Ворлок из Гардарики

Глава 9 Королевский суд

Чувствительный тычок локтем от Сигурда на мгновение отвлек Вратко от созерцания собравшихся во дворе людей.

— Ты чего? — зашипел он, потирая ушибленные ребра.

— Не больно-то нос задирай, — зловещим шепотом посоветовал старый викинг. — А то и не такие, как ты, без носа оставались.

— Я не задираю…

— Ага! А то я не вижу. Ты за Хродгейром не повторяй. Он — воин хоть куда, а ты кто?

— Смотреть-то можно хоть? — Вратко поспешно склонил голову. А ведь и правда могут подумать, что заносчив и нагл не в меру.

— Тихонько. Из-под ресниц. Да ты не робей! — Сигурд повторил удар локтем и, как назло, попал в то же самое место.

Новгородец ойкнул вполголоса.

Гуннар услышал его, повернулся и покачал головой: не хорошо, мол, болтать перед глазами конунга. Сигурд махнул ему рукой — не бери в голову, я знаю, как лучше!

Хродгейр остановился точно посредине двора. Отвесил исполненный достоинства поклон. Прямо перед ним на креслах с высокими резными спинками сидели несколько человек.

Крепкий, широкоплечий мужчина, чьи светло-русые волосы и бороду обильно припорошила седина. Кустистые брови сошлись на переносице, и под внимательным взглядом серых глаз словен поежился. Годы наложили на лицо Харальда Сигурдассона сетку морщин, выбелили волосы, но не сделали его мягче и добрее. Конунгу не нужно было носить корону, чтобы любой встречный догадался, кто находится перед ним. Говорят, иные рождаются в семье правителей, с детства готовятся воссесть на трон, а когда добираются до заветного титула — пшик выходит, пустое место. А другой может даже не задумываться о короне — рубиться на мечах, грабить и пьянствовать, скитаться и бродяжничать, но она сама найдет его. И если кто-то думает по-другому, Вратко посоветовал бы ему прийти к Харальду, конунгу Норвегии, сидящему посреди не слишком чисто выметенного двора, одетого в простую куртку, какие носят викинги в походе, и сапоги с мягкими голенищами. Прийти и посмотреть тому в глаза.

Рядом с конунгом сидела статная женщина, одетая по обычаю северян, но в ее облике что-то неуловимо говорило, из какого племени она явилась сюда. Ее глаза видели днепровские кручи и густую тень киевских лесов, видели церкви, рубленные из дерева, и струги, скользящие по глади неспешной, но могучей реки. Елизавета Ярославна. Ее благосклонности Харальд добивался не один год. Посвящал стихи.

Хродгейр как-то упоминал «Висы радости», написанные тогда еще не конунгом, но вождем вольницы, грабящей побережья Эллады и Сикилии.

«Нанной ниток» здесь будущий владыка Норвегии называл Елизавету, дочь киевского князя Ярослава Мудрого. И хотя Харальд женился во второй раз — обычаи норвежцев дозволяли иметь больше одной жены, — с собой в опасный поход он взял не Тору Торбергсдоттир, а уроженку Гардарики. Всем известно, дети князя Ярослава умом в отца пошли. Младшая дочь — Анна — всем королевством франков заправляет, и ничего, никто не жалуется. Значит, и Елизавета может при случае конунгу добрым советом помочь, поразмыслить вместе над трудной задачей или тайной, которой не сразу с советниками поделишься.

Рядом с Ярославной сидели две девушки, погодки по виду. Одна, по всей видимости, младшая, как две капли воды похожа на мать — тот же гордый постав головы, величавая осанка, прекрасные черты лица. С первого взгляда видно — дорога ей в королевы или княгини. Вторая не сказать что дурнушка… Нет, дочь Харальда и Елизаветы не могла быть некрасивой, но она больше походила на отца. Мальчик, юноша мог бы гордиться этим. Но девушку не слишком-то красили тяжеловатый подбородок и густые брови. И взгляд. Внимательный, вдумчивый, подходящий больше умудренному опытом военачальнику или священнику в летах.

