Вилла Гутенбрунн

Свадебное кимоно

Русских военнопленных содержат у них в Мацуяме хорошо, сытно. Им разрешают гулять по городу, они свободно общаются между собой, для них выпускают специальную газету. Господа офицеры имеют право носить оружие. Поскольку русское правительство выплачивает им жалованье, у русских есть деньги, которые они тратят, как им вздумается.

Юрико часто ловит на себе любопытно-приветливые взгляды военнопленных. Она знает: им многое непонятно в Японии. Например, почти все они недоумевают, как могла такая маленькая Япония так легко разгромить огромную Россию. Им непонятно, ну и пусть. Им лучше не знать, как на самом деле к ним относятся жители Мацуямы. Для японца понятие «плен» — настоящий позор, после которого лучше не жить. Русские этого не знают, зато они громко смеются, громко разговаривают, много едят и пьют. Юрико частенько слышит разговоры старших: в Мацуяме некоторые ненавидят русских воинов, но не могут этого показать. Не будь той, проклинаемой многими Гаагской конвенции о правах военнопленных, ее народ не потерпел бы у себя врагов в качестве гостей. Юрико довольна, что японцы не могут нарушить конвенции, опасаясь за свою репутацию в Европе. И даже комендант лагеря, жестокий полковник Коно, принужден сдерживаться. Юрико рада этому, но никому не свете она не скажет об этом.

Каждое утро она направляется к лагерю военнопленных: мать Юрико работает там на кухне, и ей приходится помогать. Они с матерью остались вдвоем: отец Юрико и ее старший брат погибли на войне — один при Порт-Артуре, другой в Цусимском сражении. Наверное, никто в Мацуяме не ненавидит русских так сильно, как мать Юрико. Мать считает, что всех военнопленных надо убить. Она каждый день говорит об этом, и ей все равно, что ее могут услышать и наказать. Мать намерена отомстить за мужа и сына и считает, что дочь должна быть на ее стороне. Юрико всегда молчит в ответ: она знает: мать побьет ее, если она будет возражать.

Каждое утро Юрико приходит с матерью в лагерь, там они варят рис, готовят рыбу, мясо, лепешки: русским нужно много еды, они привыкли есть часто. Нельзя, чтобы военнопленные голодали. Юрико непрерывно следит за матерью: каждый вечер ее мать становится у камидана, молится об отмщении врагу и просит богов послать ей сил для свершения мести — раз уж никто, кроме нее, эту месть не способен совершить. Юрико понимает, что ее мать помешана, что на нее нельзя сердиться, но каждый раз вся сжимается, слыша настойчивый горячечный шепот. Пусть мать произносит эти страшные слова, пусть просто произносит их, но ничего не делает.

Юрико давно уже не скрывает от себя, из-за кого так спешит в лагерь каждый день. Его зовут — ужасно трудное, нелепое имя — Конс-тан-тин. Юрико пробует произносить его про себя, путается, произносит вслух, и все равно ничего не выходит. Он — русский офицер, по-видимому, большой чин. Когда она впервые увидела его соплеменников, она ужасно удивилась — настолько их внешность была странной. Странной и привлекательной. Но Юрико ни за что на свете не скажет это никому.

Константин всегда улыбается ей, тихо и вежливо, — а вообще он часто бывает печален. Когда Юрико подает ему еду, заваривает чай, он кланяется и благодарит. Он выучил несколько слов по-японски: они звучат ужасно смешно в его устах. Ей нравится его тихий бархатный голос, такой низкий и тягучий. Впрочем, ей все в нем нравится. Подругам русские кажутся все на одно лицо, но Юрико так не думает. Русские офицеры красивы, но ни один не сравнится с Константином. У него желтые, как солнце, волосы, он огромного роста: Юрико едва достанет головой до его груди. У него круглые светло-голубые глаза, она никогда не видела таких светлых глаз. Юрико никогда не говорит с ним по-настоящему — об этом страшно даже подумать, — но жалеет его. Константин тяготится пленом, она чувствует это каким-то внутренним чутьем. Он настоящий воин — Юрико знает: он был ранен и без сознания, когда капитан его броненосца сдался в плен.

Юрико почти не остается с Константином наедине, при нем всегда его адъютант, другие офицеры. Подавая на стол, она видит, как они смеются, жестикулируют, переглядываются, иногда пытаются заговорить с ней. Юрико догадывается, какого рода их мысли, когда она появляется, но давно уже не вспыхивает и не чувствует себя оскорбленной. Константин никому не дает проявить к ней неуважение. Подруги говорят Юрико, что она красивая, да и парни всегда ее замечают. В душе она надеется, что Константин хотя бы немного с ними согласен, но умом понимает, что он вообще не думает о ней. Смешно даже представлять такое.

Она заставляет себя отвлечься: накануне мать снова молилась о мести, твердила о погибшем муже и сыне, — а после заявила, что боги ей ответили. И она, Юрико, ей поможет. Пусть они уничтожат хотя бы одного врага, надо только выбрать, кого. Юрико снова промолчала, надеясь, что все это так и останется разговорами. В конце концов, мать говорит об этом каждый день. Но именно вчера сердце отчего-то сжалось в нехорошем предчувствии.

