Военный инженер Ермака. Книга 3

Глава 5

Из толпы вогулов вышел высокий седой мужчина. На его шее висело ожерелье из медвежьих клыков, в руке он держал посох с резьбой. Это был Торума-Пек, глава рода. Его лицо походило на выветренный утёс — суровое, бесстрастное.

Взгляд Торума-Пека скользнул по нашему отряду и остановился на связанном шамане, и его спокойствие сменилось гневом.

— Почему ты привёз нашего шамана в оковах? — спросил вождь по-русски ледяным голосом. — Кум-Яхор — голос духов нашего народа. Развяжи его немедленно.

Ермак не шелохнулся. Твердо глядя в глаза вогулу, он ответил:

— Шаман обвинён в предательстве. Он подвёл мой отряд под засаду Кучума. Двое моих людей ранены. Нам очень повезло, что что не погибли все. И твой соплеменник Алып едва не погиб от его коварства.

При упоминании Алыпа лицо Торума-Пека потемнело. Он перевёл взгляд на молодого вогула, и в его глазах мелькнуло недовольство.

— Кум-Яхор служит духам предков, — произнёс вождь, повышая голос, чтобы слышали все. — Духи не бывают предателями. Твои слова — оскорбление нашего рода. Развяжите его сейчас же!

Воздух сделался вязким от напряжения, казалось, хватит искры — и вспыхнет бойня. Причем мы едва ли что-то сможем сделать на открытой местности, когда врагов впятеро больше и они уже направили на тебя стрелы.

— Мы приехали не воевать, — Ермак шагнул вперёд, подняв руки в примирительном жесте. — Мы привезли правду. Пусть скажет Алып, сын твоего рода. Он был там и видел предательство своими глазами. Потом решишь, кто прав.

Торума-Пек посмотрел на Алыпа так, будто тот был для него чужаком, переступившим границу.

— Алып покинул род, чтобы служить чужакам. Его слово мало значит среди нашего народа.

— А если он говорит правду? — возразил Ермак, и голос его стал жёстче. — Если Кум-Яхор предал не только нас, но и ваш род? Ты готов рисковать жизнями своих людей? Чужак может оказаться ближе, чем предатель из своих.

В толпе вогулов пробежал шёпот. Некоторые переглянулись — слова атамана задели их.

Кум-Яхор, до этого молчавший, заговорил на своём языке. Голос его был громок и уверен. Я не понимал слов, но по лицам вогулов было ясно — он взывал к их верности, к традициям предков.

Торума-Пек поднял руку, и шаман умолк. Долгая пауза повисла над берегом. Вождь переводил взгляд с Ермака на шамана, потом на Алыпа. Наконец произнёс:

— Мы выслушаем всех на совете старейшин. Здесь, при всём роде, при свете священного огня. Но сначала развяжите шамана. Он член нашего рода и имеет право предстать перед советом свободным.

Ермак кивнул одному из казаков, и тот подошёл к Кум-Яхору и ножом разрезал кожаные путы. Шаман поднял руки, потирая запястья. На его лице появилась торжествующая усмешка.

— Я же говорил тебе, Ермак, — произнёс он по-русски, достаточно громко, чтобы слышали казаки. — Мой народ знает мне цену. Они за меня.

Но Торума-Пек резко перебил его:

— На совете ты дашь ответы на все обвинения, Кум-Яхор. Если они ложь — русские заплатят за оскорбление. Если правда — ответишь ты, и ответ будет суров. Закон рода не знает пощады к предателям.

В глазах шамана мелькнула тревога, тут же скрытая за маской уверенности. Он поклонился вождю:

— Я готов предстать перед советом. Правда на моей стороне, и духи — мои свидетели.

…Солнце потихоньку скрывалось за верхушками елей. В сгущающихся сумерках стойбище стало ещё более чужим и враждебным. Женщины разжигали большой костёр в центре поселения — там должен был собраться совет.

