БАРБАРА ХЭМБЛИ Рассвет над бегущей водой

Предполагалось, что этот проклятый корабль непотопляем.

Иначе, как вы думаете, ступил бы я на палубу этого ржавого корыта?

На борт я взошел в Шербурге, и тому было несколько причин. Главной из них был тот факт, что «Титаник» прибывал в порт из Саутгемптона на закате, и погрузка велась в темноте. Меня не прельщала мысль о том, чтобы отправить свой гроб багажом, учитывая сопутствующий риск в виде дотошных таможенников, идиотов-грузчиков и нудных уговоров живых сообщников, которые вполне могут полениться проверить, не поставлен ли чей-то гроб (или сундук, большинство из нас предпочитает для путешествий большие двойные сундуки) крышкой вниз под несколькими тысячами фунтов хлама какого-нибудь престарелого американского имбецила. В половине случаев нам все равно приходится убивать сообщников. И чаще всего это просто приятно.

— Ты уверен, что хочешь это сделать, Непье? — осведомился Саймон, который прибыл к докам в закрытом автомобиле, чтобы проводить меня.

Будучи на полтора века старше меня — одним из самых старых немертвых в Европе, — он мог двигаться в сумерках, просыпался немного раньше и, при необходимости, оставался в сознании несколько часов после рассвета, хоть и, разумеется, при наличии защиты от разрушительного солнца.

— Ты не сможешь охотиться на борту. «Уайт стар лайн» очень внимательно следит за пассажирами, даже третьего класса. Все не так, как в старые добрые времена.

— Саймон, ты слишком долго был вампиром, — пошутил я, накрыв рукой его обтянутое перчаткой запястье. — И начал превращаться в старого ворчливого параноика. Как сейчас называют таких людей, старыми перечницами, кажется?

О списках пассажиров я знал все. Я тщательно их изучил.

Прошлой ночью, незадолго до рассвета, мы охотились. Я убил дважды. Я знал, что это будет долгая поездка. Семь или восемь дней от Шербурга до Нью-Йорка. Немалый период времени на борту для такого опасного создания, как я.

Я надеялся, что не принадлежу к числу тех вампиров, которые сходят с ума после четырех или пяти дней без убийства — тех, кто настолько привык наслаждаться смертью помимо простого питания, что охотится даже в условиях, которые наверняка привлекут внимание властей: к примеру в ограниченном кругу известных людей. Но, признаться, я не знал этого наверняка. Без ежедневных убийств мы начинали утрачивать способность обманывать и подчинять себе разум живых, а допустить этого я не мог.

Впервые за сто сорок лет я собирался отправиться так далеко от Лондона. Впервые с 1722 года, с тех пор как я стал вампиром, я решился пересечь океан.

Немертвые крайне уязвимы во время путешествий. Деньги всегда обеспечивали некоторую защиту в виде подкупа, английских замков, слуг и социального давления. (Вы не задумывались, почему в дешевых приключенческих романах Главный Злодей с длинным именем всегда сказочно богат? Прибыль от процентных облигаций, накопленных за пару сотен лет, буквально поражает.) Но, как мне предстояло вскоре выяснить, бывают и несчастные случаи. И чем длиннее путешествие, тем больше шансов, что все пойдет катастрофически не так.

— За океаном новый мир, Саймон, — мрачно сказал я. — Признай, Европа не может оставаться в прежнем положении. Грядет война. Кайзер вышвыривает политиков за дверь в надежде, что ему бросят вызов. Ты видел их новое оружие: воздушные корабли, зажигательные бомбы, пушки, которые могут уничтожить город, находясь в нескольких милях от него. Мудр тот, кто сумеет вовремя уйти от опасности.

Девяносто пять часов спустя я проклинал себя за эти слова, но кто же знал?

Саймон улыбнулся, хотя улыбался он редко.

— Возможно, ты прав, мой друг. Да будет так. Я верю в твой успех первопроходца и надеюсь, что ты черкнешь мне пару слов. Иди же, если не с Богом, то с благословением равнодушной судьбы, мой злобный лорд… — Он взглянул на имя в моих бумагах. — Лорд Сэндридж.

Саймон надел темные очки и провел меня до барьера, добавив мощь своего разума к влиянию моего, так что багаж был пронесен без проверки. Я поднялся по трапу и обернулся у поручней. Саймон махал мне рукой — тонкая маленькая фигурка на фоне сумерек. Возможно, мой единственный друг среди немертвых.

Мы, видите ли, не самая приятная компания даже для себе подобных.

Затем я отправился вниз, к трюму для багажа пассажиров первого класса, и убедился, что мой гроб-сундук поставлен в пределах досягаемости и не вызвал ни у кого подозрений. Саймон, скорее всего, вернулся домой, позавтракав по пути каким-нибудь доверчивым иммигрантом.

Утром мы причалили в Квинстауне, у побережья Ирландии, это была последняя погрузка перед выходом в океан. После восхода солнца оставаться в сознании чертовски сложно, но я был полон решимости пойти на этот шаг. И не пожалел. Вскоре после того, как я заперся в сундуке — до Квинстауна оставалось еще несколько часов пути, — я услышал крадущиеся шаги и учуял запах мужского пота.

Кто-то наверняка заметил, с каким ревностным вниманием я относился к транспортировке своего сундука, и это привело к одному из глупейших выводов, которыми часто грешат живые. Алчные негодяи! У моего виска зазвенели отмычки. Меня одолевали головокружение и приступы паники — хотя я знал, что этот трюм надежно защищен от солнца, — но я собрался с силами для действия.

Убирайся отсюда, идиот! Живущие не знают, насколько плоть вампира покорна суточному ритму. Я чувствовал себя отупевшим, как от опиума, который при жизни пробовал в «Клубе адского пламени». Этот корабль смердит американскими миллионерами, а ты пытаешься ограбить сундук обычного лорда Тьмы?

Открылась внешняя крышка, затем внутренняя. И надо мной нависло круглое небритое лицо с огромными карими глазами, распахнутыми от ужаса.

Я выдавил из себя то, что, надеюсь, прозвучало как устрашающий рев, вырвал отмычки из рук молодого идиота и упал обратно в гроб, захлопывая за собой крышку и поворачивая внутреннюю задвижку. Снаружи всхлипнули, охнули, тяжелые башмаки загрохотали по настилу, а затем по металлической лестнице.

