Вольные Мальцы

Глава 10. Мастер в ударе

Жара ударила, как пламя из горелки, так резко и неожиданно, что Тиффани на миг задохнулась.

У нее однажды был солнечный удар, на холмах, когда она пошла без шляпы. И чувство было как сейчас: мир вокруг нее сделался тревожащих оттенков тускло-зеленого, желтого и фиолетового, без теней. Воздух был так насыщен жаром, что Тиффани подумала — из него дым пойдет, если сжать в кулаке.

Она была… на вид похоже, что в тростниках, высоких, намного выше нее…

…с подсолнухами, которые росли на вершинах стеблей, но только…

…эти подсолнухи были белые…

…потому что на самом деле это были не подсолнухи вообще.

Это были маргаритки. Она знала точно. Она разглядывала их десятки раз, на той странной картинке в книге «Волшебныя Сказки». Это были маргаритки, а вокруг не гигантские тростники, а травинки, а сама она — очень-очень маленькая.

Тиффани находилась в том ненормальном рисунке. Рисунок был сном, или сон — рисунком. Как ни поверни, все равно, потому что Тиффани была прямо посреди него. Если вы упали со скалы, то неважно — летите вы к земле или земля к вам. Так и так у вас большие неприятности.

Где-то вдали послышалось громкое «крак» и нестройные крики одобрения. Кто-то зааплодировал и проговорил дремотным голосом:

— Хорошая работа. Молодец. Оч хорошая работа…

Не без усилия Тиффани протолкнулась вперед среди травы.

На плоском камне мужчина колол орехи, которые были величиной в половину его собственного роста. Он колол их двуручным молотом. Это зрелище созерцала толпа народу. Тиффани подумала «народ», потому что ей не пришло на ум более подходящего слова. Но и его пришлось чуточку растянуть, чтобы оно вместило весь этот… народ.

Они все очень различались по размеру, во-первых. Некоторые выше Тиффани — впрочем, учитывая, что любой тут был меньше травинки. Но другие — совсем уж крошечные. У иных лица были — раз глянешь, второй не захочешь. У иных — никому не захочется видеть и раз.

Это же сон, в конце концов, говорила Тиффани себе. С какой стати он должен иметь смысл или быть приятным. Это не та греза, в которой средь бела дня витают. Это та, в которую впадают. Кто говорит: «пускай сбудутся твои грезы», пожил бы в одной из них минут пять.

Она шагнула на залитую светом, удушающе жаркую прогалину в тот миг, когда мужчина занес молот снова, и сказала:

— Простите?

— Да? — отозвался он.

— Здесь нет Королевы?

Он отер лоб и кивнул в сторону другого края прогалины.

— Ее Величество удалились в кущу.

— Это значит — уютный уголок в лесу или в саду?

— Вы снова правы, мисс Тиффани.

Не спрашивать у него, как он узнал мое имя, сказала Тиффани себе.

— Благодарю, — проговорила она вслух и, поскольку ее учили быть вежливой, прибавила: — Удачи вам с орехами.

— Вот этот самый крепкий остался, — ответил он.

Тиффани неторопливо пошла прочь, стараясь сохранять такой вид, будто сборище странных как-бы-людей не отличается от любой другой толпы. Наверно, страшнее всех были две Большие Женщины.

На Мелу крупных женщин ценили. Фермерам по душе такие жены. На ферме работать надо, и кто же позовет в жены ту, которая двух поросят не подымет или сноп сена. Но эти две могли бы поднять по лошади. Они высокомерно глянули на проходящую мимо Тиффани.

У них были маленькие, дурацкие крылышки на спинах.

— Славный денек пойти посмотреть, как орешки колют! — весело сказала Тиффани на ходу.

Их большие бледные лица наморщились, как будто от усилия понять, что она такое.

Рядом с ними сидел на земле и с подавленным видом наблюдал за щелканьем орехов невысокий человечек с большой головой. У него была седая бородка бахромой, заостренные уши. Одет он был очень-очень старомодно. Его взгляд следовал за Тиффани, когда она шла мимо.

— Доброе утро, — сказала она.

— Снибс! — проговорил он, и в ее разуме возникли слова: «Спасайся отсюда!»

— Простите? — сказала Тиффани.

— Снибс! — произнес человечек, стискивая руки. А слова появились, всплывая в ее мозгу: «Здесь очень опасно!»

Он махнул бледной рукой, как будто выметая Тиффани прочь. Она отрицательно покачала головой и пошла дальше.