От решения старейшин зависела не только судьба шамана, но и хрупкий мир между казаками и вогулами. А может быть — и наши жизни.

Со мной два ножа — засапожный и на поясе, и еще пистолет. Но помогут ли они, если что-то пойдет не так — большой вопрос.

Сумрачный лес обступил поляну со всех сторон. Высоченные ели тянули к небу свои мохнатые лапы, а между стволами клубилась темнота. В центре поляны возвышалась юрта хана Кучума, украшенная старинными узорами и увенчанная полумесяцем. Вокруг неё полукругом стояли юрты поменьше — жилища знати и военачальников.

Кучум восседал на расшитых подушках перед входом в свою юрту. Годы и невзгоды иссушили его лицо, превратив его в маску из морщин и шрамов, но взгляд остался ясным и твёрдым, как клинок. По правую руку от него сидел Карачи-мурза — человек средних лет с умным и хитрым лицом и аккуратной бородкой. Он слегка откинулся назад. По обе стороны разместились другие советники: седобородый Али-бек, молодой и горячий Тимур-мурза, хмурый военачальник Байтерек. Все они украдкой поглядывали на пустое место среди них — там обычно сидел Якуб-бек.

На лицах татар было написано ожидание.

Причем явно не очень радостное.

Тишину нарушили шаги. Из леса вышла процессия — два десятка воинов с мрачными, словно высеченными из камня, лицами. Они шли медленно, размеренно, и в их поступи чувствовалась тяжесть горя и решимость. Впереди шагал глава рода Тагрулы, Сагидулла, старый седой воин. В руках он нёс окровавленный пояс, украшенный серебряной вышивкой — пояс его младшего сына Мурата, павшего в недавнем бою с казаками Ермака на Иртыше.

За Сагидуллой шли его родичи: старший сын Ибрагим с перевязанной рукой — он пострадал в другой схватке, раньше, но рука до сих пор не зажила; брат Сагидуллы, одноглазый Юсуф; молодой Рустам, потерявший обоих родителей в походе. Каждый нёс что-то из вещей погибшего родича. Все оружие казаки забрали с собой в качестве трофеев.

Процессия остановилась шагах в двадцати от ханской юрты. Воины молча начали раскладывать вещи перед ханом. Вскоре перед Кучумом выросла целая груда — безмолвное свидетельство катастрофы.

Сагидулла выступил вперёд. Его голос, хриплый от сдерживаемых эмоций, разнёсся по поляне:

— О великий хан, ты — отец наш и защитник. Мы пришли к тебе с горем. Посмотри на эти вещи — еще несколько дней назад они принадлежали нашим братьям. Двадцать три воина из нашего рода полегли в этой проклятой засаде. Двадцать три! Мои сыновья, братья, племянники… Но пали они не от силы и хитрости русских казаков. Нет! Они пали от дурного совета, от гордыни и глупости того, кто повёл их на западню. Якуб-бек обещал лёгкую победу, уверял, что казаки будут беспечны. Он убедил тебя, о хан, дать согласие на это безумие. И вот результат — наша кровь окрасила снег, а казаки смеются над нами!

Старик поднял окровавленный пояс над головой. Кровь на нем почернела, но ещё была различима.

— Это пояс моего младшего сына Мурата. Ему было семнадцать зим. Он умер с именем Аллаха на устах — но умер напрасно! Не в честном бою, а в ловушке, расставленной нашей же глупостью!

Из пришедшей толпы раздались возгласы:

— Кровь за кровь!

— Где Якуб-бек? Пусть ответит!

— Справедливости, о хан!

Кучум медленно поднял руку, и шум стих. Его взгляд скользнул по собравшимся. Он видел гнев в глазах родичей погибших, настороженность в лицах советников и едва заметное озабоченное выражение в глазах Карачи-мурзы — тот в свое время предупреждал его о последствиях.

