Тормарский витраж. Книга 1. Время скитальцев

Глава пятая После драки

Лба коснулась влажная ткань, осторожно спустилась на щеки. К губам кто-то поднес оловянную кружку — Эрме чувствовала, как металл царапнул кожу, и сквозь зубы начала просачиваться вода. Она поспешно сделала глоток, и еще, и еще… Вода была тепловатой, но чистой и с тем слабым привкусом, который свойственен здешним минеральным источникам.

Эрме открыла глаза. Она лежала под дымчатым кедром — под головой седло и ее свернутый плащ. Неподалеку горел костер — она слышала, как трещат ветки. Поблизости то отдаляясь, то возвращаясь, бродили голоса. Неужели все закончилось? И они выжили?

Рядом сидел Курт Крамер. В свете огня его лицо казалось маской — пот, пыль и кровь из множества царапин смешались и превратились в грязную корку. Заметив, что Эрме очнулась, капитан снова поднес к ее губам кружку, и Эрме прикончила воду двумя долгими глотками.

С другой стороны, чуть в отдалении к древесному корню прижалась веснушчатая девчонка. Крамер сунул ей опустевшую кружку.

— Тащи еще.

Девчонка убежала. Эрме приподнялась (Крамер придержал ее за плечи) и прислонилась спиной к стволу. Огляделась и мысленно выругалась. Зрелище было не из легких. Повсюду на поляне валялись тела бродильцев. Где поодиночке, где по двое, но у края поляны они громоздились целой кучей, чуть ли не друг на друге. Значит, они все же отбились. Но как⁈ Эрме перевела взгляд на капитана.

— Что стряслось?

Крамер пожал плечами.

— Мы дрались, — проговорил он. — Я уж думал: все, сожрут. И вдруг они начали орать, как будто с них живьем кожу сдирают. И вот…

Он озадаченно указал на трупы.

— Клаас сказал, вы упали на ровном месте, и после этого все и случилось. Вы ведь что-то сделали, монерленги⁈ Да⁈

Капитан с опасливым почтением перевел взгляд на перстень. Эрме последовала его примеру. Зеленая искра одиноко мерцала на пальце — мирная, едва теплящаяся. Перстень выглядел совершенно таким же, как и всегда. Если бы не трупы на поляне, можно было бы предположить, что все произошедшее привиделось.

Она что-то сделала? Или нет? Что-то свершилось — помимо ее воли. Или в соответствии с ней — она же желала смерти этим тварям. Ясно одно — бродильцы мертвы, и умерли они не своей смертью, и преимущественно не от меча.

Поздравляю, Эрмелинда Гвардари, теперь ко всему прочему ты еще и колдунья… Голова начала кружиться.

— Возможно, Курт, — прошептала Эрме. — Возможно.

Вновь появилась девчонка — подбежала, в одной руке таща кружку, в другой — тяжелый бурдюк. Сунула и то, и другое капитану, вновь метнулась к корню, забилась за него, тараща на Эрме кошачьи глазищи.

— Откуда вода? — пробормотала Эрме, прикладываясь к кружке.

— Папаня мой привез, — пискнула девчонка и, словно испугавшись собственной смелости, спряталась глубже в тень.

— Так и есть, — подтвердил ее слова Крамер. — Крестьяне из обители возвращались. Полна повозка бочонков. Пигалица их всех сюда и развернула…

Эрме кивнула и снова принялась пить, но внезапно остановилась, пораженная новым воспоминанием.

— Где Эйрик⁈

Штольц лежал у костра на расстеленном плаще, без сапог и рубашки и с разрезанной до бедра правой штаниной. Ройтер и Клаас, тоже по пояс нагие, возились вокруг него, торопливо накладывая повязки из своих разорванных на полосы рубашек. Лицо Эйрика было бледнее полотна.

Опираясь на плечо Крамера, Эрме кое-как доковыляла до раненого.

— Как?

— Дерьмово, монерленги, — проворчал Ройтер.