— Младшая — Ингигерд, — шепнул Сигурд. — Ее в честь бабки назвали, жены Ярицлейва-конунга.[38] Красавица… Говорят, датский конунг, Свен Эстридссон, уже сватает ее за своего сына, Олафа. Старшая — Мария. Она — не от мира сего… Иногда пророчествует, иногда впадает в печаль — не ест, не пьет, мается, бедняжка. Дроттинг Эллисив[39] не слишком ее любит, зато Харальд… Люди болтают, он с ней советовался — плыть ли в Англию.

— Да ну? — удивился Вратко.

— Да. Мария не хотела этой войны, но договор есть договор…

— Ладно, после… — все так же шепотом оборвал старика новгородец. — Другие кто?

— Другие? Ярл Торфинн с Бирсея, ярл Сигни из Вике, ярл… Эй, ты чего, парень?

Но Вратко уже не слушал пояснений. Рядом с сухопарым благообразным стариком в епископской шапочке он увидел старого знакомца — монаха Бернара. Того самого, что взошел на борт «Морской красавицы» в Волине. Словен шагнул вперед, кулаки его сжались, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы широкая ладонь Гуннара не опустилась на его плечо.

— Стой спокойно! — рыкнул кормщик.

— Да это же…

— Я сказал, стой спокойно, а то придушу.

В голосе викинга звучали нотки, ясно дававшие понять — он не шутит. Вратко повиновался, хоть душа требовала броситься на подлого монаха, вцепиться ему в глотку и давить, пока из него не выльются последние капельки жизни.

Невысокий коренастый ярл Торфинн, обладатель длинных усов, поднял вверх руку, призывая собравшихся к вниманию. За несколько мгновений в толпе воцарилась мертвая тишина. Только свист ветра да отдаленные крики чаек нарушали ее.

— Датчанин Лосси по прозвищу Точильный Камень обвиняет Хродгейра, известного как Черный Скальд, и требует королевского суда! — провозгласил Торфинн. — Присутствует ли здесь Лосси Точильный Камень?

— Я тут! — ответил датчанин. Он стоял чуть-чуть правее в окружении своих дружинников.

— Присутствует ли здесь Хродгейр Черный Скальд?

— Я пришел! — подал голос норвежец.

— Пускай Лосси выскажет свои обвинения.

Точильный Камень откашлялся.

— В Зундском проливе нас застала буря. Я направил «Жрущий ветер» во фьорд Жадного Хевдинга. Все знают: когда есть где спрятаться, глупо бороться с волнами…

Лосси говорил спокойно и обстоятельно. Чувствовалось, что он готовился давно. Быть может, задумал пожаловаться на Хродгейра еще тогда, поддавшись обиде. Но Вратко не слушал его. Он смотрел только на отца Бернара, буравил его взглядом не хуже, чем Один скалу в поисках меда поэзии. Монах его не замечал. Скорее всего, и помыслить не мог, что стоящий в толпе викингов паренек — тот самый сын убитого магдебуржцем Дитером новгородского купца, уцелевший в волнах Варяжского моря.

— Весла моего корабля, отличные ясеневые весла, треснули, будто трухлявая осина! Все знают, скальды не чужды колдовства. Чем, как не колдовством, можно объяснить сломанные весла?

Ярлы за спиной короля Харальда переглянулись. О чем они подумали? Соглашались со словами датчанина или посчитали их глупой выдумкой?

— Хродгейр отказался признать свою вину. Но кто, кроме скальда, все знают, мог прочесть нид? Чьи слова еще обладают силой?