Здесь были лорды и леди, публика в нарядной одежде, даже несколько пастухов. Но некоторые выглядели так, словно их из кусочков составили. Похоже на другую книжку с картинками, которая осталась у Тиффани дома в спальне.

Та книжка была из плотного картона, по углам обтрепанного в лохмотья поколениями Болитовых детишек. На каждой странице нарисован человек в каком-нибудь костюме, а сама страница разрезана вдоль на четыре полоски, так что каждую полоску можно переворачивать отдельно. Смысл в том, чтобы ребенок со скуки мог переворачивать их, меняя по частям одежду человека на картинке. У тебя могла получиться голова солдата над плечами пекаря, одетого в девичье платье и обутого в большие крестьянские ботинки.

Тиффани до такой скуки никогда не доходила. Она считала, что даже те существа, которые всю свою жизнь висят под листиком на дереве, и то не захотели бы развлекаться с этой книжкой дольше пяти секунд.

Сейчас она была среди тех, кто или сошел с картинок в той книге, или наряжался для карнавала, не зажигая в темной комнате свет. Один или двое кивнули ей, когда она с ними поравнялась, но никто вроде бы не удивлялся ее присутствию.

Тиффани нырнула под круглый лист, который был намного больше нее самой, и вновь достала из кармана жабу.

— Чт-т? Тк хо-о-олодно… — проговорил жаба, съеживаясь у нее в руке.

— Холодно? Тут испечься можно!

— Тут снег, — ответил жаба. — Плжи мн-назад, я зм…мерзаю.

Одну секундочку, подумала она и спросила:

— Жабам снятся сны?

— Нет!

— О… значит, по-настоящему сейчас не жарко?

— Нет! Это тебе кажется!

— Тсс, — раздался голос рядом.

Тиффани спрятала жабу на место и задалась вопросом, хватит ли у нее духу оглянуться.

— Это я! — сказал голос.

Тиффани обернулась к пучку маргариток в два человеческих роста высотой. От этого ей легче не стало.

— Ты чокнутая? — спросили маргаритки.

— Я ищу своего брата, — ответила она резко.

— Мерзкий пацан, который все время кричит «хаччу сладка»?

Стебли маргариток раздвинулись, из-за них выскочил Роланд и юркнул к Тиффани под лист.

— Да, — сказала она, отодвигаясь и чувствуя, что лишь сестра имеет право называть брата… даже пусть это Вентворт… «мерзким».

— И грозится пойти в туалет, если его оставят одного?

— Да! Где он?

— Так это и есть твой брат? Вечно такой липучий?

— Да, я же говорю!

— Ты что, правда хочешь его вернуть?

— Да!

— Почему?

Он мой брат, подумала Тиффани. Что значит «почему», при чем тут «почему»?

— Он мой брат потому что! Теперь говори, где он!

— Ты уверена, что сможешь отсюда выбраться? — спросил Роланд.

— Конечно, — соврала Тиффани.

— И можешь взять меня с собой?

— Да.

Ну, она надеялась, что может.

— Ладно. Я согласен, — ответил Роланд с облегчением.

— Ах, ты согласен, да неужто? — сказала Тиффани.

— Слушай, я не знал, что ты такое, верно? — проговорил он. — В лесу все время попадается всякая муть. Заблудившиеся люди, куски снов, которые остались кругом болтаться… осторожность нужна. Но если ты правда знаешь дорогу, я должен попробовать убраться отсюда, пока отец не слишком переволновался.

Тиффани почувствовала, как заработал ее Второй Помысел. Он говорил: «Следи, чтобы у тебя не изменилось выражение лица. Проверь…»

— А ты давно тут? — спросила она осторожно. — Если точно?

— Ну… Все время было примерно одинаково светло… Несколько часов здесь пробыл, я так чувствую… Может быть, весь день…

Тиффани очень старалась, чтобы ее лицо ничего не выдало. Но не сумела. Глаза Роланда сузились.

— Я же несколько часов здесь пробыл, да? — сказал он.

— Эмм… почему ты спрашиваешь? — прогворила она в отчаянии.

— Потому что в каком-то смысле… я чувствую — вроде бы… дольше. Я проголодался всего два-три раза, и ходил… ну, ты знаешь… дважды, так что это не может быть очень долго. Но я много занимался всякими вещами… такой занятой получился день… — Голос Роланда угас и затих.

— Мм. Ты прав, — сказала Тиффани. — Время здесь идет медленнее. Это действительно было немного… дольше.

— Сотни лет? Не говори мне, что сотни лет! Случилось какое-то волшебство, и прошли сотни лет?