Эрме и сама видела, что дело неважное. Бродильцы, разумеется, не смогли пробить кирасу и наплечники, но зубы и когти исполосовали Эйрику лицо, предплечья, бедро и голени, так что крови он потерял немало. Поохотились…

Эрме сжала губы. Неужели придется взяться за старое⁈ Одна мысль вызывала тошноту.

— Сумку седельную мою принеси, — велела она девчонке. — Там, под деревом лежит.

Та умчалась, щелкая своими сандалиями, точно танцовщица — кастаньетами.

Эрме опустилась на колени (чашечки заныли от соприкосновения с землей) и принялась осматривать Эйрика, выясняя, где кровоточит сильнее всего. Долго искать не пришлось — повязка на бедре намокала стремительно. Легионеры молча смотрели, не зная, что предпринять.

Эрме смотрела и чувствовала, как нарастает тошнота.

«Вы станете весьма недурным аптекарем и травником, ваша светлость, но к хирургическим инструментам лучше никогда не прикасайтесь. Добром не кончится. Не мучайте себя. Не тот нрав». Так говаривал ее наставник, маэстро Руджери. Тогда ее возмущали эти слова, но временем стала понятна бескомпромиссная правда учителя. А после стал ненавистен один вид изувеченной человеческой плоти.

Руджери оказался прав. Добром не кончилось.

Девчонка уже неслась обратно, таща сумку. Внутри позвякивало.

Осторожно, жеребячья твоя порода!

Крамер успел выдернуть сумку прежде, чем девчонка шмякнула бы ее оземь. Эрме порылась внутри и вытянула флакончик. Затем извлекла футляр. Раскрыла — иглы и ножи заблестели, вызывая желание немедленно вышвырнуть все к бесам.

— На руки мне плесни, — велела она, кивая на флакончик.

Клаас укоризненно покачал головой, учуяв знакомый резкий запашок.

— Лучше б вовнутрь, — пробормотал он, но приказание выполнил.

Это было новое веяние времени: Теофилос Верратис, ректор Виорентийской лекарской школы, полгода назад издал трактат «О несомненной полезности в деле исцеления жидкости горючей, методом дистилляции получаемой». Трактат вышел тиражом крошечным, для узкого круга, но сразу же был оспорен конкурентами из Фортьезы и Метофиса. Без сомнения, шум обещал быть не меньшим, чем после безумного предложения Тео опускать хирургические ножи на пару минут в кипяток.

Эрме, по праву и положению патрона школы первой получавшая все, что порождал печатный стан, нашла выводы Тео по меньшей мере занятными и решила при случае применить в деле. Но она никак не ожидала, что это будет вот такой случай.

Она взяла иглу — пальцы тряслись, как у последнего пьяницы, и не желали унять дрожь.

Курт и Ройтер переглянулись — они прекрасно поняли, в чем дело. И от этого постороннего понимания, от осознания собственной беспомощности и стыда за нее Эрме чуть не зарычала.

— Монерленги, может, лучше я, — сказал Ройтер, — я ребят пару раз штопал. Повезет — и тут справлюсь. Нить-то где?

Она молча протянула иглу. Кивнула на футляр.

— Что застыл? — рыкнул Ройтер на Клааса. — Держи его крепче. Ну, терпи, Эйрик. Как умею.

Наконец дело было сделано. Ройтер старался, как мог, и швы получились пусть кривые, косые, но вроде бы крепкие. В Фортецца Чиконна есть приличный врач, и если рукоделие не разойдется по пути…

Эрме понимала, что надо поторапливаться.

— Где, ты говорил, местные? И повозка?

— Эй, сюда, идите! — крикнул Крамер. Эрме оглянулась.

Поодаль жались друг к другу три крестьянина, остекленевшими от ужаса взглядами пялясь на место боя. Эрме и сама рада была бы вовек не видеть такого мерзкого зрелища. Крестьяне торопливо приблизились.

— Где лошадь ваша? — спросил капитан.

— Мул у меня. Там, джиор, — сказал старший, сутулый человек среднего возраста с редкой, словно кустами растущей бородой, и веснушчатым лицом, тыча пальцем вниз в сторону дороги.

