Тормарский витраж. Книга 1. Время скитальцев

Глава четвертая Битва под Козьим пригорком

— Ушли⁈

Вейтц стоял у порога, лицом к двери, выставив арбалет перед собой. В рыжем свете лампадки лицо его казалось очень бледным. Лоб усеивали капли пота. Девчонка, прижавшись к оконной раме, вслушивалась в ночные шорохи. Мотыжка в руке ходила ходуном.

— Ушли, — подтвердила она тонким голоском, и Томмазо внезапно понял, что это первые ее слова, сказанные за вечер. — Как есть сгинули.

Томмазо выдохнул, не веря в собственное счастье. Он совсем уж приготовился отдавать душу Благим, но внезапно дробь ударов, терзавшая стены, разом смолкла. Он откинул голову назад и пребольно врезался затылком в ножку топчана.

Вейтц обернулся. Лицо его исказила гримаса ярости, столь знакомая Томмазо.

— Ты, карга! — рявкнул он, направляя арбалет на крестьянку, стоявшую посреди комнаты. — Ты куда нас заманила⁈ На какую погибель⁈

Голос его срывался на крик. Глаза были злыми и мутноватыми. Палец подрагивал на крючке. Он же пил, с ужасом подумал Томмазо. Сейчас палец дрогнет, нажимая, и тогда… Томмазо даже зажмурился, чтобы не видеть. Девчонка у окна издала негодующий вопль.

Но тетка Джемма не сробела.

— Чего ты, малый? — успокаивающим грудным голосом произнесла она. — Чего взбеленился? Чего стрелой тычешь? Уймись, малый…

Томмазо в жизни не слышал, чтобы с Вейтцем кто-нибудь так разговаривал. Он ожидал взрыва бешенства, но щитоносец уставился на тетку Джемму, как будто доселе не видел, потом бросил арбалет на лавку, оперся кулаками о столешницу и грязно, самыми последними словами, выругался.

— Я, может, вам, ребяткам, жизнь спасла, — все тем же тоном продолжала тетка Джемма. — Что ежели б вы с ними где-то на воле повстречались, а? Я все сделала, как монерленги велела. Дверь заперла, ставни заперла…

— Монерленги? — Вейтц снова вскинул голову. — Саламандра⁈ Она здесь была⁈ Куда она отправилась⁈

— Была, — подтвердила крестьянка. — А куда пошла, не ведаю. То ее светлости дело…

— А эти…они куда деваются? — рискнул спросить Томмазо.

Тетка Джемма помрачнела.

— Кто ж знает. Здесь этой пакости лет пятнадцать как не видывали… Как теперь будем жить… с такой дрянью в соседстве…

— Где лаз на крышу? — Вейтц снова взялся за арбалет, закидывая ремень за спину.

— Там, — тетка указала на внутреннюю каморку, и щитоносец, едва не столкнув женщину с дороги, бросился туда. — Сморчок, посвети!

Лаз на крышу — обязательная деталь любого тормарского сельского дома. На крыше сушат травы, вялят виноград на изюм, а летом так и спят, если не донимают комары. Для чего он понадобился сейчас, когда снаружи, возможно, еще бродят ночные твари⁈

— Сморчок, чтоб тебя!

— Ты чего, малый? — тетка Джемма сама взяла светильник и пошла за щитоносцем. — Чего задумал? А ну, перестань!

Вейтц ее не слушал: он стоял на деревянной лесенке в углу и уже отодвигал щеколду. Толкнул люк — в душную вонючую теплынь каморки ворвался поток свежести. Вейтц взбежал по ступенькам и — идиот несчастный! — исчез в проеме люка.

Тетка Джемма опустилась на широкий топчан, укрытый мятым лоскутным одеялом.

— Ой, малый, — пробормотала она.

Томмазо остановился на пороге каморки, не решаясь двинуться следом, и в этот момент кто-то толкнул его в плечо. Девчонка! Она протиснулась внутрь и, насупившись, ринулась мимо бабки к лестнице.