— Что? Нет! Эм-м… примерно год.

Реакция мальчика была неожиданной. Сейчас он выглядел испуганным по-настоящему.

— Ой, нет… Это еще хуже…

— Почему хуже? — спросила Тиффани, сбитая с толку.

— Если бы прошли сотни лет, мне бы дома не всыпали!

Хмм, подумала она.

— Вряд ли так выйдет, — сказала она вслух. — Твой отец очень горевал. И потом, что Королева тебя похитила — это же не твоя вина… — Тиффани остановилась, потому что на сей раз выражение лица подвело его. — Или твоя?

— Ну, прекрасная леди на коне, и сбруя коня вся в бубенцах… Она проскакала мимо меня галопом, когда я охотился, и смеялась, и конечно я дал своему коню шпоры и погнался за ней, и… — Он умолк.

— Наверно, это была не самая удачная мысль, — сказала Тиффани.

— Не то, чтобы здесь было… плохо, — проговорил Роланд. — Просто все… изменчиво. Здесь повсюду… двери. Я имею в виду, двери в другие… места… — и снова голос его угас, отдалился.

— Ты лучше расскажи мне все с самого начала, — сказала Тиффани.

— Сперва было здорово, — проговорил Роланд. — Я думал, это все, ну ты знаешь, приключение… Она кормила меня сладким миндалем…

— А что это вообще такое? — спросила Тиффани. В ее словаре этого слова почему-то не было. — Вроде говяжьих миндалин?

— Не знаю, это как? — в свою очередь спросил Роланд.

— Готовят еду такую из коровьего зоба, называется «сладкий хлебец», — ответила Тффани. — По-моему, неудачное название.

Лицо Роланда покраснело от мыслительного усилия.

— То было действительно сладкое. Как нуга.

— Ладно. Рассказывай дальше.

— А потом она сказала мне звенеть голоском, скакать и плаясать, играть и резвиться. Она сказала, что деткам все это полагается делать.

— И ты стал?

— А ты бы стала? Полным идиотом себя чувствовать. Мне двенадцать лет, знаешь? — Роланд подумал. — То есть, если ты сказала правду, то мне сейчас тринадцать, верно?

— Зачем она тебе велела играть и скакать? — спросила Тиффани, вместо того, чтобы ответить: «Нет, тебе так и осталось двенадцать лет, а ведешь ты себя на восемь».

— Она просто сказала, что все детки так делают.

Тиффани задумалась над этим. Насколько ей было известно, детки в основном спорят, орут, очень быстро носятся кругом, громко хохочут, ковыряют в носу, пачкаются и дуются. Если дитя одновременно скачет и пляшет, и голоском звенит — его, возможно, ужалила оса.

— Странно, — сказала она вслух.

— А потом, когда я не послушался, она мне дала еще сластей.

— Опять нуга?

— Засахаренные сливы. Это ну, сливы. Знаешь? В сахаре. Она все время пыталась меня кормить сахаром! Думала, что я его люблю!

Маленький колокольчик звякнул в мыслях Тиффани.

— А ты не думешь, что она тебя откармливала, прежде чем испечь в очаге и сьесть?

— Нет, конечно. Это злые ведьмы только делают.

Тиффани прищурилась.

— Ах да, — проговорила она. — Я забыла. Значит, все время ты ел одни сласти?

— Нет, я же умею охотиться. В это место иногда попадают настоящие звери. Не знаю, как. Снибс думает, они случайно находят путь сюда. И потом умирают от голода, потому что тут всегда зима. А еще, иногда Королева посылает грабительские отряды, если дверь открывается в такой мир, который ее интересует. Весь этот край как… пиратский корабль.

— Или овечий клещ, — сказала Тиффани, размышляя вслух.

— Это что?

— Насекомые, которые присасываются к овцам и пьют кровь, и не отваливаются, пока не насосутся под завязку.

— Буэ. Селянам, видимо, полагается знать такие вещи, — сказал Роланд. — Я рад, что мне не надо. Я заглядывал через эти здешние двери в парочку других миров. Но пойти туда меня не пускали. Мы в одном из них раздобыли картошки, а в другом — рыбы. Я думаю, они запугивают тамошних жителей, чтобы те им отдавали всякие вещи. А, и еще был мир, из которого берутся дрёмы. Они тогда смеялись и говорили, что если я хочу туда, то добро пожаловать. Вот туда я не хотел! Там все красное, как на закате. Громадное красное солнце на горизонте, и красное море, которое почти не колышется, красные скалы и длинные тени. А эти мерзкие твари там сидят на камнях и питаются крабами, еще какими-то существами вроде пауков, и маленькими созданиями, которые оставляют следы типа буковок. Жутко. Там было кольцо из коготков, панцирей и косточек на земле вокург каждого дрёма.