— Скидывай бочонки, — приказала Эрме. — Повезете раненого в Фортецца Чиконна. Прямо сейчас, пока еще нет жары. Ройтер, Клаас, поедете с ними.

— А вы? — проговорил Ройтер.

— Мы с Куртом вас догоним. Поспешите! Если удача будет с нами, довезете до лекаря живым…

Она старалась не думать,что удача может и отвернуться. Эйрик был одним из «арантийской десятки», так же как Курт и Ройтер. Было бы жаль потерять его так глупо. По ее вине.

— Эй, Ненча! — крикнул крестьянин приказным тоном. — Ты что здесь забыла⁈ А ну, пошли! Пошли, кому сказано!

Девчонка понуро поплелась следом, шаркая сандалиями по камням. Другие крестьяне гуськом потянулись за ними. Эрме опомнилась.

— Вы двое! А ну стоять!

Они остановились, опасливо втянув головы в плечи. Несомненно, парни надеялись убраться отсюда побыстрее. Не выйдет.

— Собирайте трупы в кучу, — велела она. — Закидаете ветками и подожжете.

Парни испуганно переглянулись. Крамер подался вперед, положив руку на эфес чикветты. Это подействовало. Оружие всегда действует сильнее слов, в этом беда нашего мира. Крестьяне бочком приблизились к бродильцу, потыкали его палкой, словно боясь, что он вскочит и вцепится в глотку. Неловко наклонились…взялись… потащили…

Эрме отвернулась от этого зрелища и вздрогнула. Она лишь сейчас заметила, что все это время на поляне был еще один человек. Он сидел на камне в отдалении, казалось, безучастный к людской возне.

Эрме присмотрелась. Юноша, почти подросток. Коренастый, неровно стриженый и курносый, он горбился и крутил меж пальцами нож — лезвие то и дело тускло поблескивало. Под ногами валялся легкий самострел.

На парне была короткая синяя куртка, усаженная металлическими пластинами, темно-синие же широкие штаны — цвета банка Фоддеров. Да, кажется, он был в своре этого толстяка из Форлиса. Они, что, решили продолжить путь, наплевав на запрет⁈

— Этот еще откуда взялся? — процедила она сквозь зубы.

— Не поверите, монерленги, — отозвался Крамер. — Говорит, прискакал на помощь, когда услышал крики.

— Да неужто⁈ А где остальные?

— Говорит, вернулись к границе. Не знаю, врет или нет, но стреляет он прилично. Пару-тройку точно положил. Бойкий парнишка.

Эрме поморщилась. Только бойкого соглядатая от Фоддеров здесь и не хватало!

Она подошла к юнцу. Тот встал, не торопясь. Взглянул изподобья, словно молодой волк. Убрал нож в ножны.

— Говорят, ты смело сражался, — начала она. — Это достойное качество. Ты всегда так отважно бросаешься на помощь?

Парень выпрямился,

— Нет, госпожа, — нагло ответил он. — Только когда чую выгоду. Иначе чего марать руки?

Крамер хмыкнул за ее спиной. Эрме подняла бровь. Не такого ответа она ожидала. От юнца тянуло вином и цинизмом. Сочетание, которое Эрме откровенно презирала во взрослых и просто не выносила в сопляках, толком не нюхавших жизненной плесени, но уже напоказ прокисших. Слава Благим, ни Джеза, ни Лауру не затронула эта порча — они видели мир по-разному, но уж точно не через тусклые стекла. А Фредо еще мал…

— Настоящий наемник, — с неприязнью отметила она. — Твой цинизм столь же дешев, как то вино, что ты пил. И где же твоя выгода?

Парень прищурился.

— Я греардец, — заявил он так гордо, словно объявлял «я король мира».

— Допустим. Что дальше?

— Я греардец. Как и они.

Он кивнул в сторону Крамера.

— То есть ты желаешь стать легионером? — догадалась Эрме.