От пришедших просто так не избавишься. Прогнать их — будут оскорблены не только они, но и другие татарские рода. К тому же, не так давно было жесточайшее поражение под Кашлыком, когда казаки при помощи своих жутких огнеметов сожгли несколько сот воинов, и пришлось с позором отступать.

— Я слышу вашу боль, — с чувством произнёс хан. — Каждый павший воин — это рана на теле нашего народа. Но скажите мне: разве я послал их на смерть? Разве не доверился совету того, кого считал мудрым?

Карачи-мурза чуть заметно покачал головой. Он помнил, как отговаривал хана от этой авантюры, но Якуб-бек был красноречив, а Кучум жаждал быстрой победы.

Сагидулла сделал шаг вперёд:

— О хан, мы не обвиняем тебя. Ты — наш повелитель, и твоя воля — закон. Но тот, чей дурной совет привёл к гибели наших родичей, должен ответить. Где Якуб-бек? Почему его нет здесь?

Тимур-мурза, молодой и горячий, не выдержал:

— Он бежал прошлой ночью, как трус! Ускакал на запад, как только стало известно о беде!

Толпа загудела. Ибрагим, сын Сагидуллы, вскрикнул:

— Он сбежал! Погубил наших братьев и сбежал, как шакал!

Кучум нахмурился.

— Он ушёл без моего разрешения, — медленно произнёс хан. — Это правда. Он знал, что должен ответить за свою ошибку.

Одноглазый Юсуф выкрикнул:

— Тогда пошли за ним погоню! Верни его, чтобы он ответил перед нами!

Али-бек, старый советник, попробовал урезонить толпу:

— Братья, успокойтесь. Мёртвых не вернуть. Может быть, хватит крови…

— Молчи, старик! — оборвал его кто-то из толпы. — Твои сыновья живы!

Напряжение на поляне достигло предела. Охрана хана напряглась, готовая в любую секунду встать между разгневанными родичами и своим повелителем.

Карачи-мурза наклонился к хану и прошептал:

— Повелитель, они не уйдут без расплаты. Если не дашь им Якуб-бека, могут начаться волнения.

Кучум не отрывал взгляда от Сагидуллы. Старый хан прожил долгую жизнь и знал: власть держится на балансе страха и справедливости. Сейчас чаша весов опасно качнулась.

— Я понимаю вашу боль, — громко сказал он. — И разделяю ваш гнев. Якуб-бек подвёл меня, подвёл всех нас. Его совет оказался ядом, его обещания — ложью. Я, хан Кучум, признаю это перед всеми.

Он встал, опираясь на посох, и выпрямился во весь рост — снова напоминая воина, который когда-то покорил эти земли.

— Сагидулла, положи пояс сына на землю передо мной.

Старик повиновался.

Кучум продолжил:

— По законам наших предков род имеет право на кровную месть. Вы потеряли двадцать три воина. Это тяжёлая потеря, и она требует расплаты. Но Якуб-бек бежал. Этим он признал свою вину.

— Тогда пошли за ним погоню! — крикнул кто-то из толпы.

— Я уже сделал это, — отрезал хан. — И я дам вам то, что в моей власти. Всё имущество Якуб-бека, его юрты, его скот, его золото — теперь принадлежит вашему роду как плата за кровь. Его старший сын Мансур остался здесь. Он не виновен в глупости отца, но если вы потребуете…

Сагидулла поднял руку:

— Нет, о великий хан. Мы не палачи детей. Мальчик не виноват. Мы примем золото и скот, но это не вернёт кровь наших родичей.

— Чего же вы хотите? — спросил хан.

— Мы хотим справедливости, — ответил Сагидулла. — Если Якуб-бек сбежал, объяви его вне закона. Пусть все знают: он предатель и трус. И если он появится на наших землях — его жизнь принадлежит нам.