— А кто такие «они»? — спросила Тиффани, отметив для себя слово «селяне».

— Ты о чем?

— Ты несколько раз говорил «они». Кого ты имел в виду? Этот народ, который тут собрался?

— Те? Большинство из них совсем не настоящие, — сказал Роланд. — Я говорил про эльфов. Сказочных существ. Тех, над кем она Королева. Ты что, не знаешь?

— Я думала, они малюсенькие!

— По-моему, они могут быть любого размера, когда захотят, — ответил Роланд. — Они настоящие не… совсем. Они как бы… их сны о самих себе. Могут становиться зыбкими, как воздух, или плотными, словно камень. Снибс рассказывал.

— Снибс? — переспросила Тиффани. — О… такой низенький, который только говорит «снибс», а слова появляются у тебя в голове?

— Да. Он тут пробыл годы. Это благодаря ему я узнал, что время может идти неправильно. Снибс однажды выбрался в свой родной мир, и там все оказалось изменившимся. Он был так несчастен, что снова нашел дверь и вернулся сюда.

— Вернулся сюда? — спросила она изумленно.

— Он сказал, что лучше быть не у себя дома, чем быть не дома там, где прежде был твой дом, — ответил Роланд. — По крайней мере, мне кажется, что так он сказал. Он говорил, что здесь не так уж плохо, если не попадаться под руку Королеве. Что здесь можно многому научиться.

Тиффани оглянулась в сторону сидящей на земле фигурки Снибса, который по-прежнему наблюдал за щелканьем орехов. Он был вовсе не похож на того, кто учится чему бы то ни было. Он был похож на того, кто очень долго прожил в страхе, и этот страх стал несмываемым. Как веснушки.

— Но смотри, Королеву злить нельзя, — сказал Роланд. — Я видел, что бывает с теми, кто ее разозлил. Она спускала на них Шмелиных Теток.

— Ты про тех двух больших, с маленькими крылышками?

— Да! Они лютые. А если кто-то разозлит Королеву всерьез, она просто станет смотреть на него, и он… будет превращаться.

— Во что?

— Во что-то. Я не буду все расписывать, ладно? — Роланд передернулся. — А то для росписи надо было бы много красного и фиолетового. А потом их уволакивают прочь и отдают дрёмам. — Он помотал головой. — Слушай, сны здесь настоящие. Очень настоящие. Когда ты попал в них, то… на самом деле попал. И кошмары тоже. Можно умереть.

Я не чувствую, что тут все настоящее, сказала Тиффани себе. По-моему, здесь как во сне. Я почти могу проснуться.

Надо все время помнить, что настоящее на самом деле.

Она посмотрела на свое вылинявшее голубое платье, истыканное следами стежков понизу подола — его столько раз то укорачивали, то удлинняли, когда подрастали его многочисленные владелицы. Это было на самом деле.

И я есть на самом деле. И сыр. Где-то, не так уж далеко, существует мир зеленых пастбищ под голубым небом, и это — на самом деле.

Нак Мак Фигглы тоже были настоящими на самом деле, и ей снова так захотелось, чтобы они были рядом. Есть что-то в их манере орать «кривенс» и накидываться на все вокруг, очень успокаивающее…

Роланд, возможно, настоящий.

Почти все остальное — на самом деле сон в этом грабительском краю, который живет за счет реальных миров, в этом почти застывшем времени, где кошмарные вещи могут случитсья в любой момент. Не хочу больше узнавать о нем ничего, решила Тиффани. Хочу взять брата и вернуться домой, пока мой гнев не утих.

Потому что если он утихнет, у меня появится время испугаться, и тогда я действительно испугаюсь. Настолько, что не смогу думать. Настолько, как Снибс. А мне надо думать головой…

— Первый сон, в который я провалилась, был похож на какие-то мои собственные, — сказала она. — У меня бывали такие сны, что будто я проснулась, но на самом деле продолжала спать. Но бальная зала, я такого никогда…

— А-а, то был один из моих, — сказал Роланд. — Из того времени, когда я был помладше. Проснулся однажды ночью и пошел вниз, в большой холл, и там танцевали все эти люди в масках. Все было так… ярко. — На миг он стал грустным и задумчивым. — Тогда моя мать была еще жива.

