с Эммой.

— Андрей, ты заболел какой-то ужасной болезнью! — воскликнула Эмма и вынула платок, чтобы утереть слезы, сверкнувшие на ее ресницах.

— Нет, я просто стал человеком другой расы, — с печальной усмешкой ответил Андрей. — И такая же участь постигла бабушку Фрину. Она стала похожа на пятнистую гиену.

— А черная канарейка все еще у вас?

— Бабушка Фрина зачем-то перенесла ее в комнату дяди Рофа. Но неужели ты думаешь, что виновата канарейка?

Эмма ничего не ответила. Они сидели в маленькой беседке на краю парка, возбуждая любопытство прохожих. Глазевшие на парочку мальчишки, смеясь, выражали удивление, что в Трулле откуда-то взялся негр.

— И с этим черномазым дочь нашего директора! — донеслась веселая фраза. — Уж не жених ли он ее?..

Андрей заметил, как на щеках Эммы Еспыхнул румянец.

— Мне кажется, Эмма, что ты заражена самыми худшими расовыми предрассудками, — сказал Андрей. — Эта болезнь хуже всякой другой.

Эмма оправдывалась.

— Я уважаю все расы, но… ведь это же нелепо… Ты голландец — и вдруг почему-то сделался негром!

— Неужели цвет кожи имеет какое-нибудь значение?

— Негры здесь редкость. И, кроме того, с нашей европейской точки зрения…

— Ха-ха-ха! — перебил ее Андрей со смехом. — Я сейчас готов защищать африканскую точку зрения. А с этой точки зрения белокожесть есть безобразие.

— Обратись скорей к врачу, к какому-нибудь знаменитому профессору, — воскликнула Эмма, готовая опять расплакаться.

Они расстались, не уговорившись о времени следующей встречи.

Мысль о враче не раз приходила в голову Андрею, но он был уверен, что ни один врач не сумеет перекрасить его кожу. И он решил до приезда дяди Рофа ничего не предпринимать.

К чернокожей бабушке Фрине несколько раз приходили досужие кумушки и соболезновали по поводу постигшего ее несчастия. Вероятно, они распространили по городу легенду о превращении двух горожан Трулля в черных людей яри самых фантастических обстоятельствах. Слухи об этом странном случае проникли в местную редакцию, но газета почему-то не торопилась с опубликованием новой сенсации. Андрей объяснил молчание газеты по-своему. Редактор (как и полагается в провинции) — мудрый и осторожный человек и остерегается сесть в галошу.

Если бы в Трулле произошло землетрясение, то и тогда редактор не решился бы назвать в своей газете это явление землетрясением. Заметку об этом факте он озаглавил бы, вероятно, «движением почвы» или поставил бы слово землетрясение в кавычки, — из тех соображений, что землетрясений в Трулле неполагается, и газетный отчет о землетрясении может поставить редактора в глупое положение. Но если бы о трулльском землетрясении появилась статья в столичной газете, — тогда другое дело. Тогда бы наш редактор с легким сердцем написал об этом землетрясении передовую. Раз землетрясение в Трулле признано столицей, — тогда никаких сомнений насчет «подлинности» землетрясения быть не может…

Случай превращения белых людей в негров, — конечно, сложнее всякого землетрясения, и писать о нем, не ознакомившись предварительно с мнением столичных светил, — рискованно. Поэтому граждане Трулля, не получая газетной информации о странном случае, питались исключительно слухами самых разное образных оттенков и значения.

Проводя вечер в одиночестве, Андрей от скуки стал просматривать научные журналы и бюллетени, в изобилии доставлявшиеся почтой на имя дяди Рофа. Просматривая вскользь последний номер «Известий о-ва врачей и физиологов», Андрей остановил внимание на небольшой заметке об изменении окраски животных. При чтении этой статьи у Андрея дрожали руки от волнения… Вот, что было написано в № 8 «И.О.В. и Ф.».

