Вознесение гор

Глава 37

После того, как отец ушёл, Даниэл повёл овец в другое место. Пастбище, на котором они паслись, ещё имело полно отличной травы, но Даниэлу нужно было другое. Отсюда ему не было видно дом Кэйт. Хоть он и не намеревался ходить повидаться с ней, он всё же хотел быть как можно ближе.

После часа работы, при искусной поддержке Лэйси, овцы оказались внизу южного склона, который был ближе всего к дому Сэйеров. Взгляд Даниэла всё ещё был достаточно намётанным, чтобы увидеть, что здесь овцы уже недавно паслись, но корма тут ещё оставалось достаточно, чтобы они были довольны.

Усевшись там, где когда-то было его самое любимое место, Даниэл прислонился спиной к гладкому валуну, и начал играть. Цистра его матери чувствовалась тёплой и удобной под его пальцами, как старый друг. Бронзовые струны были более отзывчивыми, чем струны из конского волоса на его собственном инструменте, играя ноты громче и чище.

«Может, у меня будет время достать струн перед возвращением».

Он играл полчаса, но несмотря на то, в каком месте он находился, Даниэл не смотрел на дом Сэйеров, предпочитая видеть его в своей памяти. В том месте, в его сердце, Катрин Сэйер ходила и пела, вечно молодая и беззаботная. Она слушала со своего порога, сидя тихо, чтобы слышать негромко доносившиеся издалека звуки его цистры, а порой, когда ему улыбалась удача, Кэйт присоединялась к нему для пикника.

«Она только раз принесла тебе обед», — заметила его более аналитическая сторона. «Заткнись», — парировал его внутренний мечтатель.

Играть на склоне холма, надеясь, что она услышит, и воображать её визиты — вот, о чём были его фантазии в течение последних пяти лет. Когда жизнь становилась для него совершенно невыносимой, когда тьма его комнатушки смыкалась на нём, он отступал в своём разуме именно сюда. Даниэл чувствовал, как ветер ласкал его лицо, а мягкие ноты цистры танцевали над лугом.

Часть его разума видела её приближение, как она осторожно шла вверх по крутой звериной тропе от реки, но пальцы его не дрогнули на струнах. С каждым шагом она приближалась, и он чувствовал, как струны его сердца натягивались всё туже, напрягаясь.

Глаза он не открывал. Даниэл знал, что потеряет концентрацию, если увидит её в свете послеполуденного солнца. В таком свете её волосы вспыхивали красными и золотыми отсветами. Вместо этого он ждал, пока она не встала не более чем в двадцати футах от него.

Когда с его пальцев сорвались последние ноты, он поднял голову, и посмотрел на неё. Стоявшая перед ним женщина была более старой, более высокой, и более изнурённой, чем та, которую он помнил. Однако солнце по-прежнему вспыхивало в её волосах. Она наблюдала за ним неподвижными, тихими глазами, скрытыми в тени. Даниэл не мог видеть их цвет, но ощущал на себе их взгляд.

Он уставился на неё в ответ, не доверяя своему голосу.

В конце концов она уступила, и подошла ближе, сев рядом с ним. Она не оставила между ними места, взяв его руку в свою, прежде чем положила голову ему на плечо. Казалось, что они просидели так, молча, целый час, но солнце поведало Даниэлу, что прошло лишь несколько минут.

— Ты не мёртв, — сказала Катрин Сэйер.

— Я каким-то образом выжил, — ответил он. «Пока что выжил».

— Я долго ждала, Даниэл.

— Не стоило, — ответил он, — я не мог вернуться.

— Но ты же здесь, — сделала наблюдение она.

Он вздохнул:

— Только на несколько дней, в лучшем случае — на неделю. И больше я прийти уже не смогу.

Она повернула голову, прижавшись щекой к его груди, и вдохнув. Её свободная рука поднялась, ощупывая его бороду.

— Пахнешь ужасно, — заметила она.

Даниэл хмыкнул, не осмеливаясь засмеяться:

— В глубоких лесах никого это особо не заботит.

— Я теперь замужем.

— Родители сказали, — тихо произнёс он. — Сказали, что у тебя годовалый сын.

— Его зовут Э́рон, — ответила она. — Эрон Толбёрн.

— Я рад за тебя… и за Сэта.

Её лицо было скрыто тенью, но он ощутил, как она улыбнулась:

— Я люблю его, я люблю их обоих, Даниэл. Материнство изменило меня. Я — не та девушка, которую ты знал когда-то, но она всё ещё здесь, внутри. Мне нравится, кем я стала, но я не забыла, кем была.

— Я тоже изменился, — ответил он, но его тон был менее радостным.

