Вольные Мальцы

Глава 13. Земля под волной

По зеленому дерну Королева подошла к Тиффани. Где Королева ступала, там на миг взблескивала изморозь. Та маленькая частица Тиффани, которая продолжала мыслить, подумала: к утру эта трава пожухнет. Королева убивает мой дерн.

— Вся наша жизнь — не более чем сон, как подумаешь, — проговорила Королева своим доводящим до белого каления, спокойным и приятным голосом. — Вы, люди, так любите грёзы. Грезите, что вы умные. Что вы много значите. Что вы особенные. Знаешь, вы такие мастера — почти как дрёмы, а воображения у вас явно больше. Я должна сказать — благодарю.

— За что? — сказала Тиффани, глядя на свои ботинки. Страх стянул ее тело, как раскаленная проволока. Бежать некуда.

— Я никогда бы не подумала, насколько поразителен ваш мир, — ответила Королева. — Я имею в виду, дрёмы… они не многим больше, чем ходячая губка, честно. Их мир древний. Он почти мертв. Они уже не изобретательны. При небольшой помощи с моей стороны, ваш народ сможет это делать гораздо лучше. Потому что, видишь ли, вы мечтаете и грезите все время. Ты, в особенности, все время грезишь. Твоя картина мира — это пейзаж, где ты находишься в центре, разве нет? Изумительно. Посмотри на себя, в этом довольно-таки безобразном платье и неуклюжих ботинках. Ты грезила о том, что можешь вторгнуться в мой мир со сковородкой. Мечта под названием «Отважная Девочка Спасает Младшего Братика». Ты считала себя героиней сказки. А потом убежала и бросила его. Знаешь, я думаю — когда на кого-то рушатся биллионы тонн морской воды, это как железная скала, которая упала на тебя, верно?

Тиффани не могла думать. Ее голова была полна горячего розового тумана. Это не могло сработать.

Ее Третий Помысел был где-то в розовом тумане и пытался пробиться к ее слуху.

— Я Роланда вытащила, — пробормотала Тиффани, по-прежнему глядя на свои ботинки.

— Но ведь он не твой, — сказала Королева. — Он, давай посмотрим правде в лицо, тупой мальчик с красным лицом и мозгами, которые заплыли салом: такой же, как его папа. Ты бросила своего братика с бандой мелких воришек, чтобы спасти избалованного придурка.

Не было времени! — пронзительно закричал ее Третий Помысел. — Ты не смогла бы добежать до Вентворта и потом до маяка! Ты и так едва-едва успела! Ты вытащила Роланда! Ты поступила логично! Ты не должна чувствовать себя виноватой из-за этого! Что лучше: попытаться спасти брата и быть решительной, отважной, глупой и мертвой, или спасти этого парня и быть решительной, отважной, умной и все еще живой?

Но что-то внутри нее продолжало твердить: оказаться глупой и мертвой было бы более… правильно.

Что-то продолжало твердить: маме ты так и скажешь — не было времени спасти брата, поэтому я вместо него спасла кого-то другого? Она будет рада, что ты оказалась такой сообразительной? Быть правой — далеко не всегда срабатывает.

Это Королева! — вопил Третий Помысел. — Это ее голос! Это вроде гипноза! Прекрати слушать!

— Мне все же думается, это не твоя вина, что ты так холодна и бессердечна, — сказала Королева. — Вероятно, дело в твоих родителях. Они, видимо, никогда не уделяли тебе достаточно времени. А завести младшего брата, это вообще большая жестокость с их стороны, надо как-то быть осмотрительнее. К тому же, они не доглядели за тем, что ты читаешь чересчур много слов. Это нездорово для молодого мозга, забивать его словами «парадигма» и «эсхатологический». Это приводит к такому поведению, что начинаешь собственного брата использовать, как приманку для чудовища. — Королева вздохнула. — Жаль, что подобные вещи происходят повсюду. Ты должна гордиться хотя бы, что не докатилась до чего-то похуже, чем стала просто глубоко интровертированной и социально неприспособленной.

Она прошлась вокруг Тиффани.