Насколько я понял, грабитель сошел в Квинстауне и пропустил последующие события. А жаль. Этой свинье не помешало бы искупаться.

Однако вовсе не страх ограбления заставил меня приложить все усилия к тому, чтобы оставаться в сознании во время погрузки в Квинстауне. Я напрягал свои сверхъестественные силы, чтобы ощутить каждый звук, каждый голос, каждый шаг на корабле. Я должен был знать, кто поднимется со мной на борт.

Потому что я не был до конца честен с Саймоном, когда перечислял причины, заставившие меня оставить Англию, и не уточнил, почему садился на корабль именно в Шербурге. Никто не любит признаваться в глупейших ошибках.

Что вынуждает меня рассказать о мисс Александре Пакстон.

Я не знал, под каким именем она окажется на борту «Титаника». Ей, видите ли, стало известно, что я слежу за списками пассажиров и изменю свои планы, как только заподозрю ее присутствие на борту.

Очередным трюизмом из инфантильных человеческих историй можно назвать то, что Злобный Лорд-С-Длинным-Именем или порочная Графиня Бланковски выбирают своих жертв из представителей высшего общества, изредка снисходя до среднего класса. Это откровенная глупость, поскольку такие люди всегда взаимосвязаны и следят за жизнью друг друга в маленьких странах, таких как Англия. (Вот еще один повод уехать в Америку.)

Вампиры кормятся в основном бедняками. Мы убиваем людей, исчезновения которых никто не заметит. К сожалению, такие люди, как правило, грязны, отвратительно пахнут, часто находятся на грани истощения, пропитаны алкоголем и совершенно не интересны как собеседники. А мы действительно наслаждаемся игрой в кошки-мышки, неторопливым долгим выслеживанием, смакуя его днями, а то и неделями.

Именно так я познакомился, начал ухаживать, флиртовал, водил в оперу и в итоге убил мисс Синтию Ингл за несколько дней до ее свадьбы с Лайонелом Пакстоном.

Лайонел и его сестра казались мне необычайно скучными, когда мисс Ингл рассказывала мне о них во время наших тайных свиданий, приправленных шампанским и опасностью. Я не позволял своей милой жертве излишних мелодрам и недооценил проницательности ее поклонника. Так или иначе, после ряда событий, слишком запутанных и сложных, чтобы сейчас их перечислять, я вынужден был убить и Лайонела.

И Александра начала охотиться на меня.

Она взошла на борт в Квинстауне в самую последнюю минуту. Излишняя предосторожность с ее стороны, ведь, как я уже говорил, солнце стояло высоко и я не смог бы подняться на палубу, даже если бы меня не одолел дневной сон. Но я узнал о ее присутствии, находясь в трансе вампирского сна: ощутил аромат сандала и ванили — так пахла ее любимая пудра, услышал стук острых каблучков подоскам настила.

И сердце мое оборвалось.

Я не мог убить мисс Пакстон на борту «Титаника», не учинив грандиозного шума. После чего меня наверняка заперли бы в каюте, а поскольку каюты здесь оснащены иллюминаторами, у доброго капитана Смита впервые появилась бы интересная тема для записи в корабельном журнале.

Целью мисс Пакстон, в отличие от меня, не было выживание. Я знал и помнил по последней встрече, что на ее запястьях и шее будут серебряные цепочки, способные расплавить мою плоть при соприкосновении. К тому же у нее наверняка с собой револьвер с серебряными пулями, и мисс Пакстон без промедления им воспользуется.

Я также знал, что она поразительно меткий стрелок.

Я не смогу объяснить вам, как именно немертвые узнают, что наступил безопасный час для выхода из убежищ. Среди нас есть те, в ком даже сумерки полярной ночи вызывают панику и жжение в дневные часы; есть те, кто может вспыхнуть и сгореть, когда утренние звезды еще видны на горизонте. Наше чутье подобных материй невероятно сильно, а те, кому его не хватает, как правило, недолго остаются вампирами.

Я покинул свой гроб-сундук, как только ощутил, что настала безопасная пора — примерно половина шестого вечера, — поднялся по нескольким лестницам мимо площадки для игры в сквош, прошел вдоль кают матросов и пассажиров третьего класса, затем по служебному коридору, который здесь именовали «большой шотландской дорогой», сквозь толпу пассажиров, потом по запасным лестницам и вскоре оказался у своей каюты первого класса на палубе В. Рекламные оды «Титанику» особо подчеркивали тот факт, что пассажиры первого класса могут не беспокоиться о таких вещах, как наличие на корабле простых смертных — еще одна причина, по которой я выбрал это судно. Остроглазые стюарды тщательно следили, чтобы тех, кто пожелал отгородиться от простого люда, никто не беспокоил. Но, как и большинство живущих (и слава Богу), судили они в основном по внешнему виду.

Я был занят светской беседой с юной очаровательной супругой престарелого американского миллионера, когда дверь внизу распахнулась и на палубу проскользнула мисс Пакстон.

Платье наверняка обошлось ей в половину наследства, оставшегося от почившего брата. Она была одета в синий бархат с кремовыми кружевами на лифе. Небольшой плюмаж из кремовых перьев, удерживаемых синим драгоценным камнем, служил украшением ее буро-мышиных волос. Мисс Пакстон была довольно высокой, из тех, кого американцы называют «здоровыми, дюжими», отличалась длинной челюстью, узким носом и пронзительным, жутким взглядом серо-голубых глаз. В левой руке она держала синюю бархатную сумочку, правую обернула кружевной шалью, скрывая кисть и то, что в ней могло быть. Я сбежал, как заяц, прежде чем она меня заметила.

— Эта юная особа, — сказал я главному стюарду, вложив в его ладонь сотню американских долларов, — самозванка и наглая притворщица. Она преследует меня уже несколько месяцев. Не знаю, под каким предлогом она попытается подобраться ко мне на этот раз. И не желаю этого знать. Я лишь хочу, чтобы до конца нашего плаванья эту мисс держали подальше от меня, от моей каюты и от комнат, в которых я могу оказаться. Это ясно?