— А тот, что сейчас — это картинка из книги, которая есть у меня дома. Должно быть, она взяла его из моей памяти…

— Нет, она его часто использует, — ответил Роланд. — Он ей нравится. Она подбирает сны повсюду. Коллекционирует.

Тиффани встала, снова взяла в руки сковороду и сказала:

— Пойду повидаюсь с Королевой.

— Не надо, — тут же ответил Роланд. — Ты здесь единственная настоящая, кроме Снибса, но с ним не очень приятно быть рядом.

— Я собираюсь взять брата и вернуться домой, — ровным голосом проговорила Тиффани.

— Тогда я с тобой не пойду. Не хочу видеть то, во что она тебя превратит.

Тиффани шагнула под палящий, тяжелый, лишенный теней свет и стала подниматься по тропе на вершину холма. Гигантские травинки высились арками у нее над головой. По пути снова и снова попадались ей странно одетые странные существа, они поворачивались и глядели на нее. А потом вели себя так, словно она обыкновенная прохожая, ничего интересного, абсолютно.

Она взглянула назад через плечо. Там ореховый щелкун выбрал себе молот побольше и готовился нанести удар.

— Хаччу хаччу хаччу сладка!

Тиффани крутнулась, как флюгер в торнадо. Понеслась по тропинке, пригнув голову, занеся сковородку, чтобы впаять сразмаху любому, кто станет у нее на пути, вломилась в травяной кустик и сквозь него прорвалась на полянку, обрамленную маргаритками. Это вполне могли быть «кущи». Она не стала для верности расспрашивать, правильно ли попала.

Вентворт сидел на большом плоском камне, окруженный сластями. Многие из них были больше него самого. Мелкие — лежали кучами, крупные — валялись, как бревна. И они были всех конфетных цветов, каких только могут быть конфеты: Ненатурально-Малиновый, Фальшиво-Лимонный, Удивительно-Химически-Оранжевый, Такой-Кислотно-Зеленый и Фигзнает-Изчегоэто-Голубой.

Вентворт громадными каплями ронял с подбородка слезы. Поскольку ронял он их среди сластей, серьезная липучесть уже имела место и усиливалась.

Вентворт завывал. Рот у него был словно широкий красный туннель, где в самой глубине прыгает вверх-вниз маленькая мягкая штучка, которая толком никто не знает, как называется. Он прекращал рев только тогда, когда либо вдохни, либо помри, но и то лишь для одного мощного всасывающего движения, а потом ревел дальше.

Тиффани моментально поняла, в чем проблема. Она такое уже видела во время праздников по случаю дней рождения. Ее брат страдал от чудовищной нехватки сладкого. Да, он был окружен сластями. Но если хватаешь хоть одну конфетку, говорил его одурманенный сахаром мозг, это значит — не хватаешь в этот миг все остальные. И тут столько сладостей, что ты никогда не съешь их все. Это было невыносимо. Единственный выход — удариться в слезы.

Дома единственным выходом было бы напялись ему на голову корзину, чтобы он так и посидел, пока не успокоится, и тем временем убрать с глаз долой почти все сласти. С несколькими пригоршнями он хоть как-то мог справитсья в один присест.

Тиффани бросила сковородку и сгребла его в объятия.

— А вот и Тиффи, — шепнула она. — И мы идем домой.

Здесь-то я и должна столкнуться с Королевой, подумала Тиффани. Но не было ни крика ярости, ни взрыва магии… ничего.

Только жужжание пчел вдали, шорох ветра в траве, да икота и всхлипы Вентворта, который был так стиснут в ее объятиях, что ему не хватало воздуха реветь.

Сейчас она заметила, что на дальней стороне кущей находится ложе из листьев, окруженное склонившимися цветами. Но на этом ложе никого не было.

Это потому, что я у тебя за спиной, — сказал голос Королевы на ухо Тиффани.

Она быстро повернулась.

У нее за спиной никого не было.

Все так же у тебя за спиной, — сказала Королева. — Это мой мир, детка. Ты никогда не будешь такой быстрой, как я. Ни такой ловкой. Зачем ты пытаешься отнять у меня моего мальчика?

— Он не твой, а наш! — ответила Тиффани.

Ты его никогда не любила. У тебя сердце как маленький комочек снега. Мне видно это.

У Тиффани на лбу появилась морщинка.

— Любовь? — сказала она. — А при чем это здесь? Он мой брат! Мой брат!

— Да, это так по-ведьмовски, не правда ли, — сказал голос Королевы. — Эгоизм. Мое, мое, мое. Все, что заботит ведьму, это «мое».

— Ты его украла!

— Украла? Ты имеешь в виду, что ты им владела?