— Черный мне пойдет, госпожа, — заявил юнец. — Да и вы в накладе не будете, это уж я обещаю.

Эрме не знала, рассмеяться или разозлиться. Наглость мальчишки была невероятной, и он сам казался неотесанным и пустоватым, но все же что-то в нем было — в этой самоуверенности или в той странной надежде, что она внезапно уловила в волчьих глазах.

— Как твое имя?

— Вейтц, госпожа. И я уже два года как взрослый, восемнадцать зим разменял. Не смотрите, что тощий.

— Тебя не помешало бы высечь за дерзость, Вейтц, — заметила она. — Но дело весит больше слов. И твои сегодняшние дела искупают твои речи. Я бы могла сказать тебе: подожди пару лет и явись на плац в урочный день. Но я не стану тебе лгать. Ты служишь банку Фоддеров. Мы не берем в герцогскую гвардию никого, кто служил или служит Дражайшему Иеремии и его родне. Иногда судьба выбирает прежде, чем выбор сделаем мы сами, Вейтц.

Парень закусил губу, словно пытаясь скрыть разочарование. Глаза его вспыхнули, словно два уголька.

— Мужчина сам выбирает свой путь, — процедил он. — Болт арбалетный на судьбу!

Не говоря больше ни слова, он нагнулся, схватил самострел и бегом бросился прочь — камни шуршали, когда он сбегал по осыпи. Повисло молчание.

— Иногда я думаю, — начал Крамер.

— Не думай, — резко оборвала его Эрме. — Это вредно. Ступай, проверь, как там лошади. А вы двое, что встали⁈

Крестьяне снова взялись за свое грязное занятие. Эрме пошла напрямик через поляну, осматривая тела. На душе было мерзко. Несколько раз она останавливалась, вглядываясь внимательнее, и то, что она видела, наполняло разум сомнениями и тревогой. С каждым шагом она убеждалась: здесь на забытой Благими террасе среди виноградников случилось нечто, чему не было примеров в естественной истории Тормары. Нечто пугающее. Нечто скверное.

Я должна это обдумать. Должна понять. Должна разгадать эту загадку. Так твердила она себе, стараясь запомнить все подробности. Ничего нельзя упустить. Ничего нельзя потерять…

Эрме кружила и кружила по поляне, точно ворон над падалью. Ноги заплетались. Наконец она обнаружила, что пялится в одну точку, без всякого подобия мысли, а Крамер пристально наблюдает за ней с почтительного расстояния.

Тогда она вернулась к дымному кедру. Расстелила плащ на траве. Села и долго смотрела, как шевелятся ветви на фоне луны, пока они не начали расплываться.

Утром, подумала Эрме, опуская голову на седло. Утром, все утром…

Вейтц вернулся перед рассветом, когда небо уже серело. Томмазо услышал, как зацокали копыта на тропе, как скрипнула, отворяясь, калитка.

Они просидели молча весь остаток ночи — в темноте и неподвижности. Светильник погас. Тетка Джемма горбилась у у окна, напрасно таращась во мрак, Томмазо скорчился на топчане, постепенно наполняясь все большей злостью. Твареныш решил поглумиться! Ничего — он за это заплатит! Томмазо придумывал способы мести, один изощреннее другого, но время шло, и он невольно внезапно задумался: а что если дурень Вейтц и в самом деле сгинет или уже сгинул в сумраке, разодранный в клочки порождениями ночи⁈

И как тогда? Как возвращаться к границе одному и без лошади⁈

Один раз тишину нарушило дребезжанье тележной оси на дороге внизу. Женщина встрепенулась, но звук проследовал мимо и вскоре замер вдали. И снова потянулось время. Свежело. Светлело. И вот, когда он уже совсем уверился, что ненавистный щитоносец получил свое, гаденыш вернулся.

Тетка Джемма выглянула в окно и ахнула. Вейц был один. Мерина он вел за собой в поводу. Обе лошади шли шагом.