— Ты-то куда⁈ — тетка Джемма поймала ее за ворот рубашки, но девчонка вывернулась угрем. Сандалии застучали по ступенькам, и спустя мгновение уже было слышно, как хрустит солома.

— Эй, сморчок! — раздалось с крыши. — Слабо тебе⁈

Томмазо, чувствуя, как все тело протестует, осторожно протиснулся мимо женщины и медленно, словно на позорный помост, полез. Ноги стали, словно ватные.

Они же сумели, говорил себе Томмазо. И ничего. Бродильцы уже ушли. Ничего не случится, не случится, не случится… Шепча эти слова, как заклинание, он добрался до отверстия люка, перевалился через край, и кое-как поднялся на ноги. Колени еще противно подрагивали.

После пропитанной уксусной вонью комнаты ночь поражала обширностью пространства и тишиной. Убывающая луна видела над виноградником и темными лесистыми склонами. Отчего-то сразу привиделись времена, когда он вот так же ночевал на крыше. Век бы не вспоминать.

Вейтц, держа арбалет под рукой, стоял у кроны апельсинового дерева.

— Ишь ты, выполз, — пробормотал он, когда Томмазо, опасаясь приближаться, замялся поодаль. Но слова эти прозвучали почти равнодушно, словно мысли щитоносца были заняты другими вещами.

Девчонка сидела на соломе, свесив ноги вниз. Томмазо подошел ближе, осторожно огляделся. Никакого движения. Серое полотно двора выглядело совершенно так же, как вечером. Разве что колодезное ведро валялось на земле. Апельсиновые деревья позади дома стояли в безмолвии.

Куда ушли твари? Появятся ли они еще, или Томмазо повезет, и он уберется из этой проклятой долины раньше?

Солома шуршала под ногами. От нее еще шло дневное тепло.

Справа, на склоне блеснула вспышка огня. Исчезла. Блеснула снова. Вейтц насторожился, вытянулся, вглядываясь, но долина снова была темна и спокойна.

Текли минуты, но ничего не менялось. Томмазо уже надоело топтаться на крыше, и тут ветер донес крик. Неразборчивый, приглушенный расстоянием, он повторился вновь. И вновь — уже тише.

Томмазо сжался, не зная, куда прятаться.

— Где⁈ — рявкнул Вейтц. Девчонка вскочила, ткнула пальцем куда-то за виноградники, что-то тараторя.

Ни слова больше не говоря, Вейтц подбежал к краю крыши и спрыгнул вниз. Приземлился на пятки, мягко, точно дикий кот, мотнул башкой, вскочил и бросился к конюшне. Томмазо в полном ужасе следил, он пытается сбить замок, на который предусмотрительная тетка Джемма заперла лошадей и коз.

Девчонка сдавленно пискнула и прыснула к люку. Послышались негодующие вопли тетки Джеммы, оконные ставни ударили о стену, и девчонка перелезла через подоконник, бренча связкой ключей.

Сандалии-стукалки процокали через двор, где Вейтц все еще пытался с помощью колышка вырвать петли кованой накладки. Девчонка сунула щитоносцу ключи, тот мигом расправился с замком и вбежал внутрь. Заржала лошадь, истошно заблеяли козы.

Томмазо ошеломленно замер, не понимая толком, что случилось. Внизу, в доме ругалась тетка Джемма: кажется, она (еще одна безумная!) снимала дверной засов.

Наспех оседланный жеребец вылетел из конюшни. Вейтц, приникнув к гриве, направил его к колючей изгороди, всадил шпоры в бока. Конь прыгнул над оградой и спустя миг уже исчез за поворотом тропы.

— Ой, малый, малый, — пробормотала тетка Джема, отворяя дверь. — Куда ж ты⁈ Дурная голова у твоего дружка, парень. Отчаянная. Не удержится на шее.