Второй Помысел сказал Тиффани: она выискивает твои слабые места. Не слушай ее.

— Ах, у тебя есть Второй Помысел, — сказала Королева. — Ты думаешь, что это тебя делает очень большой ведьмой, не правда ли?

— Почему ты не показываешься мне? — спросила Тиффани. — Боишься?

— Мне бояться? — сказала Королева. — Чего-то такого, как ты?

И возникла прямо перед нею. Королева была гораздо выше Тиффани, но такая же тоненькая; ее волосы — длинны и черны, лицо бледно, губы вишнево-алы, одежда из черного, и белого, и красного. И во всем этом было, самую чуточку, что-то не то.

Второй Помысел сказал Тиффани: это потому, что она совершенство. Полное совершенство. Словно кукла. Никто реальный таким совершенным быть не может.

— Это не ты, — проговорила Тиффани с полнейшей уверенностью. — Это всего лишь твой сон о себе. Это вовсе не ты сама.

Улыбка Королевы исчезла на миг, а потом вернулась — напряженной, натянутой.

— Какая грубость, а ты ведь со мной едва знакома, — сказала она, усаживаясь на ложе из листьев. И слегка похлопала по нему рядом с собой. — Садись же. Стоять друг против друга — это как-то враждебно. Я отнесу твои дурные манеры на счет простой дезориентации. — Она улыбнулась Тиффани дивной улыбкой.

Посмотри, как движутся ее глаза, сказал Тиффани Второй Помысел. Вряд ли она пользуется ими, чтобы тебя видеть. Они лишь очаровательные украшения.

— Ты вторглась в мой дом, убила нескольких моих питомцев и в целом вела себя недостойно, постыдно. Впрочем, я понимаю: ты слишком пошла на поводу у подрывных элементов…

— Ты украла моего брата, — сказала Тиффани, крепко прижимая к себе Вентворта. — Ты вообще все крадешь. — Но собственный голос прозвучал в ее ушах слабым и тоненьким.

— Он бродил одиноко, потерявшись, — ответила Королева спокойно. — Я отвела его домой и утешила.

И вот что было в голосе Королевы, вот что в нем было самое главное: он говорил тебе, дружелюбно и понимающе — я права, а ты нет. И это, в сущности, не твоя вина. Возможно, вина лежит на твоих родителях, или на какой-то скверной пище, которую ты ела, или виновато какое-то событие — столь ужасное, что ты начисто выбросила его из памяти. Это была не твоя вина, Королева все понимает, потому что ты — вполне милый, славный человек. Дело просто в том, что все эти дурные влияния заставили тебя делать неправильный выбор. Если ты сможешь осознать это, Тиффани, мир станет счастливее…

…этот холодный мир, охраняемый чудовищными тварями, где ничто не созревает и не растет, сказал ее Второй Помысел. Мир, где все решает Королева. Не слушай.

Тиффани нашла в себе силы попятиться на шаг.

— Неужели я чудовище? — сказала Королева. — Я всего лишь хотела, чтобы кто-то был рядом…

И Второй Помысел Тиффани, затопленный, вязнущий в дивном голосе Королевы, произнес: Мисс Женпола Робинсон…

Она пришла много лет назад и работала с тех пор у фермеров домашней прислугой. Говорили, она выросла в Тявкинском Приюте для Неимущих. Рассказывали, что в этом приюте она и родилась, после того, как ее мать явилась туда во время жуткой грозы, и хозяин записал в большом черном журнале: «Мисс Робинсон, дитя жен. пола». Молодая мать была не очень сообразительной и вообще она умирала, и решила, что так назвали младенца. Как-никак, это была запись в большой книге официального вида.

Мисс Робинсон теперь была уже довольно пожилой, всегда мало разговаривала и мало ела, но ее никогда нельзя было застать без работы. Никто не сравнился бы в мытье полов с Мисс Дитя Женполой Робинсон. У нее было худое лицо с кулачок, острый красный нос и худые бледные руки с красными костяшками на кулаках, и она этих рук никогда не покладала. Работать Мисс Робинсон умела.

Тиффани мало что понимала в происходящем, когда случилось преступление. Женщины говорили об этом, собираясь по две — по три возле калиток, и руки у них были сплетены под грудью, и они прекращали разговор и смотрели оскорбленно, если мимо шел мужчина.

