Военный инженер Ермака. Книга 3

Глава 4

После боя я сидел с Матвеем Мещеряком на пригорке, наблюдая, как казаки собирают трофеи. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая сибирское небо багрянцем. Только теперь я почувствовал напряжение, которое в схватке не замечаешь: адреналин гонит кровь по жилам, и тело действует само — на выученных движениях, привычках, опыте. А потом приходит усталость — тяжёлая, будто свинцовая накидка ложится на плечи.

Всё прошло лучше, чем я ожидал. У нас только двое раненых: Семён получил стрелу в плечо, но неглубоко; молодой Митька порезался о татарскую саблю, когда добивал врага. Оба через неделю будут в строю. Ещё один казак, Фёдор, неудачно упал с обрыва и подвернул ногу. Над ним добродушно подтрунивали товарищи: выжил в бою с превосходящим противником, а покалечился на ровном месте. Но в этих насмешках слышалась не злость, а облегчение — все понимали, что нам повезло.

Самое сложное выпало на долю берегового отряда — им пришлось действовать в лесочке, где татары могли прятаться за деревьями. К счастью, мои арбалеты снова показали свою силу. Дозорного сняли бесшумно: болт вошёл точно в шею, не дав ему крикнуть. Потом удалось подобраться к главному отряду на расстояние выстрела.

Казаки в лесу открыли огонь из пищалей — я настоял именно на этом. Пуля лучше пробивает ветки, не отклоняется от мелких препятствий, в отличие от арбалетных болтов. Первый залп накрыл человек десять. Татары заметались, не понимая, откуда по ним бьют. Дальше их добивали арбалетами и ножами, в ближнем бою, где перезарядить пищаль некогда.

Мои многозарядные арбалеты выдержали первое настоящее крещение. Механизм сработал безотказно: несколько болтов подряд без перезарядки. Идеальное сочетание мощности и темпа стрельбы. Казаки, которым я доверил новое оружие, действовали слаженно, методично расстреливая бегущих.

Мы подсчитали потери врага — пятьдесят два человека. По сведениям разведки, это чуть ли не все воины, что Кучум держал около Кашлыка. Серьёзный удар. Трофеи оказались богатыми: сабли, ножи, копья. Но особенно ценны луки со стрелами. Татарские составные луки — настоящий предмет искусства: роговые пластины, проклеенные жилами, обмотанные берестой. Такой лук в некоторых условиях бил не хуже арбалета. И стрелы — с железными наконечниками, отлично сбалансированные. Лишними они точно не будут. В разведке, на охоте, при бесшумных вылазках — могут оказаться полезны. К тому же экономят время и металл, который мы тратим на производство болтов. Да, вот такой я хозяйственный!

Мещеряк распорядился похоронить павших татар в общем месте, с должным уважением. Это негласное правило, которого старались придерживаться обе стороны. Мёртвые уже не враги. Я помнил из своего времени: человечность даже на войне сохранять необходимо. Увы, это происходило не всегда.

Мысли о Кучуме не давали покоя. Говорили, что он откочевал в барабинские степи, далеко на восток. Однако интуиция подсказывала иное. Не тот у него характер, чтобы просто отсидеться. Кучум — воин, политик, интриган. Он должен что-то предпринимать: собирать силы, слать гонцов, искать союзов, плести интриги. Я был уверен — он где-то здесь.

— Что будем делать дальше, Максим? — спросил Мещеряк, прервав мои мысли.

— Сейчас поплывём домой, — ответил я. — В Кашлыке нас ждут. Золото искать не будем.

— Понятно, — усмехнулся Матвей. — А потом? Что делать с Кум-Яхором? Он раз подставил нас под татарские стрелы, и сделает это снова.

— Как-то надо его судить за предательство. Но как — пока не знаю.

— Надо думать, — пробормотал Мещеряк и почесал затылок. — Будем говорить с Ермаком.

— И что ему скажем? — спросил я.