Крестьянка поспешила наружу. Томмазо наблюдал с подоконника. Вейтц спрыгнул наземь, тяжело ударив подметками в пыль. Он что-то сказал подбежавшей женщине, и та словно бы посветлела лицом и принялась торопливо расспрашивать. Вейтц отвечал, попутно занимаясь своим конем: поправил попону, потуже затянул подпругу, выровнял стремена. Наконец он оставил свое занятие и пошел к дому. Томмазо отскочил от окна.

Он представлял этот момент ночью. Как сплеча врежет гаденышу в морду, чтобы тот знал, как подставлять честного человека, чтобы понял, что с ним, Томмазо, нельзя играть в подлые игры. С ним вообще нельзя играть!

Вейтц вошел в комнату, и вся решимость Томмазо моментально испарилась. Оруженосец шел вразвалку, тяжело, и нагловатое лицо его казалось усталым и даже каким-то… задумчивым, что ли? Если, конечно, предположить, что Вейтц обладает способностью думать…

— Собирайся, сморчок! — позвал он. — Едем!

Затем, не глядя, вскинул на плечо ремень своей торбы. Подошел к столу, плеснул в чарку из кувшина. Залпом выпил.

— Доброе вино, — сказал он, обращаясь не к Томмазо и не к тетке Джемме, а к утреннему свету за окном. — Доброе.

Тетка Джемма молча сунула ему в руку тряпицу с парой лепешек. Тот взял с коротким кивком и, не оглядываясь, пошел вон из дома. Томмазо поплелся следом. У лошадей Вейтц остановился, развернув сверток, разломил лепешку пополам. Одну половинку скормил своему серому, другую — мерину. Раскрыл торбу, чтобы спрятать остатки. Покопался в барахле. Еще покопался. Перевел взгляд на Томмазо.

Вот все и выяснилось, подумал тот.

— Ублюдок, — проговорил он, стараясь вложить в это слово всю ненависть и презрение, на какие был способен. — Мразь и ублюдок.

Он напрягся, ожидая взрыва ответной ярости, но Вейтц со странным спокойствием улыбнулся.

— Ублюдок, — согласился он и добавил бесцветным тоном. — Зато не трус.

И это было сильнее пощечины.

Они сели в седла и двинулись прочь со двора. Уже у поворота тропы Вейтц оглянулся на домик под апельсиновым деревом и женщину, закрывавшую за ними воротца.

— Доброе вино, тетка! — внезапно во всю глотку заорал он и рассмеялся, посылая коня рысью.

Томмазо не спешил его догонять. Они сделали с милю, прежде чем оруженосец наконец соизволил придержать серого.

— Эй, сморчок! — внезапно прошептал Вейтц, когда они поравнялись. — Не вздумай сказать ван Эйде или Трандуони, что здесь было! Добром прошу — молчи!

Он быстро крутанул лезвие ножа меж пальцами, направив острие на Томмазо. Тот вздрогнул, но Вейтц уже спрятал оружие и улыбнулся своей всегдашней мерзкой улыбочкой.

Деревья устало шелестели листвой. Солнце едва поднялось, но уже ощутимо припекало. День обещал быть еще жарче предыдущего.

Эрме осторожно пробиралась по чащобе, стараясь придерживаться изначально выбранного направления. Она отправилась в путь одна, оставив Крамера на опушке — зевающего и недовольного таким ее безрассудством.

Здесь не было троп, лишь переплетения корней, покрытые бурым лишайником и опадающими ломкими листьями. Лес был так же измучен зноем, как и вся долина. Птицы молчали. Зато дышать стало легче — омерзительный чад костра, устроенного крестьянами, ветер отнес в сторону и вниз.

Как только они вернутся в крепость, она примет ванну, даже если придется собрать всю воду в городе. Сожжет всю одежду. А после найдет колодец поглубже и швырнет туда футляр с инструментами. Если бы только можно было так же выкинуть воспоминания прошедшей ночи, забыть, пустить все на самотек. Но нет, уже не выйдет…

Слева, в гуще терновника показался серый каменный бок. Эрме пошла напрямик, через заросли дикой малины. Она не сомневалась, что если кто-то и прячется в лесу, то именно в таком месте. Не сомневалась с той самой минуты, когда крестьяне сказали, что поблизости есть Стол.