— Да, сэр. Не беспокойтесь, лорд Сэндридж.

Стоило мне войти в столовую, как я тут же подвергся шумной атаке — на меня прыгнул пекинес одной из американских матрон. Я всегда считал, что этих мерзких маленьких хищников нужно держать взаперти.

Естественно, вопрос о мисс Пакстон не решался простейшими мерами. Она догадалась, что я буду путешествовать первым классом, и вложила немыслимое количество средств в первоклассный гардероб, поэтому я не мог быть уверен, что не столкнусь с ней во время променада на палубе А. И не мог оставаться в своей каюте ночью, когда не спал. Мисс Пакстон наверняка будет искать меня там. Из шепотков в каютах стюардов и горничных (поверьте, две закрытые двери и болтовня американских выскочек — не помеха для вампирского слуха) я выяснил, что она вербует сторонников, рассказывая сказки о лишении наследства и попытке изнасилования.

Мисс Пакстон с железным упорством преследовала меня, пока не закончилась первая ночь. Мне пришлось переодеться в неброскую пару брюк и твидовый пиджак, чтобы спрятаться на палубе третьего класса в толпе ирландцев.

Незадолго до рассвета я вернулся в сундук, заменявший мне гроб, но сон не принес облегчения.

Весь этот и последующий день я слышал шаги мисс Пакстон, чуял запах ее крови и пудры. Во тьме моего сна она пробиралась в грузовой трюм.

Она пробралась в мои сны.

Она и море.

Как любезно указал в своем «Дракуле» мистер Стокер, мы можем пересекать текущую воду лишь во время прилива и отлива. Он не солгал. Я до сих пор помню, как мой Мастер стоял у начала лондонского моста и приказывал мне его перейти. То, что я тогда испытал, нельзя выразить словом «ужас». Я чувствовал тошноту, парализующую слабость, словно сама смерть ядовитым туманом поднялась с реки и отравила мое тело. Мастер, мерзавец, высмеял меня тогда, и чтобы перебраться через мост, мы наняли кэб. Позже мы обитали в лондонской подземке. Он учил меня фокусировать сознание, несмотря на панику и дезориентацию, но я, как и все вампиры, бешено ненавидел утрату способности затуманивать разум живых.

Именно это больше всего беспокоило меня во время апрельского путешествия. Я мог льстить, очаровывать, подкупать это вкусно пахнущее, теплокровное, светящееся алым лакомство, но не мог напрямую внушать доверие и не имел власти над происходящим.

Я не мог заставить людей влюбиться в меня и забыть об опасности.

Не мог погрузить их в транс и заманить в угол палубы, не мог остановиться у двери каюты и проникнуть в их сны.

Я был ограничен во всех своих замыслах и средствах. И даже более того, поскольку серебро могло оставить ожог на моей коже, а солнечный свет превратил бы меня в кричащий факел.

А если эта паршивка — почти одного со мной роста, весьма сильная для женщины — сможет каким-либо образом столкнуть меня за борт, я буду парализован водой. И камнем уйду на дно, как предупреждал меня Саймон, поскольку превращение в вампира меняет человеческую плоть. Мы обретаем идеальное тело: одни мускулы и никакого жира.

А именно жир позволяет человеку плавать. (Саймон дока в таких вещах. Он провел научное исследование нашего состояния и с тех пор к месту и не к месту бравировал своими познаниями.) Солнечный свет не проникает в глубины океана, поэтому я не умру, я буду «всего лишь» придавлен немыслимой толщей воды и скован ее холодом. Двигаться я смогу лишь на протяжении нескольких минут, когда луна вызовет прилив. А затем магия воды снова усилится, и течения поволокут меня согласно своей воле.

При этом я буду в сознании, заверил меня Саймон. (Черт побери, откуда он об этом знал?) Я смогу мыслить в месте, которое более всего похоже на Дантов ад.

А если мисс Пакстон ранит меня серебряной пулей, пусть даже и не в сердце, самым подходящим местом для моего несопротивляющегося тела будет, естественно, жижа за бортом.

Примерно такие сны вились вокруг меня под стук ее каблучков по палубе.

В ночь на 14 апреля путешествие было отвратительным до 23:39.

В тот воскресный вечер я нанес краткий визит в столовую. Этого было достаточно для того, чтобы стюарды и чрезмерно любопытные пассажиры не решили наведаться в мою каюту днем, интересуясь состоянием моего здоровья. Я рассказал им, что слишком измучен морской болезнью и у меня совершенно пропал аппетит. Большинство старых вампиров не выносят запаха человеческой еды. Я же наслаждался им, к тому же мне нравилось наблюдать за спектаклем, который устраивали соседи по столу. Они поглощали неимоверное количество вареного лосося под нежным соусом, жареных утят, голубей, кресс-салата и винегрета с аспарагусом, фуа-гра, эклеров… И не стоит забывать о галлонах коньяка и различных вин. Такие привкусы остаются в крови на несколько часов…

Моей привычкой на «Титанике» стало постоянное передвижение по палубам первого класса. С того памятного четверга мисс Пакстон не появлялась на палубах А и В, но дважды — у Пальмового сада, за курительной комнатой первого класса, и в коридоре возле своей каюты — я учуял аромат ее пудры. Эта женщина все еще искала путь на палубу для избранных.

И могла поджидать меня с пистолетом в руке за любым из углов.

Поэтому я старался держаться в носовой части корабля — с конца палубы В открывался отличный вид и было недалеко до курительной комнаты. Оттуда я и заметил темную громаду почти прозрачного льда, дрейфующую наперерез кораблю.

Пребывание в открытом море не повлияло на мою способность видеть в темноте, равно как и на способность чуять запах пудры мисс Пакстон. Айсберг был в нескольких километрах от корабля, практически невидимый человеческому глазу. Океан под безлунным небом был спокоен, даже пенные барашки не расходились от основания глыбы.

Прошлой ночью, во время своих скитаний по кораблю, я услышал чей-то разговор. Речь шла о предупреждении, полученном с идущего на восток американского парохода, а ближе к обеду температура воздуха заметно упала.