— Он мне не дружок, — пробормотал Томмазо, садясь на краю пристройки на корточки. У него не было ни малейшего желания высматривать, куда понесло долбанутого щитоносца. Дождаться бы утра и убраться восвояси. Пусть выпорют. Зато не сожрут.

Тетка Джемма взглянула на него снизу, с порога.

— Твоя правда, парень, — себе под нос произнесла она. — Не водить вам дружбы.

Вновь загремели копыта, и к изумлению Томмазо из конюшни показался мерин. На его спине без седла, управляясь лишь при помощи узды, сидела девчонка. Мерин спорой рысцой процокал к воротцам.

— Ненча, ты куда⁈ — вскинулась тетка Джемма. — А ну, стой! Стой сейчас же!

— Эй, ты! — заорал Томмазо, вскакивая на ноги и мечась по крыше. — Верни лошадь, дура!

Но девчонка, подстегнутая криками, только сильнее заработала пятками. Мерин, словно очнувшись от всегдашней своей полусонной одури, развил невероятную для такой ленивой скотины прыть и вскоре скрылся из глаз.

— Да что ж такое деется-то! — тетка поспешила к изгороди, но на полпути остановилась, пойманная одышкой, приложила ладонь к груди. Постояла, глядя на темные дебри виноградника, и, сгорбившись, поковыляла назад к дому.

— Вернется — выпорю! — услышал Томмазо бормотание.

Томмазо едва дождался, пока она войдет в дом и, торопливо сбежав по лестнице вниз, вновь запер дверь на засов. Собрался было закрыть ставни, но тетка Джемма остановила:

— Не надо…

Уселась у открытого окна на лавке, уставилась во мглу.

Томмазо упал на топчан, привалившись к стене. Ночь ползла в комнату. Дальние вскрики больше не повторялись, но все равно сердце екало при каждом шорохе во дворе. Какого рожна Вейтц понесся туда? Совсем спятил от винища? Про девчонку Томмазо и не раздумывал — дура она и есть дура!

Дорожная торба Вейтца, истрепанная, с потрескавшейся кожей, вещь под стать владельцу, — валялась в изголовье. Один из карманов порвался, и из него выкатились стертые игральные кости. Томмазо лениво подобрал их, подкинул на ладони. Вейтц вечно подбирал всякие подобные вещицы: камни, пуговицы, мелкие медные монетки не поймешь какой страны, раскрашенные карты. В торбе вечно бренчало, и ван Эйде не раз по пьяни угрожал вышвырнуть вон «лавку старьевщика». Томмазо раскрыл торбу, чтобы забросить туда кости. Пальцы разжались.

Внутри сумки, среди всякой мелкой дешевой дряни, составлявшей имущество щитоносца, лежал прекрасно знакомый Томмазо кожаный футляр, перевязанный синей лентой.

— Не смотри в глаза! — закричала Эрме. — Эйрик, не смотри им в глаза! Беги!

Но было поздно. Штольц еще пятился, но шаг его уже сделался нетвердым, замедленным. Сквозь прищуренные веки Эрме различила, как светлячки устремились вперед… и сама побежала, выдергивая кинжал, еще надеясь оттащить Эйрика и уже понимая, что не успеет.

Еще миг — и на поляну ворвалась живая лавина. Сопящая, визжащая, булькающая, она накатила на Штольца, вмиг сбив его с ног. Навстречу ей с обнаженной чикветой ринулся Крамер. Твари облепили его. Чикветта вметнулась и опустилась, расплескивая желтую кровь, еще раз и еще раз. Крамер бил наугад, чикветтой, латной перчаткой, бил, бил, бил. Где-то слева орал Ройтер — бродильцы атаковали и оттуда.