— Честно говоря, не знаю, — признался Матвей. — До боя казалось просто: поймать шамана на предательстве и конец. А сейчас понимаю — дело сложнее. Кум-Яхор будет отрицать, а вогулы могут за него вступиться. Им важен не столько сам шаман, сколько их авторитет. Если русские убьют их шамана без веских доказательств — будет беда. Может дойти до войны.

Я вздохнул. Здесь политика проста и сложна одновременно: множество племён, каждое со своими обычаями и гордостью. Один неверный шаг — и союзники превращаются во врагов.

— Но и оставить всё так нельзя, — сказал я твёрдо. — Иначе он снова предаст.

— Верно, — кивнул Мещеряк.

— Слушай, у меня есть мысль, не помню, говорил ли ее тебе, — продолжил я. — Для вогулов мы чужие. Но Кум-Яхор подставил не только нас, а и своего — Алыпа. Он должен был погибнуть вместе с нами. Это уже другое. За такое у них только одно наказание — смерть или изгнание. Мы используем это.

Матвей прищурился, обдумывая.

— А Алып захочет говорить? У него же та история с вдовой… Сам знаешь, какие у них строгие порядки.

— Надо его убедить. На фоне предательства шамана его проступок покажется мелочью. Да и мы его поддержим.

Мы позвали Алыпа. Он поднялся на пригорок, отряхивая грязь и кровь. На лице следы грязи. Не успел еще пойти умыться.

— Живой? — усмехнулся Мещеряк.

— Живой! — радостно ответил Алып. — Да и бой был не страшен: татары нас не ожидали, думали, мы попадём в их ловушку, как бараны.

— Вот что, Алып, — начал я осторожно. — Кум-Яхор хотел не только нас, но и тебя подвести под нож. Подумай сам: татары убивают тебя вместе с казаками — и всё. Никто не узнает правды. Кум-Яхор остаётся шаманом, получает награду от Кучума.

— Да… — Алып опустил глаза, руки его задрожали.

Знал это, но снова занервничал.

— Мы для него чужие, но ты свой. Свой! И он предал тебя.

— За такое у нас смерть, — глухо сказал он. — Предать своих — нет большего греха.

Ему было мучительно говорить об этом. Но деваться некуда.

— Надо избавиться от Кум-Яхора, — сказал я жёстко. — Иначе он снова подставит. И тебя тоже. Мы про это уже говорили.

— Надо, — выдохнул Алып.

— Тогда ты должен рассказать всё своим старейшинам. Пусть они судят шамана, не мы. Твоё слово решит исход.

— Но… если вспомнят про девушку… — он побледнел. — Это плохо кончится.

— Не вспомнят, — твёрдо ответил я. — Мы за тебя вступимся. На фоне предательства шамана твой проступок — мелочь.

Алып долго молчал. Внизу казаки складывали трофеи, солнце коснулось горизонта, длинные тени легли на Иртыш. Река несла воды спокойно, равнодушно к нашим тревогам.

Наконец он сказал:

Хорошо. Я расскажу всё старейшинам. Кум-Яхор должен ответить.

— Молодец, — похлопал его по плечу Мещеряк. — Правильное решение. Мы с тобой.

Я уже прикидывал, как лучше сделать. Кум-Яхор хитер, но факты против него. А главное — свидетельство Алыпа.

Обратный путь до Кашлыка занял меньше времени — мы шли по течению, и казаки гребли с удвоенной силой, торопясь скорее принести весть о победе. Два наших струга держались рядом; я слышал, как казаки переговаривались, перекликались, делились впечатлениями от боя. Молодые хвастались подвигами, старшие посмеивались над ними, но добродушно — победа объединила всех.

Алып сидел на корме нашего судна, молчаливый и мрачный. Я понимал, что творилось у него в душе: впереди было разоблачение шамана, и это причиняло ему тяжёлое чувство. В их обществе шаман — фигура почти священная, посредник между людьми и духами. Обвинить его в предательстве — значит поколебать вековые устои.

Когда показались стены Кашлыка, со стены раздался крик — нас заметили. На стенах засуетились люди. Весть о возвращении быстро разлетелась, и к пристани сбежался народ.