— Лестно ты отзываешься о скальдах, Лосси-датчанин! — с ухмылкой проговорил викинг, затерявшийся в свите Харальда. Одутловатое лицо, темная щетина на подбородке и куртка, густо покрытая пятнами, в которых угадывалась и жирная еда, и вино с пивом, делали его похожим на лавочника или небогатого купца. — Я начинаю гордиться тем, что я тоже скальд.

Конунг глянул на него и улыбнулся. Не сдержали усмешек и ярлы.

— Это — Халли Челнок,[40] — зашептал Сигурд в ухо словена. — Язык его такой же острый, как наши мечи. Его еще называют Халли Каша.

— Тогда, в первый раз, я подумал, что ошибся, — продолжал, нисколько не смутившись, Лосси. — Все знают, Хродгейр — достойный воин, прославившийся честностью и справедливостью, и всем известный скальд. Но когда на мой дреки у Лошадиного острова напали накилеви…

Торольв, епископ Бирсейский, размашисто перекрестился, а Бернар, удивленно вскинув бровь, что-то зашептал ему на ухо. Остальные восприняли упоминание морского чудовища спокойно. Наверное, слыхали о нем не раз.

— Мы готовились дать отпор нечисти честной сталью и молитвой! Но тут из тумана появился «Слейпнир» Черного Скальда…

— Ага… Молились они… — язвительно заметил Сигурд. — Штаны они обмочили, а о молитве никто и не вспомнил.

— Тогда я понял, кто колдует на корабле Хродгейра. Это его ученик, мальчишка, вон он стоит! — Палец Лосси указал в сторону Вратко. — Гуннар держит его. Наверное, чтобы не начал творить заклятия прямо здесь!

Новгородец почувствовал на себе любопытные взгляды. Разные — подозрительные, оценивающие и даже сочувствующие.

— Я требую виру десять марок серебра! — громче, чем раньше, проговорил датчанин. — За ущерб моему кораблю, за скверну, нанесенную колдовством мне и моим людям. Половину серебра я хотел бы пожертвовать церкви в Бирсее, чтобы монахи помогли нам молитвами. Я и мои люди должны очиститься от скверны. Я все сказал.

Точильный Камень поклонился конунгу, ярлам и церковникам, бросил косой взгляд на Хродгейра.

Торфинн помолчал, обдумывая услышанное. После сказал:

— Что может сказать Хродгейр, прозванный Черным Скальдом, в ответ на предъявленное обвинение?

— Мой конунг. Почтенные ярлы. — Скальд начал с поклона. Слова он ронял размеренно и веско, не повышая голоса. — Я не могу отрицать: все, что сказал Лосси-датчанин, правда. Он не исказил событий и не солгал. Все зависит от того, что увидеть за этой правдой. Наши корабли состязались в скорости у залива Жадного Хевдинга. И если весла «Жрущего ветер» не выдержали, в чем моя вина? Разве я выбирал дерево для них? Разве я тесал и строгал их? Разве я приказывал хирдманам налегать на них? У Лосси-датчанина нет доказательств, что кто-то из моей дружины ворожил. Часто люди в горячке, вызванной радостью битвы или азартом состязания, выкрикивают друг другу в лицо оскорбления и пожелания несчастий. Повод ли это, чтобы признать их вину на суде?

Вратко следил за отцом Бернаром. Монах поджал губы, показывая презрение к болтовне человека, которого уже записал в язычники и чародеи. Харальд Суровый подпер подбородок кулаком и слушал внимательно, не перебивая. Свита тихонько переговаривалась. На лице Халли Челнока зрела новая улыбка — что-то исландец задумал?

— Когда в тумане, окутавшем побережье Лошадиного острова, — рассказывал дальше Хродгейр, — мы наткнулись на дреки датчан, то очень удивились. Видно, недоброе творится в нашем мире. Чем прогневили мы Господа, если накилеви начали сбиваться в стаи?

Епископ вновь перекрестился и сплюнул с брезгливым выражением лица.