— Так все это грустно. В собственных мечтах ты сильная, разумная, логичная… такой человек, у которого при себе всегда есть моток шнурка. Но все это лишь попытка оправдать себя в том, что ты лишена истинной, настоящей человечности. Есть мозг, но нет сердца. Ты даже не плакала, когда умерла Бабушка Болит. Чересчур много ты думала, и теперь твое думание тебя подвело. А я думаю, что лучше для всех будет, если сейчас я просто тебя убью, как считаешь?

Найди камень! — кричал Третий Помысел. — Ударь ее!

Тиффани осознавала присутствие других фигур в сумраке. Кто-то с летней картинки, а еще дрёмы, Безглавец, Шмелиные Тетки.

Вокруг нее изморозь расползалась по земле.

— Думаю, нам тут будет хорошо, — сказала Королева.

Тиффани чувствовала, как холод поднимается вверх по ее ногам. Третий Помысел кричал охрипшим сорванным голосом: сделай что-нибудь!

Следовало мне быть более организованной, монотонно крутилось у нее в голове. Не полагаться на сны. Или… может, следовало быть более человечной. Больше… чувствовать. Но я ничего не могла поделать с тем, что не плакала! Просто… не пришли слезы! И как я могу перестать думать? И даже думать о том, как я думаю, что думаю?

Она видела улыбку в глазах Королевы, и думала: кто из этих думающих — я?

Есть ли вообще настоящая я?

Тучи покрывали небо, словно краска. Заслонили звезды. Это были чернильные тучи замерзшего мира, облака кошмара. Начался дождь. Дождь с градом. Он бил в землю, как пули, превращая почву и дерн в меловую кашу. Ветер выл, словно стая Псов.

Тиффани сумела сделать шаг вперед. Ее ботинки вязли в раскисшем мелу.

— Наконец решили хоть чуточку показать характер? — сказала Королева, отодвигаясь на шаг.

Тиффани попыталась двинуться вперед еще, но ее ничто не слушалось. Она чересчур замерзла и чересчур устала. Она ясно чувствовала, как ее я исчезает, теряется…

— До чего печально закончить вот так, — сказала Королева.

Тиффани упала вперед, в замерзающую грязь.

Дождь шел сильнее, жалил, как иголки, барабанил по ее голове и бежал по щекам, как ледяные слезы. Бил так сильно, что у Тиффани перехватило дух.

Она чувствовала, как холод высасывает из ее тела все тепло. Это было единственное ощущение, что у нее осталось, и еще звенящая музыкальная нота.

Эта нота звучала так же, как пахнет снег и блестит изморозь. Высокая, тонкая, тягучая и безжизненная.

Тиффани не чуяла земли под собой, и в непроглядной тьме не видела ничего, даже звезд. Тучи скрыли все.

Ей было так холодно, что холода она уже не ощущала. И своих пальцев тоже. В ее замерзающий разум еле-еле просочилась мысль: а есть ли я вообще? Или мои мысли — только сон обо мне?

Чернота становилась глубже. Не бывает ночи такой черной, не бывает зимы такой холодной. Сейчас было холоднее, чем в середине зимы, когда ложился снег, и Бабушка Болит пробиралась от сугроба к сугробу, разыскивая теплые тела. Овцы могут пережить снегопад, если у пастуха есть голова на плечах, говорила Бабушка. Снег защищает от мороза, овцы могут выжить в теплых пещерках под покровом сугробов, где ледяной ветер не достает их, проносится поверху, не причиняя вреда…

Но сейчас было так холодно, как в те дни, когда не защищал даже снег, и ветер был как сама чистая стужа, и гнал по мерзлой земле кристаллики льда. Гибельные дни ранней весны, когда начинали ягниться овцы, а зима вдруг, завывая, возвращалась назад…

Тьма была повсюду, лютая и беззвездная.

Одно пятнышко света, далеко-далеко.

Единственная звездочка. Низко. Движется.

Увеличивается в ночи. Делает зигзаги.

Молчание укрыло и укутало Тиффани.

Молчание пахло овцами, скипидаром и табаком.

А потом… началось движение, как будто Тиффани погружалась в землю, очень быстро…

Мягкое тепло и, лишь на миг, рокот волн.