О том, что «Титаник» может затонуть, я беспокоился не более остальных пассажиров. Корпус корабля был разделен на водонепроницаемые отсеки, которые закрывались простым нажатием кнопки. Куда больше меня волновала вероятность того, что один из пассажиров (к примеру ваш покорный слуга) будет обездвижен (к примеру серебряной пулей, выпущенной в спину) и сброшен за борт, а этого никто не заметит. Возможно, расследование со временем докажет виновность мстительной мисс Пакстон, вот только мне от этого легче не станет.

Я спустился на палубу С и ниже, к лестницам в грузовые отсеки, откуда «шотландская дорога» вывела бы меня к парадной лестнице. Оттуда можно было подняться на шлюпочную палубу, в конце которой находился мостик.

Там, распахнув дверь, ведущую на лестницу для слуг, она меня и перехватила.

И тихо сказала:

— Я поймала тебя, злодей!

— Шельма, — так же тихо ответил я.

Мисс Пакстон подняла руку, и я увидел пистолет. Неподалеку находились жилые отсеки, и звук выстрела наверняка привлек бы внимание. Проблема была в том, что с тридцати футов мисс Пакстон не промахнется. Пуля, даже не попав в сердце, может причинить огромный ущерб моей плоти и обездвижить меня, что станет приятным сюрпризом для корабельного врача. Будь мы на суше, я бы схватил эту женщину прежде, чем она выстрелит.

Но здесь я не доверял своим рефлексам. Поэтому развернулся и прыгнул в поперечный коридор, который, как я надеялся, вел к служебному входу и второй лестнице наверх. Каблучки мисс Пакстон стучали у меня за спиной, она почти не отставала от меня. Я нырнул в залитый белым светом тоннель и на миг поддался искушению спрятаться в тень под ближайшей лестницей и схватить преследовательницу, когда она пробежит мимо — так поздно ночью я с легкостью мог бы сбросить ее бесчувственное (или мертвое: я не ел уже несколько дней и был голоден как волк) тело за борт.

Но у мисс Пакстон был пистолет. А по опыту я знал, что она будет громко кричать. Я повернул на ближайшую лестницу, ведущую вниз, и очутился на палубе F в лабиринте площадок для игры в сквош и кают второго и третьего класса. Я все еще слышал ее шаги, но теперь они, похоже, удалялись. Просто поразительно, как металлические коридоры отражали и искажали звук! Добавьте к этому рев моторов, и вы поймете, почему даже мой сверхъестественный слух меня подвел. Главная лестница проходила через обеденный зал, самое удобное место для перехвата. Но была и другая, поменьше, за турецкими банями, которой я и воспользовался. Сокрушительный удар заставил корабль задрожать и сбил меня с ног, сбросив обратно к основанию лестницы.

Помнится, я ни секунды не сомневался в том, что мы столкнулись с этим чертовым айсбергом.

Только люди могли так долго его не замечать. Он же возвышался над кораблем, блестящий, хотя и темный. Это был практически чистый лед, полупрозрачный, без снежных наносов. Я понимал (благодаря все тому же Саймону, который, когда я наконец доберусь до Лондона, без промедления выпалит: «Я же тебе говорил!»), что, когда верхняя часть айсберга тает, баланс меняется и айсберг переворачивается подводной стороной вверх. Темная же сторона не так заметна, она не отражает свет, да и ночь была безлунной. И все же…

Я вцепился в поручни и прислушался. Лампы по-прежнему ярко светили, и после первого удара корабль больше не дрожал. Но стоило мне потянуться чувствами вовне — вперед и вниз, на палубы подо мной, — как я услышал приглушенные мужские голоса, грохот лихорадочной деятельности и рев воды, бьющей в отсеки со скоростью пожарного гидранта.

И я подумал: «Проклятье, если затопит отсек с багажом первого класса, мне конец!» Мне стыдно вспоминать, в каких выражениях ко мне пришла эта мысль, но в тот момент я мог думать только о своем светонепроницаемом двойном сундуке и о двух симпатичных иллюминаторах в моей каюте. Я понятия не имел, как проходит процедура эвакуации пассажиров и багажа в «Уайт стар лайн» и когда к нам доберется другой корабль, чтобы забрать пострадавших. Не было никаких гарантий, что это произойдет после захода солнца.

С другой стороны, подумал я, благодаря всем этим беспорядкам мне легче будет избавиться от мисс Пакстон, пока она не подумала о том же и не опередила меня.

Но вначале сундук.

Багаж первого класса располагался на палубе G, в носовой части корабля. Проходы были достаточно широкими, чтобы можно было вынести сундук на палубу С. Я зашагал по все еще пустынному коридору — члены команды спали, когда только могли, ленивые мерзавцы! — и вдруг услышал, как останавливаются двигатели.

Тишина, воцарившаяся на корабле впервые после отхода из Квинстауна, показалась мне громче любого грохота.

И я был не единственным, кого эта тишина обеспокоила больше, чем столкновение с тысячами тонн льда. Начали распахиваться двери, мужчины и женщины — в основном молодые и растрепанные со сна — выглядывали в коридор.

— Что случилось?

— Почему мы остановились?

— Мы столкнулись с айсбергом, — сказал я. И достал из кармана смокинга пачку банкнот. — Мне требуется помощь: нужно вынести мой сундук из грузового отсека. Там лежат бумаги, которыми я не могу рисковать.

Конечно же, я мог бы вынести сундук в одиночку, но лишь предварительно помахав рукой надежде на то, что меня не заметят, не засыплют вопросами и не подвергнут надзору до конца путешествия.

— Простите, лорд Сэндридж. — За моей спиной возник офицер Боксхолл, застегнутый на все пуговицы и крайне взволнованный. — Нам понадобятся люди, для того чтобы эвакуировать почту, на случай если вода доберется до ловердека. Возвращайтесь в свою каюту, я отправлю к вам человека, как только появятся свободные руки. На данный момент повреждения незначительны, но через полчаса мы выясним все детали.

Я мог бы сказать ему, что вода грохочет уже в нескольких отсеках под нами, но рассудил, что он и так об этом вскоре узнает. Одна из горничных присматривалась ко мне с особым вниманием. Это была толстощекая рыжеволосая уроженка Йоркшира, которую я не раз видел в компании мисс Пакстон. Она поспешно зашагала прочь, лавируя между быстро растущими группами обслуги. Итак, возможность подождать в каюте только что исчезла.