Когда-то здесь, наверно, была расчишенная поляна, но сейчас малина и терн заполонили все вокруг, так что каменные плиты подымались прямо из кустарника. Пять камней стояли вертикально — все разного уровня, самый малый по колено Эрме, самый высокий — на две головы выше ее роста. Шестой камень — гладкая округлая плита — лежал на земле, и плети малины плотно обвивали его серую грудь.

Такие места называют Столами Скитальцев, и они есть везде в Тормаре. Везде, где выращивают виноград и приносят дары Повелителю лоз и его веселой свите. Осенью в последнее полнолуние перед Паучьей полночью сюда являются окрестные виноградари, молча выбивают дно бочонка, заливая камень лучшим молодым вином, и удаляются прежде чем, оно впитается в землю. В другое время сюда по доброй воле и нос не кажут.

В этот год обряд не состоится, с горечью подумала Эрме. Повелитель лоз останется трезвым.

Плита не пустовала. На сером камне вольно расселся человек и самым усердным видом начищал лезвие чикветты. Он, казалось, полностью ушел в свое занятие. Эрме остановилась неподалеку, разглядывая его.

Это был молодой человек лет двадцати пяти — двадцати семи. Высокий, стройный, атлетического сложения, но крайне небрежного вида. Серая рубашка промокла от пота и потемнела под мышками и груди. На левом колене штанина была продрана. Сапоги превратились в совершенные опорки — подметки едва держались, грубо пришитые через край.

Человек тщательно полировал лезвие и время от времени недовольно выдвигал вперед нижнюю челюсть, заросшую рыжей (в цвет волос) щетиной. Лицо его казалось красным от загара, и капли пота бисеринами блестели на высоком лбу. Бродяга бродягой, бандит бандитом. Правда, весьма миловидный бандит.

— Попался, Йеспер, — вдоволь налюбовавшись на столь сомнительное зрелище, негромко сказала Эрме.

Он вскинул голову и просиял широченной улыбкой, в белизне которой блеснул металл — нижние резцы были вставные, красного сфарнийского золота. Зубоскал — такое прозвище даром не дается.

— Доброго утра, монерленги! — проговорил Йеспер, спрыгивая со своего сиденья. — Рад видеть вашу светлость в добром здравии! Что ж вы стоите, я сейчас местечко расчищу!

Он принялся обрывать плети малины.

— Спасибо, Йеспер, я лучше здесь.

С этими словами она опустилась на древесный корень в паре шагов от Стола.

— Ну, как знаете, — он снова шлепнулся на камень, глядя на нее лучистым веселым взглядом. Эрме стоило большого труда не улыбнуться в ответ.

Человек, так вольно и удобно рассевшийся на каменном столе, был приговорен к смертной казни по меньшей мере в двух государствах Тормары. Впрочем, такие мелочи не в состоянии были отравить безмятежной жизнерадостности Йеспера Зубоскала. Йеспера Бледного. Йеспера Красавчика. Бездомного авантюриста Йеспера Ярне Варендаля.

— Пять лет тебя не видела, а ты почти не изменился, — заметила она.

— Все такой же дурак? — довольно сказал он. — Это точно, ничего не поменялось.

— Значит, ты назначил себя джиором Кастелло Кобризе? Неосторожно с твоей стороны.

— О, монерленги, это очень долгая история. Если кратко — мне срочно нужно было назвать дыру… подырее. Ляпнул первое, что пришло на ум. Язык мой — враг мой. Каюсь неистово.

В подтверждение своей речи он демонстративно шлепнулся на коленки прямо в малину. Эрме поморщилась. Паяц, как есть паяц.

— Это преступление, если ты забыл. Назови причину, по которой я тебя не повешу сей же час, Йеспер. Или не отрежу твой язык, избавив от врага. Но для начала поднимись на ноги.