— Мерзкие твари наводили морок. Верно, и туман был их заслугой. Их взгляд отбирал силы и желание сражаться. Все, здесь присутствующие, знают меня. Знают, что в бою иду я в первых рядах. Никто не обвинит и Лосси-датчанина в трусости. А также его и моих людей. Но под взглядом накилеви мечи валились из рук, а тело охватывало оцепенение. Единственным, кто сохранил разум и силы, остался мой ученик, Вратко из Хольмгарда. Я подобрал его в море и оставил у себя, решив, что паренек приносит нам удачу. Так и вышло. Думаю, именно его присутствие помогло нам у фьорда Жадного Хевдинга. Помогло и сейчас. Он, хоть и из русской земли, а, верно, хлебнул меду Бёльверка. Вот Вратко и прочитал вису, чтобы подбодрить нас, вселить уверенность и силы. Чья вина, что в тот же миг подул ветер, разорвал пелену тумана? Когда солнце коснулось богомерзких тварей, наваждение исчезло, сила вернулась к рукам, а решимость в сердца. В одного накилеви я всадил стрелу. Остальные удрали… Мне больше нечего сказать. — Хродгейр вздохнул. — Ну, разве только… Теперь я знаю, чего стоит благодарность датчан.

— Лжец! — зарычал Лосси. — Разве так все было?!

— Опровергни, — невозмутимо отвечал Черный Скальд.

— Мой топор докажет…

Хродгейр скривился, склонил голову к плечу:

— Ты вызываешь меня?

— Я порву тебя!

— Тихо! — Голос ярла Торфинна громыхнул подобно повозке Тора. — Если ты вздумаешь затевать драки, Лосси-датчанин, можешь возвращаться в Роскилле! Там руби кого хочешь!

Точильный Камень осекся, притих и опустил плечи. Видно, ему очень не хотелось возвращаться в Данию.

Конунг поднял глаза. В них плескалась глубокая грусть и забота. А еще глухая тоска человека, вынужденного вместо серьезных и жизненно важных дел заниматься всякими пустяками.

— Что скажут мои советники?

— Я промолчу. Не к лицу, — отрывисто проговорил воин с длинной, заплетенной в косу бородой. На его шее поблескивала толстая, витая гривна.

— Ярл Гудбранд из Согнефьорда, — шепнул Сигурд.

— Мне сдается, Лосси-датчанин попусту тратит наше время. — Торфинн покачал головой. — Я провел на Оркнеях не один десяток лет. За спасение от накилеви датчанам стоило бы выкатить Хродгейру и его людям с полдюжины бочонков пива.

— А мне кажется бесчестным добиваться победы ворожбой! — возмущенно сказал седовласый ярл Сигни из Вике.

— Вы позволите мне сказать, мой король? — опасно прищурился епископ. Отец Бернар стоял с ним плечом к плечу и сопровождал каждое слово Бирсейского иерарха кивком. Со стороны казалось, будто епископ попросту высказывает мнение монаха.

— Говори. — Харальд с неожиданным интересом посмотрел на священников.

— Я сумел вынести из услышанного здесь, что в ваших подданных еще очень сильно язычество. Бороться с ним — наша главная задача. А уж приверженность выходцев из Руси тайным ритуалам, которые запрещены церковью, и вовсе притча во языцех…

— Ты забываешься, священник! — Глаза конунга сверкнули углями. А Вратко успел заметить, как поджала губы и сузила глаза Елизавета Ярославна. — Ты говоришь в присутствии внучки Вальдамара-конунга,[41] крестившего все земли от Кенугарда[42] до Альдейгьюборга. А также в присутствии брата Олафа Святого,[43] чей прах покоится в священной раке в Нидаросе. И ты смеешь обвинять нас в недостатке рвения на пути служения Господу?

Кадык Торольва дернулся. Епископ перекрестился, захлопнул отвисшую челюсть. Бернар снова зашептал ему в ухо, поднимаясь на цыпочки. Оторвался, поманил к себе статного воина со светлыми бровями и шрамом на левой щеке.