И все же, подумал я, до полуночи осталось всего десять минут. Если грузовой отсек будет заполнен матросами, спасающими тюки с почтой, я смогу затуманить их разум и сам унести свой сундук.

Или убить мисс Пакстон.

Задолго до рассвета, размышлял я на ходу, я буду знать, стоит ли мне перебраться на другой корабль или лучше спрятаться в светонепроницаемом надежном уголке «Титаника», пока будут идти ремонтные работы. При минимуме везения я смогу очаровать парочку ремонтников.

Мисс Пакстон наверняка была на палубе В, направлялась к моей каюте. На палубе С какие-то шведы и американцы из третьего класса все еще смеялись и играли осколками льда. Прогулочная зона палубы В была практически пуста, самые смелые пассажиры кутались в пальто и толстые свитера. Молодой человек в вечернем костюме показал мне осколок льда и бросил его в свой стакан.

— Я видел, как эта штука проходит мимо. Потрясающе!

— Как думаете, корабль не сильно поврежден? — спросила пожилая леди, висящая на руке еще более дряхлого супруга.

— Господи, ну конечно же нет! Сам Господь Бог не смог бы потопить этот корабль.

Саймон перекрестился бы, хоть он и вампир.

Да и я, если бы мне снова довелось оказаться в подобной ситуации — упаси меня, Боже! — тоже перекрестился бы.

К тому времени я понял — немертвые чувствительны к подобным материям, — что палуба под ногами уже ненадежна. При том количестве воды, которое пролилось в пробоину, меня это не удивило. Я поднялся к станции Маркони на шлюпочной палубе — к отсеку, где телеграфисты бешено стучали молоточками.

— Мы отправили сообщение «Калифорнии», но отклика нет, — ответил на мой вопрос один из них. — Этот паршивец, наверное, все выключил и отправился спать. Он мне все уши простучал, пока я возился с сообщениями для пассажиров. «Карпатия» примерно в шестидесяти милях к югу от нас. Ей понадобится часа четыре или пять.

Четыре часа означали, что корабль прибудет в темноте, размышлял я, возвращаясь к своей каюте, чтобы найти там преследовательницу. Но через пять часов рассвет.

А значит, коль скоро мисс Пакстон будет устранена, мне придется так или иначе возиться с сундуком. Я должен спрятаться в нем раньше, чем взойдет это проклятое солнце. Никогда, поклялся я, никогда больше не стану путешествовать без крайней необходимости! Одно чертово осложнение за другим.

Запах мисс Пакстон я различил еще в коридоре. Он был сильным и свежим, но ее самой нигде не было видно. В других каютах слышался гул голосов — женщина жаловалась на то, что придется выйти на палубу, а там холодно. Забавные опасения, но ни паники, ни беспокойства в голосах не было. Я сделал еще несколько шагов, прислушиваясь и принюхиваясь.

Мисс Пакстон была в моей каюте.

Ну конечно. Ее наверняка впустила горничная.

И все оказалось проще, чем я думал.

Полночь воцарилась в небесах, и я закрыл глаза. Я потянулся к ее сознанию во тьму каюты. И начал оплетать нежной вуалью сна, слой за слоем.

Мягко, мягко… Я уже проделывал с ней подобный фокус, еще в Лондоне, поэтому действовать нужно было осторожнее, чем обычно. Мисс Пакстон знала, на что похоже такое влияние, и начала бы сопротивляться, ощутив его снова. И все же она устала от бесконечных поисков. Я почувствовал, как мисс Пакстон задремала. И зашептал ей голосом реки Шер, на берегу которой она в детстве играла со своим братцем-идиотом, голосом ветра в ветвях прибрежных ив.

«Спи… спи… ты дома и в безопасности. Родители присматривают за тобой, и не может случиться ничего плохого…»

У меня было всего десять минут, когда вечер сменялся ночью, а расположение Земли и звезд (как объяснял мне Саймон) становилось оптимальным и помогало преодолеть жуткое воздействие течений. Сохранять неподвижность, сосредоточившись на юной женщине в каюте, было сущим мучением. Я чувствовал, как отпущенные мне мгновения утекают сквозь пальцы, и считал, сколько шагов понадобится, чтобы пройти по коридору, открыть дверь и погрузить клыки в ее шею…

Образ, который лучше не допускать в сознание, пока я нашептываю ей: «Спи, отдыхай, тебе будет удобнее, если ты снимешь эти тяжелые серебряные цепи. Все хорошо, ты в безопасности… А они тебе так мешают…»

Я ощутил, как мисс Пакстон теребит пуговицы воротника (и почему женщины так любят носить вещи, которые застегиваются сзади?). Увидел ее внутренним взором: сидящую в кожаном кресле, бессильно откинувшую голову на подушку растрепавшихся волос. Непослушные пальцы трогают горло…

«Спи…»

Замок ожерелья был большим, тяжелым и надежным. Вот шельма. Наверняка специально выбрала такой именно потому, что расстегнуть его в полусне или трансе было непросто. Проклятье, сколько минут или сколько секунд осталось?..

Мягче, тише, Лайонел просит у тебя цепочки. Ты должна снять их и отдать ему…

Я услышал шепот ее сердца: «Лайонел!» — и ощутил, как по ее щекам текут слезы. Во сне мисс Пакстон увидела брата, такого же толстого и глупого, каким он был при жизни. Брат держал ее за руку. «Мне нужно серебро на свадьбу, старушка. Шафер не может явиться без серебряных украшений. Новые правила».

Она выпустила револьвер и принялась за застежку обеими руками. Замочек поддался, серебряные звенья потекли вниз, упали ей на грудь. Остались считаные секунды, но их достаточно…

Я стремительно двинулся по коридору, и тут это жалкое, отвратительное создание, эта волосатая ошибка природы — пекинес американской матроны — выскочил из ближайшей каюты и вцепился мне в лодыжку. Зубы этой твари не повредили бы и сухой корки, не говоря уже о вампире, который преследует беззащитную жертву, но даже вампир споткнется, если под ноги ему влетит пять килограммов мохнатой дряни.

