Глава первая. Гостиница с женским именем

Суббота во Франции, как и в прочих странах, обычный рабочий день, только короткий. Мои подчиненные страдают после вчерашнего, мечтая либо о глотке кофе с коньяком, либо просто о коньяке, а нам еще и работать. Да еще и обыск пережить.

Но обыск, о котором мне так долго талдычили наши адвокаты, которым пугали доброхоты и осведомители из властных структур, проходил как-то вяло. Что за дела? Два полицейских в форме, один в штатском, просто ходили по нашему офису, заглядывали в кабинеты сотрудников, открывали двери в чуланы и кладовые. Вроде бы — все делали правильно, но как-то вяло и бездушно. Наши деловые бумаги — накладные, купчие, расписки, они полистали, но чисто для проформы. Да и какой смысл листать, если половина написана на русском языке? Им бы хотя бы переводчика взять.

В моей родной стране сейчас бы отовсюду летели пух и перья, бумаги, вытащенные из папок, устилали полы не хуже ковра, книги, стащенные с полок, летали бы по кабинетам, словно райские птицы. Еще для антуража, который так любят киношники, разлить чернила и рассыпать муку. Нет, скучно вы обыски проводите, господа ажаны. Без души. Спрашивается — чего я опасался и почему распорядился убрать все компрометирующие бумаги? Впрочем, по закону подлости, если бы я отнесся к данной процедуре спустя рукава, так точно бы вместо трех полицейских приехало два десятка ажанов и перевернули торгпредство с ног на уши.

— Месье Кусто, — позвал меня полицейский в штатском, отрекомендовавшийся инспектором Левином (очень французское имя!), положив на край стола типографский бланк, украшенный гербом республики. — Прошу вас — подпишите, что вы являлись свидетелем обыска, что претензий у вас нет. Или есть?

Какие могут возникнуть претензии? Я расписался в указанном месте, а потом с любопытством посмотрел на инспектора:

— Месье инспектор, а у вас есть какие-нибудь претензии к торгпредству? Или что-то еще?

— Что вы, месье! Я даже и не думал, что у вас имеется нечто противозаконное. Наслышан, что российское торгпредство является едва ли не образцом законопослушности.

Это он пошутил? Или в определенных кругах мы заполучили такую репутацию? Впрочем, на фоне общей коррумпированности французских чиновников, мы ангелы. Взятки даем только тем, кто их сам просит, а тем, кто не просит... Ну, тоже иной раз даем.

— А все-таки, почему Дворец правосудия выдал постановление на обыск?

— Увы, месье, я человек маленький. Но даже наш комиссар не мог убедить бюрократов, что обыск не нужен.

Инспектор Левин загадочно возвел глаза в небо и пожал плечами.

И что сей жест означает? То, что распоряжение пришло из какого-то министерства, или от президента? Но все равно, не очень понятно. Зачем проводить обыск, если его никто не проводит?

Хотелось съязвить — дескать, как мне жаль, что вы не нашли склад оружия и боеприпасов, а может листовки, призывающие установить в Тулузе народную республику? Но мой французский еще не настолько хорош, чтобы язвить на нем, да и полицейский инспектор просто выполняет свой долг.

— Не желает ли месье инспектор чашечку кофе? — поинтересовался я.

— Увы, я на службе, — развел руками инспектор.

— Тогда глоток коньяка? — вступил в разговор Сергей Сергеевич Барминов, уже поднаторевший в «неофициальных» переговорах с представителями власти.

А в кабинете моих финансовых зубров уже приоткрылась дверь, а там наша Зоечка, улыбаясь белоснежной улыбкой, показывает на стол, где стоит бутылка хорошего коньяка, желтеет лимон, нарезана ветчина и та самая булка, которая любит хрустеть. Ну какой же француз откажется от халявы? Немец еще мог бы... Нет, немцы тоже халяву любят.

Чему я всегда удивлялся, когда читал или смотрел иностранные фильмы — отчего-то кофе полицейскому, во время службы, с посторонними лицами пить нельзя, а глоточек виски или коньяка можно. И впрямь. Инспектор, вытащив из жилетного кармана часы, заметил:

— Я сегодня до трех, так что, рабочий день почти подошел к концу, вполне могу себе позволить...