И ее собственный голос проговорил у нее в голове:

Эта земля у меня в костях.

Земля под волной.

Белизна.

Что-то белое медленно сеялось в теплой, тяжелой темноте вокруг Тиффани — белое, как снег, но мелкое, как пыль. Скапливалось где-то внизу: она различала там смутную белизну.

Существо, похожее на конический стаканчик мороженого со множеством щупальцев, пронеслось мимо и скрылось.

Я под водой, думала Тиффани.

Я помню…

Это миллионнолетний дождь под волной, это земля рождается под водами океана. Не сон. Память. Земля под волной. Миллионы и миллионы крошечных ракушек…

Эта земля живая.

Все время вокруг был теплый, уютный запах пастушьей хижины и чувство, что тебя держат на невидимых руках.

Белизна под нею росла холмом, и вот уже поднялась и поглотила Тиффани с головой, но в этом не было ничего неприятного. Словно белый туман.

Теперь я внутри мела, словно кремни, «меловы дети»…

Она не могла бы точно сказать, сколько времени оставалась в глубокой теплой воде, прошла ли вообще хоть секунда или миллионы лет пролетели как миг. Но потом снова ощутила движение, теперь она чувствовала, что поднимается вверх.

И опять хлынули воспоминания.

Кто-то всегда присматривает за границами. Не потому, что так решил. Такие вещи решаются за нас. Кто-то должен заботиться. Иногда кто-то должен принимать бой. Кто-то должен говорить за тех, у кого нет голоса…

Тиффани открыла глаза. Она по-прежнему лежала в грязи, а Королева смеялась над ней, и вверху ревела буря.

Но Тиффани было тепло. Точнее сказать, она горела от ярости, до белого каления. За проплешины на земле пастбища, за свою тупость, за красоту и смех этого существа, у которого есть один-единственный талант: контроль.

Эта… тварь собирается отнять мой мир.

Все ведьмы эгоистки, говорила Королева. Но Третий Помысел Тиффани сказал: что ж, преврати эгоизм в оружие! Пускай твоим будет все! Чужие жизни, мечты, надежды пускай будут твоими! Защити! Спаси! Отогрей в овчарне! Иди ради них против ветра! Не подпускай к ним волка! Мои сны, мой брат, моя семья, моя земля, мой мир! Не смей трогать мое!

У меня есть обязанности!

Ее ярость хлынула через край. Она встала, сжав кулаки, закричала в рев бури, закричала со всей силой бешеного гнева, который переполнял ее.

Молния ударила в землю рядом с Тиффани. Дважды. С одной стороны от нее, потом с другой.

И эти разряды не ушли в землю, а замерли, потрескивая, и сделались фигурами двух овчарок.

От их шерсти шел пар, и когда они встряхнулись, голубые искры брызнули с их ушей. Их внимательные взгляды были обращены к Тиффани.

Королева ахнула и пропала.

— Молния, гони! — крикнула Тиффани. — Гром, возьми! — И ей вспомнился день, когда она металась по пастбищу, то и дело падала и вопила совершенно неправильные команды, а две собаки делали что надо и как надо…

Две черно-белые полоски промчались по склону — и вверх, к тучам.

И там стали гуртить бурю.

Тучи панически разбегались, но где надо каждый раз проносилась комета, и заворачивала их куда надо. Чудовищные образы извивались и выли в кипящем небе, но Гром и Молния со многими отарами поработали на своем веку; иногда раздавался щелчок сверкающих, как молния, зубов — и жалобный визг в ответ. Тиффани смотрела вверх сквозь дождь, текущий по ее лицу, и выкрикивала команды, которые вряд ли слышала какая-нибудь собака.

Теснясь, громыхая и завывая, буря перекатилась через холмы — прочь, в сторону гор, где в глубоких ущельях был подходящий загон для нее.

Запыхавшись и победно сияя, Тиффани смотрела на собак. Они вернулись и снова сели рядом с ней на траву. И тут она вспомнила кое-что еще: не имело значения, какие команды она им дает. Это не ее собаки. Это рабочие собаки.

Гром и Молния не принимают приказов от маленькой девочки.