Я успел сгруппироваться, как кошка, но сверхчеловеческая скорость сыграла против меня. Поганец вскочил на лапы и разразился бешеным лаем. Его хозяйка появилась в дверях в тот самый миг, когда я занес ногу, чтобы размозжить череп этому выкидышу.

— Как вы смеете, сэр! Иди к мамочке, Солнышко![1]

Секундой позже мисс Пакстон с расстегнутым воротом, растрепанными волосами и с пистолетом в руке возникла в дверях моей каюты, целясь в меня с расстояния шести футов…

Полночь закончилась.

Я сбежал. Миссис Харпер (так ее, кажется, звали), подхватившая на руки свою адскую гончую, загородила собой коридор и стала помехой на линии огня, что подарило мне жизненно важные секунды. Я скатился по лестнице и нырнул в ближайший коридор. Мисс Пакстон летела за мной, как фурия.

Коридоры постепенно заполнялись людьми. Мои соседи по первому классу щеголяли самыми разными видами пижам, свитеров, плащей, купальных халатов и спасательных жилетов. Все дружно жаловались на то, что им придется выйти на холодную палубу, и столь же дружно мешали мисс Пакстон прицелиться, а мне оторваться от погони. Я толкался, уклонялся, прятался за людьми. Наконец я спустился в коридор палубы В, который вел к грузовым отсекам. Лампы все еще горели, но если они погаснут — я надеялся на это, учитывая прибывающую воду, — мисс Пакстон окажется в моей власти.

К тому времени как я добрался до «шотландской дороги», пол уже ощутимо кренился. Коридоры были заполнены членами команды. У спуска спиральной лестницы, ведущей к палубам Е и F, я резко затормозил и вздрогнул от тошнотворного шока. Подо мной была яма с зеленой водой, жутковато подсвеченная оставшимися внизу лампами.

И уровень воды был высоким.

Позади меня рявкнул пистолет, и я развернулся. Коридор был все еще заполнен членами команды, но между мной и аварийным трапом, на котором появилась мисс Пакстон, не было никого, и никто не пытался ее остановить. Да и не думаю, что этой сумасшедшей помешали бы чьи-либо попытки. Возможно, ее сказки о моем вероломстве разошлись среди команды, а возможно, они лучше нас представляли, что происходит под нашими ногами. Но факт оставался фактом: мисс Пакстон стояла с пистолетом в руке. Ее выстрел был точным, и я знал, что первый же взгляд на рану подтвердит: рана смертельна. Но я пил кровь тысяч крестьян, фабричных рабочих, проституток и уличных мальчишек на протяжении ста сорока лет вовсе не для того, чтобы меня убила разъяренная баба из третьего класса.

Я принял единственно возможное решение.

Когда мисс Пакстон выстрелила, я упал у поручней, перекатился и рухнул вниз, в нефритово-зеленый колодец морского ада.

Вода оказалась ледяной, как я того и ожидал.

Сознание раскололось, разум онемел. Я закричал, и мои легкие заполнились водой — чертовски здорово, что я много лет назад отказался от необходимости дышать. Я помнил, как смотрел на мисс Александру Пакстон сквозь толщу зеленой воды. Она смотрела на меня, все еще сжимая пистолет.

Я был в сознании. Я чувствовал, что способность двигаться вытекает из меня, как кровь из разорванной артерии. До тех пор пока мисс Пакстон там, я не должен шевелиться. Мне следовало убедить ее в том, что я мертв. А она все стояла и смотрела — злорадствовала, жалкая корова! — целую вечность.

И вот наконец плюнула в меня и отвернулась.

На то, чтобы добраться до двери к палубе F, мне понадобилось несколько минут медленного и неуклюжего барахтанья. Пальцы закостенели, как биты для крикета, и я не знаю, сколько времени ушло на попытки открыть дверь. Мозг тоже казался крикетной битой, его едва хватало на то, чтобы сориентироваться — где, черт ее дери, лестница, ведущая наверх, к палубе Е? — в этом кипящем водовороте ужаса, шока, невероятной слабости и кошмарной паники.

Я пребывал в слепой уверенности, что этот чертов корабль утонет, несмотря на водонепроницаемые отсеки.

До меня доносились неимоверно далекие голоса.

Голоса, говорившие: «Мы тонем с дифферентом на нос».

Голоса, упрашивавшие: «Мэри, ты должна сесть в шлюпку, я догоню тебя позже!»

Голоса, кричавшие: «А ну назад! Сначала женщины и дети!»

Гораздо ближе ко мне гремели шаги и слышался испуганный лепет на шведском, гаэльском, арабском, японском: пассажиры третьего класса пытались разобраться в переплетении коридоров и выбраться наверх. Члены команды кричали им сдать назад, оставаться в каютах, пока их не позовут к шлюпкам. Но я бывал в море, Господи спаси, я ходил на кораблях, когда был еще жив, и слишком хорошо знал, сколько человек поместится в шлюпки такого размера, как те, что на «Титанике».

Мне нужно было добраться до шлюпочной палубы раньше, чем они выпустят иностранных свиней и позволят кому-то занять место, которое я оплатил вместе с билетом первого класса. И раньше, чем свиньи поймут, что места в шлюпках им не хватит, и вырвут своими грязными лапами власть из рук корабельной команды.

Борьба была воистину адской: я вспоминал описание пятого круга Дантового ада, где грешники пребывают в вечной неподвижности на вязком дне подводами Стикса. У них осталось лишь одно утешение: воды Стикса теплее, чем Атлантический океан в апреле. Вода нулевой температуры воздействовала на вампиров почти так же, как на живых, с той только разницей, что страдания длились дольше, а живым нужно было еще и дышать. Помимо парализующего холода была еще сокрушительная дезориентация, проклятие океанской воды — живой воды. Временами я просто застывал, сражаясь за способность пошевелить рукой или оттолкнуться ногой от металла сжимающихся стен, и это было похоже на попытку остаться в сознании на крайней степени истощения. Я приходил в себя, с трудом продвигался на фут или два, а затем паралич накатывал снова, и справиться с ним было труднее.

Периоды оцепенения становились все дольше, секунд лихорадочной деятельности было все меньше. Я чувствовал, как стены, корпус, палуба все наклоняются, вес воды в трюме увеличивается вдвое, вчетверо, впятеро, и беспомощно замирал, в полной мере сознавая ужасающую глубину океана под килем.