— Легко назову пять, монерленги, — с широкой улыбкой согласился он, отряхивая штаны. — По степени возрастания важности. Первая: я благородного рода, меня нельзя казнить смертью простолюдина.

— Эти сказки можешь плести кому угодно, только не мне.

— Я не подданный его светлости герцога Джеза. Вы не вольны в моей жизни…

— Когда и кого это останавливало? Ты отщепенец, бродяга. Уж твой-то бывший сюзерен за тебя точно не вступится.

— Я подгадил банку Фоддеров.

— Мелочь, но так приятно.

— Этой ночью я был храбрым воином.

— Соглашусь, твое появление было своевременным, пусть ты и тянул до последнего и выбрал странное оружие. Принимается к сведению. И пятая?

— Я всей душой верю в милосердие самой доброй из женщин, что когда-либо занимали трон.

— Перестарался, Йеспер. Вряд ли кто-то в этом мире додумался бы назвать меня доброй. И я не занимала трон, слава Благим. Просто сторожила его, как цепная псина. Льстить не умеешь, — вздохнула Эрме. — А пора бы и научиться. Большой мальчик. Пригодилось бы.

— Не умею, — покаянно согласился Варендаль. — Оттого всегда говорю правду. Так я прощен?

— Я подумаю над этим вопросом, пока мы будем добираться до крепости. Идем. Крамер заждался. Заодно расскажешь про свои приключения.

Лицо Варендаля посерьезнело — словно облако набежало на солнце.

— Простите, монерленги, но я не могу сопровождать вашу светлость. Я должен в ближайшие дни попасть в Реджио, а путь еще долог. Я и так задержался.

— В Реджио⁈ — удивилась Эрме. — Ты что, пойдешь напрямик, через Ламейю⁈ Да, и что ты забыл в этой благонравной дыре⁈ Вот где тебя точно повесят!

— Я собирался пройти через земли обители, но эти засранцы в синем появились не к месту. Так что придется напрямик. Простите, монерленги, но дело не терпит.

— Что ж, если так, иди. Постарайся, чтобы тебя не сожрали черные медведи.

— Подавятся, монерленги. Смею я надеяться, что когда моя дорога приведет меня обратно в долину Ривары, меня не вздернут на ближайшей пинии?

— Надейся, — милостиво разрешила Эрме. — Веревки нынче в цене, жаль будет тратиться на твою грязную шею.

— Эта мысль будет греть мое сердце, — Йеспер поднялся на ноги. — Да, чуть не забыл. Я тут у вашего легионера игрушку подзанял, — сказал он, постучав по сверкающему лезвию чикветты. — Она парню все равно пару месяцев без надобности, а мне без оружия, что голышом посередь базарной площади встать… Позор один. Уж не взыщите. Жив буду — верну.

Эрме кивнула. Даже если бы она и была против, как бы она смогла помешать? Прости, Эйрик, но ты вряд ли получишь назад свою чикветту.

Однако она не удержалась от шпильки.

— Так же, как кредит банку?

— Придет время — верну и кредит, — с усмешкой ответил Йеспер. — С пенями и процентами. Доброго пути, монерленги.

Он поклонился и, вскинув чикветту на плечо, вразвалку пошел прочь вглубь чащи. Эрме смотрела на пятно пота, что расплывалось по его рубашке между лопатками.

— Йеспер! — негромко окликнула она.

Он резко остановился, словно уже заранее ожидая вопроса.

— Разве ты теперь путешествуешь в одиночку? — произнесла Эрме как можно небрежнее, уже презирая себя за то, что спрашивает.

Йеспер оглянулся. Лицо его приобрело серьезное, грустное выражение.

— Вы же знаете, монерленги, — проговорил он, — Говорят, что Маравади пьет жизни, словно вино. Уйдут двое — вернется один.

Он умолк с горестным вздохом.

Нет, до боли сжимая пальцы в кулак, подумала Эрме. Неправда! Я же не видела его на Лестнице. Не видела…

— Но мы же непутевые, — с виноватой улыбкой продолжил Йеспер. — Все не по-людски. Ушли двое — вернулось четверо.