— Все живы! Победа! — крикнул Мещеряк, когда мы пристали к берегу.

Толпа взорвалась радостными криками. Женщины искали мужей, дети — отцов. Я заметил в стороне Дашу — её лицо просветлело, когда она увидела меня невредимым.

— Ну что, Максим, как твои арбалеты показали себя? — спросил Лапоть с усмешкой. Он вышел встречать вместе со всеми.

— Отлично, — ответил я. — Пятьдесят два татарина полегло. У нас лишь двое легкораненых.

— Вот это дело! — одобрил плотник.

Казаки выгружали трофейное оружие, раненых отвели к лекарю. Один казак держался молодцом — стрела в плече мало его беспокоила, второй и вовсе отказался от помощи, сказав, что царапина заживёт сама.

Я поймал взгляд Даши и кивнул ей — мол, всё хорошо, скоро приду. Она поняла и пошла домой: знала, что дела первыми.

Мы с Мещеряком и старшими казаками направились к Ермаку. В избе собрались почти все командиры нашего отряда. Не было разве что парочки человек.

— Рад видеть вас целыми, — сказал он, оглядывая нас внимательным взглядом. — Рассказывайте.

Мещеряк подробно и эмоционально, не стесняясь размахивать руками, рассказал о бое, о разгроме засады, о трофеях. Ермак слушал молча, лишь иногда кивал.

— Хорошая работа, — сказал он, когда Матвей закончил. — Полсотни убитых — серьёзный урон для Кучума. Теперь он дважды подумает, прежде чем сунуться к Кашлыку.

— Атаман, казаки просят разрешить праздник, — вмешался Иван Гроза, сотник. — Победу отметить.

Ермак покачал головой:

— Рано. День-два подождём. Есть дела поважнее. — Он перевёл взгляд на меня. — Максим, ты хотел что-то сказать о вогульском шамане?

— Да, Тимофеевич, — ответил я. — Дело серьёзное. Надо что-то делать с Кум-Яхором. Думаю, надо сделать так, чтобы его судили свои. Он же хотел еще и Алыпа поставить, человека из своего рода. Там такое не прощают, и к нам не будет никаких вопросов.

— Но сначала надо судить шамана на Малом кругу, думаю, — сказал Мещеряк. — Самим решить, что делать. Чтоб все по нашему закону было.

— Да. Алып готов рассказать всё на Малом кругу, — ответил я. — Он сам чуть не погиб в засаде. Кум-Яхор хотел убрать и его, как свидетеля.

— Где Алып?

— Здесь где-то.

— Позовите его сюда. И собирайте Малый круг. Немедленно.

Пока шли за недостающими людьми, я вышел во двор и глотнул свежего воздуха. Вечер был прохладным, с Иртыша тянуло сыростью. Кашлык жил своей жизнью. Ходили люди, женщины готовили еду, горели костры. Мирная картина — за неё мы и воевали.

Алып стоял у стены, нервно теребя рукоять ножа.

— Скоро позовут, — сказал я ему. — Помни: говори только правду. Ермак это ценит.

— Ермака я не боюсь, — тихо ответил он. — А вот своих…

— Поверят. Казаки тебя поддержат.

Через четверть часа нас пригласили в зал. Малый круг собрался. Ермак сидел в центре на лавке.

— Алып, — обратился к вогулу атаман. — Говорят, у тебя есть что сказать о шамане Кум-Яхоре.

Алып вышел в центр круга. Его руки дрожали, но голос звучал твёрдо:

— Да, есть. Кум-Яхор расспрашивал меня о походе за золотом. А потом говорил, что я должен делать то, что он мне скажет, иначе он расскажет старейшинам о том, что я… — он запнулся, но потом продолжил, — встречался с женщиной, потерявшей мужа, из другого селения нашего народа.

— А что тут такого? — непонимающе спросил Савва, — он же не насильничал!

Но на него все дружно зашикали, и Савва замолчал, осознав, что дело политическое.