Не знаю, как я не сошел с ума. Не от страха, что умру, когда корабль переломится пополам и начнет опускаться на дно, а от осознания полной уверенности: я не выберусь, и никогда не смогу этого сделать.

Никогда.

По неизвестной мне причине я был полностью в курсе того, что происходит на палубе, в то время как продолжал спазматические, агонизирующие, беспомощные попытки выбраться к лестнице и выжить. Даже громкая музыка оркестра не скрывала кошмарной ясности каждого разговора, каждого шага, треска веревок, которые звенели от напряжения, опуская на воду спасательные шлюпки. Офицеры продолжали свое «сначала женщины и дети», а женщины и дети, кретины безмозглые, искали любой повод остаться на корабле, потому что там было теплее. Лишь немногие мужчины спокойно покинули корабль на первых шлюпках, поскольку женщин, желающих занять свободные места, было совсем немного. Позже я узнал, что в первой шлюпке было всего двенадцать человек. Жалкая миссис Харпер села в шлюпку не только с мужем, но и со своим чертовым пекинесом на руках.

Однако стены вокруг меня продолжали крениться с пугающей скоростью, и первоклассные идиоты (я использую этот термин осознанно) поняли, что с кораблем что-то не так. К тому времени, как я наконец выбрался, жалкий и мокрый, по лестнице до палубы D и поплелся по никем не охраняемой служебной лестнице выше, нос корабля уже ушел под воду, а на борту осталось не более пяти шлюпок.

Не хочу вдаваться в детальное описание того, как вели себя почти две тысячи мужчин и женщин в попытке добраться до ста шестидесяти посадочных мест, единственного способа вырваться из лап смерти. Кто угодно, прожив почти две сотни лет в большом городе вроде Лондона, наверняка не раз видел толпу. Пассажиры «Титаника» вели себя не так уж несдержанно. Да, членам команды пришлось создать живой заслон у шлюпок и угрожать пистолетами любому, кто попытается прорваться, не являясь при этом женщиной или ребенком. Да, мужчины бросились к другим шлюпкам (я был слишком далеко и не успевал к ним, будь они все прокляты!).

Поразительно, но свет все еще горел, а оркестр продолжал играть, внося в происходящее странный диссонанс, но все же, как я понял, именно это заставляло остальных сохранять человеческий облик. Одному Богу известно, как все это происходило бы в темноте, где единственным звуком был бы стон перегруженной арматуры корабля, готового разорваться пополам. Я уже давно отказался от мысли вернуться за сундуком или убить Александру Пакстон. Гораздо позже я узнал, что она, убедившись в том, что «убила» меня, отправилась прямо на шлюпочную палубу и села в одну из первых шлюпок. Она вернулась в Англию и, к сожалению, благополучно дожила до старости.

Сука.

Что же касается меня, то все мои мысли были сосредоточены на том, как добраться до шлюпки. Я надеялся, что спасительный корабль появится прежде, чем ночь сдаст свои позиции. Ведь на борту «Титаника» находились самые богатые люди мира! Наверняка другие корабли на всех парах несутся им на помощь.

Разве нет?

Помимо обычных спасательных шлюпок на «Титанике» было четыре складные парусиновые лодки. Две из них уже были собраны, одна отправилась в море, когда закончились деревянные шлюпки. Еще две бесполезно лежали на крыше офицерских жилых помещений. Они были так тщательно опутаны веревками, что быстро снять их не представлялось возможным, однако вокруг уже сгрудились мужчины, пытающиеся сделать это, прежде чем корабль уйдет под воду. А он, Боже нам помоги, уже собирался это сделать.

Я знал это. Слышал благодаря обостренным чувствам немертвого натужный треск корпуса под тоннами воды. Остов «Титаника» не выдерживал веса — неимоверных тонн — кормы, к тому времени полностью поднявшейся над поверхностью неподвижного, гладкого, как стекло, океана. Генераторы задыхались, свет приобрел красноватый оттенок. Я протолкался сквозь толпу до одной из лодок, но меня опередил маленький джентльмен, помогавший распутывать веревки. Он обратился к офицеру со словами: «Я поплыву на ней». Когда офицер — который уже немало времени отгонял от шлюпок пассажиров мужского пола — хотел запротестовать, джентльмен добавил:

— Меня зовут Брюс Исмей, я президент «Уайт стар лайн». — И сел в лодку.

Они начали спуск за миг до того, как я добрался до поручней. Ты можешь быть президентом чего угодно, но раз уж нашлось место для тебя, найдется и для меня…

Но я застыл. Я мог бы отбросить любого из офицеров, пытавшихся мне помешать, да и прыгнуть на такое расстояние было бы для меня раз плюнуть. Меньше метра отделяло борт спускающейся лодки от поручней. С моими мускулами и силой вампира я мог бы прыгнуть, даже будь она в пять раз дальше.

Меньше метра пространства… и темная океанская вода не так уж далеко внизу.

Но даже если бы высшая сила пообещала вернуть мне бессмертную душу, и то я не осмелился бы прыгнуть.

К тому времени как я добрался до второй лодки, эта уже уплыла. Некоторые пассажиры сигали в воду, считая, что шлюпки достаточно близко, чтобы их подобрать — до воды было не так уж далеко, если прыгать с носа. Я бросился к оставшейся лодке и присоединился к тем, кто пытался распутать две оставшиеся складные лодки (тот, кто придумал конструкцию этих штук, добавлен к длинному списку людей, которым я искренне желаю гореть в аду) и подтащить их к борту. Если лодка переворачивалась (а одна из оставшихся это сделала), вес и неуклюжесть конструкции мешали вернуть ее в нормальное положение. Я чувствовал, что уклон палубы становится все больше и что под черной толщей воды нос корабля тянет вперед и вниз.

В 2:15 был затоплен капитанский мостик. Волна темной воды захлестнула крыши офицерских помещений и перекатилась через правый борт. Я забрался в лодку, отвоевав это место у армии конкурентов. Оглянувшись, я заметил корму «Титаника» — люди облепили ее, как муравьи, сама же корма поднималась над океаном все выше. Это было довольно жуткое зрелище. Отовсюду раздавались крики, и если до этого момента я сомневался, что вампир может молиться, и молиться искренне, теперь мои сомнения развеялись. Я выкрикивал имя Господне, бросаясь в утлую лодочку вместе с другими, и мы налегли на весла, ахнув, когда огромный корабль с чудовищным звуком треснул пополам.