«Трулльским врачом Роф предпринят ряд интересных опытов над искусственным изменением окраски наружных покровов у животных. Еще давно д-р Роф обратил внимание на то обстоятельство, что некоторые птицы изменяют окраску перьев в зависимости от состава пищи. Так, снегири и чечетки при продолжительном кормлении их конопляным семенем приобретают почти черное оперение; один вид зеленого попугайчика довольно быстро получает темную окраску перьев при кормлении его мускатными орехами. Д-ру Рофу удалось вызвать образование больших черных пятен на коже лягушки rana temporaria, питая лягушек одним видом кавказской улитки. Сравнивая и комбинируя различные пигментирующие составы, д-р Роф выделил вещество (названное им «пигментином»), быстро окрашивающее при приеме внутрь кожу человека в черный цвет. При употреблении препарата в небольших дозах кожа приобретает приятный цвет солнечного загара».

В сильном волнении Андрей встал с постели и долго шагал по комнате. Было совершенно ясно, что пигментин дяди Рофа каким-то образом попал в желудок Андрея и бабушки Фрины, и притом, очевидно, в большом количестве.

Утром Андрей принялся тщательно исследовать, какие продукты оставались в доме со дня отъезда дяди Рофа. Он перерыл весь буфет, кладовую, открывал все ящики, банки и коробочки и осведомлялся у старухи, что именно из продуктов она брала к обеду и чаю. В одном ящике буфета он нашел пустую жестяную банку с пометкой на этикетке «Pigm». Он тотчас же бросился к старой Фрине.

— Не брали ли вы, бабушка, чего-нибудь из этой банки?

— Как же, брала, — отвечала старушка. — В ней был сахар.

— А куда же вы этот сахар девали?

— Куда! В сахарницу высыпала. С ним мы чай все время пили.

— А если бы в банке мышьяк был, вы бы и его в сахарницу высыпали! — вскричал Андрей раздраженно.

Ему захотелось как-нибудь досадить бабушке Фрине.

— Знаете ли вы, что это за сахар? От него люди превращаются в чертей. Сначала чернеют, потом у них отрастают рога и хвост, наконец, они начинают лаять и выть по-собачьи.

Худшего удара для старушки и нельзя было придумать. Она опустилась на стул, онемев от ужаса. Андрею пришлось предпринять меры для успокоения старушки.

— Но вы, бабушка, не бойтесь, — до рогов и собачьего лая мы, вероятно, не доживем, потому что слишком мало этого дьявольского сахара поели. Вот, если бы еще одну такую банку, — ну, тогда другое дело.

Порывшись в комнате дяди Рофа, Андрей отыскал еще три банки с той же пометкой «Pigm». В них был насыпан обыкновенный сахарный песок, но среди сахара попадались безвкусные кристаллики, цветом и величиной ничем не отличающиеся от сахарных. «Вероятно, этот сахар дядя изготовил, как средство для загара, — подумал он. — Но каким образом белые кристаллики способны окрасить кожу в черный цвет? Значит, сами по себе они не являются красящим веществом, а происходит сложный химический процесс в организме, в результате которого кожа приобретает цвет черного лака… Этими тремя банками можно часть Трулля превратить в уголок Африки!».

С такою мыслью Андрей положил банки с пигментином на прежнее место.

В отношениях между Андреем и Эммой образовалась трещина. Андрей по-прежнему пылал любовью к Эмме, но со стороны Эммы не находил уже прежнего отзвука на свои чувства. Новые, холодные нотки зазвучали в речах девушки, от прежних общих переживаний не осталось и следа. Иногда Андрею даже казалось, что Эмма тяготится его дружбой. Как и раньше, он шутил с ней и был весел, но, вместо звучного смеха и улыбающегося лица Эммы, он видел перед собой ее задумчивые, подернутые печалью глаза. Днем она не желала гулять с ним по парку, — и это обстоятельство его бесило.

— Ты ведешь себя, как пошлая, отсталая мещанка! — сказал он ей однажды в раздражении. — Культурную передовую девушку не может оскорбить общение с представителями других рас.

Они чуть было совсем не рассорились.

— Ты не представитель другой расы, — чуть было не сказала она ему, — а просто урод-голландец, почерневший от неизвестной болезни.