* * *

Сегодня все идет как обычно: они с матерью готовят пищу, женщины-помощницы разносят ее. Юрико ставит на поднос большое блюдо с рисом, кувшинчик для соуса. Русские военнопленные не умеют есть палочками, им приходится давать ложки. Но Константин как-то попросил переводчика показать ему, как обращаться с палочками, — и мгновенно научился. Юрико тогда почувствовала радость и гордость — сама не зная, отчего.

Сегодня Константин особенно задумчив и грустен, хотя не забывает благодарить ее за обед. Он почти не ест, зато с жадностью выпивает стакан воды, потом еще и еще. Юрико заваривает чай и замечает, как русские друзья Константина что-то говорят ему с лукавыми улыбками. Особенно настаивает его вестовой, — но Константин качает головой, трет висок и болезненно морщится. Вестовой задает вопрос — Юрико уже хорошо различает их интонации — Константин снова возражает и машет рукой. После этого разговора офицеры удаляются, Юрико слышит их радостные громкие голоса вдалеке. Сослуживцы Константина явно куда-то собрались, куда он не захотел или не смог пойти.

Юрико переводит взгляд на Константина: он выпускает чашку с чаем из рук, и чай разливается по полу. Юрико испуганно подбегает: Константин полулежит на татами, опираясь на руку, и тяжело дышит, на лбу у него капли пота. Он переводит мутный взгляд на Юрико и шепчет что-то по-русски, еле слышно… Но ей и так все понятно: он болен, он просит ее о помощи!

— Я позову врача, господин, — быстро говорит она по-японски. — Не двигайтесь.

Юрико выскакивает их комнаты и… лицом к лицу сталкивается со своей матерью.

— Я искала тебя повсюду, куда ты бежишь? — свистящим шепотом спрашивает мать.

— Господин офицер захворал… Я позову господина доктора, — Юрико хочет пройти мимо, но мать больно хватает ее костлявыми цепкими пальцами за плечо. Вид у нее совершенно безумный.

— Пусти меня, — Юрико пробует высвободится.

— Захворал? — шипит мать. — Это очень хорошо. Он первый умрет — за то, что твой отец и брат погибли. Идем, ты поможешь мне.

Мать вытаскивает из рукава кимоно длинный тонкий кухонный нож. Юрико в ужасе пятится.

— Нет. Этот человек болен, ему нужен врач. Ты сошла с ума, отпусти меня… — они обе боятся наделать шума и шепчутся чуть слышно, но Юрико почему-то кажется, что мать оглушительно кричит.

— Это ты сошла с ума! Думаешь, я не замечаю, как моя дочь смотрит на врага? Ты позабыла всякий стыд! — мать с размаху отвешивает ей пощечину.

На глаза наворачиваются слезы, но Юрико загораживает собой дверь в комнату Константина.

— Я не пущу тебя. Если полковник Коно узнает, что это сделала ты… — Юрико не договаривает, ей уже ясно, что именно мать намерена совершить после убийства.

— Ты, девчонка, — просто дура и позор для нашей семьи! — вторая пощечина обжигает ей лицо. Юрико хватает мать за запястье, удерживает изо всех сил. Она уже мечтает, чтобы хоть кто-нибудь положил конец этой сцене, но коридор, как назло, пуст. Они борются, точно двое зверей, Юрико мертвой хваткой держит мать за руку; свободной рукой та хлещет ее по лицу и проклинает хриплым шепотом. Кожа на щеках горит, от слез Юрико уже ничего не видит — она старается лишь не пропустить мать в комнату. Несмотря ни на что, она помнит, что Константин болен, ему нужна помощь…

— Что здесь происходит? — слышит она вдруг строгий окрик. Голос знакомый — это врач, он иногда навещает русских военнопленных. Он решительно хватает мать за плечи и встряхивает. — Что ты делаешь, Мидори-сан?

Нож выпадает из руки матери, ноги ее подкашиваются, тихо подвывая, она опускается на колени и начинает биться лбом об пол.

— Простите нас, Джиро-сэнсэй, — бормочет Юрико. — У матери нервный припадок…

Джиро-сэнсэй помогает Юрико поднять мать с пола — вдвоем они выводят ее на улицу. Доктор подзывает помощника и поручает мать его заботам.

— Джиро-сэнсэй, — голос Юрико дрожит. — Там господин русский офицер, он очень болен. Я хотела…

— Идем, Юрико-сан.

Врач находит у Константина приступ малярии. Выясняется, что вестовой и остальные офицеры — в городе, на празднике, устроенном кем-то из русских военнопленных. Юрико, сделав на собой усилие, предлагает доктору помощь. Тот кивает: у него нет времени сидеть с Константином всю ночь.

Джиро-сэнсэй оставляет Юрико лекарства и разъясняет, как давать их больному. Затем тихо, участливо спрашивает о матери. Юрико очень благодарна ему — и за вопрос, и за деликатность, и за то, что не пошел докладывать о случившемся полковнику Коно. Она рассказывает ему обо всем — кроме того, что касается Константина. Юрико запоздало всхлипывает, но сдерживается: доктор не должен думать, что она не способна выполнить обязанности сиделки.