Корма отломилась, поднятая ею волна погнала нашу лодку вперед. Я видел, как светят под водой огни носовой части. Корма на миг поднялась вертикально в небо, исходя паром из всех отверстий под отчаянные вопли тех, кому не повезло вовремя покинуть борт. Затем корма качнулась, словно палец, грозящий холодным звездам…

…и затонула.

С моим сундуком на борту.

И никакого спасательного судна поблизости.

Было двадцать минут третьего. В апреле на севере Атлантики рассвет начинается около пяти, но первые лучи появятся на час раньше.

О Боже, только это и вертелось у меня в голове. О Боже.

Мужчины — в основном члены команды — начали молиться, а я растерял все слова. О чем я мог попросить? О том, чтобы с неба упал светонепроницаемый и непотопляемый гроб и я еще несколько веков мог убивать и питаться кровью смертных? Не думаю, что при всем моем отчаянии такая мольба дошла бы до Бога.

Я просто ждал.

Лодку так и не успели разложить по всем правилам. Складные борта начали пропускать воду, и мы осторожно вычерпывали ее, чтобы не нарушить баланс и не отправиться вместе с лодкой в ледяную бездну. По крайней мере эта задача отвлекла моих попутчиков от мысли о том, чтобы вернуться и подобрать пловцов, чьи голоса звенели над водой, как стрекот цикад летней ночью. Шестнадцать сотен человек оказались в ту ночь в ледяной воде — мне сказали, что другие лодки, даже полупустые, старались держаться подальше из опасения, что утопающие их перевернут. Какая-то американка попыталась уговорить остальных леди вернуться и спасти людей, но ее резко оборвали — довольно грубо как для милосердного слабого пола.

Крики доносились около двадцати минут. Живым не выдержать долго в холодной воде.

И мы могли только ждать, охваченные страхом куда более мучительным, чем тот, что испытали на «Титанике». Лодка медленно заполнялась водой и оседала прямо под нашими ногами.

В моем же случае рос страх того, что вскоре солнце возникнет над горизонтом и моя плоть будет охвачена неугасимым пламенем.

Тот факт, что я ненадолго согрею попутчиков и отвлеку их от мыслей о гибели, меня почему-то не утешал.

Если лодка утонет до того, как взойдет солнце, думал я, разумнее всего направиться к обломкам «Титаника». Краткие периоды воли, порожденные сменой приливов, не позволят мне бороться с силой морских течений. Единственный шанс на спасение — укрыться среди обломков.

В моей голове зазвучал голос Саймона. Он рассказывал о том, что ныряльщики уже учатся обыскивать корабли, затонувшие на мелководье. Они ищут сокровища Испанского Мэйна и Средиземноморья. «Со временем они наверняка доберутся и до Атлантики, по крайней мере до тех галеонов, которые затонули с драгоценным грузом посреди океана. Можешь быть уверен, стоит науке изобрести нечто полезное, и искатели сокровищ тут же опробуют новинку ради наживы».

Моими попутчиками были самые богатые люди мира. И мало кто из них успел перед посадкой в шлюпку набить карманы драгоценностями. Искатели сокровищ появятся здесь, как только наука даст им такую возможность.

Но даже эти размышления не мешали мне повторять самую краткую из человеческих молитв: «Нет, Господи, пожалуйста!..»

Как будто Он станет меня слушать.

В 3:30 на юго-востоке мелькнула белая вспышка, идо нас донесся отдаленный грохот пушки.

Поднялся легкий бриз, океанская гладь подернулась легкой рябью, а холод сделался невыносимым. Узенький, как обрезок ногтя, месяц висел над восточным горизонтом. Мои попутчики начали падать за борт, почти поравнявшийся с линией воды. Они падали тихо, безвольно, потеряв остатки сил. Океанская вода начала замерзать. Я заметил неподалеку тусклые ледяные глыбы — миниатюрные айсберги размером от автомобиля до одноэтажного дома. При свете звезд они казались призраками. К западу и югу вода была чище, и я мог различить очертания других спасательных шлюпок. Иногда до меня доносились голоса других пассажиров, обрывки звуков изредка тревожили ночь.

Небо стало серым, когда мы заметили медленно приближающуюся к нам спасательную шлюпку. Не знаю, как далеко нас отнесло течением, я погрузился в летаргию от ужаса, глядя, как постепенно светлеет небо на горизонте. А может, это было воздействие воды, которая поднялась до уровня наших коленей. В живых остались только десять мужчин и женщина из третьего класса. Я с трудом повернул голову и стал следить за мучительно медленным приближением спасательной шлюпки.

Все замедлило свой ход, как в клейком, неотвратимом кошмаре, словно само время замерзло на пронзительном ветру. Где-то вдалеке — в миле или двух, посреди ледяного крошева — темнел силуэт небольшого корабля. Все спасательные шлюпки сползались к нему, словно замерзшие насекомые, стремящиеся к блюдцу с вареньем — их варианту рая на земле.

И я понимал, что даже если шлюпка успеет к нам — к тому моменту казалось, что мы утонем перед самым ее носом, — надежды на то, что она успеет вернуться на корабль до рассвета, у меня не было.

«Не заставляй меня делать это, Господи! Не заставляй…»

И словно Господня насмешка, рванулись из серого тумана солнечные лучи, раскрашивая айсберги и воду, делая ее похожей на сапфир редкой чистоты и насыщенности. И в тот же миг мою заледеневшую плоть обдало изнутри невыносимым жаром, кожа зачесалась, готовясь вспыхнуть и расцвести пламенем.

Если я спрячусь в бойлере среди обломков, в закутке между главной лестницей и Пальмовым двориком, мне останется лишь дождаться охотников за сокровищами.

Холод и тьма только казались вечностью.

Но не будет ли надежда в таких обстоятельствах мучительнее отчаяния?

Я закрыл глаза и перевалился через борт.

Мне предстояло это выяснить.

Загрузка...