Тиффани ухватывала обрывки разговоров, но иногда они состояли сплошь из обиняков: «своего собственного у бедолаги-то и не было никогда, она же не виновата, что худющая, как швабра». И «говорят, нашли ее, а она обнимает его и говорит — мой». И «в доме полно было детских вязаных вещичек, она их наделала!» Вот это последнее было для Тиффани особенно загадочным, потому что говорилось таким тоном, как будто «в доме полно было человеческих черепов!»

Но все соглашались в одном: «Такого мы не потерпим. Преступление — оно и есть преступление. Надо сообщить Барону».

Мисс Робинсон украла младенца по имени Пунктуалити Риддл, которого молодые родители очень любили, хоть и выдумали такое имя. (Они рассуждали так, что если детям дают имена разных добродетелей — Вера, Надежда, Любовь — чем плохо умение везде успевать вовремя?)

Ребенка оставили на дворе, в колыбельке, и он исчез. Были обычные поиски, слёзы, а потом кто-то упомянул, что в последнее время Мисс Робинсон стала носить к себе домой больше молока…

Это было похищение. На Мелу стояло не так уж много заборов и дверных запоров. Кражу, какую бы то ни было, воспринимали очень серьезно. Если нельзя будет на пять минут повернуться спиной к своему добру, до чего мы дойдем? Закон — это закон. Преступление, оно и есть преступление.

До слуха Тиффани долетали обрывки споров, что шли по всему поселку, но некоторые фразы проскакивали снова и снова. «Она ничего плохого и в мыслях не держала, бедная. Она всегда была работящая, никогда не жаловалась. Она не в себе. Закон — это закон. Преступление, оно и есть преступление».

И вот сообщили Барону, и он устроил суд в Большом Зале, и пришли все, кто мог отлучиться с пастбищ на холмах — в том числе Мистер и Миссис Риддл, она со встревоженным видом, он с решительным — и Мисс Робинсон, которая только смотрела в землю, сложив на коленях руки с красными костяшками на кулаках.

Вряд ли это получился суд. Мисс Робинсон не совсем ясно понимала, в чем ее обвиняют. И Тиффани казалось, что все остальные тоже не совсем понимают. Они не знали наверняка, зачем пришли сюда, и собирались это выяснить.

Барону тоже было неловко. Закон гласил ясно: кража — очень скверное преступление, а украсть человека — и того хуже. В Тявкине была тюрьма, прямо рядом с Приютом для Неимущих. Говорили, они даже дверью соединены. Туда и дорога ворам.

Барон был не великий мыслитель. Его род правил Мелом, применяя способ: не менять образ мыслей ни по какому поводу, в течение сотен лет. Барон слушал, барабанил пальцами по столу, смотрел на лица людей и выглядел так, словно сиденье кресла у него жутко горячее.

У Тиффани было место в первом ряду. Она сидела там, когда Барон начал оглашать свой вердикт, эм-м-мкая и н-н-нукая, пытаясь не произнести те слова, которые он вынужден был сказать, и тут отворилась дверь зала, и трусцой вбежали Гром с Молнией.

Они уселись между скамьями переднего ряда и столом судьи, повернувшись к Барону и глядя на него яркими, внимательными глазами.

Тиффани была единственной, кто вытянул шею — посмотреть на входную дверь. Створки были слишком тяжелые для того, чтобы даже сильная собака сумела их открыть. В тот момент они были приоткрыты на щелочку, и можно было заметить, что снаружи кто-то стоит и через эту щелочку заглядывает внутрь.

Барон прервал свою речь, уставился на собак, тоже посмотрел на дверь.

А потом, через несколько секунд, отложил в сторону книгу законов и сказал: «Возможно, нам следует в этом деле пойти другим путем».

И другой путь был найден, отчасти он заключался в том, чтобы люди уделяли Мисс Робинсон больше внимания. Это было не идеальное решение, и не все остались довольны, но оно сработало.

Тиффани учуяла запах «Бравого Морехода», когда вышла из зала на улицу, и ей вспомнилась собака Барона. Будешь помнить нынешний день? — говорила ему Бабушка когда-то. — У тебя на то еще найдется повод.

Бароны нуждаются в напоминаниях…

— Кто скажет слово за тебя? — проговорила Тиффани вслух.

— За меня? — переспросила Королева, подняв тонкие брови.

А Третий Помысел сказал Тиффани: присмотрись, какое у нее лицо, когда она встревожена.

— Здесь нет никого, кто вступился бы за тебя, правда? — сказала Тиффани, продолжая пятиться. — Кто скажет, что ты была к нему доброй? Что ты не просто наглая воровка? Потому что ты такая и есть. У тебя… У тебя, как у дрёмов — одна-единственная уловка в запасе…

Да, вот оно. Сейчас Тиффани увидела то, что ее Третий Помысел заметил прежде. Лицо Королевы на миг зарябило.