И смотрели собаки не на нее.

Они смотрели на то, что было позади нее.

Тиффани не побоялась бы обернуться, если бы ей сказали, что там немыслимое чудовище. Обернулась бы, если бы ей сказали: там тысячи клыков. Но сейчас она не могла себя заставить, это было самое трудное дело за всю ее жизнь — повернуться сейчас и посмотреть.

Она не боялась того, что может увидеть. Она жутко, смертельно, до самого мозга кости боялась, что может не увидеть это. Закрыла глаза, когда ее спотыкавшиеся от страха ботинки переступали по траве, поворачиваясь кругом, а потом глубоко вдохнула и открыла глаза снова.

На нее пахнуло «Бравым мореходом», овцами и скипидаром.

Искрясь в темноте, блестя и сияя белым платьем пастушки, сверкая каждой голубой лентой и серебряной пряжкой, перед ней стояла Бабушка Болит, широко улыбалась и лучилась от гордости. В руке она держала большой пастуший посох, разукрашенный голубыми бантами.

Она медленно сделала пируэт, и Тиффани увидела, что Бабушка была ослепительной пастушкой с головы до краешка юбки, но по-прежнему обута в свои громадные старые ботинки.

Бабушка вынула трубку изо рта и наградила Тиффани коротким кивком — таким, который у нее заменял бурю аплодисментов. А потом — Бабушки уже не было.

Настоящая звездная ночь укрывала пастбище, и воздух был наполнен ночными звуками. Тиффани не знала: то, что сейчас произошло, было сном? Или произошло где-то не совсем тут? Или только у нее в голове? Не имеет значения. Это произошло. А сейчас…

— Но я по-прежнему здесь, — вымолвила Королева, проступив перед ней. — Возможно, все это и был сон. Возможно, ты слегка повредилась умом, потому что в конце концов ты очень странный ребенок. Возможно, ты получила помощь. Но на что годишься ты сама? Тебе действительно кажется, что ты способна выстоять против меня сама? Я могу заставить тебя думать все, что мне угодно…

— Кривенс!

— О нет, их тут не хватало, — сказала Королева, воздев руки.

Появились не только Нак Мак Фигглы, но еще и Вентворт, сильный запах водорослей, изрядное количество морской воды и мертвая акула. Все это возникло в воздухе и кучей плюхнулось на землю между Королевой и Тиффани. Но пиктси были готовы к драке в любой ситуации. Катясь по земле, вскакивая на ноги, они одновременно вытряхивали воду из волос и выхватывали оружие.

— А, никак ты? — сказал Роб Всякограб, сверкая глазами на Королеву. — Ликом к лику наконец-то мы с тобою, грымзой старой, проклятущею! Неможно тебе сюда, поняла? Убралась щас же вон! Уйдешь подобру-поздорову?

Королева наступила на Роба и вдавила его в землю по самую маковку.

— Уйдешь, спрашиваю? — повторил он, вылезая обратно, как будто ничего не произошло. — Не зли меня! И шавок твоих без толку науськивать, бо ведаешь сама — мы простирнем их да сушиться вывесим. — Он повернулся к Тиффани, которая стояла не шелохнувшись. — Доверь нам энто дело, Келда. Мы тут с Кралевой старину вспомним!

Королева щелкнула пальцами.

— Вечно вы суетесь в то, чего не понимаете, — прошипела она. — Ну что ж, как вам вот это?

Все мечи Нак Мак Фигглов засветились вдруг синим светом.

В задних рядах озаренных странным сиянием пиктси раздался голос, очень похоже, что Вулли Валенка:

— Эччч, солоно теперича взаправду…

В воздухе неподалеку возникли три фигуры. Та, что посередине, как разглядела Тиффани, была наряжена в длинную красную мантию, странный длинный парик и черные бриджи, пристегнутые к туфлям. Двое других выглядели вроде бы как обычные люди, в обычных серых костюмах.