Сергей Сергеевич кивнул мне — мол, дальше мы сами, а я вернулся к текущим делам, хотя сам бы с удовольствием посидел и послушал (если, разумеется, удалось бы разговорить инспектора — а с коньячком бы удалось!) кому и зачем понадобился обыск, но, увы. Начальнику торгпредства с инспекторами пить не положено. И дело-то не в моем чванстве, а в элементарной субординации, которую французы чтут. Не станет генерал (это я!), пить с майором (инспектором). Мне-то все равно, но месье Левин будет чувствовать себя неловко, а вот с Барминовым, числившимся полпредом, вполне-вполне. А полицейских угостят мои молодые помощники и тоже, что-нибудь да выяснят.

Я же отправился выяснять — вызнали ли что-то супруги Исаковы у арестованного Блюмкина? Не пешком, как в былые времена, а на машине, со своим водителем, да еще и с охранником. С некоторых пор у меня такой появился. А что делать?

Александр Петрович и Светлана Николаевна не говорили, где они сняли себе первое семейное гнездышко, но я и так знал. Гостиница «Виолетта», а где же еще?

Машину я оставил за углом, а сам неторопливо пошел к парадному входу. И, как в старые добрые времена, на крылечке стоял Дорофей Данилович и, опять потирал ушибленную руку.

— Кого это ты опять приголубил? — поинтересовался я вместо приветствия.

— А, это ты Севка, — кивнул мне швейцар, уходя от ответа на вопрос, а потом сразу же заявил. — Извини, земляк, но нынче у нас порядки другие. Ежели, ты опять хочешь по номерам пошнырить, забудь. Даже если большие деньги заплатишь, не соглашусь.

— А что такое? — слегка изумился я.

— Так понимаешь, перекупили нас, — вздохнул швейцар. — Хозяин у нас нынче какой-то русский, но его здесь никто в глаза не видел. Зато управляющий появился — тоже из наших, из русских, но сволочь еще та. Весь персонал рассчитал, даже девок, что постели застилали. Друга моего уволил — помнишь, Жака?

Еще бы не помнить. Именно портье Жак и позволил мне проверить номер у того скурвившегося товарища, принявшего деньги от финнов.

— Магду он оставил, но она теперь не номерами заведует, а молоко по утрам из своей деревни привозит, круассаны печет да кофе варит. У нас нынче новшество, — похвастался Дормидонт. — Буфет открылся, чтобы постояльцы с шести до восьми утра могли кофе с круассанами попить. Но говорю — персонал весь новый, одни русские. И все сволочи такие. Ни кофе теперь попить, ни вина, как в былое время. От дверей только в сортир и разрешают сходить, а остальное время — ни-ни.

Ясно-понятно. В принципе, ничего нового мне Дорофей не сказал, потому что я обо всех новшествах прекрасно знал. А как не знать, если «Виолетту» я сам и купил? Даже, не то, чтобы сам, а дал поручение сотруднику из торгпредства, он всем и занимался. А как было не купить, если выяснилось, что гостиница почти разорилась, клиентов нет? Я давно хотел заполучить гостиницу — и явка идеальная, и место есть, куда интересных клиентов можно селить. Слух прошел, что в Париж сам Савинков должен приехать. Или еще кто-то, из окружения Врангеля. Мы им и скидочку хорошую сделаем, как соотечественникам. Себе же в убыток, конечно, но что поделать? Кто позаботится о лучших людях русской эмиграции, если не ВЧК? А еще наши, советские товарищи со временем сюда станут ездить, где им селиться? Вот-вот... Главное, смоделировать ситуацию, чтобы они сюда заселились. Чай, в Париже гостиниц навалом. Уже и рекламу даем в газетах, и среди эмигрантов слухи пускаем.

Разумеется, «Виолетту» я купил не на свое имя, а на одного из французских товарищей, а управляющим здесь назначен товарищ Сегень, присланный мне из Москвы. Да и остальная гостиничная прислуга, включая горничных и портье, либо из чекистов, либо из здешних коммунистов, что понадежнее. Их не так уж и много, на смену заступает два человека, а нам больше-то и не надо. Кто с кем встречается, кому-какие записочки оставляют. Пока, конечно, ничего важного, но кое-что «капает». Вон, узнал, что наша «мышка-норушка», что по совместительству еще и владелица антикварного салона, проживающая в здешних нумерах, встречалась с неким французом, притащившим ей увесистую папку, вроде той, в которой носят небольшие гравюры или картины. Пришел француз с папкой, а ушел без, но очень довольный. Видимо, опять Мария Николаевна что-то интересное прикупила, надо бы зайти, посмотреть.