— По нашим обычаям это грех, пока не прошёл год траура, — все-таки ответил Алып

— Аааа, — протянул Савва, но непонимающее выражение на его лице оставалось по прежнему. Какой смысл ждать, как бы хотел сказать он.

— Он хотел, чтоб мы все погибли. И я тоже, — глухо проговорил Алып.

— Так… — сказал Атаман. — Алып, готов ли ты подтвердить это перед старейшинами твоего народа?

— Готов, — кивнул вогул. — Кум-Яхор предал не только вас, но и нас, своих соплеменников. За это он должен ответить.

Ермак вздохнул.

— Хорошо. Отправимся к вогулам. Привезём их Кум-Яхора, пусть они его судят сами. Возьмём десяток казаков. Максим, Мещеряк — вы со мной. И ты, Алып. Шамана пока не тронем — пусть думают, что мы ничего не знаем. Круг окончен. Всем молчать о том, что услышали.

Казаки начали расходиться, обсуждая услышанное.

— Ермак Тимофеевич, а отметить победу?

— Отметим, — усмехнулся Ермак. — Как разберёмся с предателем. Такие дела нельзя оставлять незавершёнными. А теперь иди, Максим. Тебя, небось, Дарья ждёт.

Я вернулся домой, благо идти до него был десяток шагов. По улицам Кашлыка горели костры, освещая дорогу.

Даша обняла меня, когда я вошел в избу.

— Живой, — снова сказала она.

— Живой и невредимый, — улыбнулся я, вдыхая запах её волос.

В избе было тепло и уютно. На столе ждали щи, каша, хлеб. Простая еда казалась пиршеством после похода.

— Рассказывай, — потребовала Даша.

Я поведал о засаде, о бою, о предательстве Кум-Яхора. Даша слушала внимательно, качала головой.

— Опасное дело затеяли, — сказала она. — Вогулы могут обидеться, если их шамана обвинят.

— Возможно, — признал я. — Но Ермак знает, что делает. Алып — их же человек, его слова весомы.

— А та вдова? Что с ней будет? — спросила Даша.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Надеюсь, из-за предательства шамана это сочтут неважным. В любом случае мы Алыпа защитим — он нам помог, он наш, и мы в долгу не останемся.

— Очень хорошо, — сказала Даша. — А теперь иди ко мне, я соскучилась.

И она начала снимать с меня кафтан.

Утро выдалось промозглым, с Иртыша тянуло холодным туманом. Я едва успел позавтракать, когда в дверь постучал молодой казак — посыльный.

— Максим, Ермак велел собираться. Идём за шаманом.

Я сунул нож за сапог и вышел.

У ворот уже стоял небольшой отряд — человек десять, во главе с Мещеряком. Рядом, нахмурившись, молча ждал Лиходеев.

— Берём его тихо, без шума, — распорядился Матвей. — Не надо, чтобы весь Кашлык сбежался смотреть.

Юрта Кум-Яхора находилось на окраине. В нее меня водили, когда я только здесь появился. Там Кум-Яхор говорил, что моя душа «черна».

Кум-Яхор откинул полог и вышел наружу. При виде казаков он даже не вздрогнул — только глаза сузились, как у волка, загнанного в угол.

— Что вам нужно? — спросил он. — Вы смотрите на меня так, будто замыслили зло.

— Ермак Тимофеевич требует тебя к себе, — ответил Мещеряк. — Пойдёшь по-хорошему или связать?

Шаман медленно посмотрел на него. Ему было лет шестьдесят, а то и больше, но держался он прямо, и в движениях чувствовалась внутренняя сила. На шее висели амулеты из клыков и когтей, в седые волосы были вплетены перья.

— Я никуда не пойду, — сказал он спокойно. — Это ошибка. Большая ошибка.

— Связать ему руки, — приказал Мещеряк. — Мы не шутим.

Казаки заломили шаману руки и стянули ремнём. Кум-Яхор не сопротивлялся, только смотрел на нас чёрными глазами, в которых не было страха — лишь холодная злоба.