— О лютая ты женщина, Крррррралева, — проговорил Вильям Гоннагл, — законникам предать нас на карманчик…

— Вы зрите на того, который слева, — проскулил какой-то пиктси. — Вы зрите, у него есть чемоданчик! Чемоданчик! О вэйли вэйли вэйли, чемоданчик…

Неохотно, шаг за шагом, сбившись от ужаса в тесную толпу, Нак Мак Фигглы начали отступать.

— О вэйли вэйли, щелкает замками, — простенал Вулли Валенок — О вэйли вэйли, это звук Судьбы, когда законник открывает чемоданчик…

— Мистер Роб Всякограб Фиггл и прочие? — произнесла фигура голосом, предвещающим страшное.

— Нетути тут никого с таким именем! — вскрикнул Роб. — Ничего не знаем!

— Мы заслушали список по обвинению в уголовных преступлениях и гражданских правонарушениях, составляющий девятнадцать тысяч семьсот шестьдесят три отдельных пункта…

— Не было нас тамочки! — отчаянно закричал Роб. — Правда, парни?

— …включающий более чем две тысячи случаев Массового Побоища, Публичных Беспорядков, Обнаружения В Пьяном Виде, Обнаружения В Особо Пьяном Виде, Употребления Нецензурных Выражений (учитывая девяносто семь случаев Употребления Выражений, Которые Могли Быть Нецензурными, Если Бы Их Кто-то Понял), Нарушений Общественного Спокойствия, Злостного Бродяжничества…

— Попутали с кем-то нас! — вопил Роб. — Не виноватые мы! Стояли мы там просто, а кто-то энто сделал и убёг!

— Крупной Кражи, Мелкой Кражи, Грабежа Со Взломом, Незаконного Проникновения, Пребывания С Преступными Намерениями…

— С малолетства нас никто не понимал! — орал Роб Всякограб. — Гоните на нас только за то, что синие мы! Как что, так сразу мы! Полиция всегда нас ненавидит! Нас и в стране-то не было тогда!

Но, под стоны скукожившихся пиктси, судейский достал из чемоданчика большой бумажный свиток, прокашлялся и начал зачитывать вслух:

— Ангус Здоров; Ангус Мальца; Ангус Не-Так-Здоров-Как-Здоров-Ангус; Арчи Здоров; Арчи Мальца Псих; Арчи Одноглаз…

— Имена ведают наши! — всхлипнул Вулли Валенок. — Имена ведают! Тюремная темница нам!

— Протестую! Прибегаю к предписанию Хабеас Корпус, — тонким голосом произнес кто-то. — И выдвигаю заявление Вис-не фасем капите реплетам, без нанесения ущерба.

Последовал миг абсолютного всеобщего безмолвия. Роб Всякограб оглянулся на перепуганных Нак Мак Фигглов и спросил:

— Окей, окей, кто из вас энто изрек?

Из толпы пиктси выполз жаба и тяжело вздохнул.

— Ко мне все как-то вдруг вернулось, — проговорил он. — Я теперь помню, кем был. Юридическая терминология пробудила мою память. Ныне я жаба… — он сглотнул. — Но прежде я был адвокатом. И все тут происходящее, господа, незаконно. Предъявленные вам обвинения целиком сфабрикованы и представляют собой клубок лжи, основанной на клеветнических измышлениях.

Его желтые глаза посмотрели вверх, на законников Королевы.

— А так же требую переноса заседания на временус вечнос, на основе Потест-не матер туа сьере, амиго.

Законники Королевы извлекли из пустоты несколько больших книг и начали торопливо их листать.

— Мы незнакомы с терминологией адвокатуры, — сказал один.

— Эй, а они взмокли, — проговорил Роб. — Так ты речешь, мы тоже взять себе законника могём?

— Разумеется, — ответил жаба. — Вы можете привлечь адвоката для защиты.

— Защиты? — переспросил Роб. — И ты речешь, нам выехати можно на энтом «клубке лжи» твоем?

— Безусловно, — сказал жаба. — С теми сокровищами, что вы награбили, можете окупить свою невинность полностью и безоговорочно. Мой гонорар будет составлять…

Он икнул, потому что дюжина мечей, светящихся синим светом, мгновенно повернулись остриями к нему.

— Я как раз вспомнил, почему фея-крестная превратила меня в жабу, — проговорил он. — Так что, учитывая обстоятельства, я займусь вашим делом про боно публико.