Мне бы связиста толкового, я бы здесь еще и прослушивание номеров наладил. Говорил с нашим электриком Холминовым, но тот пока занят. Сказал, что если поискать оборудование, то можно попробовать. Но после отъезда в Берлин Потылицына, на Алексея все здешние дела навалились, вроде газеты и взаимодействия с общественными организациями белогвардейцев и иных эмигрантов. Малость привыкнет, так и займется.

А вот Магду я решил оставить — жалко девку, ребенка одна воспитывает. Да и какое-то чувство вины перед ней, словно это я ее склонил к интиму, а не она меня. А рассказать кому, что эта мощная фламандка меня сама изнасиловала, так ведь никто не поверит. Да, а почему такая несправедливость? Если мужчина изнасиловал женщину, то сочувствуют жертве, а если наоборот, то над жертвой смеются? Но если уж смотреть правде в глаза, так я не слишком-то и сопротивлялся, когда Магда меня заваливала на постель.

Так что, совесть не позволила уволить девушку, но я все-таки приказал ее перевести на такую должность, где она не имеет доступа к номерам, да и со мной чтобы не смогла встречаться. Но она даже выиграла, потому что буфетчица зарабатывает больше, нежели горничная, да еще и покупаем деревенское молоко и круассаны. Но Жака-портье, позволяющего посторонним шмонать гостиничные номера, уволил без жалости. Если потребуется, мы все сами сделаем. И дверь откроем, и вещи проверим, и снова закроем.

Поначалу подумывал — а не выгнать ли еще Дорофея Даниловича? Есть портье, так швейцар не особо и нужен, а дверь постояльцы и сами откроют. Да и симпатий Данилыч не вызывал. То, что продажен, это ладно, но вот то, что он позволял супруге зарабатывать на панели, это мне очень претило. Но подумал-подумал, решил оставить. Кулаки у дядьки внушительные, до денег жаден. Авось пригодится. Ну, а еще... Товарищей, что в гостинице трудятся, тоже без присмотра оставлять нельзя.

— Данилыч, так кого ты лупил? Или опять клиентов супруги вразумлял?

Чувствовалось, что швейцар за просто так говорить не хочет, пришлось вытаскивать из кармана десять франков.

— Сева, ты ведь не из простых ажанов будешь, верно? — хмыкнул бывший циркач, прибирая бумажку в карман.

— Дорофей, я же тебе сто раз говорил — к ажанам я отношения не имею, — вздохнул я. — Хочешь, перекрещусь?

А я что, неправду сказал? К французской полиции я точно отношения не имею.

— По-русски ты шпаришь чисто, только все равно, не пойму я — зачем тебе все это надо? И боязно мне с тобой иной раз бывает, хотя, вроде бы, силенкой меня господь не обидел.

Я не стал ничего врать, просто стоял и молчал.

— Сегодня ночью парочка подкатила — уже в возрасте, за сорок будет. Он, вроде как из бывших офицеров, в очечках круглых, а она — из дворянок, это точно. Они уже у нас раза два останавливались (не знал!), а на днях номер на пять дней сняли. Оба счастливые, словно жених с невестой, да пьяные. Дамочка-то еще ничего, а офицерик-то просто в хлам. А с ними парень какой-то, вроде жиденок, но тоже пьяный. Жида-то они мне отдали, попросили, чтобы я до утра его где-нибудь подержал, а они заплатят. Не хотел я в такое дело ввязываться, а дамочка мне пятьдесят франков дала. Сказала — мол, Яшеньку в хорошие номера пускать нельзя, заблюет там все и еще двадцать франков пообещала, когда я ихнего жиденка утром верну. Но за семьдесят франков они бы своего жиденка на наделю могли бы в номер определить? Деньги хорошие, а горничная потом уберет. Ну, а кто станет за такие пустяки от денег отказываться?

— И куда ты Яшеньку определил? — поинтересовался я.