Мы повели его через весь Кашлык. Люди выглядывали из домов и перешёптывались.

В избе нас уже ждали. Атаман сидел за грубым столом. У стены стоял Алып, избегая взгляда шамана.

— Развяжите ему руки, — велел Ермак.

Казаки сняли с него ремень. Кум-Яхор потер запястья, где остались красные следы, и сел напротив Ермака.

— Зачем привёл меня сюда, русский атаман? — спросил он, глядя прямо в глаза. — Я ничего плохого твоим людям не сделал.

— Не лги, — отрезал Ермак. — Ты передал татарам наши планы. Из-за тебя мои казаки едва не попали в засаду.

— Кто сказал такую ложь? — шаман изобразил возмущение, но уголок губ дрогнул. — Я всегда был другом русских.

— Алып рассказал всё, — вмешался я. — Как ты выведывал у него маршрут, как грозил выдать его связь с вдовой.

Кум-Яхор перевёл взгляд на Алыпа; в глазах его мелькнула такая ненависть, что молодой вогул вздрогнул.

— Алып — нарушитель наших обычаев, — процедил шаман. — Его слово ничего не стоит.

— Но засада была именно там, где мы должны были пристать, — заметил Мещеряк. — И татар ровно столько, чтобы перебить наш отряд. Случайность?

— Мало ли как они могли узнать, — пожал плечами Кум-Яхор.

Ермак встал и зашагал по избе.

— Слушай внимательно, Кум-Яхор. У тебя выбор. Либо рассказываешь всё — как связался с Кучумом, что передавал, кто замешан. Тогда, может, просто выгоним. Либо завтра идём в твой стан и говорим всё твоим соплеменникам.

Шаман рассмеялся — сухо, как ворон каркнул.

— Думаешь, они поверят вам? Я их шаман тридцать зим. Они будут за меня. А вы получите ещё одного врага. Мало вам Кучума? Хотите, чтобы и вогулы взялись за оружие?

— Мы войны не боимся, — жёстко ответил Ермак.

— А зря, — наклонился шаман. — Вас тут горстка. Кучум собирает силы. А теперь и вогулов против себя настроите. Сколько вы продержитесь?

— Это наша забота, — сказал я. — А твоя — ответить на вопросы.

— А, мастер железных луков, — усмехнулся он. — Думаешь, твои игрушки спасут? Лес велик. В лесу мы сильнее.

— Хватит угроз, — оборвал его Ермак. — Говори. Что знаешь о планах Кучума?

— Ничего, — упрямо мотнул головой Кум-Яхор. — Отпусти — уйду к своим.

— А потом начнёшь болтать, какие казаки подлецы? — фыркнул Мещеряк. — Нет уж, пойдём разбираться вместе с твоими.

Шаман ничего не ответил.

— Связать, — велел Ермак. — Готовить струги. Плывём немедленно.

Через час два струга отчалили от берега. В первом — Ермак, я, Мещеряк, Лиходеев, Алып и связанный Кум-Яхор и несколько казаков. Во втором — еще полтора десятка бойцов с арбалетами и пищалями.

Мы шли вверх по Иртышу, потом свернули в приток — речушку среди кедровых и лиственничных холмов. Кум-Яхор сидел на дне струга, глядя прямо перед собой, иногда бормотал что-то на своём языке — то ли молился, то ли проклинал нас.

— Далеко ещё? — спросил я у Алыпа.

— Нет, — ответил тот, не поднимая глаз.

Солнце стояло в зените, когда показалось стойбище. На холме стояли чумы, крытые шкурами и берестой. У входов торчали шесты с черепами зверей — обереги.

Не было видно ни одного человека.

— Странно, — сказал Ермак. — Очень странно. Но делать нечего

Мы высадились на берег, и тут из-за деревьев, как по мановению волшебной палочки, вышли вооружённые вогулы. Человек сто, не меньше. Стрелы смотрели нам в грудь. Взгляды вогулов не обещали ничего хорошего.