Мечи не шелохнулись.

— В смысле задарма, — пояснил он.

— Золотые слова, — сказал Роб под лязганье мечей, прячущихся в ножны. — Как же энто угораздило тебя оказаться адвокатом и жабою?

— О, ну… я просто принял участие в прениях, — ответил жаба. — Фея-крестная одарила мою клиентку заветными пожеланиями «здоровья-богатства-счастья», в общем, обычный пакет. И когда однажды утром крестница проснулась и почувствовала себя не особенно счастливой, она обратилась ко мне, чтобы я возбудил против крестной иск о нарушении контракта. Безусловно, это был первый случай в истории феекрестничества. К сожалению, это так же обернулось и первым случаем превращения крестницы в маленькое ручное зеркало, а ее адвоката — как вы можете наблюдать перед собой — в жабу. Для меня стало худшим моментом, когда судья захлопал в ладоши. Это было, на мой взгляд, как-то грубо с его стороны.

— И ты все едино не забыл свои адвокатские штуки? Законно… — сказал Роб и уставился на юристов Королевы. — Эй, хитроморды, а вот у нас тута дешевый адвокат, и мы не побоимся его применити с нанесением ущерба!

Те вытаскивали все больше и больше толстых книг из пустоты, причем выглядели обеспокоенными. Глаза внимательно наблюдавшего за ними Роба блеснули.

— А чего это значит, «Висни фас им», друг ты мой ученый? — спросил он.

— Вис-не фасем капите реплетам, — сказал жаба. — Мне сходу ничего получше не вспомнилось, и в целом это приблизительно значит… — он кашлянул, — «А по морде не хочешь?»

— Подумай, как проста закона речь, а нам и невдомек было, — сказал Роб Всякограб. — Мы тут все законниками были бы, парни, если б ведали слова кучерявые! Насуваем им!

Нак Мак Фигглы могут сменить расположение духа в одну секунду, особенно под звук боевого клича. Мечи взметнулись вверх.

— Десять тысяч негритят!

— Судебной драмы хватит с нас!

— Закон на нашей стороне!

— На то и закон, чтоб о гопоте заботиться!

— Нет, — произнесла Королева и повела рукой.

И Нак Мак Фигглы, и законники пропали с глаз, будто растаяли. Остались только сама Королева и Тиффани, лицом друг к другу, на зеленой траве под светом ранней зари, в шуршащем свисте ветра среди камней.

— Что ты с ними сделала? — крикнула Тиффани.

— Они неподалеку… где-то, — беспечно проговорила Королева. — Все это грёзы, в любом случае. Сны во сне, мечты о мечтах. Тебе нельзя полагаться ни на что, малышка. Ничто не реально. Ничто не прочно. Все проходит. Все, что ты можешь сделать — овладеть искусством сновидений. Но для этого у тебя уже нет времени. А у меня его было… больше.

Тиффани толком не знала, который из ее помыслов сейчас взял дело в свои руки. Она устала. У нее было чувство, как будто глядишь на себя откуда-то сверху и немного из-за спины. Она видела, как ее ботинки покрепче встали на землю пастбища, и тогда…

и тогда…

…и тогда, словно поднимаясь из облаков сна, она почувствовала глубокое-глубокое время, на котором стояла. Почуяла дыхание плоскогорья и далекий рев древних, древних морей, заключенный в миллионах крохотных ракушек. Подумала о Бабушке Болит, которая там, под травой, снова становится частью мела, частью земли под волной. Ощутила, как вокруг нее медленно поворачиваются гигантские колеса звездного хоровода и времени.

Тиффани открыла глаза и потом, где-то в глубине себя, открыла глаза снова.

Она услышала, как трава растет, и червяков под корнями травы. Чувствовала все тысячи маленьких живых созданий вокруг, различала все запахи ветерка и все оттенки ночи…

Колеса звезд и лет, пространства и времени, совместились. Тиффани знала сейчас наверняка: где я, кто я и что я такое.

Она занесла руку. Королева попыталась остановить ее, но это было все равно, что пытаться затормозить движение веков. Рука Тиффани попала Королеве по лицу и сбила с ног.