— Так в подвал угольный я его определил. Он, даром, что угольный, но угля там уже давно нет, все чистенько. Управляющему я ничего не стал говорить, да и вход в подвал со двора, никто не увидит.

— А бил ты его зачем?

— Так он ночью орать начал, требовал, чтобы выпустили. Я пошел выяснить — чего же орет-то? Он, как меня увидел, начал кричать — мол, сбегай-ка старик за водкой, а коли водки нет, так самогонку тащи. А не притащишь, так тебя, как контрреволюционную сволочь, я на месте и расстреляю, а товарищ Троцкий мне амнистию выпишет. Ладно, если бы он мне денег дал, я бы и сбегал, только не за водкой, а за вином или за коньяком — есть тут дешевый. А если без денег, так я ему пару раз в морду дал, он потом и спать лег.

— Живой хоть? — забеспокоился я, хотя, вроде бы, чего о Блюмкине беспокоится? Может и ладно, что швейцар его здесь убил? Не будет мне с Яшкой лишней мороки.

— А че с ним сделается-то, с жиденком? Я ж говорю, спать он лег, до сих пор спит. Я тебе Сева сто раз говорил — бить я умею. Захотел бы убить, прибил бы на раз.

М-да, и что мне теперь делать? Оставить Блюмкина здесь, в подвале? Может, это самое лучшее, что можно сделать? И эти, молодожены хреновы, хороши. Понадеялся я на них вчера, а они учудили. Втык, разумеется, я им дам, но потом ведь прощать придется.

— В общем, Дорофей Данилович, забираю я этого (чуть сам не сказал — жиденка, но слово-то очень плохое) субъекта. Сейчас ты его вытащишь, за угол занесешь, там у меня авто стоит. Загрузить помогут. А офицерику с дамочкой станешь говорить — мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Пусть в полицию обращаются — дескать, пропал Яша.

— А двадцать франков?

— Дорофей, а вот это уже наглость, — вздохнул я. Прищурившись, многозначительно посмотрел на швейцара. — Данилыч, ты меня знаешь... Я на деньги никогда не скуплюсь, но плачу только за работу. Поверь, старый дуралей, я тебя сейчас от больших неприятностей избавляю. Мне не жалко франков, а вот тебя, старого дурачину, очень жаль.

Дорофей Данилович захлопал глазами. Кажется, до него стало что-то доходить.

— Подожди-ка, Сева... Так это что, у меня в подвале большевик сидит? Может, лучше в полицию его?

— Можно и в полицию, — не стал я спорить. — Заодно и постояльцев сдашь, которые тут номер снимают. Думаешь, тебе хозяин спасибо скажет? А что ты в полиции скажешь? Поймал большевика? Ну и что? Где ты слышал, что большевикам во Франции быть нельзя? Заберут его, а что потом? Кулаки-то у тебя здоровые, но ты же сам понимаешь...

Старый циркач, хотя в молодости и ломал подковы, да и сейчас мог спокойно сломать мне шею, изрядно струхнул.

— Сева, так чего делать-то?

— Я же тебе сказал — тащи Яшеньку в мою машину, а потом, когда парочка его требовать станет, отпирайся от всего. Тем более, они пьяные были.

Швейцара словно ветром сдуло. Потом я услышал лязг открываемой двери.

Наблюдая, как швейцар, вместе с моим охранником, заталкивают храпящего Яшку в мою машину, укладывая его тушку прямо на пол, решил, что Александр Петрович со Светланой Николаевной мытьем полов не отделаются. Эти два уже не очень-то юных козлика (а вернее — коза с козлом) мне чуть явку не спалили. Понимаю, что без дурного умысла, но мне-то не легче. Ладно, что нарвались на жадного дурака, а если бы попался кто поумнее? Потом бы пришлось иметь дело с Сюрте, а то и с военной контрразведкой.

А мог быть еще один вариант. Яшку мог узнать кто-то из работников гостиницы, да тот же Сегень. Блюмкин парень приметный, сам в ВЧК работал. И что дальше?

А самое-то обидное, что я и сам виноват. Обрадовался, когда услышал, что Петрович и Светлана Николаевна сняли с моих плеч такое бремя, а мог бы подумать, что молодоженам не до шпионских игр.

Загрузка...