Если бы не одно обстоятельство, Андрей тотчас же рассказал бы Эмме о случае с пигментином. Но пока он не открывал тайны.

Домберт, повидимому, заменил Эмме Андрея. Она целые дни проводила в его обществе. С Андреем она виделась только иногда по вечерам. Андрей узнал новое неприятное чувство и под влиянием его был способен выйти из состояния уравновешенности, Он стал чаще повторять про себя, как бы в шутку: «Месть чернокожего»…

И, находясь в этом странном состоянии веселой мстительности, решился нанести визит директору Нойль, отцу Эммы, в доме которого он не был со дня своего «почернения». Директор с удивлением разглядывал, как он выразился, «чернокожее новообразование» и спросил у Андрея, не осведомлялся ли он насчет своей болезни у врачей.

— При чем тут врачи? — засмеялся в ответ Андрей. — Это позднее проявление наследственности, не более. Кто-нибудь из моих дедов был гражданином черного материка.

— А бабушка Фрина, она тоже имела деда-негра?

— По всей вероятности… Ведь она приходится дальней родственницей моей покойной матери.

Эмма не была расположена смеяться шуткам Андрея. Однако, когда к директору Нойль явился новый гость — Домберт, Эмма стала очень мило улыбаться, и, слушая веселый анекдот, рассказанный Домбертом, даже хохотала серебристым смехом. Андрей поторопился уйти, едва будучи в силах скрыть бешенство.

На другой день он снова был в квартире директора Нойль. Чернокожий гость, пришедший незадолго до вечернего чая, был очень разговорчив, шутил и даже проявил непонятную радость при встрече с Домбертом. Поведение Андрея казалось подозрительным Эмме. Она бросала на него взгляды, полные грусти и недоумения, Пока Андрей наигрывал на пианино несложную мелодию, Домберт и Эмма вышли из комнаты. Директора Нойля в этот момент также в комнате не оказалось. На столе был сервирован чай.

— Месть чернокожего! — произнес Андрей шопотом. Злая улыбка исказила его лицо.

Он оглянулся. Момент был удобный для выполнения адского замысла. Подойдя к столу, он быстро пересыпал сахар из большой сахарницы в левый карман пиджака, а из правого вынул бумажный пакет и содержимое его поспешно высыпал в сахарницу. Мгновеньем позже вошла прислуга с печеньем для стола.

Андрей опять сел за пианино.

Он охотно присоединился к маленькой компании за столом и с наслаждением наблюдал, как Эмма и Домберт накладывали в чай «чудодейственный сахар». Глядя на директора Нойля, Андрей с удовлетворением думал, что этот солидный педагог, голландец по национальности, вскоре примет окраску кожи одного из угнетенных народов голландской Индии.

Андрей возвращался из гостей, не испытывая никакого раскаяния в содеянном.

«Быть может, — думал он, — когда Эмма приобретет черный цвет кожи, она почувствует духовную близость ко мне. А для этого пустоголового Домберта она, конечно, потеряет тогда всякий интерес».

Вечером он шутил с бабушкой Фриной и намекал ей, что скоро у них будут товарищи, такие же черные, как и они. Но спохватившись, он обещал старушке, что с приездом дяди Рофа они вдвоем начнут лечиться от «черноты». Он уверил старушку в том, что слова его относительно сахара, вычернившего их кожу, были простой шуткой.

На следующий день Андрею стало известно, что Домберт уехал на две недели в Амстердам и таким образом избавился от опасных чаепитий у директора Нойля.

Чтобы рассеять скуку, Андрей отправился на молочную ферму в Пайто, к одному из товарищей по университету. Он даже не оставил дома адреса.

Вся деревня сбежалась смотреть на чернокожего, а Андрей, наводя ужас на ребятишек, громко требовал человеческого мяса. Его товарищ был прямо-таки ошеломлен невероятным превращением Андрея. Друзья скитались по полям, ловили рыбу и рассуждали о политике.