— И это не твое тело, — припечатала Тиффани. — Это лишь то, чем ты хочешь казаться. Оно не настоящее. Так же, как и все тут: пустышка дутая…

Королева бросилась вперед и влепила ей пощечину, куда ощутимее, чем способно было бы сновидение. Тиффани шлепнулась на мох, Вентворт откатился в сторону, вопя:

— Хаччу тваль…ет!

Хорошо, сказал Третий Помысел Тиффани.

— Хорошо? — сказала она вслух.

— Хорошо? — сказала Королева.

Да, подтвердил Третий Помысел. Ей неизвестно, что у тебя есть Третий Помысел, и сковородка лежит всего в нескольких дюймах от твоей руки, а существа вроде нее не выносят железа, верно? Сейчас она злится. Сделай так, чтобы она совсем разъярилась, чтобы она перестала соображать. Сделай ей больно.

— Ты живешь тут среди сплошной зимы и ничего не делаешь, только смотришь сны про лето, — сказала Тиффани. — Неудивительно, что Король от тебя ушел.

На мгновение Королева застыла, словно прекрасная скульптура, на которую она и так была похожа. И вновь эта воплощенная мечта зарябила, и Тиффани увидела… нечто. Ростом не намного выше самой Тиффани, почти человекообразное, чуток облезлое и — лишь на секунду — потрясенное. Потом снова перед ней возникла Королева, высокая, гневная, набирающая в грудь воздуха, чтобы…

Тиффани схватила сковороду и махнула ею, вскакивая на ноги. Ей удалось зацепить высокую фигуру только вскользь, но Королева заколыхалась, как воздух над раскаленной дорогой, и пронзительно закричала.

Тиффани не стала ждать и смотреть, что случится дальше. Схватила брата и понеслась прочь сквозь высокую траву, мимо странных созданий, которые смотрели в ту сторону, откуда летели звуки королевского гнева.

Вот теперь в лишенной теней траве зашевелились тени. Некоторые существа — шуточные, как на составной картинке — меняли облик и начинали двигаться вслед за Тиффани с ее вопящим братом.

На дальней стороне прогалины раздался громовой гул. Две великанши, которых Роланд называл Шмелиными Тетками, поднимались в воздух. Их маленькие крылышки от усилия превратились в размытые круги.

Кто-то поймал Тиффани за руку и втянул в гущу травы. Это был Роланд.

— Можешь сейчас выбраться отсюда? — сказал он. Лицо у него было красное.

— Э-э… — начала Тиффани.

— Тогда просто бежим. Давай руку. Погнали!

— А ты знаешь дорогу отсюда? — еле переводя дыхание, спросила Тиффани, мчась рядом с ним среди гигантских маргариток.

— Нет, — пропыхтел Роланд. — Нету дороги. Видела там… дрёмов снаружи… это сильный сон…

— Тогда чего мы бежим?

— Не попадаться ей… под руку. Если надолго… спрятаться… Снибс говорит, она… забывает…

Вряд ли она меня так уж скоро забудет, подумала Тиффани.

Роланд остановился, она вырвала у него свою руку и побежала дальше вместе с Вентвортом, который цеплялся за нее с молчаливым изумлением.

— Ты куда? — закричал Роланд у нее за спиной.

— Я точно не хочу ей попадаться под руку!

— Вернись! Ты назад бежишь!

— Ничего не назад! Я прямо!

— Это сон! — заорал Роланд, на сей раз близко, потому что догонял ее. — Ты бежишь по кру…

Тиффани вылетела на поляну…

… на ту самую поляну.

Шмелиные Тетки приземлились по бокам от нее. Королева шагнула вперед.

— Ты знаешь, — сказала она, — я ожидала от тебя большего, Тиффани. А сейчас давай сюда мальчика, и я буду решать, что дальше.

— Это небольшой сон, — пробормотал Роланд позади. — Если убегаешь далеко, то делаешь круг…

— Я могу сделать для тебя сон, который будет меньше, чем ты сама, — приятным тоном поговорила Королева. — Тебе может быть очень больно!

Цвета стали ярче. Звуки громче. Тиффани уловила какой-то запах, и это показалось ей странным, потому что до той секунды никаких запахов тут не было.

Резкий, горький запах, который ни за что не забудешь. Запах снега. И сквозь жужжание насекомых в траве Тиффани различила едва-едва уловимое:

— Кривенс! Не могу вылезти отсюдава!