— Я попытаюсь помочь Мидори-сан, — задумчиво говорит Джиро-сэнсэй. — Но, возможно, ей потребуется специальный надзор…

Юрико молчит в ответ. Наверное, это нехорошо, но после случившегося сегодня она согласна с доктором.

* * *

Этой ночью Юрико счастлива как никогда. Она не чувствует усталости, ей не хочется спать или хотя бы просто прилечь. Какая удача, что его адъютант уехал именно сегодня! Она готова бодрствовать у изголовья Константина еще много-много ночей. Ей, конечно, хочется коснуться ладонью его лба, провести по влажным от пота светлым кудрям… Но она не смеет, ей кажется — дотронься она до него, на коже останется ожог, и все узнают о ее чувстве к врагу. Она лишь обтирает влажной тканью его лицо и руки, дает жаропонижающее, подносит к его губам кружку с прохладной водой. Доктор дал больному дозу хинина — ему скоро должно стать лучше.

Юрико часами рассматривает лицо Константина. Огонек свечи подрагивает, выхватывая из темноты его белоснежную щеку, густые золотистые ресницы, прямой узкий нос… Ей никогда не надоест вот так смотреть на него.

Временами он начинает стонать и метаться на постели — тогда, чтобы его успокоить, она говорит с ним — тихим нежным шепотом. Пусть он не понимает ни слова, но, похоже, ее голос его успокаивает. Она рассказывает о детстве, о матери, отце и брате. Она говорит Константину, как он красив, как не похож на всех, кого она знала до сих пор. Юрико знает, что Константин не понимает ее, и благодарна судьбе — иначе она никогда не смогла бы говорить так откровенно. Она описывает ему свадебное кимоно, о котором мечтает, — оно будет из тяжелого белоснежного шелка, расшитое золотыми птицами, подпоясанное белым шнуром с кистями. И когда Юрико представляет себя в этом кимоно, воображение рисует рядом того, кому не суждено любоваться ею в свадебном наряде…

На рассвете Константину становится легче. Он уже осмысленно смотрит на нее и даже слегка улыбается. Чуть слышно он произносит ее имя и, приподнявшись на подушках, кланяется ей и прижимает руку к сердцу.

Больше они не остаются наедине — утром приходят вестовой и Джиро-сэнсэй. Они с Константином оживленно беседуют: в молодости доктор изучал медицину в Европе, он говорит по-французски и по-английски. Доктор весьма расположен к Константину. Юрико не знает, о чем они говорят, лишь позже Джиро-сэнсэй сознается, что рассказал господину офицеру о матери Юрико — и что Константин считает Юрико своей спасительницей. Уже несколько дней Юрико непрестанно улыбается и не чует под собой ног от счастья.

А вскоре в Мацуяма появляется жена Константина: оказалось, русские военнопленные получили разрешения выписать к себе семьи. Юрико сталкивается с ней неожиданно, когда утром подает чай. Госпожа похожа на каравай белого хлеба, которые делает русский пекарь, — она такая же большая, пышная, бело-золотистая. Она громко разговаривает, так же громко, с удовольствием, смеется. Когда Юрико входит, Константин что-то торопливо говорит. Госпожа всплескивает руками, вскакивает и, подойдя к Юрико, обнимает ее и троекратно звонко целует. Юрико холодеет, застывает от смущения и неловкости: никто и никогда не обращался с ней так, даже мать и сестра… Госпожа продолжает что-то говорить, шарит руками по собственному платью — ей попадается маленькая изящная золотая брошь с бриллиантом. Она без колебаний снимает ее и ловко прикалывает к скромному кимоно Юрико. Юрико отступает было, но противиться этой женщине бесполезно — та, смеясь, удерживает ее за руку, снова обнимает, гладит по голове. Юрико смотрит на жену Константина и даже не понимает, чувствует ли что-нибудь? Ей кажется, будто вся она заледенела внутри. Юрико низко кланяется госпоже и бесшумно уходит.

* * *

Константин возвращается на Родину — в далекую, непонятную Россию. Говорят, после поражения в войне там большие беспорядки и смута, но Юрико видит, что Константин и другие офицеры счастливы. Юрико не выйдет попрощаться — ей страшно будет смотреть на него в последний раз. Пусть лучше она не увидит, как он — вместе с супругой — взойдет на корабль. Пусть его путешествие будет спокойным, а жизнь — долгой. А она, Юрико…

Она теперь одна — мать все-таки пришлось отправить в лечебницу. Юрико думает, что так лучше: ведь узнав, что госпожа, жена русского офицера, подарила ей драгоценность, мать снова отхлестала бы ее по щекам и назвала позором семьи. Но у Юрико не было и никогда не будет таких дорогих и красивых вещей.

И эта брошь прекрасно подошла бы к ее свадебному кимоно, где на белоснежном шелке в стремительном полете несутся золотые птицы.