— Я никогда не плакала по Бабушке, потому что плакать было незачем, — сказала Тиффани. — Она меня вовсе и не покидала!

Тиффани наклонилась, и столетия наклонились вместе с ней.

— Секрет не в том, чтобы не спать, — шепнула она. — Секрет в том, чтобы проснуться. Проснуться труднее. Я проснулась и я настоящая. Знаю, откуда пришла и куда иду. Ты больше не можешь меня одурачить. Или тронуть. Ни меня, ни мое.

Я больше никогда не буду такой, как сейчас, думала Тиффани, созерцая ужас на лице Королевы. Никогда не буду себя чувствовать высокой, как небо, и старой, как холмы, и сильной, как море. Мне кое-что дали ненадолго, и плата заключается в том, что я должна отдать это назад.

И награда тоже заключается том, что я должна отдать это назад. Никакой человек не смог бы так жить. Так можно провести весь день, разглядывая цветок, потому что он изумителен, а молоко само не подоится. Не удивительно, что мы идем по жизни, как во сне. Пробудиться и видеть все таким, какое оно действительно есть… никто не мог бы долго это выдержать.

Она глубоко вдохнула и подняла Королеву с земли. Тиффани сознавала все происходящее, рев бурлящих грез вокруг, но грезы на нее не действовали. Она была настоящая и наяву, больше наяву, чем когда-нибудь прежде за всю свою жизнь. Ей надо было сосредотачиваться даже для того, чтобы просто думать, сквозь лавину льющихся в ее разум ощущений реальности.

Королева была легкой, как младенец, и безумно меняла облики в руках у Тиффани — чудовища, составленные из разных кусочков звери. Когти, щупальца. Но в конце концов Королева стала маленькой и серой, как обезьянка, с большой головой и большими глазами, с узкой впалой грудью, которая ходила вверх-вниз, тяжело дыша.

Тиффани подошла к трилитам. Каменная арка стояла, как прежде. Она никогда и не падала, подумала Тиффани. У этого существа нет ни силы, ни магии, есть лишь один-единственный трюк. Наихудший.

— Держись подальше от меня, — сказала Тиффани, входя в каменные врата. — Никогда не возвращайся. Никогда не трогай мое. — И потому, что это существо было такое слабое и похоже на младенца, Тиффани добавила: — Но я надеюсь, что кто-то будет плакать по тебе. Надеюсь, что Король к тебе вернется.

— Ты меня жалеешь? — прорычало существо, которое было Королевой.

— Да. Немного, — сказала Тиффани. Как мисс Робинсон, подумала она.

Тиффани опустила это существо на землю, оно скачками кинулось прочь по снегу, повернулось и снова стало прекрасной Королевой.

— Победа не будет за тобой, — сказала Королева. — Всегда найдется дорога внутрь. Все грезят.

— Иногда мы пробуждаемся, — ответила Тиффани. — Не возвращайся… иначе буду с кем-то разбираться.

Она сосредоточилась, и теперь каменная арка обрамляла ни больше — и не меньше — чем кусочек летнего пастбища.

Мне надо будет найти способ, как запечатать эту дверь, сказал ее Третий Помысел. Или двадцатый помысел, может быть. Она сейчас была полна помыслами.

Ей удалось отойти немного в сторону, и там она села, обхватив руками колени. Представьте себе, что такое насовсем застрять в этом состоянии, думала она. Придется носить в ушах затычки, в ноздрях тоже, и на голове черный колпак до плеч, и все равно будешь чересчур хорошо видеть и слышать…

Она закрыла глаза, и потом закрыла глаза снова.

Почувствовала, как все это уходит из нее. Действительно похоже на то, как погружаешься в сон, соскальзываешь из этого широко распахнутого, необыкновенного чувства яви просто в… нормальное, повседневное «наяву». Как будто все вокруг затуманилось и приглушилось.

Вот так мы все ощущаем всегда, думала она. Ходим всю жизнь, как во сне, потому что как мы сумели бы жить постоянно такими проснувшимися…

Кто-то похлопал ее по ботинку.