Её пальцы провели по линии на внешней стороне его левой руки, отозвавшись невольной дрожью в его спине.

— Как ты это заполучил? — спросила она.

— Сам сделал, — признался он. — Она мне требовалась в качестве подспорья, чтобы выжить.

— Что ты нашёл в глубоких лесах?

Даниэл закрыл рот, думая.

— Жителей, — наконец сказал он. — Людей, вроде нас, но других. Мои способности там — норма.

Кэйт вздохнула:

— Значит, нашёл своих?

Тут он понял, чего она хотела. Кэйт хотела утешения. Она хотела знать, что он был в порядке, что он не страдал. Как и его родители, она всё ещё любила его, и хотела найти подтверждение тому, что он процветал. Даниэл не собирался ей лгать, но в тот миг обнаружил, что не может поступить иначе:

— Да.

— А любовь нашёл? Тебя там кто-то ждёт?

В его сознании мелькнуло видение Лираллианты, и он не смог удержаться от сравнения холодности их отношений с теплотой одного лишь мгновения в обществе Кэйт. Это заставило его с болью осознать заменившую ему сердце пустоте. Затем он вспомнил мёртвое тело Амары, и у него сжалось в груди:

— Да, — ответил он. — Есть женщина, что ждёт меня.

— Она красивая?

Он призадумался:

— Красивая. Красивее, чем женщинам полагается быть, с волосами, напоминающими мне луну на речной воде. — «Холодную луну», — подумал он, — «твои же волосы напоминают мне тёплое солнце весеннего дня».

— Я всё ещё люблю тебя, Даниэл, — внезапно сказала она ему. — Но я не могу, я отказываюсь предать свой брак.

— Я и не хочу этого от тебя, Кэт. Сэт — хороший человек, и был мне добрым другом.

Он почувствовал, как она слегка расслабилась:

— Я рада. Я гадала, не подумаешь ли ты урвать у меня ночь удовольствия.

— Я тоже не хотел бы предать свои обещания, — ответил он полуправдой.

— Расскажи мне о тамошней жизни. Какие там люди? Существуют ли лесные боги?

То была опасная тема, но Даниэл старался как мог:

— Они держат людей вроде меня, с даром магии, в изоляции. Жизнь течёт своим чередом, но отдельное существование помогает защитить обычных людей от, ну… ты помнишь, что я сделал.

Она кивнула.

— Надзирателей посылают охотиться на остальных, заботясь о том, чтобы тем не было позволено причинять вред.

— Так ты за этим сюда пришёл? — спросила она. — И за этим посылали того, который пришёл за тобой?

— Да, — сказал Даниэл. — Когда он наткнулся на тело Ронни, то, думаю, решил, что я был слишком опасен, чтобы забирать меня. Поэтому он на меня напал, — объяснил он вполне разумным образом. — Я сохранил в тайне случившееся с ним, когда ушёл в глубокие леса.

— Разве лесные боги не могли увидеть это в твоём сердце?

— Нет, не могли, — сказал он ей. — Они могущественны, и мудры, но не являются истинными богами. Они — скорее пастухи, присматривающие за человеческим родом.

— Понятно, — кивнула она.

Они ещё несколько минут тихо сидели, прежде чем она возобновила их беседу:

— Что случится, когда уйдёшь обратно?

— Почти ничего, — сказал он ей. — Вернусь к свей работе по дереву. В ежегодные патрули будут ходить другие, поэтому я не смогу снова навестить вас. Эта поездка — особая, подарок, чтобы я мог попрощаться как полагается.

— И ты будешь счастлив? — спросила она.

Он кивнул, сглатывая в попытке затолкать вставший в горле ком:

— Настолько, насколько могу.

Её взгляд шарил по его лицу, и он увидел, как её аура вспыхнула искрами, указывая на всплеск гнева. Когда она заговорила, её голос был тихим, не показывая ни намёка на кипевшее под ним пламя:

— Это ложь.

Даниэл не ответил.

— Пять лет изменили тебя, Даниэл Тэнник, но твою способность лгать не улучшили.

Он фыркнул:

— Так и есть.

— Боишься, что правда причинит мне боль? Я не настолько слаба, Даниэл, — спокойно заявила она.

— Здесь правда не принесёт ничего хорошего, выдумка будет гораздо мягче, — возразил он.

Она сгребла в кулак его бороду, бесцеремонно повернув его к себе лицом:

— Я — не та девушка, которую ты оставил, Даниэл. Теперь я — мать, и у меня иные приоритеты. Я не буду преследовать тебя, или пытаться тебя спасти. Но я заслуживаю знать, что случилось с человеком, которого я любила, с человеком, который научил меня любить. Хоть это мне дай.