Кучум кивнул:

— Да будет так. Якуб-бек объявляется вне закона. Его имя будет проклято, его род опозорен. Любой воин имеет право убить его без суда. Это моё слово.

Толпа гулко одобрила. Но Сагидулла не отступил:

— Есть ещё кое-что. Мы требуем, чтобы впредь решения о войне и мире принимались открыто, на совете старших родов. Никогда больше гордыня одного человека не должна стоить жизни многим.

Советники Кучума напряглись — это звучало как ограничение власти. Это был уже вызов.

Карачи-мурза склонился к хану:

— Повелитель, это может укрепить тебя. Пусть роды разделят с тобой ответственность. Мы всегда сможем сделать так, что будет принято то решение, которое нам нужно. А потом все вернется назад, и ты будешь править единолично.

Кучум долго молчал, глядя на пояс у своих ног. Наконец сказал:

— Я стар. Я видел, как рушатся царства из-за гордыни правителей. Пусть будет совет родов. Но последнее слово остаётся за мной.

Сагидулла поклонился:

— Мы согласны, о хан. Ты мудр и справедлив.

Он перевязал себя окровавленным поясом.

— Я буду носить его, пока Якуб-бек не ответит за смерть моего сына.

Напряжение спало, но не исчезло.

Затем Тагрулы ушли, и Кучум обратился к советникам:

— Пусть это будет уроком. Я могу простить ошибку, но не прощу трусости. Якуб-бек предал нас дважды: дурным советом и бегством. Помните это.

Он ушёл в юрту. Карачи остался сидеть, глядя на кровавые пятна на траве.

— Каждая ошибка стоит нам сил, — пробормотал он. — А сил остаётся всё меньше.

Тимур-мурза, проходя мимо, услышал:

— Что ты сказал, Карачи?

— Ничего важного, — ответил советник. — Думаю лишь о том, что зима будет долгой, но весной Искер вернется под власть великого хана Кучума.

— Ты прав, Карачи! — согласился Тимур-мурза. — Так и случится!

Он ушел, но Карачи еще долго смотрел ему вслед. На его губах играла легкая улыбка.

А потом она вдруг превратилась в гримасу злобы и хитрости.

Но только на мгновение. Совсем короткое. Никто ничего не успел заметить.

…Переводчик-казак Ефим, худощавый парень с обветренным лицом, встал рядом со мной и Ермаком.

— Буду толмачить всё, что скажут.

Я всматривался в полумрак вогульского стойбища.

Мы стояли около большого кедра, что рос в центре стойбища, священного дерева вогулов, увешанного лоскутами ткани и звериными черепами. Около него стоял шаман. Его лицо было мрачным, осунувшимся, с глубоко посаженными глазами, в которых плясали отблески разгорающихся костров.

Род уже собрался. Мужчины сидели полукругом на разостланных шкурах; старейшины — ближе к центру, молодые охотники — по краям. Женщины стояли сзади, их лица едва различались в сгущающихся сумерках. Воздух был натянут, как тетива лука.

Глава рода, Торума-Пек, поднялся с места. Его голос разнёсся над притихшим стойбищем. Переводчик зашептал для нас:

— Слушайте, русские. Мы сами судим своих, но при вас. Мы держим слово о мире. Потому вы и здесь.

Торума-Пек повернулся к соплеменникам, и голос его стал жёстче. Переводчик продолжал:

— Этот человек был нашим шаманом. Он ушёл жить в Кашлык, делил хлеб с русами, разговаривал с их атаманом. Но теперь говорят, что он хотел смерти Алыпа, нашего брата, и русского отряда.

Из полукруга поднялся Алып и заговорил на вогульском.

Переводчик торопливо передал:

— Кум-Яхор выведывал у меня, куда пойдут русские, и велел мне про это молчать. Он один знал, что там будет засада, больше никто. А потом он требовал, чтобы я подчинялся ему, иначе он обещал рассказать обо мне то, в чем я виноват.