После недельного отсутствия Андрей вернулся в Трулль. От бабушки Фрины он узнал, что его несколько раз спрашивала Эмма, и что в доме Нойля тоже несчастье: сам хозяин, директор Нойль, сильно почернел.

— А Эмма? — спросил Андрей, волнуясь от полученного известия.

— Она ничего, здорова, — был ответ бабушки.

Андрей задумался над этой загадкой. Неужели Эмма оказалась невосприимчивой к пигментину? Быть этого не может! Скорее всего, сахарница с пигментином попала в кабинет директора, где он пил чай по нескольку раз в день.

По слухам, Нойль уже обегал всех местных врачей. Превращение директора Нойля в негра стало настоящей злобой дня в городе. В распоряжение редакции местной газеты поступили сведения, «заслуживающие доверия»: только этим и можно было объяснить появление в газете заметки «об отравлении пигментином». Конечно, случай с директором стал ясен для тех врачей, у которых оказался в руках номер «Изв. о. врачей и физиологов». В том же номере газеты местный фельетонист зубоскалил о «двух появившихся в Трулле неграх, собравшихся эмигрировать в Африку, при чем один негр, занимающий пост директора среднего учебного заведения, хлопочет о предоставлении ему должности попечителя учебного округа в бельгийских колониях».

Прочитавший это сообщение директор Нойль с огорчения выпил, напялил на себя какой-то балахон, чтобы не так было заметно его черное лицо, и, еле держась на ногах, зашагал по направлению к дому Рофа. Он вознамерился вызвать на объяснения Андрея. Мальчишки гурьбою побежали за пьяным «негром» и всячески над ним издевались. Кто-то из встречных, знавших директора Нойля, с трудом уговорил его вернуться домой.

Все эти новости произвели большое впечатление на Андрея. Он с тревогой ожидал возвращения дяди Рофа из командировки, срок которой истекал. История с пигментином не сулила Андрею ничего приятного. Сам он, повидимому, навсегда утратил вид европейца; попытка превратить Эмму в негритянку не удалась, — вместо этого негром стал директор Нойль; проделка Андрея, несомненно, будет раскрыта. Важное изобретение дяди Рофа — пигментин — принесет ему одни неприятности.

История с трулльскими чернокожими быстро докатилась до столицы и нашла отголоски за границей. Д-р Роф едва не свалился от волнения читая в «Temps» корреспонденцию из Голландии… В ней расписывались «ужасы» превращения в негров половины населения голландского города Трулля, при чем этот из ряда вон выходящий случай связывался с изобретением пигментина д-ром Рофом. Несчастный изобретатель как угорелый помчался на вокзал и тотчас же занял место в скором поезде, отходившем из Парижа на северо-восток.

Записка, полученная Андреем от Эммы гласила:

Поздно вечером постучался в дверь своего дома д-р Роф. Он был встречен двумя представителями черной расы, в которых он едва узнал племянника Андрея и экономку Фрину. Случай превращенья домочадцев в чернокожих стал тотчас же понятен д-ру Рофу. Но что означают парижские сведения о превращении в негров, половины населения Трулля?

— Половина населения! — засмеялся Андрей. — Но я никогда не думал, что удельный вес директора Нойля так велик.

— Директора Нойля?.. Разве он…

— Он стал таким же негром, как и я.

— Он бывал здесь?

— Ни разу.

— В таком случае…

— Он почернел без всякой пользы для себя и для окружающих. Я мечтал только о негритянке Эмме.

Циничное разъяснение Андреем обстоятельств загадочной истории привело д-ра Рофа в исступление. Он, вероятно, задушил бы племянника, если бы тому не удалось во-время скрыться. А минутой позже Андрею при помощи Фрины едва удалось вырвать из рук дяди Рофа стул, которым он хотел разгромить свою лабораторию.

Этот припадок гнева, однако, не был продолжительным. Быстро успокоившись, д-р Роф сел ужинать, при чем неумеренно приналег на вино. Появление в этот момент в квартире Рофа директора Нойля было для всех полною неожиданностью. Но директор уже получил сведения о приезде Рофа и немедля собрался к нему.