Даниэл сжал челюсти:

— Я — раб.

Его пальцы коснулись ожерелья у него на шее:

— Эта штука — гарантия моего возвращения.

— А шрамы?

— То была правда, я сам их сделал. Они помогают мне эффективнее убивать.

Она нахмурилась:

— И что же это за рабство?

— Там есть арена, — объяснил он. — Людей вроде меня заставляют там биться на игрищах для потехи наших хозяев.

— Почему они позволили тебе прийти сюда?

— Потому что я — лучший убийца из всех, что у них когда-либо были. За прошедшие пять лет я убил сотни мужчин, женщин и детей. В конце концов я убил так много, что моя хозяйка позволила мне уйти на покой, в некотором роде. Она держит меня так, как ты могла бы держать питомца, но я не был счастлив.

— И ты ей достаточно небезразличен, чтобы позволить тебе навестить семью? — с выражением недоверия на лице спросила Кэйт.

— Если честно, я не держу на неё зла. Она и её «семья» по большей части не виновны в том, что происходит на арене. Именно она попросила для меня разрешения прийти сюда, — сказал Даниэл.

Кэйт внимательно за ним наблюдала, ожидая, и когда он замолчал, она добавила:

— Но…?

— Но что? — сказал Даниэл. — Это всё.

— Я уже сказала тебе, Даниэл, лжец из тебя ужасный. Говори правду, и я поведаю тебе тайну, — предложила она.

— Тайну? — спросил он, с любопытством подняв бровь.

— То, что ты будешь рад узнать, — серьёзным тоном сказала она.

Даниэл ощутил, как в нём всколыхнулась и сошла на нет фрустрация. Он хотел рассказать ей, и устал от тайн.

— Ладно, но я сомневаюсь, что этот обмен ты сочтёшь того стоящим.

— Это мне решать, — парировала она. — А теперь выкладывай, ты — первый.

— Цена за этот визит — возвращение на арену, — сказал он ей.

— Тебе придётся ещё кого-то убить? — спросила она. — Увидеть нас — настолько важно? — В её ауре была сложная смесь эмоций, но пока она говорила, её взгляд читал его лицо: — Нет, дело не в этом. Ты не думаешь, что сможешь победить.

Даниэл промолчал.

— Этот визит что, стоит твоей жизни?!

— Да, — просто ответил он. — Теперь, будучи здесь, я честно могу это сказать. Этот визит — единственная стоящая вещь, оставшаяся в моей жизни. — Он остановился, когда ему в голову неожиданно пришла мысль: — Думаю, она пыталась задать мне тот же самый вопрос.

— Кто?

— Лираллианта, — ответил он, — моя… хозяйка.

— Но она же сделала это предложение, разве нет?

Даниэл пожал плечами:

— Она попросила для меня разрешения на визит, но это требование добавили старейшины и другие рощи. Не думаю, что оно её обрадовало.

Глаза Кэйт слегка расширились:

— Она любит тебя.

Даниэл рассмеялся в ответ:

— Будь ты с ними знакома, ты бы так не говорила. Мы для них — не более чем животные. Она испытывает ко мне не больше чувств, чем человек мог бы испытывать к высоко ценимой лошади.

— Разве ты не любил Блю? — указала она.

Даниэл странно уставился на неё:

— Не думаю, что это — то же самое.

— Конечно то же самое, — ответила она. — Ты путаешь любовь и похоть. Просто потому, что она — женщина, ты считаешь отсутствием любви то, что она не желает позволять тебе засовывать в неё член, однако любовь — не про это. Секс — просто приятная вещь, иногда получаемая в довесок.

— Каждый раз, когда я думаю, будто знаю, что ты можешь сказать, ты говоришь что-нибудь подобное, и я понимаю, что всегда тебя недооценивал, — восхищённо ответил он.

«Я всё время смотрел на Ши'Хар свысока, поскольку они не понимают любви, но теперь она показала, что я — такой же невежественный».

— Так ты признаёшь, что я права?

Он отвёл взгляд:

— В принципе — да, но ты не видела этот народ, или то, что они творят со своими же сородичами.

— Я её не знаю, но я знаю тебя, Даниэл, — сказала Кэйт, — и я никогда бы не стала недооценивать твою полнейшую тупизну.

Это заставило его рассмеяться:

— Рассказывай твою тайну. На обсуждение моей тупой башки можно потратить весь остаток дня.

Она бросила взгляд на солнце:

— Мне нужно скорее возвращаться, поэтому буду краткой.

— Ты здесь была не больше получаса, — сказал Даниэл, нахмурив брови.

Кэйт улыбнулась:

— Я теперь — мать, Даниэл. Я оставила Эрона спать в колыбели.