Эрме на мновение замерла в растерянности. Бродильцы, приметив новую цель, устремились к ней. Эрме, опомнившись, рванула плащ, обматывая руку. Вовремя: зубы первой твари вцепились в ткань, с треском разрывая ее. Эрме ударила кинжалом, метясь в горло. Попала — кровь плеснула в лицо, едва не залепив глаза. Вторая гадина прыгнула, ударив в живот. Эрме пошатнулась и, уже падая, успела пнуть бродильца ногой в грудь. Тварь отскочила, бросилась вновь и напоролась на выставленный кинжал.

— Клаас! — прорычал Крамер. — Уводи монерленги! К лошадям! Живо к лошадям!

Рука легионера вцепилась в плечо, рывком поставив Эрме на ноги.

— Быстрее! — крикнул он прямо в лицо.

И побежал, таща Эрме за собой. Краем глаза она увидела Ройтера, увешанного бродильцами, как затравленный медведь — собаками. Видение меркло — огни гасли, и только луна теперь освещала поле боя. Сколько же их⁈ Сколько⁈

Она выдернула руку так резко, что Клаас едва не упал.

— Стой!

— Монерленги⁈

— Стой! Я приказываю! Стой и дерись!

Никто и никогда больше не скажет, что Саламандра побежала на своей земле, бросив своих людей!

— Монерленги! — заорал Клаас, и онашарахнулась в сторону,лишь чудом увернувшись от налетевшего бродильца. Легионер взмахнул чикветтой, но сзади прыгнули еще несколько. Эрме ударила ножом, наугад, и удар не достиг цели. Ударила вновь, со всей силой, чувствуя, как лезвие ушло в мягкую плоть. Бродилец рванулся и потянул тощие когтистые пальцы к ее глазам.

Что-то тяжелое свистнуло сбоку. Эрме бросила взгляд через плечо: рядом с Клаасом возник человек — светлая рубашка серела в свете луны. Он держал здоровенный древесный сук с торчащими шипами обломанных веток.

— Берегись! — крикнул человек.

Она едва успела пригнуться. Человек ударил своей дубиной, разнося голову нападающей твари. В лицо полетели теплые ошметки. Эрме некогда было осознавать, что это такое — она просто сдернула шарф и наскоро вытерла глаза и щеки. Клаас продолжал отбиваться, и она бросилась ему на помощь, но новоявленный спаситель успел раньше. Он отшвырнул бродильца, как щенка, оставив добивать легионеру, и поспешил навстречу катящейся волне, в центре которой еще держался Курт Крамер.

Эрме бросилась следом, до боли сжав кулак с кинжалом. Только бы не выронить…

— Монерленги! — Клаас все еще пытался ее остановить, но Эрме едва различала его сбивающийся голос. В уши ворвался перестук копыт. На край поляны вылетела лошадь. Взвилась на дыбы, отчаянно заржав. Всадник скатился с ее спины, вовремя выскользнув из стремян. Вскочил на ноги. Кто это? Откуда? Какая разница, лишь бы помог!

Удар был такой, что она забыла, как дышать. Ноги подкосились, и она упала, врезавшись ладонями и коленями в каменистую землю. Кровь забарабанила в виски, и ее грохот уничтожил все иные звуки. Каждый удар сердца сотнями уколов отдавался во всем теле.

Что со мной⁈

Эрме попыталась глотнуть воздуха — хоть самую малую каплю, но он словно загустел. Подбежавший Клаас кинулся поднять ее и вдруг отпрянул, точно обжегшись.

Что со мной⁈

Перстень на безымянном пальце наливался неправильным, злым, алым светом. Еще миг и от ее ладони по земле, залитой слабым лунным сиянием, поползли тонкие — не толще волоска — едва различимые алые нити. Они расползались, словно змейки, исчезая среди камней и редкой травы, и Эрме зачарованно смотрела, как они утекают, сливаясь с тенями. Пальцы царапали землю, словно не повинуясь ее воле.

А потом, словно разорвав завесу кошмара, в уши ворвался истошный визг.