Когда в дверях показалось неравномерно-черное лицо директора Нойля, Андрей благоразумно скрылся в соседнюю комнату.

— Ого! — воскликнул д-р Роф, значительно повеселевший от выпитого вина. — Положительно, я возвратился не в Трулль, а в Занзибар…

Директор Нойль был не расположен к шуткам.

— Скажите, д-р Роф, как избавиться от вредных последствий вашего пигментина? — простонал Нойль, медленно опускаясь на стул. Его лицо, более темное с одной стороны, с седыми усами и бородкой, не изменившими окраски, имело забавный вид.

— To-есть, как перекрасить черную кожу в белый цвет? — сказал д-р Роф., наливая себе еще вина.

— Именно.

Директор Нойль с явным беспокойством ожидал ответа на свой вопрос. Ни один из трулльских врачей не мог помочь ему в его беде. Оставалась только надежда на самого изобретателя пигментина.

— К сожалению, пигментином, изменяющим черный цвет кожи в белый, я не располагаю, да и возможность изобрести такое средство исключена.

— Как! — вскричал Нойль, хватаясь за сердце, рвущееся на части. — Значит я должен навсегда остаться чернокожим.

— Зачем эти волнения! — проговорил д-р Роф, придвигая директору рюмку вина. — Разве негр не такой же человек, как и белый? И кто знает, может быть, черная раса со временем будет возглавлять цивилизацию на земном шаре.

— Я никогда не был о неграх дурного мнения, — сказал директор Нойль. — Но одно дело — родиться негром, а другое— облечься в кожу негра на сорок пятом году жизни, находясь в должности директора среднего учебного заведения в Голландии. Ведь такой маскарад прежде всего не педагогичен…

— Гм! Как сказать?! На уроках географии вы, например, можете продемонстрировать перед учащимися обитателя Конго.

Директор сердито повел белками глаз.

— Вы изволите шутить над моим положением, доктор! Но я пришел к вам не для этого.

— Извините, я был так расстроен всей этой историей с пигментином, что решил для успокоения немного выпить. Теперь у меня настроение веселее, чем того требуют приличия.

Директор Нойль, чтобы облегчить свое душевное состояние, также принялся пить вино. В затянувшейся до глубокой ночи беседе директор Нойль ни одним словом не обмолвился о гнусном поступке Андрея. Он покидал дом Рофа, находясь в таком состоянии, что Фрине пришлось проводить гостя до извозчика, придерживая его под руку.

— Что же ты решил предпринять? — был первый вопрос дяди Рофа, когда он встретился с Андреем за утренним завтраком.

Андрей уже все обдумал, и решение его было готово.

— Я уезжаю в Новую Гвинею и поселюсь там среди папуасов.

Д-р Роф усмехнулся.

— Ты решил удрать от ожидающего тебя суда.

— Я не боюсь наказания за мою шутку над директором Нойлем, — горячо возразил Андрей. — Но мне невозможно оставаться здесь… Я не могу видеть Эмму… А всякая белая девушка будет напоминать мне ее. Поэтому я поселюсь среди черных. Я изучу язык чернокожих и искуплю свою вину тем, что окажу им посильную помощь в их повседневной работе.

Дядя Роф не возражал против странного намерения Андрея окончательна превратиться в чернокожего. Без всяких сборов и никого не уведомляя об отъезде, Андрей покинул гостеприимный дом дядюшки и уехал в Австралию с первым отходящим пароходом. Эмме он оставил краткую записку, в которой просил прощения за проделку над ее отцом и объяснил, что предполагал превратить ее в чернокожую, но по непонятной для него случайности она сохранила белый цвет кожи. Андрей писал далее, что любит ее попрежнему и, в заключение, заявил, что навсегда останется жить среди черных.