— И долго он спит?

— Может спать часами, но если проснётся, я хочу быть рядом.

Выражение её лица сказало ему всё, что Даниэлу нужно было знать, и заставило его ощутить пустоту внутри. Он никогда не будет отцом в том отношении, которое имело значение. Её волновала забота о семье, в то время как его волновал лишь он сам.

— Можешь рассказать мне всё остальное завтра, — предложил он, — если я смогу зайти…

— Ты зайдёшь, — властно сказала она, — но эту вещь мне нужно сказать тебе прямо сейчас. Это — тайна, которой я могу поделиться лишь с тобой.

— Ладно.

— После того, как ты ушёл, я злилась — на тебя, на богов, на всех. Позже я успокоилась, и долго думала о случившемся, от начала и до конца. Когда я попыталась поговорить об этом с матерью, она отреагировала необычным образом. Была груба, и нисколько тебе не сочувствовала. Она всегда хотела сменить тему, найти какой-то другой предмет для разговора.

По мере того, как она говорила, лицо Даниэла всё больше каменело, но он молчал.

— В конце концов я догадалась.

Он больше не мог смотреть на неё, поэтому повернул свою голову к солнцу.

— Мне так жаль, — прошептал он.

— Не нужно, — сказала она со внезапной свирепостью в голосе. — Я выложила ей свои мысли, и она попыталась свалить вину на тебя, но я ей не поверила. Мы ссорились и спорили, и в конце концов она во всём созналась. Вскоре она ушла, и больше мы с ней не говорили.

В его голове бушевали кровь и пламя. То, от чего он бежал, наконец снова подняло голову, и теперь спасения уже не было. Его эмоции угрожали его самоконтролю, и Даниэлу ничего так не хотелось, как заставить воздух бешено закружиться, дав выход гневу и ненависти к самому себе. Он встал, и его тело так напряглось, что его начало трясти.

Мягкая ладонь, лёгшая ему на спину, усмирила его демонов:

— Я простила тебя, Даниэл. Как только поняла, я простила тебя, но её я не прощу никогда.

— Она — твоя мать.

— Я — тоже мать! — сказала она, выплёвывая слова с немалой злобой.

— Я предал твоё доверие, — парировал Даниэл.

— Тебе было едва пятнадцать, и ты позволил слабости предать твоё сердце. Она была взрослой женщиной, и она помогала тебя растить. Разница гораздо больше, чем ты можешь себе представить, — сказала Кэйт.

— Я не понимаю, — выдавил он, — зачем тебе меня прощать? Я этого не заслужил.

Её руки обняли его талию, и она прижалась щекой к его плечу:

— Во мне есть ограниченное количество прощения, Даниэл. Моя любовь — безгранична и незыблема, но прощения во мне не так много. И то, и другое я решила дать тебе.

Он повернулся, с намокшими от слёз щеками, и притянул её поближе к себе. «Чёрт, почему она такая прекрасная?». Не думая, он опустил своё лицо к её собственном, и страстно поцеловал её, не в силах больше удерживать своё ужасное желание. Его жизнь стала холодной пустотой, и ему только и было нужно животворящее пламя, которым являлась Катрин Сэйер, чтобы эту пустоту заполнить.

Она ответила на его поцелуй, сперва с готовностью, но в конце концов она начала отталкивать его.

Её аура бурлила от страсти и похоти, и то же самое он видел отражённым в её взгляде, но она решительно держала его на расстоянии вытянутой руки.

— Я всё ещё замужем, — печально сказала она ему. — Семья всегда будет для меня важнее.

Он отпустил её, всё ещё внутренне борясь с собой.

— Хотя, если бы ты использовал свою силу, то я, наверное, не смогла бы отказать, — дразнящим образом предложила она.

Даниэл зарычал, отчаянно глядя на неё. «Это что там в её ауре, надежда? Она что, хочет, чтобы я её принудил?». Тут он понял, что она хотела отговорку. Она не хотела предавать свою семью по собственной воле, но если бы он лишил её выбора…

«Ты — насильник». От воспоминания об этих словах у него по спине пробежали мурашки.

— Нет, — горько сказал он. — Больше я так делать не буду. Я слишком многим причинил боль.

— Правда, так много правды в этих словах… — сказала она, направляясь прочь. — Приходи завтра на ужин. Сэт тоже будет рад тебя увидеть.

— Ладно, — сумел ответить он.

Будучи уже более чем в двадцати ярдах, она крикнула назад:

— Ты поиграешь для меня… пока я не дойду до двери?

Он стал играть, и продолжил играть ещё долгое время, пока у него не заныли пальцы, а разум не остался совершенно пустым.