— Что молчишь, епископ? — рыкнул Харальд.

Святой отец с Бирсея сглотнул и дрожащим голосом начал читать:

— Domine Jesu, dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori, perduc in caelum omnes animas, praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime indigent.[44] — Ближе к концу молитвы его голос окреп и зазвенел решительностью и отвагой.

— Позволь, я вмешаюсь в спор благородных мужей и святых отцов? — Халли Челнок протиснулся вперед. Высморкался на траву, не стесняясь присутствия королевы и ее дочерей. Вытер пальцы о штанину.

— Хочешь позвать всех за стол? — усмехнулся Харальд.

— Нет, хочу на голодный желудок заступиться за скальдов, если уж мой конунг, который сам скальд, каких поискать, не желает делать этого.

— Ну, давай… Говори!

Халли откашлялся. Хотел еще раз сморкнуться, но передумал.

— Я скажу вису. Она только что пришла мне на ум. Хочу сразу предупредить: если Лосси-датчанина сегодня к вечеру вдруг одолеет понос, я тут ни при чем. А то начнет на королевский суд звать, а там, глядишь, и хольмганга[45] потребует…

Точильный Камень переступил с ноги на ногу, рыкнул что-то неразборчиво.

— Так я скажу? — спросил Халли у конунга.

— Говори! — милостиво махнул рукой Харальд.

— Итак, виса в защиту скальдов. И не только скальдов.

Ярл Торфинн крякнул одобрительно. Харальд улыбнулся.

Лосси аж передернулся.

— К чему ты ведешь? — возмутился он. — Это всем известно!

— А мне кажется, что не всем, — отвечал исландец. — Кое-кто, прибывший на Оркнейские острова из Дании, путает искусство скальда с ворожбой ворлока. Я хотел подсказать собравшимся здесь именитым мужам, что нельзя обижать вкусившего меда поэзии, обзывая его колдуном. Кем бы скальд ни был — мастером, признанным от Миклогарда до Нидароса, или учеником.

— Да? Я сам слеплю строки не хуже вшивого русича!

— Слепишь? — прищурился Халли. — В том-то и дело, что ты лепишь, а скальд складывает. Чуешь разницу?

Викинги рассмеялись.

«Вот молодец!» — шепнул Сигурд.

Лосси побагровел от злости. Засопел, бросая на исландского скальда взгляды исподлобья.

— Кто еще хочет высказаться? — спросил Торфинн.

— А что говорить? И так все ясно, — махнул рукой Гудбранд из Согнефьорда.

— Пускай конунг огласит приговор, — добавил одноглазый ярл в плаще, заколотом на груди золотым бегущим оленем.

— Что ж. — Харальд Суровый встал, скрестил руки на груди. — Я выслушал и обвинение и защиту. Я услышал слова епископа, внял речам советников. Мой приговор. Хродгейр Черный Скальд невиновен. Вратко из Хольмгарда невиновен. За оговор назначаю Лосси Точильному Камню выплатить виру в размере четверти марки серебра каждому.

Лосси зарычал, но возражать не посмел.

— У кого есть еще просьбы, жалобы? — Конунг устало скользнул взглядом по толпе.

Вратко понял, что если промолчит сейчас, то будет мучиться всю жизнь. Непочтительно толкнув Сигурда и увернувшись от лап удивленно охнувшего Гуннара, он выскочил вперед.

— У меня есть жалоба! Я обвиняю! — от волнения у него сорвался голос. Парень захрипел и схватился за горло, закашлявшись.

— Это и есть Вратко из Гардарики? — спросил Харальд.

— Да, мой конунг, — кивнул Хродгейр. — Он из Хольмгарда. После того как мы выловили его из воды, я назвал его Подарком Ньёрда.

— Подарком Ньёрда? — усмехнулся правитель. — Хороший хейти. Говори, Вратко из Хольмгарда. Кого и в чем ты обвиняешь?