Старейшины зашумели. Один из них, старше Торума-Пека, встал и произнёс, обращаясь к Кум-Яхору:

— Ты нарушил два великих запрета! Первый — ты разрушил мир, которого держался род со всеми соседями. Мы не воюем ни с русскими, ни с татарами, и этот мир хранил наших женщин и детей. Второй — ты предал кровь. Алып, сын нашего рода, должен был погибнуть по твоей вине. Это хуже, чем убить брата — это значит отдать брата чужим на смерть!

Кум-Яхор резко вскочил. Глаза шамана горели безумным огнём. Он закричал, брызгая слюной, и переводчик едва поспевал:

— Он врет! Не я виноват! Духи гневаются! Вот он, — шаман тряхнул руками в сторону Алыпа, — он осквернил род! Он спал со вдовой Сыгвы из рода Белой Выдры! Это запрещено! Духи потребовали крови за его грех!

Толпа загудела громче. Несколько женщин ахнули. Алып побледнел, но не отвёл взгляда.

— Да, — продолжал кричать Кум-Яхор, а переводчик торопливо переводил, — казаки мне не братья! Они пришли на нашу землю!

Затем поднял руку Ермак. Все притихли — сам атаман казаков захотел быть свидетелем.

— Мы несколько раз видели, как Кум-Яхор встречался с татарскими разведчиками. Мы следили за ним. Даже когда он говорил, что отправляется к вам, по дороге он выходил и тайно разговаривал с татарами.

Сначала повисла тишина, затем люди зашептались. Голоса становились все громче и громче, пока Торума-Пек не поднял руку, требуя тишины.

Затем старейшины отошли в сторону и образовали малый круг. Их совещание длилось недолго — четверть часа, пока мы стояли в напряжённом молчании. Лишь треск костров да шёпот женщин нарушали тишину.

Наконец старейшины вернулись. Торума-Пек заговорил, сначала обращаясь к Алыпу. Переводчик перевёл:

— Да, ты нарушил запрет отцов. Связь с вдовой из чужого рода — грех. Но это малый грех по сравнению с предательством. Ты не прятался, как трус. Ты не звал смерть на братьев. За твой проступок отдашь три лучшие соболиные шкуры в родовую казну и принесёшь жертву духам рки, чтобы они простили твою слабость.

Алып склонил голову, принимая наказание.

Теперь все взгляды обратились на Кум-Яхора. Старейшины по очереди высказывались, переводчик едва поспевал:

— Он предал брата по крови.

— Хотел пролить кровь русских, с которыми мы поклялись жить в мире.

— Осквернил священный сан шамана, используя духов для низкой мести.

— Он мог втянуть род в войну, обречь женщин и детей.

Торума-Пек сказал последним. Его голос звучал, как удар топора. Переводчик передал:

— Кум-Яхор, ты больше не шаман. Ты больше не вогул. Ты — никто. Если мы оставим тебя в живых, духи отвернутся от всего рода. Каждый младенец, каждая женщина, каждый охотник будет проклят за то, что мы не покарали предателя. Поэтому слушай приговор рода.

Он сделал паузу, затем продолжил:

— Ты умрёшь в воде. На рассвете тебя отведут к Великой реке. Привяжут камни к ногам и бросят в омут. Пусть духи воды сами решат: принять твою душу или выбросить её на берег. Так решил род. Так будет.

В ответ Кум-Яхор расхохотался. Смех его был похож на карканье ворона — хриплый, злой, безумный.

— Глупцы! — выкрикнул он, и переводчик побледнел, передавая слова. — Вы не знаете, с чем столкнётесь! Думаете, всё кончено? Думаете, убив меня, избавитесь от проклятия? Нет! Уже пробудилось то, что спало под водой и в земле! Духи тьмы уже идут! Вы все сгниёте, как гниют корни дерева! А мне духи помогут!