Четыре года спустя в европейских газетах появились сведения о восстании папуасов в голландской части Новой Гвинеи. Имя руководителя восстания Субо-Тай было хорошо известно читающей Европе. Но никому, в том числе и дяде Рофу, не было известно, что человек, носивший имя Субо-Тай, был родом из Голландии, и что до 22-летнего возраста этот чернокожий вождь имел белый цвет кожи и учился в голландском университете. Через некоторое время, при подавлении восстания, Субо-Тай был арестован и приговорен к смертной казни. Но ему удалось бежать из-под ареста и благополучно скрыться. Местом своей деятельности после этого он избрал уже Центральную Африку.

Директор Нойль, не примирившийся с неожиданным превращением в чернокожего, взял продолжительный отпуск для лечения. По окончании отпуска, не избавившись от столь ненавистного ему чернокожия, он подал в отставку. Он близко сошелся с д-ром Рофом, изобретателем проклятого средства, превратившего директора голландской школы в чернокожего, и дядюшкой преступника, по вине которого произошло это превращение. Может быть, тут имела значение надежда Нойля на новое изобретение д-ра Рофа, — на пигментин, перекрашивающий черный цвет кожи в белый. Однако д-р Роф в своих научных занятиях не уделил ни минуты вопросу о таком сверх-пигментине.

Однажды директор Нойль пришел к д-ру Рофу крайне взволнованный и сообщил, что у него на теле начала шелушиться кожа. Черная кожа отпадала лоскутьями, а на местах шелушения образовалась новая — розового цвета.

— Поздравляю вас с превращением из негра в… краснокожего! — весело сказал д-р Роф. — А по мере того как розовая кожа начнет грубеть, вы опять станете европейцем.

Директор был вне себя от радости. Свое пятнистое лицо он находил положительно прекрасным.

— Если дело так будет продолжаться, я еще смогу вернуться к своей обычной деятельности! — сказал он Эмме, теперь слушательнице последнего курса медицинского факультета.

Эмма подумала: «Жив ли Андрей, и лупится ли у него кожа?»

Об Андрее и его коже думал и д-р Роф.

И, как бы в ответ на свои мысли, он получил срочную телеграмму из Батавии.

Прочитав телеграмму, д-р Роф расхохотался. В самом веселом настроении <он отправился к директору Нойлю.

— Представьте, — сказал он Нойлю, — кроме вас и старухи Фрины, еще один человек сейчас, переживая линяние, готовится сбросить черную кожу.

— Ваш племянник Андрей? — проговорил спокойно Нойль. — Но откуда вам известно об этом? И не проще ли предположить, что он давно умер в тропических лесах.

Д-р Роф вынул из кармана бланк телеграммы и развернул ее перед Нойлем и его дочерью.

Они прочли.

«Трулль. Рофу. Пришлите немедленно крепкий пигментин на имя Исаака Эрно, Лоанда, Морская, 14. Ваш племянник Андрей».

— Каково, а? — смеялся д-р Роф. — Он, начав линять, боится потерять свой новый расовый признак… Для вас, г-н Нойль, расстаться с черной кожей является радостным событием, а для него это, очевидно, несчастие. Вероятно, с потерей черной кожи значение его среди новых соотечественников может упасть. А может быть, его сочтут даже за обманщика, перекрасившего тело, чтобы легче обманывать. Ха-ха-ха!..

— Вы пошлете ему то, что он просит? — задала вопрос д-ру Рофу Эмма. По ее тревожному виду трудно было понять, чего она хочет…

— Об этом надо подумать, — сказал д-р Роф. — Ваше мнение, директор?

— Я полагаю, что ему пора стать белым и вернуться в Голландию.

— А вы что думаете, Эмма?

— Я ничего не могу сказать…

— Но ваш голос является решающим! — сказал Роф. — Я — за посылку пигментина, папаша Нойль — против. Говорите же ваше мнение.

Эмма погрузилась в раздумье.

— Вернется ли он в Европу, если не получит пигментина? Это вопрос, — ответила, наконец, Эмма. — Я думаю, его просьбу — прислать пигментин — все-таки надо исполнить. Но одновременно с посылкой он получит письмо от меня…

Никто не знает, о чем написала Эмма Андрею. Но письмо она отправила, в полной уверенности, что Андрей вернется в Голландию. Сбудется ли ее надежда?