Новгородец набрал в грудь побольше воздуха:

— Я обвиняю монаха Бернара в том, что он позволил убить моего отца, купца Позняка из Новгорода. Из-за него началась ссора…

— Это серьезное обвинение, Вратко, — покачал головой Харальд. — Его нужно доказывать.

Парень почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Вот сейчас на смех поднимут, самого обвинят в облыжном доносе… А! Будь что будет!

— У меня нет доказательств. Есть только мои слова против слов монаха, — решив насмерть стоять на своем, начал рассказ Вратко. Он поведал все, с того дня, как Бернар поднялся на борт «Морской красавицы» в торговом городе Волине. Не старался выгородить Позняка, начавшего первым драку. Зато хорошо описал смех германцев, торчащих над бортом, когда сам Вратко свалился в море, и постную рожу монаха, уходящего прочь от толпы, но палец о палец не ударившего, чтобы помочь тонущему.

Выбрасывая злые, но правдивые слова, он не отрывал глаз от лица монаха.

Бернар сохранял бесстрастно-высокомерное выражение. Ни один мускул не дрогнул: он не позволял себе ни гнева, ни насмешки. Неужели так уверен в безнаказанности? Еще бы! Он, по всему видать, приближенный человек епископа, привык при королях, герцогах да князьях ошиваться. Что ему обвинения какого-то мальчишки? Знает, гадина, наверняка, что поверят ему, а не русичу. Одна надежда остается на Елизавету Ярославну…

Вратко остановился и перевел дух. С удивлением он заметил, что все викинги слушали его очень внимательно. Не шумели и не перебивали. Даже вознамерившийся уйти Лосси Точильный Камень задержался, чтобы дослушать до конца.

— Мы выслушали твои обвинения, — кивнул Харальд. — Они весьма серьезны. Но брат Бернар имеет право на защиту. Что ты можешь сказать, святой отец?

Монах дернул плечом.

— Все ложь. От начала до конца. Я не слышал ни о какой «Морской красавице»…

— Вот и зря, — раздался негромкий голос Хродгейра. — Гамбуржца Гуннара знают во всех городах моря Варяжского. И его телохранителя — Дитера из Магдебурга.

— Пусть так. Но на Оркнейские острова я приплыл на корабле хевдинга Модольва Кетильсона по прозвищу Белоголовый. Это могут подтвердить все.

— А я подтверждаю, что выловил парня бултыхающимся с бочонком в обнимку на волнах между Фольстером и Рюгеном. Это как раз по пути из Волина на Хедебю. И он рассказал мне ту же историю. Слово в слово. У меня нет оснований не верить русичу.

— Особенно если колдуете вместе, — прошипел Лосси.

Его не удостоили даже взгляда.

— Я утверждаю — ничего подобного не было! — Отец Бернар не возвысил голоса. Говорил все так же ровно и спокойно, с непоколебимой уверенностью в собственной правоте.

— Было! — выкрикнул Вратко, сжимая кулаки. Слезы обиды были готовы брызнуть из глаз. Еще чуть-чуть, и словен кинулся бы в драку — попробуй удержи!

— Не было. Не было… — со снисходительной полуулыбкой покачал головой монах.

Они вперились друг в дружку взглядами и замолчали. У новгородца кровь стучала в висках и алая пелена застилала глаза. Отец Бернар улыбался уголками губ и поглядывал с чувством превосходства. Он не сомневался в своей победе.

Харальд расправил ногтем большого пальца усы.

— Как я понял, свидетелей нет ни у обвинения, ни у защиты, — сказал он неторопливо.

Молчание было ответом. Никто не озаботился подтвердить очевидное.

— Когда земной суд не может решить дело, приходится прибегать к суду небесному, — продолжал конунг. — Пускай Господь разрешит ваш спор.

Викинги переглянулись. Похоже, подобного решения сурового правителя не ожидал никто из них.